Онлайн чтение книги Электрический палач The Electric Executioner
1 - 1

Тому, кто никогда в жизни не испытал страха быть подвергнутым казни, мой рассказ об ужасах электрического стула может показаться надуманным и даже преувеличенным. Возможно, я и в самом деле излишне чувствителен для человека, по роду занятий связанного с опасностью. Но в моих воспоминаниях электрический стул прочно связан с одним происшествием сорокалетней давности — весьма странным, смею добавить, происшествием, едва не приблизившим меня к самому краю неведомой бездны.

В 1889 году я исполнял должность аудитора в калифорнийской рудокопной компании "Тласкала майнинг компани", разрабатывавшей несколько небольших серебряных и медных копей в горах Сан-Матео в Мексике. Неприятности стряслись на шахте номер три, где помощником управляющего работал угрюмый и неразговорчивый малый по имени Артур Фелдон. Утром шестого августа фирма получила срочную телеграмму, гласившую, что этот Фелдон скрылся, прихватив с собой все ценные бумаги, страховые полисы и деловые письма, оставив разработки на грани краха.

Такое развитие событий явилось жестоким ударом для компании, и тем же утром президент правления, мистер Мак-Комб, вызвал меня в свой офис, чтобы отдать распоряжение любой ценой найти и вернуть бумаги. Естественно, и он понимал это, существовали серьезные препятствия, усложнявшие поиск. Я никогда не видел в лицо Фел-дона, а фотографии в его личном деле было явно недостаточно. Более того, на четверг следующей недели приходилась моя свадьба — до нее оставалось всего девять дней, — и конечно же, я не горел желанием отправляться в Мексику в бессрочную охоту за беглецом. Необходимость, однако, была столь велика, что Мак-Комб даже не колебался, вызывая меня; в cвою очередь я решил не отказываться, справедливо рассчитывая на будущие дивиденды от своей уступчивости.

Отъезд назначался на вечер, частный президентский вагон доставлял меня до Мехико-Сити, где я должен был пересесть на узкоколейку, ведущую к приискам. Предполагалось, что по прибытии все подробности и догадки, касающиеся бегства Фелдона, мне сообщит Джексон, управляющий шахты номер три, после чего я без задержки мог отправляться на поиски — через горы, вдоль побережья или же в окрестности Мехико-Сити, как вполне могло оказаться в этом случае. Я отправился в путь с мрачной решимостью разделаться с этим заданием разделаться успешно и как можно быстрее, мое раздражение несколько умеряли картины скорого возвращения с ценными бумагами и преступником, закованным в цепи; в более отдаленных мечтах свадьба принимала вид триумфального шествия.

Известив родных, невесту и близких друзей и наскоро собравшись в дорогу, я встретился с президентом Мак-Комбом в восемь вечера на станции Саутерн-Пацифик, получил от него письменные инструкции с чековой книжкой и занял купейное место в его вагоне, прицепленном к девятичасовому трансконтинентальному экспрессу. Путешествие не обещало никаких приключений, и после недолгого сна я безмятежно расслабился в кресле, наслаждаясь мягкостью хода вагона, затем внимательно прочел инструкции и начал строить планы по поимке Фелдона с его ценным грузом. Местность вокруг Тласкалы я изучил достаточно хорошо — вероятно, гораздо лучше сбежавшего — и потому мог рассчитывать на преимущество, в случае если преступник не успел добраться до железной дороги.

Согласно поступившим сообщениям, Фелдон уже давно беспокоил Джексона своим поведением; последнего настораживали его замкнутость и привычка надолго запираться в неурочные часы в рабочей лаборатории. Подозревали, что вместе с несколькими местными рабочими Фелдон был замешан в кражах руды, но, хотя рабочих уволили, против него не нашлось улик. К тому же, несмотря на его скрытность, в поведении Фелдона чувствовалось больше неповиновения, чем сознания вины. Держался он вызывающе и говорил так, словно не он, а компания обжуливала его. Вполне объяснимая настороженность коллег, писал Джексон, казалось, раздражала его до крайности; в результате он решил скрыться, прихватив все, что нашлось ценного в управлении шахты. О его возможном местонахождении можно было только догадываться, хотя в последней телеграмме Джексон указывал на дикие склоны Сьерра-де-Малинчи — отвесный, окутанный легендами пик, очертаниями напоминающий лежащего человека. Из этих предгорий, как говорили, происходили проворовавшиеся рабочие

В Эль-Пасо, куда мы добрались в два часа ночи, мой спальный вагон отцепили от трансконтинентального экспресса и отогнали к локомотиву, специально заказанному по телеграфу до Мехико-Сити. Я продолжал дремать до рассвета и весь следующий день провел, с тоской наблюдая унылый ландшафт пустыни Чиуауа. Машинист обещал прибыть в Мехико-Сити не позднее пятницы, однако его уверения разбивались о бесчисленные задержки и остановки в пути. Односторонняя колея оказалась необычайно оживленной, и нам подолгу приходилось простаивать на кольцевых ветках, ожидая, пока пройдут встречные паровозы

В Торреон мы прибыли с опозданием на шесть часов Было почти восемь вечера обещанной пятницы, когда машинист согласился поехать быстрее, чтобы наверстать упущенное время. Нервное напряжение, не покидавшее меня с самого начала поездки, достигло предела, и я в отчаянии вымерял шагами вагон, не зная, как еще занять время. Наконец стало заметно, что ускорение локомотива обходится нам дорогой ценой; не прошло и получаса, как перегрев колесных осей превратил мой вагон в некое подобие духового шкафа. После недолгого совещания экипаж принял решение остановить гонку и с прежней скоростью добираться до следующей станции, где находились ремонтные мастерские. Для меня это событие явилось последней каплей; я едва не затопал ногами от возмущения, словно ребенок. Вцепившись в подлокотники мягкого кресла, я налегал на них изо всех сил в надежде заставить поезд двигаться быстрее обгонявших нас по пескам черепах.

