Октябрь

Онлайн чтение книги Пожарный The Fireman
Октябрь

11

Одним жарким дымным утром, через несколько дней после последнего звонка Джейкоба, электричество снова вырубилось, и на сей раз окончательно.

К тому времени Харпер добралась до последних, покрытых пылью консервных банок в глубине буфета, – уже и не вспомнить, когда их покупали. Она не выходила из дома с того дня, как обнаружила первую полоску на ноге. Не осмеливалась. Полоски можно прикрыть – на лице и руках чешуи не было, – но сердце сжималось при мысли, что в магазине на углу она столкнется с кем-нибудь и обречет его на смерть.

Иногда Харпер задумывалась, можно ли питаться кулинарным жиром «Криско». В глубине души она понимала, что можно и вскорости придется. Есть немного порошкового какао, возможно, по вкусу будет как шоколадный пудинг.

Не было определенного момента, когда она сказала себе: «Ухожу». Не было определенного дня, когда она трезво осознала, что скоро останется без пищи и будет вынуждена рисковать.

Просто однажды она сняла с бельевой веревки на задней веранде одежду и начала раскладывать ее на кровати, рядом с «Подручной мамой». Сначала это были просто вещи, которые она хотела убрать: футболки, пара джинсов, спортивные костюмы. Но их можно было и взять с собой в машину, чтобы куда-нибудь поехать. И, открыв гардероб, Харпер вдруг начала не убирать вещи, а упаковывать их.

У нее не было пункта назначения, не было плана и вообще никаких мыслей. Просто возникло какое-то неясное ощущение, что неплохо бы уложить одежду в старый портплед, на случай, если придется спешно покидать дом. Харпер действовала словно машинально – без цели, без намерения, скользила, как лист на беспощадном осеннем ветру. Радио, ярко-розовый портативный приемник в стиле японской кошечки «Хелло Китти», она держала включенным, – Харпер укладывала одежду под классический рок: фон создавали Том Петти и Боб Сигер.

Ее сознание наконец включилось, и она поняла, что музыка кончилась. Уже какое-то время распинался диджей. Харпер узнала его голос – хриплый, дребезжащий бас принадлежал бывшему шутнику из утренней программы. Или же ведущему радиостанции правого толка. Точно сказать она не могла, как не могла вспомнить и его настоящее имя. Говоря о себе – очень часто, – он представлялся Ковбоем Мальборо, в честь всех спаленных им окурков . Так он называл людей, больных драконьей чешуей: «окурки».

Он с тупой самоуверенностью шутил, что бывший президент стал чернее, чем прежде, поскольку изжарился заживо от драконьей чешуи. Он говорил, что после эфира отправится с кремационной бригадой выкуривать окурков из их логовищ и поджигать. Харпер, сидя на кровати, слушала отвратительно увлекательный рассказ о том, как он заставил трех девушек скинуть блузки, чтобы убедиться, что у них нет драконьей чешуи на грудях.

– Здоровые американские груди – вот за что мы сражаемся, – заявил он. – Это нужно записать в Конституцию. Каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на незаразные сиськи. Зарубите на носу, девочки. Если мы появимся на вашем пороге, будьте готовы выполнить патриотический долг и предъявить нам свободолюбивые титьки безо всякого вируса.

Тут застучал дверной молоток, и Харпер подпрыгнула, словно в дом вломилась кремационная бригада. В каком-то смысле стук в дверь теперь пугал больше, чем крики на улице или пожарная сирена. Крики раздавались каждый день, сирена – и вовсе каждый час. А в дверь стучали последний раз и не упомнишь когда.

Харпер прокралась через прихожую и посмотрела в глазок. На верхней ступеньке стояли рядышком Тигр Тони с пачки кукурузных хлопьев и Капитан Америка, державший в руках сморщенные пластиковые пакеты. За ними, на дальнем конце подъездной дорожки, виднелся человек, сидящий спиной к дому; он курил, и над головой поднимались струйки дыма.

– Сласти и страсти, – раздался приглушенный голос. Девчачий.

– Сласти или… – Харпер остановилась. – Но ведь сейчас не Хэллоуин.

– Мы решили начать пораньше!

Харпер рассердилась: какой-то идиот отправляет детей по домам в разгар чумы. У нее были представления о том, как должны вести себя родители, и такое поведение не лезло ни в какие ворота. Ее внутренняя английская няня возмутилась и готова была ткнуть отвратительному взрослому в глаз зонтиком.

Харпер сняла с вешалки ветровку и надела, чтобы скрыть изящный орнамент драконьей чешуи на руках. Открыла дверь, не снимая цепочки, и выглянула в шестидюймовую щель.

Девочке могло быть и восемнадцать, и тринадцать. Лицо скрывалось за маской, и оставалось только гадать. Голова была выбрита, и если бы не голос, Харпер могла принять ее за мальчика.

Мальчик был, пожалуй, вдвое младше. В прорезях маски тигра Тони сверкали бледно-зеленые глаза цвета пустой бутылки из-под кока-колы.

– Сласти и страсти, – повторила Капитан Америка. На воротнике побитой молью водолазки блеснул золотой медальон в виде книжки.

– Не стоит вам ходить по домам за конфетами. – Харпер посмотрела на курящего мужчину, который по-прежнему сидел на тротуаре спиной к дому. – Это ваш отец?

– Мы не за угощением, – ответила капитан Америка. – Мы сами принесли. У нас есть и страсти. Можете получить все сразу. Потому я и говорю: «Сласти и страсти». Мы подумали, это поднимет вам настроение.

– Все равно, вам не стоит выходить на улицу. Люди болеют. Если больной тронет здорового, он может его заразить. – Она крикнула через их головы: – Эй, приятель! Детям не стоит выходить на улицу! Кругом зараза!

– Мы в перчатках, – сказала Капитан Америка. – И мы не будем вас трогать. Никто ни от кого ничего не подцепит. Я обещаю . Гигиена для нас – самое главное! Не хотите посмотреть на сласти? – Она пихнула мальчика локтем.

Тигр Тони открыл свой пакет. Там лежал пузырек сладких жевательных витаминок – Харпер заметила, что это витамины для беременных. Она подняла голову и посмотрела на гостей – сначала на одну, потом на второго.

– Это что ?

– Как кисленькие жвачки, – сказала Капитан Америка. – Но можно только две в день. С вами все в порядке?

– Что значит «все в порядке»? Ну-ка погодите. Вы кто? Пожалуй, надо поговорить с вашим отцом.

Она поднялась на цыпочки и крикнула вдаль:

– Я хочу с вами поговорить!

Человек на тротуаре не обернулся, а только неопределенно помахал рукой. Или, может, просто отгонял дым от лица. Он пускал дымные кольца в вечернее небо.

Капитан Америка бросила на него небрежный взгляд.

– Это не наш отец. Отца с нами нет.

Харпер опустила взгляд. Мальчик все еще держал пакет открытым, показывая подарок.

– Это витамины для беременных. Откуда вам известно, что я беременна? Я не похожа на беременную. Погодите. Что, похожа?

– Не очень, – ответила Капитан Америка.

– Кто вас сюда прислал? Кто велел отдать мне это?

– Они вам не нужны? Если не хотите, не берите.

– Дело не в том, нужны ли они мне. Вы очень любезны, и я благодарна, но…

– Тогда берите.

Мальчик повесил пакет на дверную ручку и отошел. Чуть помедлив, Харпер сунула руку в щель и втащила пакет.

– А теперь страсти. – Девочка открыла свой пакет, показывая Харпер его содержимое.

Тигр Тони, похоже, не собирался ничего говорить. Он молчал с самого начала.

Харпер заглянула в пакет. Там лежал клоунский слайд-свисток в пластиковой упаковке.

– Они очень громкие, – сказала Капитан Америка. – Будет слышно отсюда аж до Вентворта на побережье. Глухой услышит. Возьмите.

– В пакете больше ничего нет, – заметила Харпер. – Вам больше нечего раздавать.

– Вы последняя в очереди.

Харпер вдруг задумалась, не спит ли она. Такие разговоры бывают во сне. Дети в масках казались не просто детьми. Они казались символами . Девочка в своей речи как будто пользовалась секретным кодом сновидений; психолог бы мог часами его расшифровывать. А этот мальчик. Он просто стоял и смотрел. И не моргал. Когда говорила Харпер, он не отрываясь смотрел на ее губы, будто хотел их поцеловать.

