Онлайн чтение книги «Фрам» в полярном море The Fram Across The Polar Sea
2. С 22 июня по 15 августа 1895 г.

По мере наступления весны усиливались подвижки льда, со всех сторон открывались новые полыньи, и с каждым днем все больше вокруг нас появлялось животных и птиц.

В ночь на 22 июня вахтенный разбудил меня сообщением, что в полынье по правому борту видны киты. Мигом мы вскочили, бросились на палубу; в полынье у самого судна резвились 7–8 нарвалов. Дали по ним несколько выстрелов, но, по-видимому, ни в одного не попали. В тот же день попозже я отправился на охоту в китобойной шлюпке, но приблизиться к нарвалам на расстояние ружейного выстрела не удалось. Чтобы получше организовать охоту, если нарвалы, как мы надеялись, снова посетят нас, мы приготовили два китоловных поплавка и дубовую бочку, которые укрепили на конце гарпунного линя. Это помогло бы в том случае, если бы оказалось не под силу удержать загарпуненного нарвала; отпустив бочку с поплавками, можно было надеяться сохранить добычу.

Нам не терпелось испробовать новый ловецкий аппарат, и мы усердно следили, не появятся ли нарвалы. Время от времени в полынье показывались один или два зверя, но исчезали они так быстро, что об их преследовании нечего было думать. Вечером 2 июля открылись как будто благоприятные виды на охоту. Полынья кишела нарвалами, и мы поторопились спустить шлюпку, чтобы зацепить гарпуном хотя бы одного. Но и на этот раз они оказались такими пугливыми, что подплыть на подходящее расстояние не было возможности. Один из них держался некоторое время в небольшой полынье, настолько узкой, что через нее можно было перекинуть гарпун или перескочить. Мы попытались подкрасться к нарвалу вдоль края полыньи, но когда подошли поближе, он испугался и поспешно нырнул в большое разводье. Там он долго плавал и кувыркался, лежал на спине по нескольку минут, выставив из воды голову и пыхтя; словом, как будто издевался над нами. Когда мы, наконец, после долгих усилий пробрались к большому разводью, рассчитывая немного поразнообразить его забавы, зверя уже и след простыл.

Несколько дней спустя нас опять посетило несколько этих шутников: на этот раз появились они в другой, недавно образовавшейся полынье, неподалеку от судна. У троих из них были огромные бивни; они высоко высовывали их из воды или почесывали ими спины своим приятельницам. Мы тотчас вооружились ружьями, гарпунами и со всех ног бросились к полынье. Но не успели добежать, как бестии исчезли. Словом, бесполезно было даже пытаться подойти к этим пугливым существам на должное расстояние, и с тех пор мы оставили их в покое.

Однажды, впрочем, весной 1896 г. чуть было не удалось захватить нарвала. Я возвращался тогда с охоты на птиц и только что хотел вынуть из лодки подстреленную дичь, как вдруг в полынье вынырнул нарвал как раз у того самого места, где мы обыкновенно высаживались и где лежал приготовленный на всякий случай гарпун с развернутым тросом. Я поспешно схватил гарпун, но развернутым оказался лишь кусок троса, а пока я расправлял его, нарвал нырнул, и запустить в него гарпун так и не пришлось.

В это время стали появляться тюлени (Phoca barbata). Несколько раз охотились на них, но безуспешно: они тоже были слишком пугливы. Успешнее оказалась охота на птиц. Уже 7 июня мы настреляли чистиков, чаек, глупышей и люриков, и первый раз в нынешнем году лакомились за обедом свежей дичью. Мясо этих птиц нельзя считать первосортным, но мы ели его с волчьим аппетитом, находя восхитительным, вкуснее самых нежных цыплят.

Как-то раз появились три снежные чайки и уселись неподалеку от судна. Петтерсен два раза по ним промазал, а они продолжали сидеть на снегу и смотрели на него с изумлением. Потом птицы взмахнули крыльями и полетели своей дорогой, сопровождаемые проклятиями стрелка, сильно огорченного своей «неудачей», как он говорил. Очевидцы этой бомбардировки имели другой взгляд на «неудачу», и град насмешек посыпался на «мальчика», когда он вернулся с пустыми руками.