Было почти десять вечера, когда мы вползли в Куэтаро, где мой вагон отцепили и отогнали на запасный путь Местные механики, осмотревшие его, спокойно заявили, что ремонт отнимет пару недель, так как необходимые запчасти трудно разыскать где-либо ближе Мехико-Сити. Казалось, все складывается против меня, я стиснул зубы при мысли о Фелдоне, ускользавшем все дальше и дальше возможно, в портовые дебри Веракрус или же в Мехико-Сити с его железнодорожными вокзалами, — в то время как эта новая задержка буквально связывала меня по рукам и ногам. Конечно, Джексон известил всех шерифов в округе, однако я достаточно имел с ними дел, чтобы не обманываться относительно их возможностей.

Как вскоре выяснилось, лучшее, что я мог сделать, — купить билет на ночной экспресс до Мехико-Сити, который следовал из Агуаскальентес и делал пятиминутную остановку в Куэтаро. По расписанию его прибытие ожидалось около часу ночи, а в пять утра он должен был доставить меня в столицу. Покупая билет, я обнаружил, что поезд составлен из купейных вагонов европейского образца вместо привычных американских с длинными рядами двухместных кресел. Лет тридцать назад такие вагоны были обычным явлением на мексиканских железных дорогах во многом благодаря влиянию европейских фирм, помогавших прокладывать первые линии; и теперь, в 1889 году, мексиканское управление дорогами продолжало использовать их для внутренних перевозок. Обычно я предпочитаю американскую конструкцию, так как не люблю рассматривать лица людей, сидящих напротив; однако в этот раз мне было не до выбора Оставалось надеяться, что в столь поздний час в купе никого не окажется и я смогу утешиться одиночеством, так необходимым моим измотанным нервам. С мыслями о мягком кресле я заплатил за билет первого класса, забрал из президентского вагона свой багаж и телеграфировал Мак-Комбу и Джексону о случившемся, после чего побрел на станционную платформу дожидаться прибытия поезда.

К моему удивлению, он опоздал всего лишь на полчаса, которые тем не менее показались мне непереносимыми в безрадостном стоянии на пустынной платформе. Кондуктор, проводивший меня в купе, сообщил, что они надеются наверстать задержку и прибыть точно по графику. Удобно устроившись в кресле по ходу поезда, я расслабился и прикрыл глаза, в надежде без помех проспать предстоящее путешествие Тусклый свет от керосиновой лампы под потолком едва разгонял царивший в купе полумрак. Поезд тронулся, и я искренне порадовался, что еду один. Размеренно покачиваясь, я кивая толовой в такт движению, занятый мыслями о предстоящей погоне.

Неожиданно я почувствовал, что в купе есть кто-то еще. В углу, по диагонали от моего кресла, сгорбившись так, что не было видно его лица, сидел небрежно одетый мужчина огромного роста. Вероятно, слабое освещение не позволило мне разглядеть его раньше. Рядом с ним на сиденье стоял большой саквояж, потрепанный и громоздкий, который незнакомец даже во сне крепко сжимал своей на удивление тонкой рукой. Пронзительный гудок локомотива, преодолевавшего очередной из бесчисленных горных поворотов, заставил спящего беспокойно пошевелиться; выпрямившись в кресле, он нервно провел рукой по лбу. Открытое, заросшее густой рыжей бородой лицо выдавало в нем типичного англосакса. Заметив меня, он совершенно пробудился, неприятно поразив меня необъяснимой враждебностью, мелькнувшей в его темных, поблескивающих глазах. Без сомнения, его сильно раздосадовало мое присутствие, со своей стороны я тоже испытал некоторое разочарование, обнаружив в тускло освещенном купе странного попутчика. Лучшим выходом из положения было принятие неожиданного соседства как дарованного свыше. Итак, я принялся извиняться за свое вторжение в расчете на ответное расположение. Незнакомец, по всей видимости, был моим соотечественником — американцем, и можно было надеяться найти с ним общий язык. К тому же после обмена формальными любезностями мы вполне могли оставить друг друга в покое до самого конца путешествия.

К моему изумлению, незнакомец не произнес ни слова в ответ на мои извинения. Вместо этого он с непонятной настойчивостью продолжал рассматривать меня, нетерпеливым жестом свободной руки отказавшись от предложенной сигары. Другая его рука продолжала крепко сжимать ручку огромного потрепанного саквояжа; вся его фигура, казалось, излучала скрытую угрозу. После длительной паузы он резко отвернулся к окну, словно мог разобрать что-либо в густой черноте ночи. При таком откровенном недружелюбии я предпочел оставить его в покое, откинулся в кресле, надвинул на лоб шляпу и закрыл глаза в попытке продремать оставшуюся часть путешествия.

Не успела приятная полудрема смежить мне веки, как какая-то неведомая сила заставила меня снова широко раскрыть их, и, казалось, удерживала меня, не позволяя броситься вдогонку за остатками ускользающего сна. Подняв голову, я оглядел сумрачно освещенное купе: никаких изменений, только незнакомец в противоположном углу продолжает задумчиво смотреть на меня — задумчиво, но без тени дружелюбия. На этот раз я даже не пытался начать беседу; попросту откинулся назад, в прежнее полусонное положение, полуприкрыв глаза, словно спящий, и принялся с любопытством наблюдать из-под опущенных полей шляпы за поведением незнакомца.