Харпер неожиданно ощутила короткий, но болезненный укол надежды. А может, вообще все это сон. Может, она подхватила тяжелый грипп или что похуже, и все, что случилось за последние три месяца, – лишь бред, вызванный болезнью. Разве не такие сны снятся людям, страдающим от лихорадки? Может, ей всего лишь приснилось, что Джейкоб ее бросил и она осталась одна в зараженном мире, горящем мире, и единственные ее гости за много недель – пара детей в масках, разговаривающих фразами из печений с предсказаниями.

«Я возьму слайд-свисток, – подумала Харпер, – и если свистну посильнее, моя лихорадка исчезнет и я проснусь в постели, вся в поту, а Джейкоб будет прижимать к моему лбу холодную салфетку».

Девочка повесила пакет на ручку двери и шагнула назад. Харпер взяла пакет и прижала мятый пластик к груди.

– У вас точно все в порядке? – спросила девочка. – Вам что-нибудь нужно? То есть помимо ваших сластей и ваших страстей? Вы ведь больше не выходите из дома.

– Откуда ты знаешь, что я больше не выхожу? Как давно вы за мной следите? Не знаю, что вы задумали, но я не люблю игры. Если не знаю, с кем играю. – Она снова поднялась на цыпочки и крикнула в спину мужчине, сидящему на тротуаре: – Я не люблю игры, приятель!

– У вас все в порядке, – убежденным тоном произнесла Капитан Америка. – Если что-то понадобится, просто позовите.

– Позвать? – переспросила Харпер. – Как я должна вас позвать? Я даже не знаю, кто вы.

– Это верно. Зато мы знаем, кто вы. – Капитан Америка ухватила мальчика за плечо и повела прочь.

Они быстро вышли по дорожке на улицу. Когда они поравнялись с тротуаром, сидящий человек поднялся на ноги, и только тут Харпер поняла, что он не курил сигарету, а просто пускал дым изо рта. Он выдохнул последнее колечко, распавшееся на сотню дымных бабочек. Они разлетелись, трепеща крыльями, в дымном утреннем воздухе.

Харпер грохнула дверью, сняла цепочку и, выскочив на крыльцо, спустилась по трем ступенькам в сад.

– Эй! – закричала она; сердце колотилось в груди, словно она только что пробежала несколько раз вокруг дома.

Человек обернулся, и Харпер увидела, что на нем маска Хиллари Клинтон. И только сейчас она заметила, что он носит чуть поблескивающие желтые штаны, как у пожарных.

– Эй, вернитесь! – крикнула она.

Человек быстро повел детей в переулок, прячась за изгородью. Мальчика практически не было видно.

Харпер пошла по желтеющей траве, все еще сжимая пакет со свистком. Выйдя в переулок, она огляделась, щурясь от тумана, который теперь постоянно застилал улицу. Густой и бледный, он постепенно стирал дорогу – уже в конце квартала ничего не было видно. Дым глотал дома, лужайки, телефонные столбы и скрывал небо. Проглотил он и мужчину с детьми. Харпер глядела им вслед увлажнившимися глазами.

Вернувшись в дом, она снова закрыла дверь на цепочку. Если нагрянет карантинный патруль, цепочка даст ей достаточно времени, чтобы спуститься в подвал и ускользнуть через заднюю дверь в лес. С портпледом. И со слайд- свистком.

Она вертела свисток в руках, пытаясь понять, насколько он громкий, и вдруг поняла, что в доме стоит полная тишина. Ни музыки, ни Ковбоя Мальборо. Минут пять назад сели батарейки в радиоприемнике. Двадцать первый век, подобно гостям в масках, быстро и без извинений ускользнул от нее, снова оставив совсем одну.

«Сласти и страсти», – подумала она.

12

Когда мобильный телефон был на последнем издыхании, она поняла, что настала пора для звонка, который она столько времени откладывала, – еще день, и позвонить, возможно, уже не получится. Она выпила бокал белого вина, чтобы расслабиться, и набрала номер брата. Трубку взяла невестка – Линди.

Лет в двадцать Линди выгодно сменила хобби – спать с басистами второразрядных рок-групп, – на работу в звукозаписывающей студии в Вудстоке; там она и познакомилась с Коннором. Он играл на басу в прогрессив-метал-группе «Небьющиеся». Название группу не спасло. У Коннора теперь была лысина размером с чайное блюдце и работа по установке джакузи. Линда устроилась инструктором в высококлассный тренажерный зал, где обучала домохозяек гимнастическому танцу у шеста. Она сравнивала себя с дрессировщиком тюленей:

– Хочется сардинку кинуть, если хоть одна полный круг прокрутит и не упадет.

Вскоре после этого Харпер перестала посещать свой тренажерный клуб – страшно было представить, что говорят про нее за спиной тренеры.

– Как дела, Линди? – спросила Харпер.

– Не знаю. У меня трехлетний сын. Я слишком устаю, чтобы думать о том, как дела. Спроси лет через двадцать, если свидимся. Тебе, наверное, Кон нужен.

Она опустила трубку и заорала:

– Коннор! Тебя сестра!

Брат взял трубку.

– Алло! Сестренка! Как дела?

– У меня важные новости, – сказала Харпер.

– Про того монаха в Лондоне?

– Нет. Какого монаха?

– Которого застрелили, когда он пытался пройти в «Би-би-си». Ты не слышала про монаха? Он и еще трое – все больные. И уже давно – сам монах ходил со спорами с февраля. Считается, что он мог заразить буквально тысячи людей. И подозревают, что он собирался заразить работников новостного отдела, чтобы вызвать политический резонанс. Терроризм с помощью инфекции. Психованный засранец. Он светился как лампочка, когда его шлепнули.

– Это ведь не инфекция в традиционном смысле. Ее передают не микробы, а споры.

– Ага. Его последователей окружили и допросили. Он им говорил, что можно научиться контролировать болезнь, чтобы не заражать других. Что они могут идти домой, жить среди нормальных людей. А если и заразят кого-то из близких, так просто научат их, как не болеть. У него, наверное, мозги грибком поросли. В твоей больнице ведь были такие пациенты, да? Психи, у которых мозги набиты спорами?

– Споры пробираются в мозг, но я не уверена, что зараженные люди сходят с ума именно от этого. Знать, что можешь в любую секунду превратиться в факел, для любого невыносимо. Удивительно то, что некоторые сохраняют здравый ум. – Харпер подумала, что скоро точно узнает, влияет ли чешуя на сознание человека. Может, грибок сейчас опутывает ее мозг.

– Случилось еще что-нибудь, кроме монаха-террориста? – спросил Коннор.

Харпер сказала:

– Я беременна.

– Ты… – Коннор запнулся. – Боже, Харпо! Боже! Линди! Линди! Харпо и Джейк ждут ребенка!

Харпер услышала фоном голос Линди: «Она беременна», – в нем не было слышно радости. Потом она сказала еще что-то, совсем тихо; кажется, что-то спросила.

– Харпо! – сказал Коннор. Он пытался говорить весело, но в голосе слышалось напряжение – понятно, что Линда почему-то не рада. – Я так рад за вас. Мы даже не подозревали, что вы собираетесь. Мы думали…

Линда в трубке негромко, но отчетливо сказала:

– Мы думали, что чистое сумасшествие заводить ребенка в разгар чумы, после того как ты несколько месяцев провела в контакте с инфицированными.

– А папа и мама знают? – взволнованно спросил Коннор. Она не успела ответить, как он сказал: – Подожди.

Он прижал трубку к груди, чтобы прикрыть микрофон, – Харпер десятки раз видела, как он это делает. Она ждала, когда Коннор вернется на линию. Наконец он заговорил:

– Алло. – Он немного запыхался, словно бежал по лестнице. Наверное, поднялся наверх – подальше от Линди. – Так о чем мы? Я так рад за тебя. Уже знаешь, мальчик или девочка?

– Еще рано. – Она глубоко вздохнула и сказала: – А что ты скажешь, если я приеду ненадолго в гости?

– Попытаюсь отговорить. Не стоит тебе ездить по дорогам в нынешнем положении. Посты через каждые тридцать миль, и это не самое худшее. Если с тобой что-то случится, я себе никогда не прощу.

– И все же – чисто гипотетически – что ты сделаешь, если я завтра возникну на твоем пороге?

– Для начала обниму тебя, а там посмотрим. А Джейкоб присутствует в твоих планах? Он знает парня с частным самолетом или что? Дай ему трубку, я его поздравлю.

– Я не могу дать ему трубку. Мы с Джейкобом больше не живем вместе.

– Что значит, вы не… да что случилось? – спросил Коннор. Он помолчал, потом сказал: – Господи. Он что, болен? Поэтому ты и хочешь приехать? Господи. Я сразу понял: что-то не так, но подумал – ты беременна, так положено.