Кузница на льду около «Фрама»

Впрочем, Петтерсен вскоре стал страстным охотником и заявил, что, вернувшись домой, он первым долгом купит себе дробовик. У него, действительно, были все данные, чтобы стать хорошим стрелком, хотя вряд ли он стрелял когда-нибудь до поступления на «Фрам». Подобно всем новичкам, он по нескольку раз мазал, прежде чем попадал в цель. Но мастерство дается упражнениями, и в один прекрасный день Петтерсен показал, что находится на пути к тому, чтобы завоевать славу меткого стрелка: он убил птицу на лету. За этим успехом последовал длинный ряд «неудач». Наконец, он сам перестал считать себя хорошим стрелком, решил, что бить птицу на лету ему не по плечу, и стал искать для себя более доступные цели. Лишь много времени спустя открылась истинная причина его многочисленных промахов: один шутник решил, что Петтерсен производит слишком большие опустошения в птичьем царстве, и тайком перезарядил его патроны. Петтерсен простодушно стрелял вместо свинца солью, а это, конечно, не совсем одно и то же.

Кроме названных животных, в этих широтах водится, по-видимому, полярная акула. Однажды Хенриксен отправился соскабливать жир с медвежьих шкур, которые мы в течение недели вымачивали в полынье. Тогда обнаружилось, что от двух шкур поменьше остались лишь лохмотья. Эту штуку могли проделать только акулы. Решив поймать одну из воровок, в воду опустили кусок сала, насаженный на большой крюк, но ничего из этого не вышло.

Однажды в начале августа штурман и Мугста пошли на лед поискать забытый киль от нашей моторной шлюпки. Вернувшись, они сообщили, что видели свежие следы медведя, бродившего вокруг Большого тороса. Прошел уже почти год с тех пор, как мы последний раз лакомились медвежатиной, и перспектива столь желанного разнообразия в нашем меню всех обрадовала. Долгое время, однако, не было ничего другого, кроме перспективы. Правда, Мугста еще раз заметил у Большого тороса медведя, но зверь был далеко и так поспешно ушел от судна, что от охоты на него пришлось отказаться. Прошло еще почти полгода, пока по соседству с нами показался медведь. В первый раз это случилось только 28 февраля 1896 г.

«Фрам», как я уже говорил, с первой недели мая прочно сидел на большой льдине, которая, однако, с каждым днем уменьшалась. С наступлением весны во всех направлениях образовались трещины и вскрывались новые полыньи, иной раз только для того, чтобы через несколько часов опять сомкнуться. При этом ледяные поля со страшной силой ударялись друг о друга, все выступающие мысы разлетались на мелкие льдинки, которые, нагромождаясь одна на другую, вздымались торосами большей или меньшей величины. Едва сжатие прекращалось, эти торосы опять распадались и при падении разбивались на отдельные льдины. В результате таких часто повторяющихся пертурбаций от нашей льдины каждый раз отламывались большие куски.

В июле 1895 г. лед вокруг «Фрама» растаял

После сильного сжатия 14 июля трещины и полыньи пересекли старый торос по левому борту корабля и дошли до самой стенки корпуса; казалось, что «Фрам» вот-вот очутится на воде. До поры до времени судно продолжало оставаться на старом месте, но под влиянием этих беспокойных движений часто меняло направление. Большой торос, все больше удалявшийся от судна, тоже передвигался очень неравномерно, по ломаной линии; он отходил и снова приближался, появляясь то сбоку, то прямо впереди.

27 июля обстановка была такой беспокойной, какой еще не бывало с той поры, как «Фрам» вмерз в льды. Повсюду вскрылись широкие полыньи. Льдину, на которой стояла кузница, кружило водоворотом, мы боялись, что потеряем наше драгоценное имущество. Скотт-Хансен и Бентсен, отправлявшиеся в это время на прогулку под парусами, несмотря на свежий ветер, взялись перевести кузнечный горн со всеми принадлежностями на нашу льдину. Они взяли с собой двух помощников, и им удалось, хотя с большим трудом, спасти инвентарь. В то же время вокруг судна сильно волновалась вода. Судно вместе со льдиной постепенно поворачивалось, а потом вдруг круто, в одно мгновение, изменило свое направление с СВ на З ¹/₂ Ю.

