Онлайн чтение книги Псы Господни The Hounds of God
ГЛАВА V. ВЫБРОШЕННЫЙ НА БЕРЕГ

Дон Педро де Мендоса и Луна, граф Маркос, испанский гранд, открыл глаза: в бледном предрассветном небе клубились облака. До него не сразу дошел смысл увиденного. Потом он понял, что лежит спиной на песке, насквозь промерзший и больной. Стало быть, он еще жив, но как это все произошло и где он сейчас, еще предстояло выяснить.

Преодолевая ноющую боль в суставах, он приподнялся и увидел, как вдали за мертвой зыбью опалового моря растекался по небу сентябрьский рассвет. От напряжения у него закружилась голова, перед глазами закачались небо, море и земля, к горлу подкатила тошнота. Боль пронзила его с головы до ног, будто его выкручивали на дыбе, глаза ломило, во рту была невыносимая горечь, в голове стоял туман. Он улавливал лишь, что жив и страдает, и весьма сомнительно, что сознавал себя как личность.

Тошнота усилилась, потом его буквально вывернуло наизнанку, и, обессилев, он повалился на спину. Но через некоторое время туман в голове рассеялся, сознание прояснилось. К нему вернулась память. Дон Педро сел, ему было легче, по крайней мере, тошнота прекратилась.

Он снова окинул взглядом море, на сей раз более осмысленно, высматривая обломки галеона, потерпевшего крушение прошлой ночью. Риф, о который он разбился вдребезги, ярко вырисовывался на фоне оживающего моря – черная линия изрезанных скал, о которые в пену разбиваются волны. Но никаких следов кораблекрушения, даже обломков мачты не было видно. И ночной шторм, выплеснув свою ярость, оставил после себя лишь эту маслянистую мертвую зыбь. Тучи, заволокшие небо, редели, уже проглядывала голубизна.

Дон Педро сидел, упершись локтями в колени, обхватив голову руками. Красивые длинные пальцы теребили влажные, слипшиеся от морской воды волосы. Он вспоминал, как плыл, не зная куда, в кромешной ночной тьме, полагаясь лишь на инстинкт, неугасимый животный инстинкт самосохранения. Он был абсолютно уверен в том, что земля где-то неподалеку, но в непроницаемой ночной тьме не мог определить направления. И потому без всякой надежды достичь земли дон Педро плыл, как ему казалось, в вечность.

Дон Педро вспомнил: когда усталость наконец сковала все члены, и он выбился из сил, он вверил свою душу Творцу, проявившему полное безразличие к тому факту, что дон Педро и другие испанцы, ныне холодные безучастные мертвецы, сражались во славу Господню. Он вспомнил, как его, уже теряющего сознание, подхватила, закрутила волна, подняла на самый гребень, а потом с размаху швырнула на берег, выбив дух из истерзанной груди. Он вспомнил внезапную острую радость, угасшую уже в следующий миг, когда волна, убегая в море, потянула его за собой.

Дона Педро снова объял ужас. Он вздрогнул, вспомнив, с каким неистовством вцепился в чужой берег, запустив пальцы глубоко в песок, чтобы не попасть в утробу голодного океана и накопить силы для сознательной борьбы с ним. Это было последнее, что он помнил. Между тем мгновением и нынешним в памяти был черный провал, и дон Педро теперь пытался соединить их воедино.

Они разбились о скалы в отлив, и потому его последнее отчаянное усилие было успешным, потому убегающая волна лишилась своей добычи. Но, видит Бог, чудовище, вероятно, пресытилось, Галеон затонул, а с ним ушли на дно морское триста прекрасных рослых сынов Испании. Дон Педро подавил в душе порыв благодарности за свое почти невероятное спасение. В конце концов, так ли уж он удачлив по сравнению с погибшими? Он был мертв, а теперь будто воскрес. Такой ли уж это дар? Когда его сознание угасло, он уже прошел сквозь страшные ворота. Зачем его снова вышвырнули в мир живых? В Богом проклятой еретической стране для него это лишь отсрочка казни. Ему не спастись. Как только его поймают, он будет вновь осужден на смерть, бесславную и мученическую, бесконечно более страшную, чем та, что грозила ему прошлой ночью. Так что не благодарность за спасение, а зависть к соотечественникам, почившим вечным сном, вот его удел.