– Не знаю, болен ли он, – мягко сказала Харпер. – Но я больна. В этом плохая новость, Коннор. Я заразилась полтора месяца назад. И если я окажусь на твоем пороге, обнимать меня точно не стоит.

– Ты про что? – спросил он тихим испуганным голосом. – Как?

– Не знаю. Я была осторожна. В больнице этого случиться не могло. Мы были упакованы в резину с головы до ног. – Харпер снова удивилась своему спокойствию перед лицом болезни. – Коннор. Утроба – неблагоприятная среда для спор. Ребенок наверняка родится здоровым.

– Повиси на линии. Подожди. Я серьезно. О господи. – Он как будто старался не заплакать. – Ты ведь еще сама ребенок. Зачем тебе было работать в больнице? Какого хрена ты туда пошла?

– Нужны были медсестры. Вот такая я, Коннор. Я могу прожить еще месяцы. Месяцы . Достаточно, чтобы сделать кесарево сечение. Я хочу, чтобы ты и Линди взяли ребенка после моей смерти. – Думать о Линди, как о мачехе ее еще не рожденного ребенка, было противно, но она пересилила себя. По крайней мере, Коннор будет хорошим отцом: любящим, терпеливым, веселым и чуточку строгим. А у ребенка будет «Подручная мама» – на самый тяжелый случай.

– Харпер. Харпер. Мне очень жаль. – Его напряженный голос упал почти до шепота. – Как несправедливо! Ты всегда хотела добра людям. Нечестно.

– Тихо, тихо, Коннор. Ты будешь нужен этому ребенку. И будешь нужен мне.

– Да. Нет. То есть разве не лучше пойти в больницу?

– Я не могу. Не знаю, как у вас в Нью-Йорке, но здесь, в Нью-Гемпшире, больных отправляют в карантинный лагерь в Конкорде. Это нехорошее место. Там нет медицинского обслуживания. Даже если ребенок выживет, не представляю, что с ним сделают. Куда его поместят. Я хочу, чтобы ребенок остался с тобой, Коннор. С тобой и Линди. – Даже произнести имя Линди было непросто. – И потом. Зараженные спорами люди, находясь вместе, иногда поджигают друг друга. Теперь мы это знаем. Мы видели это в больнице. Отправиться в лагерь с другими зараженными – смертный приговор. Мне и, наверное, ребенку.

– А что насчет нашего ребенка, Харпер? – Голос Линди, видимо, поднявшей вторую трубку, впился в ухо Харпер. – Мне жаль. Мне охренительно жаль, до боли. Представить не могу, что тебе пришлось пережить. Но, Харпер, у нас трехлетний сын. А ты хочешь, чтобы мы тебя спрятали? Чтобы впустили в дом, рискуя жизнью нашего ребенка? Нашими жизнями?

– Я могу пожить в вашем гараже, – прошептала Харпер; вряд ли Линди расслышала.

– Даже если ты не заразишь нас – что, если кто-нибудь узнает? Что будет с Коннором? Со мной? Людей забирают, Харпер. Мы нарушаем по меньшей мере шесть федеральных законов, просто разговаривая об этом, – сказала Линди.

Вмешался Коннор:

– Линди, повесь трубку. Дай мне поговорить с сестрой.

– Не повешу. Ты не будешь принимать решения без меня. Я не позволю ей убедить тебя рисковать нашими жизнями. Хочешь увидеть, как наш сын сгорит живьем к хренам? Нет. Нет. Этого не будет.

– Линди. Это частный разговор, – сказал Коннор, чуть не плача. – Это наше с сестрой дело.

– Решения, которые повлияют на безопасность нашего ребенка, это уже не твое частное дело, – ответила она. – Я рискну своей жизнью ради любого из вас, но не буду рисковать жизнью сына, и нечестно меня просить. Рваться в герои – не вариант, когда у тебя маленький ребенок. Я это знаю, и ты, Харпер, знаешь. Если не знала, пока не забеременела, то знаешь теперь. Ты хочешь, чтобы с твоим ребенком все было в порядке. Я понимаю, потому что хочу того же для своего . Мне очень жаль, Харпер. Правда. Но ты сделала выбор. Мы должны сделать свой. Выбор не геройский, но он позволит нашему ребенку выжить.

– Линди, – взмолился Коннор, хотя Харпер не поняла, о чем он молит.

Да, Линди была ужасна; ей нравилось быть матерью, потому что она могла издеваться над мужем и ребенком. Все в ней было ужасно – от острого носа до острых маленьких сисек и острого визгливого голоса… Но она была права. Харпер стала заряженным оружием, а заряженное оружие нельзя оставлять там, где до него может добраться ребенок. Харпер подумала – и не впервые, – что решение выжить, в некотором смысле, чудовищно, это акт гордыни, возможно, убийственный эгоизм. Ее смерть – дело решенное, и все теперь зависит от того, заберет ли она кого-нибудь с собой, подвергнет ли риску.

Но кто-то уже подвергается риску. Рискует ребенок .

Харпер зажмурилась. Она ощущала сквозь веки свет двух свечей, горящих на кофейном столике, мутное красное сияние.

– Коннор, – сказала Харпер. – Линди права. Я не подумала. Просто испугалась.

– Конечно, испугалась, – ответила Линди. – Ну конечно испугалась, Харпер.

– Не надо было спрашивать. Я слишком долго сидела в одиночестве – Джейкоб уехал в прошлом месяце, и помочь он не может. Когда слишком долго остаешься в одиночестве, возникают глупые идеи.

– Лучше бы тебе позвонить отцу, – сказала Линди. – Расскажи ему обо всем.

– Что? – воскликнул Коннор. – Господи, папа не должен знать! Это его убьет. У него в прошлом году был инфаркт, Линди. Хочешь, чтобы случился еще один?

– Он умный человек. Что-нибудь придумает. И потом, твои родители имеют право знать. Харпер должна рассказать, в какое положение она нас всех поставила.

Коннор захрипел.

– Его сердце не остановится. Оно разобьется. Линди, Линди…

– Наверное, ты права, Линди, – сказала Харпер. – Ты из нас самая разумная. Мне нужно будет позвонить маме и папе. Но не сегодня. У меня на телефоне только три процента зарядки; не хочу вывалить дурные вести и отключиться. Только пообещай мне, что дашь мне самой сообщить им. Не хочу, чтобы они услышали все от тебя, пока я вне зоны доступа. Ну и ты сама сказала: я во всем виновата, мне и держать ответ.

Харпер вовсе не собиралась звонить родителям, чтобы сообщить, что скорее всего умрет в течение года. Ни к чему. Им уже почти по семьдесят, и они обитают в зале ожидания Бога, именуемом также штат Флорида. Оттуда они не помогут ей и приехать не смогут; единственное, что им по силам, – объявить траур заранее, а смысла в этом Харпер не видела.

Однако ничто так не смягчало Линди, как признание ее правоты, и заговорила она гораздо спокойнее:

– Конечно, сообщи им сама. Поговоришь с ними, когда сможешь, когда будешь готова. Если им захочется с кем-то поделиться, мы со своей стороны сделаем все, чтобы их утешить. – Смущенным голосом она добавила: – Может быть, именно это поможет мне сблизиться с твоей матерью.

Как мило, отметила Харпер. Пусть она сгорит заживо, но хотя бы Линди сможет подружиться со свекровью.

– Линди? Коннор? Телефон сдыхает, не знаю, когда еще смогу позвонить. Электричества нет уже несколько дней. Можно, я пожелаю спокойной ночи Джуниору – Коннору-младшему? Ему, наверное, уже спать пора.

– Ну, Харпер, – сказал Коннор. – Я не знаю…

–  Разумеется , она может пожелать Джуниору спокойной ночи, – вмешалась Линди, встав теперь на сторону Харпер.

– Харп, ты ведь не скажешь малышу, что ты больна?

–  Разумеется , она не скажет, – снова влезла Линди.

– И… и не думаю, что стоит говорить ему о ребенке. Не хочу, чтобы он вбил себе в голову, что у него будет… Господи, Харпер. Это правда ужасно. – Он как будто старался не заплакать. – Как я хочу тебя обнять, сестренка.

Она ответила:

– Я люблю тебя, Кон. – Что бы ни придумал себе Джейкоб про эти три слова, для Харпер они были важны. Они были ближе всего к волшебству, таили в себе силу, которой не хватает другим словам.

– Я подниму Джуниора, – сказала Линди мягким тихим голосом – как в церкви. Раздался пластиковый стук – она положила свою трубку.

Брат сказал:

– Не сердись, Харпер. Не надо нас ненавидеть. – Он тоже говорил шепотом, горестным тоном.

– Конечно, – ответила она брату. – Заботьтесь друг о друге. Линди правильно говорит. Вы все делаете правильно.