Экипаж с лихорадочной поспешностью стал перетаскивать на судно вещи, лежавшие на льдине, и успешно справился с этой работой, хотя она была сопряжена с немалой опасностью для лодок, которые от сильного шквала, среди бешено крутившихся льдин и обломков ледяных глыб легко могли перевернуться и затонуть. Льдина с развалинами кузницы медленно удалялась тем же путем, что и Большой торос, долгое время служивший нам своего рода вехой. Он действительно издали был похож на морской знак, тем более, что на самую макушку его была надета темная шапка: опрокинутый вверх дном большой железный котел. Котел в свое время был куплен Тройнтгеймом и поступил на судно в Хабарово вместе с собаками. При походе через Сибирь он служил для варки пищи собакам. У нас в нем обыкновенно хранили сало и другую пищу для собак. От долгой службы котел проржавел до дыр и, получив отставку, был выброшен на торос близ кузницы. Теперь он обратился, как сказано, в морской знак и, быть может, по сей день плавает в качестве такового, если только его не нашли и не присвоили себе какие-нибудь эскимоски на восточном берегу Гренландии.

По мере того как солнце и оттепель съедали с поверхности льда снег, судно ежедневно поднималось все выше надо льдом, так что к 23 июля из-подо льда показались уже три с половиной доски ледовой обшивки на левом борту и десять на правом. Вечером 8 августа наша льдина раскололась по левому борту, и «Фрам» изменил крен с 7° левого борта на 1,5° правого, так что ото льда освободились с одной стороны четыре, с другой две доски ледовой обшивки, а также одиннадцать железных угольников в носовой части судна.

Я боялся, что небольшую льдину, на которой мы теперь находились, может вынести в полынью, если лед поредеет еще больше, и приказал штурману пришвартовать судно к главной льдине, на которой еще оставалась часть наших вещей. Приказание, однако, не было выполнено достаточно быстро. Когда я полчаса спустя вышел на палубу, «Фрам» уже унесло по полынье к югу. Весь экипаж был тотчас вызван наверх, общими усилиями удалось подтянуть корабль назад к льдине и надежно его пришвартовать.

Нам не терпелось совсем снять «Фрам» с ледяного ложа, на котором он так долго покоился. Я решил взорвать лед вокруг корабля. На следующий день, 9 августа, в 7 ч 30 мин вечера, мы подвели под льдину метрах в двух от кормы начиненную тремя килограммами пороха мину и взорвали ее. Судно основательно тряхнуло, но лед с виду ничуть не пострадал. Поднялся горячий спор по вопросу о взрывчатых веществах. Большинство думало, что мина была слишком мала; некоторые полагали даже, что нужно было заложить по крайней мере 20 кг пороху.

В самый разгар дебатов льдина внезапно треснула. В трещинах всплыли крупные обломки подводного льда, корма «Фрама» высоко подпрыгнула, судно дернулось вперед и стало тяжело раскачиваться, словно пытаясь сбросить с себя ледяные оковы, потом с шумным всплеском село на воду. «Фрам» настолько сильно рванулся вперед, что один из носовых тросов лопнул, но в общем спуск судна на воду прошел отлично, никакой кораблестроитель не мог бы пожелать лучшего. При помощи ледовых якорей, недавно изготовленных нашим кузнецом, мы благополучно принайтовали корму к закраине крепкого льда. Только Скотт-Хансен и Петтерсен чуть было не приняли холодной ванны. Подведя мину под лед, они в лодке остановились за кормой корабля, чтобы подтянуть запал. Когда льдина треснула и «Фрам» соскользнул на воду, остаток льдины, освободившись от груза в 600 т, перевернулся, и положение обоих товарищей, очутившихся в утлой шлюпке среди водоворота волн и ледяных глыб, оказалось не из приятных. Физиономии у них, в особенности у Петтерсена, имели довольно постное выражение, пока душегубка плясала, точно в котелке с кипящей водой.

«Фрам» после удаления большей части льда от правого борта

Судно имело теперь слабый крен (0,75°) на правую сторону и сидело в воде несколько выше, чем прежде, так что с правого борта три дубовые доски, а с левого борта немного больше и 9 железных угольников в носовой части свободно поднимались над водой.

