Онлайн чтение книги Кошмар в Ред-Хуке The Horror at Red Hook
4

Методы работы полиции отличаются широтой и разнообразием. За время своего бродяжничества Мелоуну удалось узнать немало разрозненных фактов, касающихся организации, чьи нелицеприятные контуры начали вырисовываться в голове детектива благодаря когда разговорам с тщательно отслеженными случайными знакомыми , когда вовремя предложенной фляжке с дешевым пойлом, отныне неизменно присутствующей в его заднем брючном кармане, а когда и суровым допросам вконец перепуганных заключенных. Иммигранты действительно оказались курдами, однако, говорили они на неведомом современной лингвистической науке диалекте. Те немногие из них, что добывали себе пропитание честным трудом, в основном работали на подхвате в доках или спекулировали всякой мелочью, хотя некоторых из них можно было увидеть и за плитой греческого ресторанчика , и за стойкой газетного киоска. Однако, подавляющая их часть не имела видимых средств к существованию и специализировалась по различным уголовным профессиям, самыми безобидными из которых были контрабанда и бутлегерство. Все они прибывали на пароходах трамповых сухогрузах,судя по описанию и темными, безлунными ночами переправлялись в шлюпках к какой-то пристани, соединенной потайным каналом с небольшим подземным озером, расположенным под одним изломов на Паркер-Плейс. Что это были за пристань, канал и дом, Мелоуну узнать не удалось, поскольку все его собеседники сохранили лишь самые смутные воспоминания о своем прибытии, которые, к тому же, излагали на столь ужасном наречии, что расшифровать его было не под силу самым способным переводчикам. Неясной оставалась и цель, с которой все новые и новые партии курдов завозились в Ред-Хук. На все расспросы относительно их прежнего места жительства, равно как и агенства, предложившего им переехать за океан, они отвечали молчанием, однако было замечено, что как только речь заходила о причине, побудившей их поселиться здесь, на их лицах появлялось выражение неприкрытого ужаса. В равной степени неразговорчивы оказались и гангстеры других национальностей, и все сведения, которые в конце концов удалось собрать, ограничивались лишь смутными упоминаниями о каком-то боге или великом жреце, который пообещал курдам неслыханное доселе могущество, власть и неземные наслаждения, которые они обретут в далекой стране.

Вновь прибывшие иммигранты и бывалые гангстеры продолжали с завидной регулярностью посещать строго охраняемые ночные бдения Сейдама,а вскоре полиция установила, что бывший затворник снял еще несколько квартир, куда можно было войти, только зная определенный пароль. В целом эти конспиративные жилища занимали три отдельных дома, которые и стали постоянным пристанищем для сейдамовских странных друзей. Сам он теперь почти не появлялся во Флэтбуше, изредка забегая туда лишь затем, чтобы взять или положить обратно какую-нибудь книгу. Внешний облик старого голландца продолжал медленно, но неуклонно меняться теперь в чертах его лица, равно как и в поведении сквозила некая неизвестно откуда взявшаяся диковатость. Дважды Мелоун пытался заговорить с ним, но оба раза разговор кончался тем, что ему было велено убираться восвояси. Сейдам заявил, что он знать ничего не знает ни о каких заговорах и организациях и понятия не имеет о том, откуда в Ред-Хуке берутся курды и чего они хотят. Его забота изучать, по возможности в спокойной обстановке, фольклор всех иммигрантов района, а забота полицейских охранять правопорядок, по возможности не суя нос в чужие дела. Мелоун не забыл упомянуть о своем восхищении, которое вызвала в нем монография Сейдама, посвященная Каббале и древним европейским мифам, но смягчить старика ему не удалось. Почувствовав подвох,последний весьма недвусмысленно посоветовал детективу катиться куда подальше, что тот и сделал, решив отныне прибегать к иным источникам информации.