– О, Харп, – сказал Коннор. Он глубоко, со всхлипом вздохнул и добавил: – Вот и мальчик.

Настала тишина – он передавал трубку. Возможно, именно из-за этой тишины Харпер услышала звук на улице: шуршание гравия и шум большого грузовика, едущего по дороге. Харпер уже отвыкла от уличного движения после заката – действовал комендантский час.

Коннор-младший сказал:

– Привет, Харпер. – Его голос вернул ее в мир на том конце провода.

– Привет, Джуниор.

– Папа плачет. Сказал, что ударился головой.

– Ты должен поцеловать его, чтобы прошло.

– Ладно. И ты плачешь? Почему? Тоже ударилась головой?

– Да.

– Все головой ударяются!

– Вот такая ночь.

В трубке послышался стук. Коннор-младший закричал:

– Я тоже ударился головой!

– Не делай так, – сказала Харпер.

Харпер краем сознания отметила, что грузовик еще на улице и мотор работает.

В трубке снова послышался стук.

– Опять моя голова! – весело сказал Коннор-младший. – Мы все стукнулись головой!

– Больше не надо, – сказала Харпер. – А то заболит.

– Уже заболела, – радостно объявил мальчик.

Харпер громко чмокнула телефонную трубку.

– Я поцеловала телефон. Ты почувствовал?

– Ага! Почувствовал. Спасибо. Уже лучше.

– Хорошо, – сказала она.

Стукнул дверной молоток. Харпер подскочила на диване, как будто услышала выстрел на улице.

– Ты опять стукнулась головой? – спросил Коннор. – Я слышал – так громко!

Харпер сделала шаг в сторону прихожей. Мелькнула мысль, что она идет не в ту сторону – ведь надо в спальню, за портпледом. Кто бы ни стоял теперь за дверью – вряд ли она действительно хочет его видеть.

– Тебя поцеловать, чтобы стало лучше? – спросил Коннор.

– Конечно. Один раз, чтобы стало лучше, и еще раз – на ночь.

Послышался смачный поцелуй, а потом Коннор-младший тихо, почти смущенно сказал:

– Вот. Поможет.

– Уже помогло.

– Мне пора. Надо зубы почистить. А потом слушать сказку.

– Иди слушать сказку, Джуниор, – ответила Харпер. – Спокойной ночи.

Из прихожей донесся странный звук: грохочущий и скрежещущий «клик-клак». Потом приглушенный удар. Харпер ждала, когда же Коннор-младший пожелает ей спокойной ночи, но он молчал, и она постепенно поняла, что тишина на том конце провода стала другой. Опустив телефон, она убедилась, что он отключился, растратив остатки заряда. Теперь это было просто пресс-папье.

Снова раздался скрежет: «клик-клак-бум».

Харпер вышла в прихожую и остановилась в двух ярдах от двери, прислушиваясь к тишине.

– Кто там?

Дверь приоткрылась на четыре дюйма и уперлась в цепочку – с тем же стуком. В щель заглянул Джейкоб.

– Харпер, – сказал он. – Так ты меня впустишь? Надо поговорить.

13

Она стояла на пороге гостиной, глядя через прихожую на ту часть фигуры Джейкоба, которая была видна в приоткрытую дверь. Его вытянутое лицо с запавшими глазами поросло четырехдневной щетиной. Когда-то они, как многие пары, обсуждали, кто мог бы сыграть в фильме, рассказывающем об их жизни (кому пришло бы в голову делать фильм о школьной медсестре и диспетчере в Управлении общественных работ – другой вопрос). В роли Джейкоба Харпер представляла Джейсона Патрика или, может, молодого Джонни Деппа – кто-нибудь темный и крепкий, способный и стойку на руках изобразить, и стих написать. Сейчас Джейкоб выглядел, как Джейсон Патрик или Джонни Депп в роли наркомана. На потном лице лихорадочно блестели глаза.

(Кастинг на роль Харпер не представлял бы трудностей: Джули Эндрюс, двадцативосьмилетняя Джули Эндрюс – не потому, что они похожи, а потому что Харпер никого другого вообразить в этой роли не могла. А если не получится пригласить двадцативосьмилетнюю Джули Эндрюс, то и съемки придется отменить.)

Джейкоб приехал домой не на велосипеде. За его спиной у тротуара скучал спецгрузовик – 2,5-тонный «Фрейтлайнер» цвета тыквы с навешенным снежным плугом, помятым и почерневшим от непрерывной работы. Грузовики с плугом работали днем и ночью, расчищая дороги. То и дело требовалось сдвинуть с шоссе горящий автомобиль.

Харпер направилась к двери, обхватив себя руками. Прохладный воздух, врывающийся в приоткрытую дверь, нес запах осени – пряный сладкий аромат яблок, опавших листьев и далекого дыма. Снова дым.

– Нужно было позвонить, – сказала она. – Я не думала, что ты приедешь. Я уже собиралась ложиться. Могла вообще тебя не услышать.

– Как-нибудь все равно вошел бы. Выбил бы окно.

– Хорошо, что не выбил. В бойлере нет масла. А с выбитыми стеклами трудно сохранять тепло в доме. Холодает.

– Вот именно. Впустишь меня?

Она не стала отвечать, даже себе.

Жаль, что он не пришел днем. Харпер легко могла представить, как снимает цепочку при свете дня. Но с октябрьской тьмой за его спиной, под октябрьским холодным ветром, тянущим в приоткрытую дверь, невозможно было забыть об их последнем разговоре и об угрожающих звуках, которыми сопровождалось появление Джейкоба.

Она глубоко вздохнула и спросила:

– Как себя чувствуешь?

– Лучше. Гораздо лучше, Харп. Извини, что напугал. – Он бросил на нее виноватый взгляд из-под длинных, почти девичьих ресниц.

– Что насчет спор? Ты боялся, что подцепил заразу. У тебя появились еще отметины?

– Нет. Ни одной. Я запаниковал. Струсил. И мне нет оправданий. Я в норме – если не считать неизлечимого стыда. Драконья чешуя у тебя, но именно я повел себя как… как… – Он обернулся на свой «Фрейтлайнер», потом сказал: – Черт . Мне уйти? Вернуться завтра? Я только… я только поговорить хотел насчет всего этого. Меня вдруг охватило запоздалое желание убедить свою жену, что я не истеричное дерьмо.

– Я тоже хочу поговорить. Наверное, действительно надо.

– Правда? – спросил он. – О ребенке? Если мы точно хотим, чтобы малыш появился на свет, – нам нужен план. До следующего марта далеко. Что, снять с предохранителя? Я мерзну.

– Сейчас, – сказала Харпер. Она прикрыла дверь и взялась за цепочку. И тут спохватилась, прокручивая в голове его последние слова. Неправильно расслышала, решила она. Слух сыграл с ней шутку.

– Джейкоб, – сказала она, возвращая цепочку на место. – Ты что-то сказал про предохранитель?

– А? Да нет, нет. Вовсе я не… Впустишь? А то я тут отморожу свою тощую задницу.

Она посмотрела в глазок. Он стоял у самой двери, и видно было только правое ухо и часть лица.

– Джейкоб, – сказала она. – Ты меня немного пугаешь. Покажи руки.

– Ладно. Выходит, теперь паранойя у тебя, но пускай. Смотри. Вот мои руки. – Он сделал шаг назад и расставил руки в стороны.

Его левая нога с грохотом впечаталась в дверь. Цепочка отлетела. Дверь ударила Харпер в лицо. Она отшатнулась и села на пол.

В правой руке Джейкоба появился пистолет, маленький револьвер, извлеченный из глубокого кармана водительских штанов. В Харпер Джейкоб не целился. Просто вошел в прихожую и локтем захлопнул за собой дверь.

– Я хочу, чтобы все было по-доброму, – сказал он, успокаивающе подняв левую ладонь.

Харпер на четвереньках поползла прочь, пытаясь подняться на ноги.

– Стой, – сказал он.

Она не остановилась. Ей казалось, она успеет обогнуть угол, добраться до кухни и спуститься по лестнице в подвал – к задней двери. Но стоило ей подняться, Джейкоб лягнул ее под левую коленку, и Харпер снова упала.

– Миладевочка, не надо, – сказал он. – Прекрати.

Харпер перекатилась на бок. Он стоял с пистолетом в руках, озадаченно ее разглядывая.

–  Прекрати , – повторил он. – Мне так не нравится. Я хочу, чтобы все было, как мы договаривались. По-доброму.

Харпер снова поползла прочь. Когда он шагнул за ней, она ухватилась за приставной столик, на котором стояла лампа, и швырнула его, пытаясь попасть в Джейкоба. Он отбил столик, почти не глядя; глаза его были устремлены на Харпер.