Корпус судна, насколько мы могли судить, нисколько не пострадал ни от многочисленных, часто очень сильных напоров льда, которым подвергался «Фрам», прежде чем он крепко вмерз в лед, ни теперь от спуска на воду. Единственным дефектом было то, что течь в судне была порядочная и приходилось часто откачивать воду. Одно время корпус почти совсем не пропускал воды, и мы склонны были думать, что щели находятся выше ватерлинии. Но потом вода снова стала поступать и притом даже сильнее прежнего, и мы поняли, что ошиблись.

Вообще же положение «Фрама» было хорошее. Левый борт его прилегал к довольно низкому и ровному полю; по правому борту шла открытая полынья. Она, правда, скоро закрылась, но все-таки от нее осталось небольшое пространство чистой воды в 200 м длиной и 120 шириной. Я желал только одного: чтобы поскорее наступила зима и мы бы вмерзли в лед в этом удобном для нас положении. Но время еще было слишком раннее; подвижки льда продолжались и происходили часто. Нам предстояло еще немало схваток, прежде чем «Фрам» мог спокойно войти в свою последнюю зимнюю гавань.

Наш дрейф на запад в течение второй половины июня и большей части июля был в общем удовлетворительным. Для ориентировки прилагаются следующие наблюдения:

Как видно из таблицы, в дрейфе наблюдались сравнительно небольшие отклонения на юг и север, но более значительные в направлении на запад и восток.

С 22 по 29 июня мы быстро двигались на запад; в начале июля нас отнесло немного назад; потом несколько дней опять быстро несло на запад, и снова в течение нескольких дней – до 12 июля – также быстро назад. С этого дня и по 22-е мы опять хорошо шли к западу и достигли 72°56 восточной долготы; затем стал преобладать обратный дрейф, и 6 сентября судно очутилось под 79°52 , т. е. приблизительно там же, где находилось 29 июня.

Погода за этот промежуток времени стояла в общем ясная и мягкая. Иногда, правда, случалась непогода, выпадал снег и наступала такая слякоть, что приходилось безвыходно сидеть в каютах. Но дурная погода не особенно тяготила; напротив, мы были рады перемене погоды, в особенности когда она несла с собой надежду отнести «Фрам» хорошенько к западу и помочь поскорее выбраться из ледяного плена. Это не следует понимать в том смысле, что мы боялись провести во льдах еще одну зиму, прежде чем вернуться домой. Провианта и всего прочего необходимого у нас было достаточно, в случае надобности хватило бы даже на две или три полярные ночи; у нас был корабль, которому после всех тяжелых испытаний, выдержанных с честью, мы полностью доверяли. На состояние здоровья никто из нас не мог пожаловаться, мы были бодры и научились крепко держаться друг друга и в хорошие и в дурные минуты.

О Нансене и Йохансене едва ли кто-нибудь из нас серьезно беспокоился: как ни опасно было их путешествие, мы не боялись, что их сломят трудности пути, и верили, что они доберутся в этом же году до Земли Франца-Иосифа и даже до дому. Напротив, радовала мысль, что они скоро будут дома и смогут рассказать нашим родным и друзьям о том, что у нас все благополучно и что есть все основания ожидать нашего возвращения домой осенью 1896 г. Неудивительно, что всех разбирало нетерпение, и мы терзались телом и душой, когда дрейф замедлялся или когда длительный противный ветер и обратный дрейф делали, казалось, невероятным, чтобы мы вернулись домой к тому времени, когда нас там ждут.

Кроме того, важнейшая часть экспедиции была в сущности выполнена. Вряд ли можно было ожидать теперь, что судно отнесет дрейфом еще дальше на север; к тому же исследование более северных областей взяли на себя Нансен и Йохансен. В соответствии с инструкцией доктора Нансена нам надлежало наиболее кратким и безопасным путем выбраться на открытую воду и оттуда идти домой, прилагая все силы к тому, чтобы собрать наибольшие научные результаты.

Судя по тому, что мы уже выяснили до сих пор, ожидать новых крупных открытий не следовало. Общий характер Полярного моря при нашем движении на запад оставался почти неизменным: те же большие глубины, те же ледовые условия и течения и та же температура. Поблизости от нашего извилистого курса не было ни островов, ни скал, ни мелководий, ни тем более какой-нибудь обширной земли; куда ни глянь, всюду та же однообразная безотрадная пустыня более или менее неровного льда, плотно сжимавшего наш корабль и уносившего нас с собой.