Пока поезд со стуком мчался сквозь непроглядную тьму, с лицом моего попутчика происходили труднообъяснимые метаморфозы. По-видимому, удовлетворенный тем, что я заснул, он позволил себе выплеснуть наружу до сих пор сдерживаемые эмоции — любопытное смешение чувств, природа которых внушала все что угодно, но только не доверие. Ненависть, страх, торжество и фанатичная решимость проложили неровную линию его губ, мелькнули в глазах, наполнив свирепостью и алчностью его взгляд. С внезапной ясностью я понял, что этот человек безумен и крайне опасен.

Не стану скрывать своего состояния в тот момент; едва ли я испытывал что-либо, кроме страха, когда увидел, как обстоят дела. Холодный пот и с трудом сдерживаемая нервная дрожь сильно мешали мне притворяться спящим. Жизнь слишком много значила для меня тогда, и мысль о соседстве безумного убийцы весьма вероятно, вооруженного — была отвратительной и пугающей. Возможность рукопашной схватки сводила к нулю все мои шансы, так как попутчик был настоящий гигант и, очевидно, находился в пике своей атлетической формы, тогда как я, помимо некрепкого телосложения, был сильно измотан беспрерывными переездами, бессонницей и нервным напряжением. Бесспорно, мое положение было незавидным; мысленно я уже прощался с жизнью, с ужасом наблюдая пляшущие огоньки безумия в глазах незнакомца. В мозгу, словно в предсмертной агонии, проносились картины прошлого; говорят, у тонущих в последние секунды вся жизнь заново проходит перед глазами.

В кармане моего плаща лежал револьвер, однако любая попытка дотянуться до него была бы немедленно обнаружена. Более того, достань я его — и кто предскажет, как поведет себя сидящий передо мной безумец? Даже если удастся выстрелить, у гиганта останется достаточно сил, чтобы вырвать у меня оружие и проломить им мой череп; если же он сам вооружен, ему не составит труда застрелить или зарезать меня, даже не пытаясь обезоружить. Вид взведенного пистолета, как правило, благотворно влияет на нормального человека; на безумца же, которому его полное безразличие к последствиям придает почти сверхчеловеческую мощь и энергию, ничто не способно оказать должного воздействия. Даже в ту мрачную дофрейдовскую эру многие люди, и я в их числе, догадывались о том, как опасно иметь дело с ненормальными. Незнакомец в углу напряженно пошевелился, очевидно готовый к действиям, — в этом не оставляли сомнений его горящие глаза и подергивающиеся от возбуждения лицевые мускулы.

Дыхание его стало хриплым, грудь лихорадочно вздымалась, предвещая близкую развязку. Не переставая притворяться спящим, я медленно опустил правую руку и осторожно коснулся кармана, где лежал револьвер; при этом я не спускал глаз с попутчика на случай, если он заметит мое движение. К моему ужасу, он заметил — едва ли не до того, как его лицо успело переменить выражение. Стремительным броском, невероятным для человека его роста и телосложения, он навалился на меня, прежде чем я успел осознать, что случилось. Словно великан-людоед из сказки, он склонился надо мной, пригвоздив к сиденью мощной ладонью и перехватив револьвер другой. Переложив его в свой карман, он с презрительным видом отпустил меня, хорошо понимая, насколько я зависим от его физической мощи. Яростные огоньки в его зрачках постепенно сменились выражением злорадного участия и какого-то малопонятного расчета, когда он выпрямился в полный рост — головой немного не доставая до потолка вагона — и внимательно уставился на меня.

Я не шевелился, и секунду спустя гигант снова опустился в кресло напротив; зловеще ухмыляясь, он раскрыл свой потрепанный саквояж и извлек из него странного вида конструкцию — довольно большую клетку из тонкой проволоки, переплетенную наподобие фехтовальной маски, однако по форме больше напоминающую, водолазный шлем. К вершине шлема крепился толстый провод, другой конец которого оставался в саквояже. Любовно поглядывая и убаюкивая коленями извлеченный прибор, гигант исподлобья оглядывал меня и почти по-кошачьи облизывался. В первый раз за все время он заговорил — глубоким, сочным голосом, являвшим пугающую противоположность его всклокоченному виду и потрепанному костюму из грубого вельвета.

— Вам крупно повезло, мистер. Имя моего первого добровольца войдет в историю, не сомневайтесь! Слава, известность… Вы даже не мечтали об этом. Грядущие поколения воздвигнут памятник моему гению, пусть они и не догадываются о нем сейчас. Вы будете первым… своего рода разумный кролик… Пока у меня были только кошки и ослы… Он действует даже на ослов!

Он замолк и затряс головой; бородатое лицо исказила гримаса внутренней боли — словно гигант пытался стряхнуть невидимую ношу, давившую на его плечи. Заметное прояснение, наступившее следом, несколько притушило безумные огоньки, полыхавшие в его глазах. Мгновенно уловив происшедшую перемену, я отважился поддержать беседу в надежде направить ее ход в более безопасное русло.

— Поразительно! Но как вы догадались создать этот прибор?

Он с довольным видом кивнул головой.