–  Пожалуйста , – сказал он. – Я не хочу делать тебе больно. Даже думать об этом не хочется.

Он протянул левую руку, чтобы помочь подняться. Харпер не приняла ее, тогда он нагнулся, ухватил ее за плечо и рывком поставил на ноги. Она пыталась освободиться, но потеряла равновесие и упала Джейкобу на грудь. Он обнял ее и прижал к себе.

– Пожалуйста, – сказал он, покачиваясь вместе с ней. – Прошу тебя. Я знаю: ты напугана. И я напуган. Мы имеем право бояться. Мы оба заразились и умираем.

Пистолет прижимался к ее пояснице. Блузка задралась, и металл холодил кожу.

– Надо закончить все так, как мы договаривались. По-доброму. Хорошо и легко. Не хочу умирать в отчаянии, ужасе и слезах; и не хочу, чтобы ты умирала так. Я слишком тебя люблю для этого.

– Не трогай меня, – сказала она. – Мы не знаем, болен ли ты. Я не хочу тебя заразить.

– Я-то знаю. Знаю, что заражен. Знаю, что умру. Умрем мы оба. Вопрос только в том, как.

Джейкоб ослабил хватку. Поцеловал ее – ласково и искренне. Поцеловал ее волосы. Лоб. Когда Харпер закрыла глаза, он поцеловал ее веки – одно, другое. Она вздрогнула и прошептала:

– Ты не должен целовать меня.

– Ну как я могу не целовать тебя? Для меня нет ничего слаще.

Она открыла глаза и посмотрела ему в лицо.

– Джейкоб. Я чувствую, что у тебя жар, но не вижу никаких отметин. Почему ты уверен, что заражен?

Он покачал головой:

– На бедре. Началось вчера, а теперь все хуже и хуже. Все бедро горит.

Правой рукой Джейкоб легко обхватил ее за талию – пистолет скользнул по позвонкам. Костяшками пальцев левой он ласково и успокаивающе провел по ее подбородку. Харпер беспомощно вздрогнула.

– Давай сядем. Сделаем то, о чем и говорили. И по-доброму, как хотели.

14

Он отвел ее в гостиную, где полгода назад они сидели, пили белое вино и смотрели, как люди прыгают с верхушки «Космической иглы». Он вцепился в руку Харпер, словно хотел ее оторвать, выкрутить, как ножку у жареной курицы. Потом, видимо, понял, что причиняет боль, отпустил и погладил ладонью – мягко, почти нежно – ее бицепс.

Тени от свечей метались по комнате.

– Сядем, – сказала одна из теней. – Давай поговорим.

Джейкоб опустился в любимое кресло, Большое Яйцо Джейкоба… сплетенное из прутьев в форме яйца, с подушкой в полой сердцевине. Некрупный Джейкоб мог сложить ноги по-турецки и целиком поместиться в плетеной капле. Пистолет он положил на колени.

Харпер примостилась на краешке кофейного столика лицом к мужу.

– Я хочу осмотреть твое бедро. Увидеть чешую.

– Ты скажешь, что ее нет, но я знаю, что есть.

– Покажешь бедро?

Джейкоб помедлил, потом вытянул одну ногу и повернулся боком. Он оттянул резинку своих водительских штанов, открыв правое бедро – кровавое растертое месиво. Кожа стала желто-черной под сеткой глубоких царапин. Даже смотреть было страшно.

– Джейкоб! Ну что ты наделал? Я же говорила: если найдешь отметину, оставь ее в покое.

– Я не мог смотреть на нее. Не мог терпеть ее на своем теле. Не представляю, как ты терпишь. Я психанул. Пытался соскоблить ее бритвой. – Он приглушенно булькнул – рассмеялся.

Харпер прищурилась, оглядывая бедро.

– Чешуя отвердевает яркими крупинками. А крупинок я не вижу.

– Там все желтое. По краям.

– Это синяк. Просто синяк. Джейкоб… у тебя нет других отметин?

– Еще на внутренней стороне колена. И на локте. Не проси – не покажу. Я не на медосмотр пришел. – Джейкоб сел ровно и отпустил резинку штанов – она со щелчком вернулась на место.

– И в других местах так же?

– Я везде скреб. Истерил. Теперь-то стыдно, но что было, то было.

– Не думаю, что это драконья чешуя. Я на нее насмотрелась, так что узнала бы. И еще, Джейкоб, тебя не было в доме шесть недель. Почти семь. И если ее нет, то, вероятно, это значит…

– Это значит, что ты непременно попытаешься меня отговорить. Знаю – будешь доказывать, что я не болен. Я могу слово в слово угадать, что ты скажешь. Думаешь, я не знаю, как ощущается воспаление? Болит все время.

– Это воспаление, а не trychophyton . Заражение, потому что ты исцарапал себя, а раны не обработал и не перевязал. Джейкоб. Прошу тебя. Ты здоров. Ты будешь жить. Уходи.

– Прекрати. Хватит торговаться и врать. Я не хочу тебя возненавидеть, но каждый раз, когда ты мне врешь, чтобы спасти свою жизнь, – хочется заткнуть тебе рот.

– Когда ты ел в последний раз?

– Не представляю, как ты можешь даже думать о еде. Может, лучше сразу со всем покончить? Ужас. Мы же не так решили. Мы решили, что будем заниматься любовью, слушать музыку, читать друг другу любимые стихи. Мы хотели устроить милый вечер на двоих. А ты перепугалась, и если бы не пистолет, ты сбежала бы. Сбежала и оставила меня умирать одного. Без тени угрызений совести о том, что сделала со мной. Что заразила меня. По-моему, только поэтому ты убеждаешь меня, что я здоров. Ты лжешь не только мне. Ты лжешь себе. Не хочешь признать, что виновата.

Он говорил спокойным голосом, без тени истерики, которую Харпер слышала по телефону. И глядел на нее спокойно. Такой стеклянный взгляд напоминал Харпер психбольных, которые в парке на скамейке радостно болтают с невидимыми собеседниками.

Это новое спокойствие не особенно удивило ее. Ужас похож на пожар, который запер тебя на верхнем этаже горящего здания; и единственное спасение – прыгать. Джейкоб неделями накручивал себя перед последним прыжком. Это можно было понять по его голосу во время телефонных разговоров, хоть Харпер тогда и не догадалась. Джейкоб сделал выбор, и это принесло ему желанное спокойствие. Он был готов шагнуть из окна, но хотел в полете держать ее за руку.

Удивительным для Харпер оказалось ее собственное спокойствие. Даже странно. До того, как Земля вспыхнула, Харпер каждое утро шла на работу с тревогой и с ней же возвращалась домой каждый вечер; безымянный безжалостный компаньон, привычно тыкающий ее под ребро при малейшей попытке расслабиться. И все же в те дни реальной причины для беспокойства не было. Голова шла кругом от мыслей, что не получится выплатить студенческий кредит, что снова нужно ругаться с соседом, собака которого завела привычку разбрасывать мусор из бака по всей лужайке. А сейчас она носит ребенка, болезнь ползет по ее коже, Джейкоб сошел с ума и сидит напротив с пистолетом, а в голове только холодная готовность, которой, кажется, она ждала всю жизнь.

«Вот теперь я такая, какой всегда мечтала быть», – подумала Харпер.

– И это так ужасно? – спросила она. – Что же ужасного в моем желании выяснить, болен ли ты? Я хотела, чтобы ты и ребенок выжили. Я хотела этого больше всего на свете, Джейк.

Что-то как будто мелькнуло в его глазах. Плечи поникли.

– И очень глупо. Никто не выживет. Весь мир – сгоревший тост. Буквально. Планета превратится в уголек, когда с нами будет покончено. Умрут все. Мы – последнее поколение. И мне кажется, мы всегда это знали. Еще до драконьей чешуи. Знали, что захлебнемся в отходах, что останемся без еды, воздуха и прочего.

Джейкоб не мог удержаться от лекции даже в последние минуты жизни; и Харпер внезапно поняла, что давно его не любит. Он был утомительным всезнайкой. И тут же в голову пришла вторая мысль, совсем неожиданная: она пошла работать в больницу вовсе не для того, чтобы стать Флоренс Найтингейл, что бы ни утверждал Джейкоб. Она вышла на работу, потому что ее больше не интересовала собственная жизнь. И не было ощущения, что она рискует чем-то ценным.

Эта мысль сменилась нарастающим гневом, который отозвался покалыванием в драконьей чешуе. Во всем был виноват Джейкоб, вонзавший свой философский шприц в ее жизнь и высасывавший из нее простые радости. В каком-то смысле он годами убивал ее.