Научные наблюдения продолжались все время с возможной регулярностью и точностью. Кроме обычных метеорологических наблюдений, производились промеры глубин, измерения мощности льда, определения широты и долготы, измерения температуры морской воды на различных глубинах, определения содержания соли, собирались образцы морской фауны, изучались явления, связанные с земным магнетизмом, с атмосферным электричеством и пр., и пр.

Поверхность льда по мере повышения температуры с каждым днем становилась все хуже; экскурсии на лыжах почти прекратились – даже на канадских лыжах продвигаться вперед было очень трудно: снег стал таким рыхлым, что мы проваливались в нем по колено.

Иногда на один какой-нибудь день даже в июле устанавливался хороший путь, и такими днями мы пользовались для небольших прогулок, экскурсий и охоты. Но спустя несколько дней лед снова становился отвратительным. И когда однажды в это время года я должен был пойти на лед подобрать подстреленную птицу, снег оказался настолько рыхлым, что местами я тонул буквально по пояс. Прежде чем удалось добраться до птицы, собаки стаей набросились на нее. Одна из собак схватила птицу, и затем начался дикий бег взапуски этой собаки и всех прочих. Наконец, собаки подошли к полынье; я воспользовался этим, и мне удалось отнять у них птицу. Правда, стоило это немалого труда, я обливался потом и изнемог от усталости, пробираясь по этому бездонному болоту.

Больше всего времени отнимала по-прежнему возня с нартами и каяками. Перенесенные с Большого тороса, где они пролежали всю зиму, нарты надо было починить и снабдить накладными полозьями. К 16 июля они все были готовы. Всего у нас было 10 нарт: восемь ручных и двое для собак.

Каяки, с которыми нам тоже пришлось немало повозиться, были приведены в порядок примерно к тому же сроку. У нас было теперь пять парных каяков и один одиночный. Этот последний сделал я сам, весил он 16 кг. Все каяки были испытаны в полынье; они оказались прочными и воду не пропускали. Вместе с нартами каяки были подвешены на стойках; в случае нужды их можно было сейчас же снять.

Моторная лодка, которая больше не была нужна, пригодилась как хороший материал для накладных полозьев и тому подобных поделок. Сняв ее с Большого тороса, мы разобрали ее на части. Она была построена из исключительно прочного вяза, несколько досок которого тотчас пошли на накладные полозья к тем нартам, которые их еще не имели из-за недостатка материала. Был принесен с Большого тороса также ящик с медикаментами, его поставили в одну из шлюпок, лежавшую на торосе возле корабля. Содержимое ящика оказалось в полной сохранности; ни одно лекарство не замерзло, не разорвало ни одного пузырька, хотя в ящике имелось много медикаментов, содержавших не более 10 % алкоголя.

Одновременно мы занимались отбором, взвешиванием и приведением в порядок провианта в количествах, рассчитанных для одиннадцати человек на семьдесят дней санной экспедиции и на шестимесячное пребывание во льдах.

Перечень и вес провианта видны из следующей таблицы:

Провиант для санной экспедиции (на 11 человек в течение 70 дней)

Килограммы

Шоколад Кедбери, 5 ящиков по 22 кг 110

Мясной шоколад 11,5

Белые (пшеничные) сухари, 16 ящиков по 20 кг 320

Масло датское, 12 бочонков по 12,5 кг 150

Плитки лимонного сока 1

Рыбная мука проф. Вааге (Waage) 22,5

Сушеный картофель сорта «Викинг», 3 бочонка по 12 кг 36

Гороховый суп Кнорра 2,5

Чечевичный суп Кнорра 2,5

Бобовый суп Кнорра 2,5

Суп Бовриль, 2 ящика 47

Vril-food, 1 ящик 22

Овсяная мука, 1 ящик 36

Порошок из сыворотки, 1 ящик 22,5

Алейронатовый хлеб, 5 ящиков по 22,5 кг 112,5

Пеммикан, 6 ящиков 154

« 7 мешков 269

Сушеный ливерный паштет, 1 мешок 46

Итого… 1367,5

Кроме того, соль, перец и горчица.

Провиант для шестимесячного пребывания на льду (на 11 человек)

Килограммы

Жареное и вареное мясо, 14 ящиков по 32,5 кг 455

Minced collops[394]По-английски так называют мясо, нарезанное тонкими ломтиками., 3 ящика по 22,5 кг 67,5

Солонина, 3 ящика по 38 кг 114

Прессованная ветчина, 3 ящика по 38 кг 114

Соленая баранина, 17 банок по 2,75 кг 46,5

Хлеб, 37 ящиков по 22,5 кг 832,5

Супы разные Кнорра, 2 ящика по 25,5 кг 51

Овощи: белая капуста, жюльен, коренья для супа 27

Мука, сахар, 3 ящика по 18 кг 54

Овсяная мука, 4 ящика по 36 кг 144

Овсяная крупа, 4 ящика по 36 кг 144

Сушеная брусника, 2 ящика по 4,5 кг 9

Маргариновое масло, 20 банок по 12,5 кг 250

Бычьи языки, 1 ящик 9

Датское масло, 2 ящика 152

Стеариновые свечи, 5 ящиков 90

Строганая рыба, 1 ящик 10

Макароны, 1 ящик 22,5

Сушеный картофель сорта «Викинг», 4 ящика 94

Рыбная мука Вааге (Waage), 2 ящика 90

Искусственное желе (Frame-food-jelly), 1 банка 96

Мармеладное желе, 1 банка 24,5

Желе из лимонного сока, 1 банка 24,5

Шоколад Кедбери, 3 ящика 67,5 Какао с молоком, 1 ящик 8

Молоко, 10 ящиков по 48 банок 218 Чай, 1 ящик 9

Английский пеммикан, 13 ящиков 342

Датский пеммикан, 1 ящик 31

Сушеный ливерный паштет, 3 ящика 92,5

Vril-food, 5 ящиков 94 Кроме того, 2 ящика соли, один ящик горчицы и один ящик перца

Когда все было приготовлено и упаковано, провиант сложили в определенных местах на передней части палубы под тентом. Я собирался перенести все это на лед попозже, к зиме, или же когда это будет вызвано необходимостью.

Угля у нас все еще было больше, чем нужно, – около 100 т. Я считал, что на топливо в течение шестимесячного пребывания на льду 20 т будет вполне достаточно. Таким количеством наполнили бочки, бочонки и мешки и снесли их на лед вместе с 700 кг сушеного картофеля, 200 л керосина, 350 л газолина и 150 л гарного масла. Так как осадка судна по-прежнему была еще велика, мне хотелось облегчить судно, насколько это было возможно, не подвергая, конечно, опасности выгруженные продукты.

После того как ветряной двигатель выбыл из строя и был снят, мы, разумеется, не нуждались больше в батарее и динамо; поэтому разобрали всю установку, сняли лампы, колпаки и все, что к ней относилось. То же сделали и с лодочным керосиновым двигателем: его сняли и положили на лед вместе с разными тяжелыми материалами. Один из больших ботов был снят еще раньше, теперь сняли второй и отвезли его на Большой торос. Но вскоре Большой торос отдрейфовал слишком далеко. Поэтому боты и все находившееся там имущество было привезено назад и сложено на большой льдине, к которой пришвартовалось судно. Мы называем ее «нашим имением». Над палубой и над всей кормовой частью судна вплоть до переднего края кормы устроена дощатая платформа, на которой зимой будут сложены нарты, каяки и все прочее.

22 июля мы снова приступили к промеру глубины; в этот день два раза опустили лот на глубину 2500 и 3000 м, оба раза не достав дна. На этот раз мы сделали надставку длиной в 400 м из пенькового троса. Чтобы не пропустить момента, когда лот коснется дна, мы развертывали трос так медленно, что для достижения глубины 3000 м потребовалось 2 ч 30 мин.

23-го мы опять произвели два промера: первый на 3400 м (дна не достали) и второй на 3800 м (дно достали). Чтобы достичь лотом последней из упомянутых глубин, потребовалось 2 ч 30 мин. Наконец, 24 июля мы произвели еще одно измерение и, не достав дна на глубине 3600 м, пришли к заключению, что глубина здесь доходит до 3700 ± 100 м.

Доктор выезжал 7 июля на плоту на поиски водорослей, но вернулся с пустыми руками. Этим летом удивительно мало водорослей, да и животных организмов в воде, по-видимому, гораздо меньше, чем в прошлом году.