Дон Педро мрачно посмотрел по сторонам, обозревая маленькую скалистую бухту изрезанного фьордами острова, на который его выбросило море. В свете нарождающегося дня ему открывалось унылое безлюдное пространство, ограниченное скалами, – некое подобие огромной тюрьмы. Ни внизу, ни на скалах не было и следа человеческого жилья. Он видел вокруг лишь отвесные бурые скалы, поросшие у вершин длинной травой, которую теребил морской ветер.

Дон Педро знал, что его выбросило на берег Корнуолла. Он слышал о Корнуолле от штурмана галеона вчера вечером, до того как разыгралась эта адская буря, сбившая их с курса на много лиг, а потом в бешеной ярости швырнувшая на скалы. И это когда они выстояли в борьбе, одолели все невзгоды и шли прямым курсом домой, в Испанию. Не суждено ему увидеть белые стены Виго или Сантандера, а еще два дня тому назад он предвкушал скорое свидание с ними.

Мысленным взором он увидел родные места, щедро залитые солнцем, виноградные лозы, склонившиеся под тяжестью гроздьев винограда, смуглокожих черноглазых крестьян из Астурии или Галиции с корзинами за спиной, укладывающих виноград на массивные телеги, запряженные волами, точно такие же, как завезенные в Иберию римлянами две тысячи лет тому назад. Дон Педро услышал, как поют сборщики винограда мучительно-грустные, берущие за душу песни Испании, в которых таинственным образом сочетаются радость и меланхолия, разгоняющие кровь. Два дня тому назад он был уверен, что увидит все это наяву и родина залечит его раны, телесные и духовные, полученные в бесславном походе. Из белой церкви Ангела, что стоит на горе над Сантандером, уже, наверное, доносится колокольный звон. И будто явственно услышав его, дон Педро, тоскующий по дому, вконец измученный ночным штормом, освободил ноги от опутавших их водорослей, встал на колени, перекрестился и прочел “Аве Мария”.

Помолившись, он снова сел и горестно обдумывал свое нынешнее положение.

Вдруг дон Педро рассмеялся горьким сардоническим смехом. Как разительно непохоже его появление на английском берегу с тем, что он себе так ярко представлял. Он разделял уверенность своего патрона, короля Филиппа, в триумфальном успехе своей миссии, которой никто не в силах противостоять. Он уже видел Англию под пятой Испании, бесчестье ее ублюдочной еретички-королевы. Им предстояло очистить авгиевы конюшни ереси, очистить и возродить Истинную веру в Англии.

А что еще следовало ожидать? Испания выслала в море флот, одолеть который было не под силу земному воинству, к тому же он был надежно защищен и от силы ада. Испания стала во славу Господа карающей рукой, которой он должен был утвердить свое дело. Невероятно, непостижимо было то, что с самого начала кампании на стороне еретиков действовали какие-то противоборствующие силы. Он припомнил, как с момента выхода флота из Тагуса противные ветры сеяли смятение, мешали успешному плаванию. В Ла-Манше ветер почти все время благоприятствовал более легким кораблям еретиков, помогал собакам дьявола грабить и разорять испанцев. И даже когда они отказались от надежды высадиться в Англии и уцелевшие корабли Армады вынуждены были огибать варварский остров с севера и молили Небо лишь о том, чтоб благополучно вернуться домой, эти силы по-прежнему проявляли свою непостижимую враждебность.