Что еще удалось бы раскопать Мелоуну, продолжай он постоянно работать над этим делом, мы теперь никогда не узнаем. Случилось так, что идиотская распря между городскими и федеральными властями на долгие месяцы затормозила расследование, и Мелоуну пришлось заняться другими делами. Но он ни на секунду не забывал о Ред-Хуке и потому был удивлен чуть ли не больше других, когда с Робертом Сейдамом начали происходить удивительные перемены. Как раз в то время, когда весь Нью-Йорк был взбудоражен прокатившейся по городу волной похищений и таинственных исчезновений детей, старый неряха-ученый претерпевал метаморфозы весьма загадочного и в равной стевени абсурдного характера. Однажды он появился в Боро-Холл с чисто выбритым лицом, аккуратно подстриженными волосами и в безупречно подобранном костюме. С тех пор каждый новый день добавлял к его облику все новые черты светскости, и вскоре он уже мало чем отличался от самых утонченных щеголей, поражая знакомых несвойствеными ему ранее блеском глаз, живостью речи и стройностью некогда грузной фигуры. Теперь, снова обретя эластичность походки, бойкость манер и (как ни странно!) природный цвет волос, он выглядел гораздо моложе своих лет. С течением времени он начал одеваться все менее консервативно и в конце концов окончательно сразил своих друзей серией многолюдных приемов, устроенных в его заново переоборудованном флэтбушском доме, куда он пригласил не только всех, кого мог припомнить, но и своих полностью прощенных родственников, которые еще совсем недавно яростно добивались его изоляции. Некоторые из гостей приезжали ради любопытства, другие из чувства долга, но и те и другие не могли скрыть приятного удивления, вызванного умом и обворожительными манерами бывшего отшельника. Он заявил, что в основном закончил работу всей своей жизни, и теперь, после получения кстати пришедшегося наследства, завещанного ему одним полузабытым другом из Европы, он собирается потратить остаток своих дней на удовольствия, которые обещает ему вторая юность, ставшая возможной благодаря покою, диете и тщательному уходу за собой. Все реже и реже можно было увидеть его в Ред-Хуке, и все чаще и чаще появлялся он в обществе, для которого был предназначен от рождения. Полицейские отметили, что гангстеры; ранее собиравшиеся в цокольном помещении на Паркер-Плейс, теперь зачастили в старую каменную церковь, используемую по средам в качестве танцевального зала, но и прежние, все еще принадлежащие Сейдаму квартиры, не были забыты, и там по-прежнему селилась вся районная нечисть.

Затем произошли два на первый взгляд ничем не связанных между собой, но в равной степени важных для Мелоуна события. Первым из них явилось короткое объявление в Орле , извещающее о помолвке Роберта Сейдама и юной мисс Корнелии Герристен, дальней родственницы новоиспеченного жениха, проживавшей в Бейсайде и прекрасно зарекомендовавшей себя в самых высших слоях общества. Вторым обыск, проведенный городской полицией в старой церкви после того, как какой-то насмерть перепуганный горожанин доложил, что в одном из полуподвальных окон здания ему на секунду померещилось лицо ребенка. Мелоун, принимавший участие в облаве, воспользовался случаем и с особым тщанием исследовал каждую деталь интерьера. Полиция не нашла ровным счетом ничего более того, все место выглядело так, будто его не посещали уже тысячу лет, но обостренное кельтское восприятие Мелоуна не могло пройти мимо некоторых очень подозрительных, очень неуместных в церкви вещей. Чего стоили хотя бы фрески, грубо намалеванные на панслированных стенах! Фрески, на которых лицам святых были приданы такие сардонические выражения и такие вольные позы, что, пожалуй, их не одобрил бы и самый заядлый атеист. Да и греческая надпись, что шла поверх кафедры, пробудила в нем отнюдь не самые приятные ассоциации, ибо бывший студент Тринити-Колледж не мог не узнать в ней древнее колдовское заклинание, на которое он однажды наткнулся, перебирая пыльные рукописи, в университетской библиотеке и которое буквально гласило следующее:

О друг и возлюбленный ночи, ты, кому по душе собачий лай и льющаяся кровь, ты, что крадешься в тени надгробий, ты, что приносишь смертным ужас и взамен берешь кровь, Горго, Мормо, тысячеликая луна, благоволи принять наши скромные подношения!