— Чистейшая логика, сударь. Если бы остальные догадывались о том, что известно мне, они, без сомнения, сделали бы то же самое. Но их умственная мощь недостаточна; им не хватает знаний и сил, которые я развил в себе. Время господства человеческой расы истекло, и мне выпала миссия очистить Землю перед возвращением Кетцалькоатля. Бойни, виселицы, плахи — все это в прошлом варварских эпох; будущее принадлежит моему творению! Как вы знаете, пару лет назад нью-йоркское законодательное собрание проголосовало за введение электрической казни, однако все, на что оказалась способна их фантазия, ограничилось жалкими поделками вроде «кресла-качалки» Стефенсона или динамо-машины Девенпорта. От моего детища эти снобы попросту отмахнулись. Что за глупцы, о Боже! Как будто мне известно меньше, чем им, о смерти и об электричестве. Я с детства не думал ни о чем другом: изучил эти проблемы как ученый, испытал как инженер и солдат… — Он откинулся на спинку сиденья и прищурил глаза. — Двадцать лет назад я сражался в армии Максимилиана. Я мог бы стать генералом, получить дворянские почести, но проклятые конфедераты разгромили нас, и мне пришлось бежать из страны. Но я никогда не забывал о ней и возвращался… Сейчас я живу в Рочестере, штат Нью-Йорк…

Глаза его стали по-безумному хитрыми; слегка подавшись вперед, он коснулся моего колена длинными, изящными пальцами.

— Я странствовал по этой земле, — это верно, и проник в ее тайны дальше других. Мне ненавистны янки и больше по душе мексиканцы. Вам это кажется странным? Нет? Вы ведь не думаете, что в Мексике живут одни испанцы? Боже, если бы вы слышали о племенах, которых я знаю! В горах… в горах… Анахуак… Тенохтитлан… древние расы Пернатого Змея…

Его выкрики перешли в песнопение, сопровождавшееся не лишенным мелодии подвыванием.

— Йа! Хайцилопочли! Нахатлакатль! Семь хранителей, семь древних заклятий… Хочимилка, Чалка, и Тепанека, Аколху, Тлахвика, Тласкалтека, Ацтека! Йа! Йа! Я посетил семь пещер Чикомоцтока, но об этом никто не смеет знать! Хотя вам уже не придется делиться этим знанием…

Он помолчал и продолжал уже прежним тоном:

— Если бы вы слышали, о чем говорят в горах. Все ждут пришествия Хайцилопочли. Когда он сойдет на Землю… Впрочем, об этом достаточно спросить любого крестьянина к югу от Мехико-Сити. Янки в законодательном собрании еще пожалеют о том, что отклонили мое изобретение. Что ж, если им больше нравится старое, протертое кресло… Ха! Неплохая шутка, а, мистер? Кресло, теплый камин… совсем как у старика Готорна…

Великан расхохотался над этой пародией на добродушный юмор.

— Хотел бы я сесть в их паршивое кресло! Их батарей едва хватит, чтобы заставить сжиматься лягушачью лапку! И они намерены извести всех убийц — всех до единого! Вам не бросается в глаза логическая несуразица в этом решении? Нет? Что толку сажать на стул провинившихся, когда в душе каждого живет убийца… Кто-то убивает идеи, кто-то ворует изобретения… как они… они следили за мной, чтобы украсть…

Он осекся и замолчал. Видя в продолжении беседы свой единственный шанс на спасение, я решил подбодрить его.

— Не отчаивайтесь. Я уверен, что рано или поздно они обязательно одобрят ваше изобретение.

По-видимому, моей тактичности оказалось недостаточно, потому что вместо ответа он язвительно переспросил меня:

— Вы уверены? Какая любезная снисходительность к гению! Черт бы вас всех побрал с вашей вежливостью! Сейчас вы сами испытаете на себе то, что они украли у меня для своего паршивого стула. Дух священной горы Низахвалпилли поведал мне, что они следили… они следили… следили…

Он снова задохнулся словами; скривился и принялся отчаянно мотать головой, словно пытаясь таким способом вытряхнуть нечто, мешающее нормально шевелиться его извилинам. Эта процедура, казалось, успокоила его, и он принялся деловито объяснять.

— Мое изобретение нуждается в проверке. Все необходимое у меня с собой… Проволочный шлем сплетен из гибкой проволоки и легко надевается на любую голову. Шейный зажим регулируется пряжкой: преступник не задохнется. Электроды на лбу и у основания затылка обеспечивают достаточное напряжение. Выключи голову, и что останется от человека? Ведь так, мистер? Эти кретины из законодательного собрания тратят миллионы на то, чтобы сверху донизу нашпиговать свое (кресло электродами. Идиоты! Разве обязательно решетить человека шпагой, когда достаточно проткнуть сердце? Я видел, как умирают в сражении, и прекрасно знаю, что для этого нужно… А их дурацкая динамо-машина, высоковольтные цепи и прочая ерунда? Почему они не удосужились взглянуть, на что способен мой аккумулятор? Нет, разумеется. Это мой секрет, но я бы мог рассказать, если бы они вели себя честно… Принцип не очень сложен, как и все гениальное. Но сейчас мне нужен доброволец, которого я мог бы подвергнуть испытанию… Вы, конечно, догадываетесь, кому выпала честь быть первым?

У меня мурашки по коже пробежали от такого вопроса. Лишь быстрый ответ и подходящие слова могли вызволить меня из этой ловушки. Словно щитом прикрываясь напускной серьезностью, я попробовал отшутиться.

— Э-э… вероятно, среди политиков в Сан-Франциско можно найти подходящие экземпляры… Им просто необходимо попробовать вашего изобретения, поверьте моему слову. Если же говорить серьезно, у меня неплохие связи среди тамошних бонз, так что, когда я закончу свои дела в Мехико, вы можете поехать вместе со мной в Штаты. Постараемся придумать что-нибудь для вашего прибора… Его ответ был рассудительным и любезным.