До самого Оркни англичане шли за ними по пятам. В тумане исчезли десять галеонов. Шестьдесят кораблей, включая и его “Идею”, где он был капитаном, держались возле флагмана и все же прорвались на север. Но пища у них была на исходе, вода в бочках протухла, на кораблях начался мор. Суровая необходимость вынудила их искать пристанища у берегов Ирландии, где половина галеонов погибла при кораблекрушении. Как-то в шторм корабль дона Педро отнесло в сторону от Армады: команда, ослабевшая от голода и болезней, не могла с ним управиться. Чудом они добрались до Киллибега, где дон Педро пополнил запасы воды и продовольствия. Он поднял на ноги своих обессилевших моряков лишь для того, чтобы они утонули у берегов Корнуолла, а он сам и на сей раз выжил, чтобы умереть еще более мучительной смертью. Может быть, на них лежало проклятие, раз дара жизни из рук Всевышнего следовало бояться больше всего?

О судьбе других кораблей, сопровождавших флагман, дон Педро ничего не знал. Но, судя по собственной судьбе, когда его галеон оказался в одиночестве, навряд ли другим кораблям Армады суждено вернуться в Испанию, а если они и вернутся, то привезут на родную землю мертвецов.

Дон Педро, совершенно подавленный приключившейся с ним трагедией, размышлял о том, что пути Господни неисповедимы. По правде говоря, одно объяснение всему случившемуся было. Выход в море Армады замышлялся как “суд Божий” в старом смысле: обращение к Богу, чтобы он рассудил старую веру и новую реформированную религию; рассудил Папу и Лютера, Кальвина и прочих ересиархов. Так, стало быть, это и есть ответ Божий, данный посредством ветров и волн, ему повинующихся?

Дон Педро вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову: так она была опасна, так близка к ереси. Он отбросил ее и вернулся к размышлениям о настоящем и будущем.

Солнце пробивалось сквозь тучи и стирало с неба последние следы вчерашней бури. Дон Педро, превозмогая боль, поднялся и в меру своих слабых сил отжал камзол. Он был высок, прекрасно сложен, на вид ему было чуть больше тридцати. Его платье, даже в столь плачевном состоянии, сохраняло элегантность. По нему можно было с первого взгляда определить его национальность. Дон Педро был во всем черном, как и подобало испанскому гранду, принадлежавшему к третьему, мирскому ордену доминиканцев. Черный бархатный камзол, зауженный в талии, почти как у женщины, был расшит причудливым золотым узором. Сейчас, мокрый от морской воды, он гляделся почти как панцирь с золотой насечкой. С черного кожаного пояса, тисненного золотом, свисал справа тяжелый кинжал. Слегка помятые чулки были из черного шелка. Голенища сапог из мягчайшей кордовской кожи спустились – одно до колена, другое до самой щиколотки. Дон Педро сел на песок, поочередно стянул сапоги, вылил из них воду и натянул снова. Потом он снял с шеи кружевной датский воротник, прежде тугой, накрахмаленный, а теперь висевший тряпкой, отжал его, рассмотрел и с отвращением отбросил в сторону.

Пристально оглядев при ярком солнечном свете окрестности, дон Педро с ужасом понял, что из себя представляют темные предметы, усеявшие узкую полоску прибрежного песка. Когда он впервые бросил на них рассеянный взгляд в тусклый рассветный час, он принял их за камни или груды водорослей.

Еле волоча ноги, он подошел к ближайшему из них, помедлил, наклонился и узнал Хуртадо, одного из офицеров злополучного галеона, отважного стойкого парня, со смехом сносившего все невзгоды и опасности. Больше ему не смеяться. Тяжелый вздох дона Педро прозвучал как реквием по покойному, и он двинулся дальше. Через несколько шагов он наткнулся на мертвеца, вцепившегося в обломок реи, на котором его носило по морю. Потом он обнаружил еще семь трупов – одни лежали, вытянувшись на песке, другие – сжавшись в комок, там, куда их выбросило море. Трупы, обломки дерева, ящик, кое-что из оснастки – вот и все, что осталось от величественного галеона “Идея”.