Харпер чувствовала готовность, хоть и не понимала – к чему. Она собирала все свое мужество для какого-то еще неясного действия, которое, как она чувствовала, приближается.

– Я прочитала твою книгу, – сказала Харпер.

И тут что-то человеческое промелькнуло за терпеливым, блаженным, опасным спокойствием. Бихевиористы говорят о микровыражениях лица, о коротких проявлениях эмоций, настолько быстрых, что их почти невозможно уловить. На краткий миг Джейкоб уставился на Харпер с неопределенным неудовольствием. Удивительно, как много информации может проскочить между двумя людьми за один взгляд, без единого слова. Джейкоб действительно изменял ей со многими общими знакомыми. Смущенный взгляд означал признание.

– Довольно мерзко, – сказала Харпер. – Я прямо пятнами покрылась – и драконья чешуя тут ни при чем.

– Я просил тебя не читать, – сказал он.

– Так пристрели меня.

Он будто залаял. Она не сразу поняла, что он смеется.

Харпер снова вздохнула и потрясла опущенными руками, словно они были мокрыми и она пыталась их просушить.

– Фу. Ладно. Миру придется гореть без нас. Но мне хочется кое-чего на прощание.

Джейкоб смотрел на нее с тупой безнадежностью.

– Пожалуйста, – сказала она. – Я постараюсь сделать все по-хорошему.

– Не знаю, что это даст. У меня все настроение пропало. Думаю, лучше сразу покончить.

– Но я еще не готова. А ты же хочешь, чтобы мне было приятно? И потом – я не собираюсь умирать, не переспав с тобой напоследок. – Она попыталась улыбнуться. – Вини только себя, Джейкоб Грейсон. Оставляешь скучающую одинокую женщину с пачкой бесстыжей писанины. – Харпер кивнула в сторону рукописи.

Джейкоб улыбнулся, но как-то принужденно:

– Для тебя секс значит больше, чем для меня. Понимаю, что это переворачивает стереотипы. Ты действительно больше думаешь о себе. Это меня всегда в тебе возбуждало. Но сейчас, пожалуй, любой половой акт для меня отвратителен.

Харпер подошла к радиоприемнику на полке. Она вернула его на кухню, когда нашла в подвале свежие батарейки.

– Что ты делаешь? – спросил Джейкоб.

– Хочу включить музыку.

– Мне не нужна музыка. Я хочу просто поговорить.

– А мне нужна. И еще хочу выпить.

Что-то наконец дрогнуло в лице Джейкоба. Он сказал:

– Убить готов за выпивку. – И снова издал лающий звук – похоже, он так смеялся.

Он уже пристрелил бы ее, если бы желал только ее смерти, но он желал большего. Глубоко внутри он жаждал последнего поцелуя, последнего секса, последней выпивки, а может, гораздо большего: прощения, освобождения. Харпер не собиралась дарить ему ничего из перечисленного, но пусть себе надеется. Ведь это продлевает ей жизнь. Харпер включила радио. Станция классического рока передавала старые добрые хиты. Сраженный любовью Ромео готовился начать серенаду – ты и я, крошка, что скажешь, – и Харпер ни с того ни с сего подумала о Хиллари Клинтон.

Она стояла перед радиоприемником, покачивая бедрами. Вне всякого сомнения, Джейкоб, который теперь относился к сексу с отвращением, был не единственным, кто в колледже изучал психологию. Харпер помнила, какое чувство таится в шаге от отвращения.

Она постояла спиной к Джейкобу секунд десять, словно заслушавшись музыкой, а потом лениво посмотрела через плечо. Джейкоб сидел с застывшим взглядом.

– Ты сделал мне больно, – сказала она. – Ты швырнул меня на пол.

– Прости. Это перебор.

– Если только не в спальне, – сказала Харпер.

Он прищурился, и она поняла, что переборщила, посеяв недоверие – никогда она не говорила так о сексе. И прежде чем он успел сказать хоть слово, она воскликнула, будто только что вспомнила:

– Наша бутылка! Я хочу открыть то вино, которое мы привезли из Франции. Помнишь? Ты сказал, это вино лучшее, какое ты пробовал в жизни, и мы откроем его по торжественному случаю. – Она взглянула на Джейкоба, надеясь, что взгляд получился двусмысленный, и спросила: – Сейчас случай торжественный?

Вино хранилось тут же, в кабинете – белое в кулере, который больше не холодил, а красное в буфете. Из каждой поездки они привозили бутылку вина, как другие привозят магнитики на холодильник. Впрочем, в последние годы они мало куда ездили. Харпер взяла французское бордо, привезенное из свадебного путешествия; ладонь так вспотела, что бутылка чуть не выскользнула из рук в сторону Джейкоба. Харпер ясно представила, как он, подскочив от неожиданности, рефлекторно стреляет ей в живот. Убьет разом и ее, и ребенка, – Харпер вдруг подумала, что это вполне в его духе. Бережливый по натуре, он ненавидел лишние расходы; часто отчитывал ее, что она слишком много молока льет в хлопья.

Харпер прижала бутылку правой рукой к телу и сняла два бокала с держателя под книжной полкой. Хрусталь мелодично зазвенел – так дрожали ее руки. Харпер взяла штопор.

Она собиралась вытащить пробку и попросить Джейкоба наполнить бокалы. А она тем временем скрутит пробку со штопора и ударит его острием в лицо. А если духу не хватит, хотя бы постарается проткнуть руку, в которой он держит пистолет.

Харпер сидела на краешке кофейного столика, лицом к мужу и Большому Яйцу. Пистолет на колене Джейкоб повернул стволом к ней, но не нарочно. Харпер держала штопор в правой руке, между средним и безымянным пальцами. Расстояние большое – придется прыгнуть к нему, чтобы ударить штопором в лицо. Но, может быть, он подойдет ближе, когда будет разливать вино. Может быть.

Она посмотрела мужу в глаза и увидела, как он уставился на нее, что-то холодно просчитывая. Бледное спокойное лицо оставалось каменным.

– Думаешь, если напоишь меня и трахнешь, я не стану делать то, что задумал? – спросил он.

Она ответила:

– Я-то думала напиться, заняться любовью и хорошо провести время – именно то, что мы запланировали. Закончить все по-своему. Разве не этого ты хотел?

– Этого. Но я все еще не пойму, чего хочешь ты. И не знаю, чего ты хотела всегда. Может быть, сочиняя безвкусный сценарий своей жизни, ты и думала, что мы умрем бок о бок, как Ромео и Джульетта, но не мечтала об этом всерьез. И не думала, что так случится. А теперь пришла пора, и ты на все готова, чтобы отказаться. Даже заплатить телом. – Джейкоб покачался вперед-назад и продолжил: – Может, я скажу не совсем политкорректно, но к черту, мы ведь оба помрем; так вот, я никогда не верил в женский ум. Ни разу не встретил женщину с настоящими мозгами. Вот почему всякие фейсбуки и аэропланы, и прочие великие изобретения, создали мужчины.

– Ага, – ответила она. – Ради того, чтобы с кем-нибудь переспать. Так мы пьем вино или как?

Джейкоб снова залаял:

– Даже спорить не станешь?

– С чем именно? С тем, что женщины глупы, или с тем, что я на самом деле не хочу умирать с тобой?

– С тем, что думаешь: стоит тебе повилять задом, и я забуду, зачем пришел. Все уже решено. В любом случае у меня есть моральный долг: не дать тебе выйти в мир и заражать других, как ты заразила меня.

– Ты же сказал, что миру скоро крышка, так какая разница? Какая… – Харпер больше не могла говорить. Происходило что-то ужасное.

Пробка не вынималась из бутылки.

Толстая пробка была запечатана воском; Харпер, держа бутылку под мышкой, второй рукой тянула штопор, но пробка не поддавалась, намертво застряв в горлышке.

Джейкоб левой рукой перехватил бутылку за горлышко и забрал ее у Харпер. В правой руке он продолжал держать пистолет.

– Я тебе говорил, что нужно держать вино в сухом месте, – сказал он. – Пробка разбухает. Я тебе говорил, что нельзя держать красное просто в буфете.

«Я тебе говорил» – кармическая противоположность словам «я тебя люблю». Джейкобу всегда было проще произнести «я тебе говорил». Сердиться, даже если бы у нее оставались на это силы, теперь бесполезно. Штопор у Джейкоба. Она без возражений, без споров отдала ему единственное оружие.

Он зажал бутылку ногами, сгорбился и начал тянуть. На покрасневшей шее вздулись жилы. Толстые восковые кляксы треснули, и пробка двинулась. Харпер взглянула на пистолет. Джейкоб еще держал его свободной рукой – но ствол, чуть сдвинувшись, указывал на книжную полку.