— Благодарю, но ваше предложение неосуществимо. С тех пор как эти преступники в законодательном собрании отвергли мое изобретение и отрядили шпионов, чтобы украсть его у меня, я поклялся не возвращаться в Штаты. Но сейчас мне как воздух нужен чистокровный американец в качестве испытуемого. На испанцах и метисах лежит проклятье, и эксперимент не будет чистым, если я выберу кого-нибудь из них. Чистокровные индейцы — из настоящих потомков Крылатого Змея — священны и неприкосновенны, за исключением приносимых в жертву… но даже в этом случае необходимо соблюдать древние ритуалы. Так что мне никак не обойтись без белого американца. Разумеется, первый доброволец, которого я выберу, навеки войдет в историю. Вам известно его имя?

Звук его голоса могильной проповедью отразился в моих ушах. Все, что мне оставалось, — изо всех сил стараться оттянуть время.

— Ну, если это так важно, я подыщу для вас дюжину первоклассных экземпляров чистокровных янки, как только мы прибудем в Мехико-Сити. Я знаю места, которые прямо кишат ими и где их хватятся не раньше недели…

Властным движением руки он прервал меня; в его обращении сквозило неподдельное величие.

— Довольно шуток. Встаньте и держитесь прямо, как подобает мужчине. Я выбрал вас, и на том свете вы будете благодарить меня за оказанную вам честь. Эта жертва покроет вас неувядаемой славой. Мой новый принцип… если бы не тысячелетний эксперимент природы, кто бы открыл его? Вы полагаете, что атом устроен так, как вас учили в школе? Глупец! Пройдут столетия, прежде чем какой-нибудь болван наткнется на мой принцип, но я не позволю миру ждать так долго!

Когда я встал по его приказу, он вытянул из саквояжа дополнительную порцию проводов и приблизился ко мне — проволочный шлем в вытянутых руках, выражение неподдельного восторга на загорелом, заросшем бородой лице. На какую-то долю секунды он напомнил мне сияющее древнегреческое божество, однако это сходство не продержалось и секунды, стоило ему открыть рот.

— Хей, Адонай, Хейа! Жертвую тебе, о великий! Вино вселенной; нектар, рассыпанный среди звезд; Линос, Иакхус, Иалемус, Загреус, Дионисос, Атис, Гилас; из рода Аполлона, растерзанный псами Аргуса! Исчадие Псаматта, дитя греха, Эвоу! Эвоу!

Он снова запел, но на этот раз его повело глубоко вспять, к классическим воспоминаниям школьной юности. Послушно замерев посреди купе, я поднял глаза к потолку и над головой увидел свисающий шнур стоп-крана. Завывающий в экстазе гигант не обращал на меня никакого внимания, и я решил действовать. Неслаженно подхватив крик "Эвоу!", я в молельном жесте воздел руки к шнуру, надеясь ухватиться за него раньше, чем мой попутчик сообразит, в чем дело. Меня ждало серьезное разочарование. Гигант немедленно разгадал мои намерения и многозначительно сунул ладонь в карман, где лежал отобранный у меня револьвер. Слов не требовалось, и на короткое мгновение мы оба застыли, словно две деревянные статуэтки. Затем он спокойно произнес: "Поторопитесь!"

Мои мысли снова лихорадочно заметались, отыскивая возможные варианты бегства. На мексиканских поездах двери не запираются, однако, прежде чем я выскочу в коридор, мой попутчик сто раз успеет прикончить меня. К тому же скорость поезда такова, что даже успешный прыжок не принесет ничего, кроме увечий. Тянуть время — все, что оставалось мне. Большая часть пути проделана, и, как только мы прибудем в Мехико-Сити, полиция и проводники задержат безумца.

Пока же нельзя было позволять ему надеть мне на голову этот металлический колпак; не то чтобы я опасался, что аппарат заработает, нет, однако мне было хорошо известно, как ведут себя сумасшедшие, когда у них что-либо не выходит. В бездействии аппарата он вполне может обвинить меня, и тогда будет трудно предугадать последствия. Однако я мог попытаться предсказать поломку и таким образом расположить к себе гиганта, который увидит во мне пророка, колдуна или даже какое-нибудь мексиканское божество. При моем знании местной мифологии этот проект не следовало сбрасывать со счетов, хотя предпочтительными представлялись все же другие способы задержки времени. Интересно, за кого он примет меня, если поверит в пророчество? За Кетцалькоатля или Хайцилопочли? Если рассуждать трезво, пусть он считает меня хоть Девой Марией, только бы дотянуть до пяти утра, когда поезд прибудет в столицу.

Первой в дело пошла бородатая уловка с завещанием. Как только сумасшедший повторил свой приказ поторапливаться, я принялся рассказывать ему о своей семье, о предстоящей свадьбе — после чего, закончив, попросил еще несколько минут, чтобы оставить последние распоряжения относительно моего имущества. Если, заверил я своего попутчика, он одолжит мне немного бумаги и согласится отправить завещание по почте, я приму смерть со спокойной душой. После некоторого колебания он благосклонно кивнул и выудил из своего необъятного саквояжа блокнот, который торжественно вручил мне, когда я снова уселся на сиденье. Следующую заминку вызвала мастерская авария с острием карандаша, и гиганту пришлось снова опускаться в недра своего саквояжа. Ссудив меня новым прибором для письма, он забрал у меня поломанный и принялся сосредоточенно затачивать грифель большим ножом с костяной рукояткой, который извлек из-за пояса. Очевидно, что второй раз моя уловка вряд ли сработает.

Сейчас мне трудно припомнить, что я писал в блокноте. По большей части это были бессвязные фразы и отрывки из всплывавших в памяти книг, которые я тоже записывал, когда не знал, что придумать. Почерк превзошел мои самые смелые ожидания: строки сливались в жуткую кашу, в которой отчетливо проглядывались лишь отдельные буквы и слова. Разумеется, я отдавал себе отчет в том, что мой экзекутор может взглянуть на написанное, прежде чем начать эксперимент, и содрогался при мысли о том, что за этим последует. Поезд замедлил ход, и секунды стаей испуганных крыс, поскакали по моей спине. В прошлом я только присвистывал, удивляясь резвому перестуку колес, однако сейчас их темп, казалось, упал до неторопливого поскрипывания похоронных дрог — моих похоронных дрог, мелькнула мрачная мысль.

Моей хитрости хватило на четыре страницы убористого текста; под конец сумасшедший достал часы и сообщил, что у меня осталось всего пять минут, не больше. Следовало что-то предпринимать дальше. Я лихорадочно дописывал последние строчки, когда мне в голову пришла потрясающая идея. Поставив размашистую подпись под своим сочинением, я протянул листки сумасшедшему великану, которые тот небрежно запихнул в левый карман куртки, и напомнил ему о своих влиятельных друзьях в Сан-Франциско, которых могло бы заинтересовать его изобретение.

— Может быть, мне составить рекомендательное письмо для вас? поинтересовался я. — Небольшой набросок и описание вашего экзекуционера гарантируют вам сердечный прием с их стороны. В их силах помочь вам добиться известности, и, само собой, они непременно примут ваш метод, если услышат о нем от кого-нибудь вроде меня — человека, которого хорошо знают и которому доверяют.

Неудовлетворенное тщеславие должно было клюнуть на эту удочку, и действительно, великан немедленно заглотил крючок. Религиозная часть помешательства была отброшена, как половая тряпка; глаза безумца загорелись от нетерпения, хотя он и приказал мне поторапливаться. Из недр саквояжа появилась громоздкая коробка, полная стеклянных цилиндров и катушек индуктивности, к которым крепился провод от шлема, и в следующую минуту великан обрушил на меня кучу технических терминов, по большей части бессмысленных для моего слуха. Притворившись, что записываю все, что он говорит, я с любопытством разглядывал его батарею, спрашивая себя, действительно ли она работает? Незнакомец, по-видимому, и вправду был инженером. Описание собственного детища доставило ему настоящее удовольствие; его порывистость исчезла, движения стали более спокойными. Серый рассвет забрезжил за окном, и я физически почувствовал, как с каждым его словом мои шансы становятся все более осязаемыми.

Однако он тоже заметил рассвет и снова свирепо нахмурился. Для меня его недовольство могло означать только гибель. Когда он с решительным видом поднялся, отложив батарею на сиденье рядом с саквояжем, я напомнил ему, что еще не успел сделать набросок, и попросил подержать шлем в руках, чтобы мне было удобнее зарисовывать. Гигант заворчал, но уступил и сел, не переставая предупреждать, чтобы я поторапливался. Следующей задержкой был мой вопрос: как ведет себя жертва во время казни и как преодолевается ее сопротивление?

— Преступника крепко привязывают к столбу, — отвечал он. — Сколько бы он ни мотал головой, шлем плотно прилегает к вискам и затылку; проволока даже сжимается, когда по ней пропускают ток. Для регулировки уровня мощности в приборе есть реостат: здесь предельный уровень, видите?

За окном замелькали вспаханные поля и одинокие домики. Мы подъезжали к столице. В этот момент меня осенила новая идея.

— Извините, — я виновато улыбнулся. — но чтобы рисунок получился, мне необходима модель. Вы не могли бы на пару минут надеть шлем, чтобы мне было легче зарисовать его? Газеты и официальные круги непременно захотят узнать, как он выглядит. В подобных делах требуется завершенность, поверьте моему слову.

Сам того не подозревая, я произвел более удачный выстрел, чем предполагал. При упоминании прессы у великана снова загорелись глаза.

— Газеты? Да… Черт бы их побрал, на этот раз им придется выслушать меня! Пока они только смеялись и не печатали ни слова о моем приборе. Я им… Ну же, за дело! Нам нельзя терять ни секунды! — Он возбужденно потер руки. — Черт побери, они напечатают этот рисунок! Я проверю, чтобы вы не допустили ошибок. Когда полиция обнаружит ваш труп и — они узнают, как это работает… Отчеты в прессе, ваше рекомендательное письмо… да, это путь к славе… Ну, поторапливайтесь! Живее, я говорю!

Поезд Сильно потряхивало на стыках разбитой пригородной колеи, и нас обоих немилосердно швыряло из стороны в сторону. Под этим предлогом я еще раз сломал карандаш, но сумасшедший тут же протянул мне мой собственный, уже очиненный. Запас хитростей неумолимо иссякал, и нужно было придумать нечто особенное, чтобы остановить план безумца. До конечной станции оставалось добрых четверть часа. По моим расчетам, настало самое время воззвать к религиозным чувствам моего попутчика.

Собрав в памяти все когда-либо слышанное по ацтекской мифологии, я резко отбросил карандаш с бумагой и запел.

— Иа! Иа! Тлоквенахваква! О, Сотворивший Землю, и Ты, Ипалнемоан! Именем твоим! Я слышу тебя! Слышу! Я вижу тебя! Вижу! Пернатый Змей, Хейа! Яви мне известие! Хайцилопочли, раскаты твоих громов вошли в мое сердце!

Гигант недоверчиво покосился на меня: недоуменное выражение его лица быстро сменилось тревог ой. Какой-то момент в его глазах царил абсолютный мрак, казалось, он погрузился в прострацию. Двигаясь словно сомнамбула, он со вздохом воздел руки, и купе огласилось ответными криками.

— Миктлантекутли! Властитель, дай знак! Знак из черных глубин! Йа! Тонаттух-Мецтли! Туле! Приказывай своему рабу!

Во всей этой бессвязной белиберде меня поразило одно слово По моим понятиям, оно не имело ни малейшего отношения к мексиканской мифологии, и те, кто имел неосторожность услышать его, передавали его не иначе как благоговейным шепотом. По всей видимости, это слово составляло часть какого-то древнего и давно забытого ритуала. Рассказы о нем были в ходу у горных племен индейцев; вероятно, мой попутчик и в самом деле проводил среди них много времени, ибо это слово невозможно узнать из книг. Догадываясь о смысле, который он вкладывал в это древнее эзотерическое заклинание, я решил отвечать так, как обычно отвечают местные жители, и таким образом обезоружить его.

— Йа-Эл'е! Йа-Эл'е! — закричал я. — Туле фавн! Ни-гротт-Йиг! Йог-Сототль…

Мне не удалось закончить. Впавший в религиозный экстаз безумец, очевидно, не ожидал правильного ответа. При звуках моего голоса он рухнул на колени и принялся отбивать поклоны закрытой двери, словно верховному божеству. В уголках его рта выступила пена, самоуглубление росло с каждым выдохом, а с губ в нарастающей последовательности слетало одно слово: "Смерть, смерть, смерть". Кажется, я перестарался, и мой ответ высвободил гибельную энергию, дремавшую в мозгу безумца.

Бормоча заклинания, он истово мотал головой, не обращая внимания на провод, прикрепленный к шлему. Каждое движение неумолимо подтягивало батарею к краю кресла. Впав в исступление, безумец начал раскачиваться и с мычанием вращать головой; шнур постепенно наматывался ему на шею — мне даже стало интересно, что он предпримет, когда батарея упадет на пол и разобьется.

Развязка наступила неожиданно. Батарея, сдернутая с сиденья яростным взмахом руки молящегося, действительно упала на пол; но вопреки моим предположениям не рассыпалась на составные части. Основная тяжесть удара пришлась на рычаг реостата, который стремительно переместился к максимальной отметке. Но поразительным было не это… Прибор работал!

Ослепительно голубая аура искр осыпала голову безумца; стекло зазвенело от гортанного завывания — более жуткого, чем все предыдущие вопли; по купе пополз тошнотворный запах паленого мяса. Этого я не мог вынести и провалился в глубокий обморок.

Когда проводник в Мехико-Сити привел меня в чувство, я обнаружил толпу зевак, собравшихся на площадке перед дверью купе. Мой непроизвольный крик вызвал новую волну интереса на их лицах, и мне доставило удовольствие наблюдать, как их бесцеремонно расталкивает полисмен, приведший врача. Между тем мой крик был вполне объясним, так как, повернув голову, я ничего не увидел на полу.

Проводник утверждал, что открыл дверь и нашел меня лежащим без сознания. На весь вагон был продан только один билет, и всю дорогу от Куэтаро я ехал в полном одиночестве. Только я и мой багаж, больше ничего. Кто-то из зрителей выразительно покрутил у виска пальцем в ответ на мои настойчивые вопросы.

Неужели поездка отняла столько сил, что мне начали сниться подобные кошмары? Я поежился от этой мысли. Поблагодарив проводника и доктора, я протолкался через толпу зевак и побрел на стоянку такси; за щедрые чаевые портье в "Фонда Насьональ" отбил телеграмму Джексону, а я поднялся в свой номер и проспал до обеда, наказав разбудить меня в час, чтобы успеть на узкоколейку к копям. По пробуждении меня ожидала телеграмма, подсунутая под дверь: Джексон сообщал, что этим утром Фелдон был найден в горах мертвым; новость достигла шахты в десять часов. Бумаги оказались в сохранности, о чем немедленно проинформировали офис компании в Сан-Франциско. Итак, все переезды, спешка и нервы оказались потрачены впустую!

Понимая, что при любом повороте событий Мак-Комб все равно будет ждать персонального отчета о деле, я послал предупредительную телеграмму Джексону и занял жесткую скамью в поезде, идущем в сторону рудных приисков. Четыре часа спустя я дотрясся до платформы шахты номер три, где меня с дружеским рукопожатием ждал сам управляющий. Происшествие на шахте так взволновало его, что он даже не обратил внимания на мой изможденный вид.

История управляющего была короткой, и он пересказал мне ее по дороге к затерявшейся среди терриконов хижине, где лежало тело Фелдона. По его словам, с тех пор как год назад на шахте появился Фелдон, этот малый не отличался особой общительностью — скорее наоборот: постоянно возился в лаборатории с каким-то таинственным прибором, жаловался на шпионов и был до неприличного дружен с местными наемными рабочими. Хотя следует отдать ему должное, он хорошо знал свое дело, знал страну и ее людей. Часто надолго уходил в горы к индейцам и даже принимал участие в их древних языческих обрядах; вел разговоры о подземных богах и потусторонних силах, а также часто похвалялся своими необыкновенными познаниями в механике. Последнее время Фелдон стремительно деградировал: стал болезненно подозрителен, — почти не вылезал из своей берлоги и в конце концов решил присоединиться к своим проворовавшимся дружкам — видимо, когда иссякла его собственная доля. Для каких-то загадочных целей ему все время требовалось невероятное количество денег; круглый год ему доставляли заказные бандероли из различных лабораторий и мастерских в Мехико или Штатах.

Что касается его бегства с ценными бумагами — это не что иное, как месть сумасшедшего за порожденную его воспаленной фантазией «слежку». Только безумец мог прятаться с кучей денег в пещере на Богом забытых склонах Сьерра-де-Малинчи. Пещера, которую никогда бы не обнаружили, если бы не случай, изобиловала древними ацтекскими идолами; на алтарях перед ними лежали обугленные кости сомнительного происхождения. От местных индейцев ничего не добиться; естественно, все как один клянутся, что им ничего не известно. Однако с первого взгляда ясно, что пещера долгие годы служила местом их сборищ, и Фелдон отправлял их обряды наравне с ними.

Поисковая группа нашла это место благодаря песнопению и крикам, доносившимся из пещеры. Было пять утра, и они собирались сниматься со стоянки, когда кто-то услышал отдаленные выкрики со стороны вытянувшейся словно труп горы. Незнакомый голос призывал древние имена — Миктлантекутли, Тонаттух-Мецтли, Туле, Йа-Эле и другие, — однако самым странным были английские слова, перемежавшие их. Настоящие английские слова, безо всякого индейского акцента. Двигаясь на звук, поисковая группа пробиралась вдоль склона, когда после недолгого молчания из пещеры раздался дикий вопль, вслед за которым над спутанными ветвями в одном месте показался дым, и ветер донес едкий, неприятный запах.

Когда они нашли вход, вся пещера была окутана дымом. Внутренность освещали плошки с жиром; перед алтарями кощунственно догорали свечи. Но самым жутким был труп, раскинувшийся на полу. Это был Фелдон, с головой, прожженной до кости каким-то странным прибором, который он надел на себя. Что-то вроде сетчатой маски, подсоединенной к разбитой батарее, которая, по всей видимости, свалилась с ближайшего алтаря. При виде этой сцены всем поневоле вспомнились хвастливые заявления бедняги об изобретенном им "электрическом палаче": по его словам, кто-то охотился и хотел стащить чертежи этой пакости. Бумаги нашлись в целости в открытом саквояже Фелдона, который стоял рядом, и через час поисковая команда отправилась в обратный путь к шахте с жутковатой ношей на импровизированных носилках.

Это было все, но этого оказалось достаточно, чтобы кровь отхлынула у меня от лица, а ноги начали предательски подкашиваться, пока Джексон вел меня мимо терриконов к хижине с телом. Даже не обладая богатым воображением, можно было представить, что ожидает меня за зияющим дверным проемом, вокруг которого столпились любопытные рудокопы. На моем лице не дрогнул ни один мускул, когда в сумеречном освещении я различил гигантские очертания трупа на столе, грубый вельветовый костюм, странно изящные руки, пряди опаленной бороды и дьявольскую машину — поврежденную батарею и шлем, почерневший от сильного напряжения. Большой потрепанный саквояж тоже не удивил меня, и я перевел взгляд на сложенные листы бумаги, выглядывавшие из левого кармана вельветовой куртки Фелдона. Улучив момент, когда никто не смотрел в мою сторону, я наклонился и выкатил их, тотчас же скомкав в ладони. Теперь можно лишь сожалеть о том после шоковом приступе страха, который побудил меня сжечь эти листки в тот же вечер. Их содержание могло бы пролить свет на загадку, которая терзает меня и по сей день. Хотя для этого достаточно было взглянуть на револьвер, который патологоанатом вытащил из правого кармана куртки Фелдона. У меня не хватило мужества спросить об этом… Мой револьвер пропал после той ночи в поезде. Карандаш, который я тщательно заострил по дороге в президентском вагоне, оказался сточен и изрезан ножом почти до основания.

Путешествие закончилось, и я вернулся домой. Вагон починили, когда я добрался до Куэтаро, однако безмерно большую радость мне доставил вид американских пограничных столбов, установленных на родном берегу Рио-Гранде. В следующую пятницу я снова был в Сан-Франциско, и отложенная свадьба состоялась на Следующей же неделе.

Что в действительности произошло в ту ночь, я не решаюсь предположить. Этот малый, Фелдон, был ненормальным с самого рождения, но вдобавок к тому по самые брови нагрузился доисторическими ацтекскими преданиями, которые мало кто из нормальных людей отваживается изучать. Вероятно, он и в самом деле был гениальным изобретателем, ведь я своими глазами видел, как работает его батарея Позднее я узнал о том, какие разочарования поджидали его, когда он пытался протолкнуть свое творение. Слишком крупные неудачи дурно влияют на людей определенного склада. Фелдон принадлежал именно к этому типу. Кстати, он действительно служил солдатом в армии Максимилиана.

Когда я рассказываю эту историю, мне мало кто верит. Некоторые из моих слушателей относят ее к области паранормальной психологии — видит Бог, в ту ночь у меня и вправду пошаливали нервы, — тогда как другие толкуют что-то туманное об "астральной проекции".

Мое желание найти Фелдона естественным образом отправило навстречу ему некий мысленный импульс; при отличающем его знании древних индейских ритуалов, он был единственным человеком на планете, который мог его уловить.

Перенесся ли он в железнодорожный вагон, или я был перенесен в горную пещеру. И что бы произошло, не помешай я ему.

Честно признаюсь не знаю и не уверен, что хочу это знать

С тех пор я ни разу не побывал в Мексике, и, как я уже сказал в самом начале, мне малоприятны разговоры об электрическом стуле.