С грустью, всегда сопутствующей смерти, смотрел дон Педро на своих мертвых товарищей. Он даже прочел заупокойную молитву. Но на его тонком лице цвета слоновой кости, чью нежную матовую бледность оттеняли небольшие черные усы и острая бородка, не отразилось и тени сожаления за их судьбу. Дон Педро обладал трезвым холодным умом, способным оценить реальность и подавить эмоции. Этим людям повезло больше, чем ему. Они приняли смерть однажды, а ему еще предстояло, как он полагал, встретить несравненно более жестокую смерть в чужом враждебном краю.

Это было вполне разумное заключение, а вовсе не паника. Ему была знакома жгучая ненависть англичан к Испании и испанцам. Он наблюдал ее вспышки за те два года, что прожил при дворе королевы Елизаветы в составе посольства; его кузен Мендоса, испанский посол, был вынужден покинуть Англию, когда Трогмортон разоблачил его связь со сторонниками королевы Шотландии в заговоре против Елизаветы. Если ненависть жила в англичанах тогда, каков же должен быть ее накал сейчас, после стольких лет страха перед Испанией, достигшего апогея, когда в эту Богом забытую страну пришла Непобедимая Армада? Он знал, какие чувства возбуждал в нем еретик, знал, как поступил бы с еретиком у себя на родине. На то он и был членом третьего мирского ордена доминиканцев. Дон Педро по себе судил о том, как отнесутся к нему еретики, какая судьба ему уготована.

Дон Педро медленно вернулся к телу Хуртадо. Он вспомнил, что к поясу Хуртадо прикреплена рапира, и ему захотелось взять оружие. Это было чисто инстинктивное желание. Он уже наклонился, чтобы расстегнуть пряжку, но разум его воспротивился.

Он мрачно глянул на тяжелые вздымающиеся волны, будто вопрошал бесконечность, символом которой всегда был океан. Нужно ли ему оружие?

Дон Педро получил прекрасное образование в университете Святого Иакова в Компостелле, и умело применял свои знания в дипломатических миссиях при королевских дворах. Со временем у него развилась склонность философствовать. Он твердо усвоил, что сражаться с неизбежностью – ребячество, недостойное развитого ума. Если встреча со злом неизбежна, мудрый человек идет ему навстречу и ускоряет события. Что ж, можно остаться в этом Богом забытом месте и умереть здесь от голода и жажды, а можно пойти навстречу опасности и, прикрыв лицо, как это делали римляне, принять смерть от первого, кто поднимет на него руку.

Это философия. Но дон Педро был еще молод, кровь играла у него в жилах, его переполняла жажда жизни. Философия, в конце концов, навевает скуку рассуждениями о причинах и следствиях, размышлениями о прошлом и будущем, о происхождении и назначении, и все это не проверишь человеческим опытом. Жизнь – напротив – основывается на чувственном восприятии, ее интересует только настоящее, она не туманна; определенная и реальная, она непрерывно утверждает себя. Жизнь хватается за соломинку ради самосохранения.

Дон Педро наклонился и на сей раз, подавив в душе сомнения, пристегнул рапиру мертвеца к своему поясу. Но беспокоясь о будущем, он этим не ограничился. Его команда получила деньги еще до выхода из Тагуса и – увы! – не успела их потратить. Остерегаясь пропажи, каждый носил мешочек с дукатами на поясе. Дон Педро, подчиняясь здравому смыслу, преодолел естественное отвращение к мародерству, и через некоторое время в его промокшем камзоле лежал тяжелый кошелек. К этому времени солнце уже стояло высоко в голубом небе, и последние тучи рассеивались. Солнечный свет и движение разогнали кровь, и лихорадочный озноб, мучивший дона Педро, прекратился, но зато появились голод, жажда и ощущение горечи во рту.

Он стоял, всматриваясь в морскую даль, и размышлял. Над залитой солнцем гладью моря носились чайки; порой, подлетая совсем близко к берегу, они пронзительно кричали. Куда направить путь? Есть ли надежда, что в этом далеком краю найдутся сострадательные люди, готовые помочь побежденному врагу в беде? Дон Педро сомневался. Но если самому в этом не удостовериться, значит, все прежние усилия напрасны, и его ждет медленная мучительная смерть. В конце концов, это самое худшее, что ждет его повсюду, – смерть, а накликать несчастье ни к чему. Надо надеяться на лучшее. Вот так инстинкт жизни поколебал философское умонастроение дона Педро и зажег в его душе искорку надежды.

Он прошелся берегом Корнуолла, высматривая расщелину в отвесной скале, тропинку, по которой он мог бы подняться к зеленым вершинам, где, несомненно, отыщет человеческое жилье. Дон Педро поднялся по уступу темного зубчатого утеса, нисходившего к песчаному берегу и хоронившемуся в море. Вероятно, он тянулся далеко под водой. О такой коварный подводный риф и разбился его галеон. Вдруг взор его различил далеко в скалах неглубокую расщелину, по которой к морю сбегал бурливый ручеек. Это было благословенное зрелище, журчанье ручейка звучало для дона Педро гимном спасения.

Он подошел к его устью над берегом, растянулся на песчанике, поросшем редкой мокрой травой, и, благодарно наклонив к воде голову, пил воду, как животные на водопое. Не андалузское вино, ни сок мускатного винограда не были так сладки, как глоток воды из искрящегося на солнце корнуолльского ручейка.

Дон Педро с жадностью прильнул к воде, утоляя жажду, избавляясь от горечи во рту. Потом он смыл соль с лица и с волнистых черных волос, сбегавших на прекрасный лоб.

Освежившись, он приободрился и откинул прочь свои мрачные размышления. Он был жив, полон сил, в расцвете лет. Теперь дон Педро осознал свою неправоту – он проявил нечестивость и неблагодарность Творцу, завидуя бедным погибшим товарищам. Каясь, дон Педро упал на колени и сделал то, что подобало сделать благочестивому испанскому гранду значительно раньше, – возблагодарил Господа, что чудом остался в живых.

Помолившись, он повернулся спиной к морю и пошел по отлогому склону вверх. В лощине был густой лес, но дон Педро обнаружил тропинку вдоль ручья, который то ниспадал небольшим водопадом, то разливался глубокой заводью, где плескалась золотая форель, спугнутая его тенью. Порой его царапали высокие кусты ежевики, тем самым привлекая внимание к своим плодам. Дон Педро с благодарностью принял этот дар и заморил червячка. Пища, конечно, была скудная: ягоды маленькие, не очень зрелые. Но дон Педро сейчас был не очень разборчив. Невзгоды приучат нас ценить и малое. Дон Педро с наслаждением ел лесные ягоды, но вдруг его насторожил треск сучьев в чаще. Он замер и стоял неподвижно, как приютившие его деревья, остерегаясь обнаружить свое присутствие. Напрягая слух, он ловил звуки.

Кто-то бежал по лесу. Дон Педро не испугался, его нелегко было испугать. Но он был начеку: скорей всего, к нему приближался враг.

Враг объявился внезапно и оказался вовсе не тем, кого ждал дон Педро. Из ольховника по ту сторону ручья выскочила рыжевато-коричневая гончая и, оскалившись, зарычала. С минуту она стояла на месте и яростно лаяла на чужака в черном. Потом принялась бегать туда и сюда, выискивая переправу, и наконец, изловчившись, одним махом одолела ручей.

Дон Педро тут же взобрался на огромный валун, лежавший неподалеку, и выхватил рапиру. Проклятая собака получит свое.

Гончая прыгнула и готова была броситься на него, но ее остановил властный голос:

– Лежать, Брут, лежать! Ко мне, а ну, ко мне!

Гончая в растерянности топталась на месте: охотничий инстинкт в ней боролся с послушанием. Но когда последовала повторная команда и из-за деревьев показалась хозяйка, собака, гавкнув напоследок от досады и злости, снова перемахнула через ручей.