– Давай бокал, – сказал Джейкоб. – Выходит.

Харпер взяла бокал и, подавшись вперед, уперлась коленями в колени Джейкоба. Время поползло крошечными отрезками. Пробка сдвинулась еще на сантиметр. Еще. И вышла с легким хлопком. Джейкоб выдохнул и положил штопор возле колена – оттуда Харпер не могла его достать.

– Попробуй, – сказал он и плеснул чуть-чуть в подставленный бокал.

Джейкоб учил ее, как нужно пить вино, когда они отдыхали во Франции, – наставлял ее с великим энтузиазмом. Харпер опустила нос в бокал и вдохнула, наполняя ноздри острым запахом, от которого уже можно было опьянеть. Аромат был великолепен, но Харпер вздрогнула и нахмурилась.

– Да черт подери, почему все не так? – Она подняла глаза. – Скисло. Просто уксус. Откроем другую? Из Напы – ты говорил, что любой коллекционер за нее удавится.

– Да что ты говоришь? Ему и десяти лет нет. Ерунда. Дай-ка. – Он потянулся к ней, наполовину высунувшись из Большого Яйца.

Его глаза широко распахнулись, стоило Харпер шевельнуться. Джейкоб был быстр, он успел бы качнуться в сторону, но Харпер хватило того, что он самую малость подался вперед.

Она ударила его бокалом в лицо. Бокал с мелодичным звоном раскололся на кусочки, которые вспороли кожу яркими красными линиями, закругляющимися на скуле, переносице и на брови. Словно тигренок прошелся лапой по лицу Джейкоба.

Он завопил и выстрелил. Грохот раскатился над самым ухом Харпер.

Книжная полка за ее спиной взорвалась, и в воздух взвилась метель из страниц. Харпер вскочила и устремилась влево, к двери в спальню. Она ударилась коленом об угол кофейного столика, огибая его, но даже не почувствовала боли.

Повисла страшная тишина – только тянулось и тянулось слабое тоненькое гудение, словно задели камертон. Обрывок страницы из какой-то книги опустился Харпер на грудь.

Большое Яйцо повалилось назад вместе с Джейкобом. Падая, он метнул бутылку через комнату и попал Харпер в плечо. Но она не оставновилась и, преодолев в три прыжка гостиную, оказалась у двери в спальню. Притолока взорвалась над ее левым ухом, осыпав белыми щепками волосы и лицо. Выстрел получился приглушенным – как будто на улице хлопнула дверь машины. Харпер влетела в спальню.

Она бездумно схватила кусок страницы, приставший к груди, взглянула на него и уловила несколько строчек:

«…его руки напоминали руки какого-то поразительного дирижера, исполняющего симфонии пламени и жара, чтобы стереть с лица земли осколки и угольки истории».

Харпер швырнула листок за спину, в гостиную, и захлопнула дверь.

15

Замок на двери был, но Харпер не стала тратить на него время. Нет смысла. Замок – простая задвижка, и Джейкоб выбьет дверь одним ударом. И вообще, возможно, дверь не захлопнется: пуля разворотила притолоку.

Ухватившись за деревянный стул слева от двери, Харпер повалила его на пол, чтобы хоть чем-то преградить Джейкобу путь. Портплед с «Подручной мамой» стоял на полу у кровати, под ним была сложена одежда. Харпер ухватила сумку за кожаные ручки и направилась к окну, выходящему на задний двор. Отодвинув шпингалет, она толкнула створки. Сзади приглушенно хрустнул стул.

За домом пологий склон холма спускался к далеким деревьям. Спальня находилась на первом этаже – но это если смотреть со стороны улицы. С обратной стороны дома она казалась расположенной на втором этаже: под ней располагался подвал высотой в человеческий рост. От окна спальни до земли было футов пятнадцать.

Свесив ноги с подоконника, Харпер взглянула вниз и тут заметила, что истекает кровью: белый топик спереди пропитался красным. Она даже не заметила, когда получила ранение. И думать об этом было некогда. Она прыгнула, дернув за собой сумку. И окно тут же взорвалось осколками – Джейкоб выстрелил.

Она ждала удара о землю, но продолжала лететь. Желудок рванулся к горлу. И тут она упала, а нога подвернулась, вызвав дикую боль. Харпер вспомнила падающие в немых фильмах пианино – при ударе клавиши из слоновой кости разлетаются по переулку, как выбитые зубы.

Она не удержалась на ногах, упала лицом в грязь и покатилась – все дальше и дальше. Портплед вылетел из рук и катился рядом, а его содержимое вываливалось во тьму. Правая лодыжка, казалось, была раздроблена, но этого не могло быть, ведь иначе Джейкоб поймает ее и убьет.

Харпер прокатилась две трети пути вниз по склону; над головой нависло дымное ночное небо. Где-то вдали она неясно видела очертания своего высокого узкого дома. В другой стороне виднелся край леса; деревья наполовину сбросили листву – остались скелеты в лохмотьях. Харпер хотела одного – лежать и ждать, пока мир остановится.

Но времени на это не было. Джейкобу хватит двадцати секунд, чтобы спуститься по лестнице в подвал – к задней двери.

И Харпер заставила себя подняться. Земля опасно накренилась под ногами, ненадежная, как палуба корабля в бушующем озере. Подумав, что голова может кружиться от потери крови, Харпер присмотрелась к красному пятну на промокшей блузе и тут почувствовала запах вина. Значит, пулю она все же не получила. Это бордо медового месяца. Все винодельческие районы Франции обратились в пепел, так что теперь пятно на блузе стоит тысячи долларов на черном рынке. Никогда она не носила таких дорогих вещей.

Харпер уперлась левой рукой в землю для равновесия и почувствовала под ладонью ткань сорочек и что-то, завернутое в хрустящий пластик. Слайд-свисток. Бог знает, зачем она упаковала его с прочими вещами.

Харпер поднялась на ноги. Она оставила портплед со сваленной в кучу одеждой и «Подручной мамой», но прихватила с собой свисток. Стоило ей сделать первый шаг к лесу, как нога едва не подломилась. Что-то хрустнуло, и от резкой боли подкосились колени. Пусть Харпер избежала пули, но в лодыжке, несомненно, трещина.

– Харпер! – взревел за спиной Джейкоб. – Стой, сука!

Треснувшая кость в лодыжке снова хрустнула, и яркая белая боль вспыхнула за глазными яблоками. Харпер почти ослепла и готова была рухнуть без чувств. В боевиках люди все время прыгают из окон – и хоть бы что.

Она на ходу сдирала со свистка целлофановую обертку. Смысла в этом не было никакого, руки действовали машинально.

Снова остановившись, Харпер слишком много веса перенесла на правую ногу, и нога подогнулась. Харпер, не сдержавшись, вскрикнула. Игла сухой боли пронзила ее от лодыжки до живота. Харпер опустилась на одно колено за кустом болиголова.

Она подняла слайд-свисток и потянула поршень – по лесу разнесся неуместный здесь карнавальный визг. Громкий. От первого выстрела у Харпер что-то случилось с ушами – пострадали барабанные перепонки, – и она плохо слышала, но слайд-свисток взорвал ночную тишину, как визг шутихи.

– Харпер, сука! Посмотри, что ты сделала с моим лицом! – ревел Джейкоб. Он подошел еще ближе, почти к самому лесу.

Харпер снова заставила себя подняться. Она двинулась дальше, выставив вперед руку, чтобы уберечь лицо от веток. Каждый раз, когда она ставила на землю правую ногу, лодыжка словно ломалась заново. Пахучие опавшие листья шуршали под каблуками.

Харпер была напугана, как никогда в жизни, и ее ужас ввинчивался в ночь воем свистка: «Уи-и-и-ип». Харпер сама не знала, зачем продолжает свистеть. Ведь по звуку ее найдет Джейкоб.

Конечно, она сбилась с дороги. Нет, не так; чтобы сбиться, нужно знать, куда направляешься, а она понятия не имела. Свисток выпал из рук, и Харпер пошла дальше, не оглядываясь. Угодила ногой в ямку, снова подвернув лодыжку, тихо вскрикнула и упала на колено.

– Харпер, я иду! – взревел Джейкоб и залаял – засмеялся: – Погоди, увидишь, что я сделаю с твоим лицом!

Харпер вслепую потянулась к стволу дерева справа от себя – и не смогла дотянуться. Если она сейчас завалится на бок, то уже не сможет подняться. Так и будет лежать в позе эмбриона, тяжело дыша, пока Джейкоб не найдет ее и не начнет всаживать пули одну за другой.