При виде этой надписи, странным образом пробудившей у него в памяти отголоски диких органных мелодий, что во время его ночных бдений у стен церкви доносились, казалось, откуда-то из-под земли, Мелоуна охватила невольная дрожь. Ему пришлось содрогнуться еще раз, когда, обследуя алтарь, он обнаружил металлическую вазу, по краям которой шла темная, похожая на ржавчину полоска, а удушливая волна смрада, внезапно налетевшая невесть откуда и ударившая ему в нос, заставила его на минуту-другую застыть на месте от ужаса и отвращения. Память о варварских органных наигрышах не давала ему покоя, и, прежде чем уйти, он тщательно обшарил все подвальные помещения, но так ничего и нашел. Каким бы подозрительным ни казалось ему это место, он ничего не смог бы доказать, а все его интуитивные догадки относительно богохульственных фресок и надписей могли быть легко опровергнуты предположением, что они являются всего лишь плодом невежества и неискусностью церковного художника.

Ко времени сейдамовской свадьбы похищения детей, вылившиеся в настоящую эпидемию, стали привычной темой газетных пересудов. Подавляющее большинство жертв этих странных преступлений происходили из семей самого низкого пошиба, однако все увеличивающееся число исчезновении вызвало у общественности настоящую бурю эмоций. Заголовки газетных статей призывали полицию положить конец беспрецедентной вспышке насилия, и властям не оставалось ничего иного, как вновь послать детективов из полицейского участка на Батлер-Стрит искать в Ред-Хуке возможные улики, новые обстоятельства и потенциальных преступников. Мелоун обрадовался возможности снова пойти по старому следу и с готовностью принял участие в облаве, проведенной в одном из домов Сейдама на Паркер-Плейс. Несмотря на поступившие сообщения о доносившихся из дома криках и найденной на заднем дворе окровавленой ленточки из тех, что маленьким девочкам вплетают в волосы, полиция не обнаружила внутри никаких следов похиенных детей. Однако чудовищные рисунки и надписи, выцарапанные на облупившихся стенах почти во всех комнатах, а также примитивная химическая лаборатория, оборудованная на чердаке, утвердили Мелоуна во мнении, что за всем этим скрывается какая-то поистинне ужасная тайна. Рисунки были на редкость отталкивающими никогда ранее детективу не доводилось видеть такого количества чудищ всех мастей и размеров. Многочисленные надписи были выполнены каким-то красным веществом и являли собою смешение арабского, гречекого, латинского и древнееврейского алфавитов. Мелоун не мог толком прочитать ни одной из них, однако и того, что ему далось расшифровать, хватило, чтобы остановить кровь в его жилах. Ибо одна из наиболее часто повторявшихся инскрипций, нацарапанная на на эллинистическом варианте древнегреческого языка, изрядно сдобренного ивритом, носила очевидное сходтво с самыми жуткими заклинаниями, которыми когда-либо вызывали дьявола под крышами безбожной Александрии:

HEL. HELOYM. SOTHER. EMMANVEL. SABAOTH. AGLA. TERTRAGRAMMATON. AGYROS. OTHEOS. ISCHIROS. ATHANATOS. IEHOVA. VA. ADONAI. SADAY. HOMOVSION. MESSIAS. ESCHEREHEYE[6]Эль. Элохим. Сотер. Эммануэль. Саваоф. Агла. Тетраграмматон. Агирос. Отеос. Ишхирос. Атанатос. Иегова. Ва. Адонаи. Шаддай. Гомоузион. Мессия. Эшхерехейе. Встречавшиеся на каждом шагу магические круги и пентаграммы весьма недвусмысленно указывали на предмет религиозного поклонения обитателей этого весьма обшарпанного жилища, прозябавших в нищете и убогости. Последнее обстоятельство было тем более странно, если учесть, что в погребе полицейские обнаружили совершенно невобразимую вещь небрежно прикрытую куском старой мешковины груду полновесных золотых слитков, на сияющей поверхности которых присутствовали все те же загадочные иероглифы, что и на стенах верхних помещений. Во время облавы полицейским не пришлось столкнуться со сколько-нибудь организованным сопротивлением узкоглазые азиаты, высыпавшие из каждой двери в неисчислимом количестве, позволяли делать с собою, что угодно. Не найдя ничего существенного, представители власти убрались восвояси, но возглавлявший отряд капитан позднее послал Сейдану записку, в которой рекомендовал.последнему быть более разборчивым в отношении своих жильцов и протеже ввиду сложившегося вокруг них неблагоприятного общественного мнения.