Захрустели листья, и кто-то взял Харпер за руку. Крик застыл в горле. Харпер смотрела в мужественное, бесстрастное лицо Капитана Америки.

– Идем, – сказал капитан девичьим голосом, помогая Харпер подняться.

Они поспешно двинулись вдоль края леса, держась за руки; бритая наголо девочка показывала Харпер дорогу. Казалось, что ноги девочки едва касаются земли, и у Харпер снова, что как и в первую их встречу, возникло чувство, что все это сон.

Девочка довела Харпер до дуба, который, наверное, был древним еще в те времена, когда застрелили Кеннеди. Прибитые к стволу планки вели вверх, в крону – там таились остатки давно заброшенного дома на дереве. Харпер вспомнила Питера Пэна и его пропащих мальчишек.

– Давай наверх, – шепнула девочка. – По-бырому.

– По-быстрому, – поправил Пожарный, возникший из-за деревьев справа от Харпер. Его лицо почернело от грязи, он был в пожарной каске и покрытой копотью желтой куртке, а в руке держал хулиган – длинный лом с приспособлениями для взлома на обоих концах.

– Говори правильно, Алли. Не порть, пожалуйста, язык. – И он улыбнулся.

– Тот мужик идет, – сказала Алли.

– Я его отправлю куда надо, – ответил Пожарный.

Джейкоб выругался где-то совсем рядом. Харпер слышала, как он ломится через кусты.

Она полезла на дерево, опираясь не на ступню правой ноги, а на колено. Было трудно, и девочка снизу обеими руками толкала ее под зад.

– Можно побыстрее? – прошипела Алли.

– Я сломала лодыжку, – ответила Харпер, добравшись до толстой ветки и подтягиваясь.

Устроившись на ветке, она подвинулась, чтобы освободить место для девочки. Они оказались футах в двенадцати над землей, и Харпер видела сквозь листву дуба маленькую полянку внизу. Пожарный ушел недалеко – сделал всего несколько шагов в ту сторону, откуда слышался производимый Джейкобом шум. И стал ждать, притаившись за кустом сумаха.

Ветерок, чуть отдающий дымом костров, колыхнул волосы Харпер. Она повернула лицо навстречу ветру и обнаружила, что сквозь ветви виден ее дом. При свете дня она могла бы разглядеть отсюда заднюю веранду и окна кухни.

Джейкоб продрался сквозь кусты и миновал Пожарного, не заметив его. Лицо Джейкоба кровоточило; порез под левым глазом был особенно плох: кусок кожи свободно болтался на скуле. В волосах застряли листья, на подбородке появилась свежая царапина. Пистолет он опустил, ствол смотрел в землю.

– Эй! – окликнул его Пожарный. – Что вы бегаете тут с пистолетом? Так можно кого-нибудь ранить. Надеюсь, он на предохранителе.

Джейкоб удивленно крякнул и повернулся, подняв револьвер. Пожарный взмахнул хулиганом – свистнув в воздухе, лом со звоном ударил по стволу револьвера. Пистолет, упав на землю, выстрелил и осветил лес вспышкой.

– Не на предохранителе, значит, – сказал Пожарный.

– Ты кто, на хрен, такой? – спросил Джейкоб. – Ты с Харпер?

Пожарный склонил голову набок, словно обдумывая неожиданный вопрос. Потом просиял и широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– Да, пожалуй, что с ней, – сказал он и качнулся туда-сюда на каблуках, словно смысл этих слов только что до него дошел и несказанно обрадовал. Харпер подумала, что он психованный – не менее психованный, чем Джейкоб. – Харпер. Вроде Харпер Ли? Я-то знал ее только как сестру Грейсон. Харпер. Прекрасное имя.

Пожарный прокашлялся и добавил:

– А еще – вали-ка ты отсюда. Это не твои леса.

– И чьи же они, на хрен, тогда? – спросил Джейкоб.

– Мои, – ответил Пожарный. – Эти хреновы леса, на хрен, мои. И я тоже умею ругаться, парень. Я англичанин. Мы ругаемся без стеснения. Матом? Да пожалуйста! – Пожарный выдал замысловатую цепочку ругательств и, не переставая улыбаться, продолжил: – Так что вали отсюда. Сдристни, жопа с ручкой.

Джейкоб с подозрением посматривал на Пожарного, явно не зная, как с ним говорить и что делать. Потом, повернувшись, нагнулся за пистолетом.

Пожарный махнул хулиганом, как клюшкой для поло, и отбросил пистолет в заросли папоротника. Джейкоб сразу же бросился на худого, жилистого англичанина. Пожарный выставил перед собой хулиган, но Джейкоб ухватился за лом, и мужчины начали бороться, причем Джейкоб явно был сильнее.

Сильнее и устойчивее… развитое чувство равновесия позволяло ему ходить по канату и с удобством ездить на моноцикле. Он уперся ногами в землю и, развернувшись верхней частью корпуса, оторвал Пожарного от земли, качнул в воздухе и впечатал в ствол того самого дуба, на котором сидела Харпер.

Харпер почувствовала, как от удара закачалась ее ветка и дрогнуло все дерево.

Джейкоб слегка потянул лом на себя и снова толкнул Пожарного к дубу. Пожарный, ударившись о ствол, хрюкнул – воздух с резким свистом вырвался из ноздрей.

– Ты засранец, – произнес Джейкоб почти нараспев. – Я убью тебя, засранец, я убью тебя, потом убью ее, а потом… – он умолк: список тех, кого он хотел убить, закончился.

Он снова припечатал Пожарного к дереву, и пожарная каска гулко стукнула о ствол. Харпер вздрогнула и еле сдержала крик. Алли положила руку на колено Харпер и легонько его сжала.

– Глядите, – шепнула она. Алли стянула маску, и Харпер увидела красотку: радостно сияющие шоколадные глаза, задорные веснушки и тонкие черты. Отсутствие волос делало их еще четче и острее, подчеркивая впадины висков и тонкую кость. – Смотрите на его руку .

И тогда Харпер увидела, что обнаженная кисть Пожарного курится сизым дымом. Левая рука отпустила хулиган и повисла вдоль тела. Неожиданно Харпер вспомнила, как Пожарный боролся с Элбертом в приемной неотложного отделения и пытался стянуть перчатку зубами.

Джейкоб дернул хулиган на себя, собираясь снова толкнуть Пожарного на дерево. Но в этот момент Пожарный подался вперед и положил ладонь Джейкобу на горло; из руки вырвался огонь.

Пламя было голубоватым, как у газовой горелки. Ладонь Пожарного оделась в перчатку из яркого огня. Пламя гудело, как ветер; Джейкоб вскрикнул, отпустил хулиган и попятился. Снова закричал, схватившись за почерневшую шею. Ноги его заплелись, и он с размаху уселся на землю, а потом снова вскочил и побежал прочь, на ощупь продираясь сквозь кусты и ветки.

Пожарный смотрел ему вслед, подняв левую руку как факел. Потом распахнул желтую форменную куртку, сунул горящую ладонь за пазуху и захлопнул полу куртки, прижав ею руку.

Пола снова поднялась и опустилась, куртка хлопала по руке – Пожарный напоминал ребенка, который пытается «пукать» подмышками. Когда он распахнул куртку в третий раз, пламя уже погасло, а рука дымилась. Пожарный потряс кистью, отгоняя дым. Вдали еще слышался треск ломаемых веток и сучьев – Джейкоб бежал прочь. И вот стихли все звуки – только стрекотали ночные насекомые.

Пожарный, подняв левую руку, набрал в легкие воздуха и сдул остатки дыма. Его ладонь была покрыта драконьей чешуей. Пепел запорошил тонкие, изящные черные линии, словно снег, а сквозь него тут и там поблескивали несколько искорок. Остальная кожа на руке была цела. Чистая, здоровая, розовая и – что казалось невероятным – никаких ожогов.

Алли сказала:

– Мне очень нравится, как он это делает, но лучше всего, когда он пускает феникса. Никаких фейерверков не надо!

– Это точно! – сказал Пожарный, повернувшись к ним и широко улыбаясь. – Могу затмить пятое ноября Гая Фокса и ваше четвертое июля. Кому нужны римские свечи, когда есть я?


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Источники вдохновения 30.11.17
Пролог. Сгоревший 30.11.17
Книга первая. Беременность
Апрель 30.11.17
Май – Июнь 30.11.17
Июль 30.11.17
Август 30.11.17
Сентябрь 30.11.17
Октябрь 30.11.17
Книга вторая. Пусть засияет тусклый свет
4 - 1 30.11.17
Ноябрь 30.11.17
Декабрь 30.11.17
Октябрь

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть