Онлайн чтение книги Ураган в сердце The Hurricane Years
6

Хотя Аарон Карр узнавал все больше и больше о Мэтью Р. Крауче и «Крауч карпет К^о», познания его о Джадде Уайлдере не расширялись, по его же собственной вине главным образом. Заинтересовавшись признанием президента в том, что тот когда-то пережил душевную травму, он убедил мистера Крауча рассказать об этом, совсем не ожидая, что старик выплеснет на него всю историю своей жизни. Тем не менее случай был занимательный, тем более что он подтверждал кое-какие наблюдения Карра, сделанные в первый год его работы в клинике Аллисона.

В том обилии историй болезни руководителей высшего звена, которыми располагал архив клиники, Карр наткнулся на такое, о чем никогда не подозревал. Поразительно высокий процент пациентов-мужчин, которые по мере продвижения на самый верх переносили недуг, едва не кончавшийся катастрофой для их тела или души. У одних имел место сердечный приступ, у других серьезное желудочно-кишечное расстройство, а порой недуг неопределенно обозначался как «нервный срыв». Взятые в отдельности, эти случаи не выявляли ничего существенного. Но когда Карр свел их все вместе и прибавил разводы и прочие потрясения в личной жизни, влиявшие на эмоциональный стресс и переутомление не меньше, то стал очевиден взрывной рост числа подобных «срывов» у тех, чей возраст колебался около середины пятого десятка, как написал он вчера вечером, «силы давно нараставшего напряжения взметаются в своего рода эмоциональный ураган».

Само по себе это было важным открытием, но доктора Карра прежде всего интересовали вопросы «почему?» и «как?», относившиеся к случаям выздоровления. Немногим хватало сил так или иначе одолеть несчастье и продолжать оставаться во главе корпораций, тогда как их менее удачливые коллеги под воздействием, казалось бы, сопоставимого удара оказывались выбитыми из гонки. Почему? В чем состоял секрет выздоровления и полного восстановления сил? Это стало темой, которую он намеревался исследовать в своей книге, а мистер Крауч, по-видимому, открывал перспективу весьма полезных проникновений в эту тему. Ни один из собранных им случаев не давал столь впечатляющего примера возрождения, словно птицы феникс из пепла саморазрушения, но еще больше в мистере Крауче привлекала возможность предельно точно выявить причину срыва. Мэт Крауч начинал свою карьеру подносчиком пряжи на ковровой фабрике в Филадельфии. Движимый энергией деятельного самолюбия, он поднялся по служебной лестнице так, что должность управляющего была у него почти в руках. Как снег на голову свалилась забастовка, фабрика закрылась, чтобы никогда уже не открыться. Мэт отыскал еще одну лесенку и вновь стал забираться на верхнюю ступеньку, и опять оказался сбит обстоятельствами, изменить которые не мог. Во время Депрессии он взялся управлять ковровой фабрикой, бывшей семейной собственностью. Протащил ее через годы войны, приспособив ковровые ткацкие станки под армейскую парусину, сколотил солидный запас доходов, признаком которых стало обновленное здание возродившейся компании по производству ковров, в которой ему был обещан пост президента. Однако семья-собственница, вместо того чтобы двигаться дальше, решила обналичить акции, поделить накопленные доходы и ликвидировать фабрику: убийственное крушение надежд, выбившее из-под Крауча все эмоциональные опоры. Учитывая, с каким истовым простодушием человек рвался к единой заветной цели – стать вожаком в стае, легко понять, почему он очутился в лечебном изоляторе.

Рассказы Крауча о лечении, какому его подвергли, не оставляли места сомнению в том, что он перенес тяжелое душевное заболевание. Но все же всего восемь месяцев спустя, явно не располагая ни капиталом, ни финансовой поддержкой, отмеченный в финансовых кругах черной меткой из-за своего срыва, он сумел завладеть небольшой, находившейся едва ли не на грани банкротства ковровой фабрикой в Нью-Ольстере. На шаткой основе, на какой приходилось начинать дело, меньше чем через двадцать лет выросла крупная и прибыльная компания. Открыв большой конверт, взятый из машины Уайлдера, Мэтью Р. Крауч раскладывал гранки предстоящего отчета компании перед акционерами, где гордо сообщалось: в прошлом году доход «Крауч карпет», как в денежном выражении от продаж, так и относительно вложенного капитала, превысил показатели любой другой компании, занятой производством ковров.

Потерявшись в лабиринте математических выкладок, Аарон Карр поспешил вернуться в интересовавшую его область:

– Расскажите мне, мистер Крауч, вот о чем. Вернемся к дням, которые вы провели в лечебнице. Каким образом вам удалось излечиться от недуга? Что поставило вас на ноги? Был ли там какой-то особенный доктор, кто…

– Черта с два! Если б я стал слушать этих чертовых докторов, я бы прямо там и загнулся. Знаете, что они мне твердили? Все то, о чем вы пишете в своей статье. Вы до дьявола правы, говоря о глупостях, какими эти чертовы медики занимаются.

– Я совсем не…

– Вы вот спросили, что меня снова на ноги поставило, верно? Ладно, так я говорю вам: человека не поднять с больничной постели, твердя ему, что он до конца дней своих останется размазней. Был там один тип, доктор по каким-то болезням… психиатр, полагаю. О, слов нет, на советы он был куда как горазд, можете не сомневаться. Всего меня постиг, до донышка. Так вот в один прекрасный день приходит он ко мне в палату, чтобы поведать, как мне дальше следует жить. Все его соображения сводятся к одному: забыть о ковровом бизнесе и никогда о нем больше не думать. Ну, знаете, как в старом присловии про обжегшегося на молоке, что дует на воду. У врача для всего этого какое-то заковыристое название было, но общий смысл я изложил точно. Просить меня отказаться от коврового бизнеса, это было все равно как просить меня отказаться от всей моей жизни. Ведь я только этим и занимался, с четырнадцати лет, еще мальчишкой. Только откуда мне знать, а вдруг он прав? У меня тогда голова в полном тумане была от всех лекарств, какими меня пичкали, я понять не мог, чему, черт побери, верить. Вот как раз тогда и появилась Эмили. Знаете, что она мне принесла? Образцы всех бумажных напольных покрытий, которые были выпущены за время, что я провел вбольнице. Я в них вцепился, будто… Даже не знаю, как и сказать-то… Будто я с голоду околевал, а тут кто-то пир мне закатил.

– Ваша жена, должно быть, человек весьма понимающий, – заметил Аарон Карр, дивясь про себя, как мог быть столь бестолков тот доктор. – Во всяком случае, она понимала, что за червь мои потроха гложет, – сказал Крауч, в устах которого фраза прозвучала сдержанной похвалой мужчины-эгоцентрика. – Она сделала для меня намного больше, чем любой из этих никчемных докторов.

– Сколько вам лет было тогда, мистер Крауч?

Старик вздрогнул, странно пораженный.

– Забавно, что вы об этом спросили. Ведь это едва ли не первое, что мне в голову стукнуло: Джадду столько же, сколько мне тогда было. – Он умолк, устремив на врача вопрошающий взгляд. – Просто совпадение, полагаю.

– Возможно, меньше, чем вам представляется. – Врач внимательно всмотрелся в старческое лицо. – Середина пятого десятка зачастую становится годами огромного стресса. Эмоциональное давление нарастает, где-то должен быть сброс.

– По-вашему, случившееся со мной и сердечный приступ Джадда, они что, чем-то схожи?

Карр вновь колебался: его сдерживали все запреты на то, чтобы выставлять профессиональные расхождения во мнениях перед непосвященной публикой, с другой стороны, он не мог отделаться от того здравого аргумента, что, коль скоро Крауч уже прочел его статью в «Анналах», то было бы лучше выговориться, чем рисковать остаться неверно понятым.

– Да, с моей точки зрения, затрагивается эмоциональная сторона, особенно в случаях с не достигшими пятидесяти лет.

– Это и есть то, что вы имеете тут в виду, говоря о… – Крауч принялся ворошить страницы, отыскивая нужное место в статье: – … как вы его тут обозвали-то… Этот самый предынфарктный синдром?

– В целом да. Я в статье особо не вдавался в детали: вы увидите некоторые ссылки на мои более ранние публикации, – однако исследования в Берринджеровском институте определенно выявили почти неизменную связь между инфарктом у людей до пятидесяти лет и их весьма специфическим образом жизни. Что в конечном счете и стали называть предынфарктным синдромом.

– Хотите сказать, что есть определенный тип человека, кого прямо-таки естественно поражает сердечный приступ?

– Я бы воздержался от слова «естественно», мистер Крауч. Приступ в возрасте до пятидесяти – вещь определенно неестественная . Хотя вы правы, есть личности, предрасположенные к инфаркту, тут никаких сомнений быть не может. Это признается уже сотни лет, со времен древних греков и римлян. Упоминания об этом встречаются в ряде древнейших памятников медицинской литературы, дошедших до нас. Увы, это не очень-то сказывалось на практике, поскольку не находило верного применения. Можно взять десять человек, все из которых имеют предрасположение к коронарным заболеваниям, но в действительности только один из них кончит сердечным приступом, не достигнув пятидесяти. В Берринджере мы как бы попытались сузить фокус, попробовали вычленить поведенческий стереотип, который послужил бы более точной основой для прогноза.

– И вам удалось?

– Да. Во всяком случае, настолько, чтобы сам я остался доволен. И опять вынужден заметить, что это не стало чем-то широко принятым во врачебных кругах.

– Да и черт с ними, – отмахнулся Крауч. – Я с вами не спорю: сам всегда считал, что где-то так оно и есть, – только я все равно не понимаю, что происходит.

– Что происходит? – повторил врач, отводя взгляд, чтобы улучить момент и собраться с мыслями, попытаться сообразить, как далеко разумно было бы заходить. – Разумеется, это всего лишь предположение, хотя результаты и впрямь, кажется, подтверждают логику исходной гипотезы. – Карр сел поудобнее. – Если мы имеем дело с человеком, который напорист, в высшей степени целеустремлен, честолюбив, всецело настроен на высочайшие достижения, своего рода перфекционист.

– Это – Джадд, точно.

На то, что его перебили, Карр не обратил внимания, зато не упустил из виду предупредительного сигнала: все, о чем он будет говорить, Крауч станет примерять на конкретном человеке. И, уже будучи настороже, продолжил:

– Человека такого типа личности, испытывающего довольно высокий уровень эмоционального напряжения, ждет обычная продолжительность жизни, хотя ничего не было бы удивительного в том, если бы у него случился сердечный приступ где-то в начале или в середине седьмого десятка лет. Такое было бы едва ли не нормальным течением жизни. Однако предположим, что это течение нарушено. И удар настигает человека в середине пятого десятка. Почему?

– Именно это я и хочу узнать.

– Хорошо, вернемся к тому, о чем мы с вами говорили несколько минут назад, к высокому проценту инфарктов у мужчин, не достигших пятидесяти лет, имеющих эмоциональную основу. Уверен, вам известно великое множество примеров, я не имею в виду один лишь ваш случай и не говорю лишь о физическом заболевании. Все эти люди, которые ни с того ни с сего выбивались из водоворота жизни, меняли работу, позволяли себе сходиться с другими женщинами, разводились с женами.

– Я понимаю, о чем вы. Только как же так, я ничего такого себе не позволял. Мне было сорок четыре года, а чего я добился? Работал без задних ног, как проклятый. – Президент смущенно осекся. – Я вовсе не хотел старое ворошить снова.

– Ничего, вы затронули важный момент. – Аарон Карр подался вперед, увлеченный открывшейся возможностью воочию увидеть, как принимается одно из ключевых положений его книги. – Вы всегда знали, для чего вы работаете, так ведь? С тех пор, как начали работать подносчиком пряжи, вы всю душу свою настроили на то, чтобы стать президентом ковровой компании, верно? Спроси вас кто-нибудь, чего вы хотите от жизни, вы бы так ему и сказали, правильно? Даже когда находились в больнице, да?

– Если б они меня спрашивали. Только они никогда этого не делали. В том-то и беда была – у этих чертовых докторов своих собственных идей было – по самую маковку.

– Позвольте мне, мистер Крауч, убедить вас в своей правоте. Это одно из самых существенных положений во всем, что имеет отношение к предынфарктному синдрому. Я задавал вопрос: «Чего вы хотите от жизни?» – даже и не помню скольким перенесшим инфаркт до пятидесяти лет и, знаете, ни разу не получил хотя бы наполовину определенного ответа. Никогда. Ни единого раза за все эти годы.

Мистер Крауч в упор посмотрел на доктора, по выражению лица было видно, что он о чем-то раздумывает.

– Человек, которого поражает преждевременный инфаркт, мистер Крауч, это не тот человек, который знает, чего он ждет от жизни, и оказался разочарован, когда этого добился. Такой человек кончает язвой или грыжей диафрагмы, или тем, что было у вас, но редко – сердечным приступом.

Типичного инфарктника можно уподобить бегуну без цели. Это человек, который всю свою жизнь бежит как сумасшедший, бежит не только потому, что к этому его побуждает врожденный его характер, но еще и потому, что именно это велит ему общество: ты обязан, если хочешь хоть чего-то достичь.

Когда было двадцать с небольшим, все было легко. Человек бежал так же естественно, как пышущее силой молодое животное. Когда перевалило за тридцать, стало тяжелее, движение давалось уже несколько труднее, но все время было нечто, заставлявшее его не прерывать бег: работа получше, жалованье побольше, выше статус в организации.

И вот человек разменивает пятый десяток. Он уже начинает уставать, а приходится все бежать и бежать. Силы, отпущенные ему природой, иссякли, а он по-прежнему бежит. И не знает – зачем. Если и была у него когда-то цель, то он давно упустил ее из виду. Он бежит подобно человеку в ночном кошмаре, понуждаемый невротическим принуждением, с которым уже не в силах справиться, навязчивой мыслью, что тело его больше не выдержит. – Карр перевел дыхание, потом тихо прибавил: – Вот это и называется предынфарктным синдромом… и, когда человек оказывается в его власти, коронарная окклюзия становится отнюдь не алогичным последствием.

– Думаете, именно это и произошло с Джаддом?

– Я говорил, прибегая всего лишь к широкому обобщению, – ответил доктор. – Применимо оно к данному случаю или нет, я не знаю.

Старик шумно вздохнул.

– В общем, полагаю, это уже вода, что перехлестнула через плотину и ушла, – из-за чего так получилось. Это уже больше не вопрос.

– Э, нет, вопрос, – тут же осадил его Аарон Карр. – Самый существенный вопрос. По крайней мере, для мистера Уайлдера. Он должен понять, что он сам с собой сделал, насколько саморазрушительным было его поведение. Если он этого не поймет, ему никогда из этого не выбраться. А если поймет…

– То все бросит или сгинет.

– Это всего лишь один из возможных способов отреагировать на сердечный приступ, мистер Крауч. Однако есть и другие, почти такие же распространенные, из них, по крайней мере, один – куда более опасный. Наихудшее из последствий, мистер Крауч, то, которое, на поверхностный взгляд, представляется самым благополучным. Это человек, который по виду совершенно выздоравливает и выходит из болезни тем же самым человеком, каким был прежде. Уверен, вам подобные случаи известны: человек, когда все позади, убеждает вас, что на самом деле никакого настоящего сердечного приступа у него и не было, так, лишь слабенький предупредительный толчок. Происходит то, разумеется, что он просто-напросто отказывается признавать реальность.

– Он должен измениться?

– Вот именно. А если нет, то очередной приступ почти неизбежен… Прогноз же по второму инфаркту у человека до пятидесяти лет неутешителен. Вот в чем ключевая проблема реабилитации, мистер Крауч: больной должен быть достаточно напуган, чтобы вывести его из предынфарктного синдрома, и в то же время не настолько напуган, чтобы утратить способность действовать как полноценное человеческое существо. Линия раздела очень тонка. И единственный способ пройти по ней, опасно не оступившись, состоит в том, чтобы знать человека, с которым имеешь дело, и знать его куда ближе, чем…

– Что вы хотите узнать? – резко и горячо прервал его Крауч. – Все, полагаю. Ладно, посмотрим, сколько я смогу поведать вам. – Он обхватил себя за плечи, словно собрался отвечать на вызов. – Джадд родился где-то на Западе. В Айове, мне кажется. Да, точно, так оно и есть. В каком-то тамошнем городишке. Отец его издавал газету. До сих пор этим занимается, насколько мне известно. Мать его умерла, это я точно знаю. Она была дочерью местного сенатора, Саймона Джадда. Может, помните его? Он работал в комитете, который устроил дьявольскую бучу с тарифами на ковровую шерсть.

Карр покачал головой, вновь поразившись узости колеи однопутного разума Крауча.

– Как бы то ни было, имя свое Джадд получил от него, от своего деда. Так, посмотрим, что я еще смогу вспомнить. – Мелькнула мысль: – Может, вот это поможет вам понять, что он был за парень. Там, в Айове… да, то была Айова, теперь я уже уверен в этом, он подготовил нечто вроде маскарадного шествия. Модно, что ли, было затевать такое, когда разыгрывают целое представление из истории той или другой местности. Отменное, должно быть, получилось действо, полагаю. Если не ошибаюсь, «Лайф» целую статью про это напечатал. А в статье только и говорилось, что о Джадде, как он все это представление срежиссировал. Настоящее достижение для парнишки, который еще в школе учился, – сотворить зрелище настолько хорошее, что о тебе в самом «Лайф» написали.

– Да, действительно, – согласился Аарон Карр, – осторожно избегая, впрочем, выказывать особое восхищение или удивление. Как ни гнал он это от себя, все же почувствовал, что в нем пробуждается интерес. Он давно подозревал, что сильная творческая жилка предполагает расположенность к предынфарктному синдрому, и не было лучшего указателя на врожденные творческие способности, чем их проявление в юности, особенно если такое проявление оказалось плодотворным.

– Вот так и получилось, что он поступил в колледж, – продолжал Крауч. – При всей той шумихе вокруг имени Джадда, Колфакский колледж предложил ему стипендию. Вы, полагаю, слышали про Калфакс. Он тут неподалеку, у Миллбурга. Там много возятся со всякой театральной ерундой. Один из самых больших факультетов у них.

– Значит, прежде всего мистер Уайлдер заинтересовался театром? – задал вопрос Аарон Карр. – До того как он занялся бизнесом, я имею в виду.

– Бизнес не настолько уж отличается, – возразил Крауч. – Вот, возьмите конференцию, какую он каждый год устраивает для нас… Я немало перевидал спектаклей на Бродвее, которые и в подметки ей не годятся.

– И очередная, насколько я понимаю, должна состояться очень скоро.

Крауч удивленно взглянул на врача:

– Надеюсь, он не волновался из-за этого, а?

– Волновался, вполне определенно, я бы сказал. Когда я его вчера впервые увидел, он настоятельно твердил, что должен выйти отсюда сегодня днем… Какое-то важное совещание по конференции. А когда его везли в палату, он пытался уговорить одну из сестер достать ему диктофон, чтобы можно было…

– Боже праведный! Только – вот вам Джадд. Вот что, послушайте… Передайте ему, чтоб он забыл об этой чертовой конференции. Мы попросту перенесем ее, вот и все. Какого дьявола, вовсе не обязательно, чтобы она проходила весной. Осень ничуть не хуже, а может, и лучше. Непременно передайте ему это. Скажите, что мы откладываем конференцию до той поры, пока он на ноги не встанет. Это должно успокоить его.

– Я уверен, что успокоит, – тепло поддакнул врач, несколько тронутый проявлением человечности в президенте компании.

– Еще что-нибудь его беспокоило?

– Нет, насколько я знаю, – пожал плечами доктор Карр, но тут вспомнил про запись, сделанную миссис Уэлч во время дежурства. – Ах да, ночью он и вправду о чем-то говорил, кажется, про какую-то поездку в Сан-Франциско.

– Сан-Франциско? – озадаченно переспросил Крауч. – Так ведь он только что вернулся оттуда, всего несколько недель назад. Нет, я не знаю, что тут к чему. В общем, и это тоже – побоку. Обо всем, что необходимо сделать, мы позаботимся. Передайте ему это.

– Передам, – согласно кивнул Карр, которому было приятно отметить, сколь разительно отличается Мэтью Р. Крауч от холодных бесчувственных президентов корпораций, с которыми ему так часто приходилось иметь дело. Почти неосознанно он потянулся к блокноту. – Итак, продолжим со времени поступления в колледж. Сейчас ему сорок четыре года. Выпуск у него, должно быть, пришелся примерно на начало войны.

Крауч вскинул голову, кивая:

– Помнится, он мне как-то говорил о том, как ему дали окончить колледж раньше, чтобы он смог в армию записаться.

– Знаете что-нибудь про то, где и как он служил?

– Он там у них занимался кинематографом, это я знаю. Ставил учебные фильмы, какие в армии использовали.

Вспыхнула искорка, высветив надежду использовать это как зацепку и попробовать установить личные отношения, точку соприкосновения, которая поможет развить понимание.

– А вы случайно не знаете, он не в Астории был? Там во время войны находился крупный армейский киноцентр. Они взяли себе старую студию «Парамаунт» на Лонг-Айленде.

– Я знаю, что какое-то время он был где-то поблизости от Нью-Йорка.

Карр сделал пометку, пояснив:

– Я вырос в Астории, жил всего в нескольких кварталах от студии. Почему и сумел узнать кое-что об этом.

– Не знаю, долго ли он там пробыл. Если вообще был именно там, – продолжил Крауч. – Довольно долго он служил за границей, это я точно знаю.

– Европа?

– Скорее Индия. Помнится, про нее он больше всего рассказывал.

– Индия? – переспросил Карр, разжигая еще одну загоревшуюся огоньком искорку. – Вот это совпадение. Молодой врач, который доставил мистера Уайлдера на «Скорой» вчера вечером, сам из Индии.

Крауч рассеянно кивнул:

– Мы когда-то много ковровой шерсти получали из Кашмира, Афганистана, Тибета. Как раз поэтому-то я и запомнил разговоры Джадда про Индию.

Врач кивнул, в очередной раз убедившись в узости мыслей президента компании. – А к вам он пришел когда?

– В августе пятьдесят второго, – тут же отчеканил Крауч.

– Если учесть, что демобилизовался он в сорок пятом или в начале сорок шестого, – подсчитывал Карр, – то до того, как он пришел к вам, остается еще примерно лет семь. Чем он занимался?

На лице Крауча заиграла озорная улыбка:

– Все же здорово, что дело было во времена, когда мы о нынешних заковыристых кадровых службах понятия не имели. По теперешним-то понятиям, при том послужном списке, что у Джадда был, все кадровики от него открестились бы еще прежде, чем он заявление о приеме на работу успел написать. Он нигде больше года-другого не задерживался: кино, радио, телевидение, представления на сцене, – всего, чем он занимался, я и не знаю.

– Но вы взяли его к себе заниматься рекламой?

– Я думал, что он рекламщик, – хмыкнул Крауч. – Это только потом я узнал, что он в этом рекламном агентстве всего год как работает. Во всяком случае, никак не больше этого. Может, мне лучше рассказать вам, как я решил взять его на работу?

Врач согласно кивнул, надеясь, что соглашается вовсе не на продолжение повести о жизни Мэтью Р. Крауча.

– Было это весной пятьдесят второго, – повел рассказ президент. – Я тогда в жуткой дыре сидел. Едва до самого донышка не доставал. Трудно в такое поверить, учитывая, как теперь дела крутятся, но бывали недели, когда я не знал, откуда взять денег, чтобы выплатить людям зарплату. Все, чем я владел в этом мире, держалось на возможности продать штуку шерстяного ворсового ковра. У других фабрики перешли на вискозу, и они заполонили весь рынок этим чертовым тряпьем…

– Да, вы уже говорили мне об этом, – встрял Карр в надежде перепрыгнуть через повторные воспоминания.

Президент невозмутимо продолжал:

– Чертовы оптовики из универмагов. Хотя, полагаю, их винить трудно, они и сами не рады были тому дерьму, какое валом обрушилось на них. В общем, стоило произнести «ворсовый», как вам в ту же минуту указывали в магазине на дверь. Нам не давали даже рта раскрыть.

– Покончила с таким положением именно реклама, – предположил Карр, стараясь подогнать старика поближе к сути истории.

– Я перехожу к Джадду, – пообещал Крауч. – Я всегда горой стоял за шерсть – и сейчас стою, – но вот пристала к нам одна химическая компания с просьбами испытать новую синтетику. Мы сделали пару пробных партий, и им захотелось картинок для того, с чем они собирались выходить на рынок. Вот так и получилось, что Джадд оказался в Нью-Ольстере. Знаете, в свое время я насмотрелся на рекламщиков. Большинству этих ребят, стоило вам заговорить о том, как станок работает, было все равно… Будто вы с ними по-гречески заговорили. Их это просто не интересовало. Но только не Джадда. Он едва увидел ткацкий станок, так сразу повел себя, как мальчишка с новой игрушкой. Все-то ему надо было рассмотреть. До всего самому докопаться. На живот улегся под игольчатые рейки, чтоб посмотреть, как петлители работают. На барабан забирался. Оттуда обратно на линию обработки латексом. В красильню побежал. Вот это меня всегда поражало и радовало: парень, у кого хватает задора по-настоящему вникнуть и выяснить, что это все за чертова хрень такая.

– Да, – произнес Карр, соглашаясь скорее с самим собой, воспринимая маниакальную напористость Джадда Уайлдера как ключевое подтверждение своего первого, интуитивного, суждения о нем.

– И вот еще что, – прибавил Крауч. – Любой другой, заявляясь из Нью-Йорка, прихватил бы с собой фотографа. Но только не Джадд. Нет, сэр, он фото делал сам. И все остальное, что нужно, – тоже. Я такого чертяку отродясь не видел… Такого, я хочу сказать, кто был бы способен делать все, что требовалось.

Разносторонность – это тоже первичный показатель, и доктор решил поднажать:

– Итак, вы взяли его на работу?

Старческое лицо президента смягчилось от воспоминаний.

– Джадд тогда остался на ночь, на следующее утро ему в Миллбург надо было ехать, вот я и пригласил его на ужин к себе домой. Естественно, разговор пошел о бизнесе: о том, через какой ад мне шагать приходится, о том, в какой дыре мы сидим, – и Джадд начинает заваливать меня вопросами. Что за программа сбыта у нас? Почему мы того не сделали? Почему мы этого не сделали? Я не прочь признать, что он заставил меня крутиться, как на сковородке. Я всегда был производственником. В компании я и отвечал за производство, а все, связанное с продажами, делегировал своему управляющему. И он был толковый мужик, лучший торговец, какого я только знал, но он ни разу не предлагал ничего похожего на идеи, какими обстреливал меня Джадд.

– Но если у него не было никакого опыта в сбыте?..

– То-то я и пытаюсь вам втолковать. У Джадда такой склад ума, что… ну, быстро работают мозги, вот и все. Понятное дело, если докопаться до сути, то сбыт – не что иное, как здравый смысл. Но все равно нужно уметь чувствовать, как люди среагируют. Полагаю, именно это у Джадда есть, это и еще много чего другого… Плюс мозги, которые всегда работали на полных оборотах.

– Итак, вы его взяли? – повторил Карр.

– Взять его мне захотелось сразу, с самого начала, можете не сомневаться. Только не думал я, что мне его заполучить удастся, тем более за те деньги, какие я мог платить. Ну я и попросил его дать мне знать, если он встретит человека, который смог бы этот воз потянуть. Ни малейшего представления не имел, что ему самому поработать хотелось, но, черт побери, если ему не хотелось. Первое, что я понял, что мы с ним столкуемся.

– И, насколько я понимаю, поработал он на вас отлично? – предположил врач, которому ответ был ясен, а вопрос он задал, только чтобы поторопить Крауча перейти к вещам, в которых хотелось бы разобраться.

– Как раз об этом-то я и думал всю дорогу, пока сюда ехал, – признался президент компании, тяжко вздохнув. – Общий наш план по сбыту, наша структура франчайзинга – вот что на самом деле приподняло нас, то, как Джадд сообразил увязать расчеты по большим контрактам. Конференция, региональные совещания, семинары для поставщиков – все это шло одно за другим. И работало это не только на сбыт. Он вникал во все. Курсы повышения квалификации для наших продавцов – это Джадд. Наша программа взаимоотношений между сотрудниками – он ее разработал. Эта хрень с профсоюзами…

Году в пятьдесят шестом… До той поры никаких трудовых конфликтов у меня не было. Ребята крепко боялись потерять работу, полагаю. Только потом мы по-настоящему в рост пошли. Пришлось взять много новых сотрудников. Ну, тут к нам посылают банду международных организаторов. Я совсем уж было решил уносить ноги, послать все это к черту. Только Джадд упрямо говорил: нет, посмотрим, что можно сделать. Вот он и раскрутил небольшую кампанию. Все тихо-мирно, ни разу не нарушив ни один закон, зато не успели мы эту кампанию завершить, как в городе и его окрестностях не осталось никого, кто не понимал бы, что получится, если победит профсоюз. Вот они и провели у себя выборы. Сущая чертовщина, какой в жизни не увидишь. Мы расколошматили этих гадов так, что они с тех пор в Нью-Ольстер и носа не кажут. Это для нас было ох каким важным делом.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Джадд, он чем хорош? Дай ему волю в любом деле, даже и думать не надо, в чем именно, и он что-нибудь да сообразит. Я не говорю, что всякий раз по такому случаю следовало в колокола звонить: конечно, были и у него промахи, они у всех у нас бывают, только ему удача чаще всего благоволила. А как раз это и идет в зачет, и поэтому так тяжко думать, что теряешь его.

Взяв карандаш на изготовку, доктор спросил:

– Скажите, мистер Крауч: что он был за человек, с точки зрения совместной работы? Трудновато приходилось?

– Нет, я бы этого не сказал. О, порой он немного от рук отбивается, это точно. Иногда его в такую даль заносит, что приходится удерживать. Только я считаю, это намного лучше, чем иметь дело с человеком, которого надо кнутом подхлестывать.

– Другими словами, он человек заводной, в нем бездна энергии и немало напористости?

– Я просто жалею, что у нас таких, как он, немного. Беда с…

Карр быстро задал следующий вопрос, не давая президенту предаваться воспоминаниям:

– Вы говорите, что у вас с ним были хорошие отношения, а как насчет других сотрудников вашей фирмы?

– Ну, полагаю, кое-кого Джадд время от времени против шерстки гладил. Он считал, что, стоит кого-то одного выделить, как, естественно, зависть появится. Вон, скажем, Вэнс Николс, наш главный дизайнер, его так и корчит от того, что лучше всего сейчас продаются ковры (мы их на поток пустили), идею которых Джадд подсказал. С таким сплошь и рядом сталкиваешься в крупных организациях: все ревниво оберегают каждый свой участочек.

– Мне это знакомо, – подтвердил Аарон Карр, вспоминая о разрушительной междоусобице, что велась в Берринджеровском институте, о ревности, что травила ему жизнь в клинике Аллисона.

– Я вам скажу, как я сам в душе считаю, – разоткровенничался Крауч. – Идеи – вот чем жив бизнес и что движет его вперед. Можно взять на работу кучу народу, который будет делать то, что вы ему скажете, тут проблем нет. Только, вот, когда станешь искать того, кто способен придумать действительно что-то новое, чего раньше не было, тогда и выясняется: таких вокруг совсем-совсем немного.

– Значит, мистер Уайлдер, он как раз и есть ваш человек идей?

Президент компании молча окинул доктора пристальным взглядом, словно бы услышал для себя нечто новое.

– Так или иначе, для меня очень много значит – иметь его в компании.

– А как с людьми, которые работают у него в подчинении, он ладит с ними?

– О, на этот счет он не беспокоился. У кого нет проблем с подчиненными? Эти молодые нынче… у них только и забот, чтоб пристроиться да баклуши бить. Только с Джаддом такое не пройдет, он небрежности не допустит. Все должно быть так, чтоб комар носа не подточил.

– Другими словами, он перфекционист, – заметил доктор, хватаясь за существенный признак, столь же, несомненно, важный, как и все остальное в общей картине личности, предрасположенной к инфаркту.

– Черт меня возьми, если я стану пенять ему на это, – раздраженно буркнул Крауч. – Кое-кто из наших пеняет. Говорят, мол, он чересчур суетится по мелочам, которые на самом деле значения не имеют, только я всегда говорю…

– Мистер Крауч, скажите мне вот что: этот перфекционизм, он в последнее время не заметнее обычного выражался? Скажем, за последние год-два?

– Да нет, я бы этого не сказал, – ответил Крауч, хотя особой уверенности в его голосе не было.

– Как у него со здоровьем было, здесь есть что-либо примечательное?

Крауч фыркнул.

– Он только что прошел медобследование. Есть у нас теперь такая забавная штука – «Оценка здоровья руководства», что бы это ни значило. Не очень-то оно, судя по всему, эффективно, коль такое случается сразу после слов этого чертова доктора, что все прекрасно.

– Такое случается, – сказал Аарон Карр. – А как работа, нагрузка, какую он нес, какой груз ответственности ему доставался? Вам не случалось его поторап…

– Нет! – тут же резко вскинулся Крауч. Понадобилось некоторое время, чтобы он оправился от безотчетной вспышки и продолжил: – Господи, я никогда Джадда не понукал. Нужды в том не было. Как раз наоборот. Одному Богу известно, сколько раз говорил ему, что он должен сбавить обороты, полегче немного ко всему относиться. – Он замолк, почувствовав подсознательно, что теряет над собой контроль. – Не хочу я, чтоб у вас сложилось неверное представление, вот и все. Многим так кажется. Думают, что президент только тем и занимается, что погоняет кнутом своих людей, как чертей собачьих.

– Нет, сомневаюсь, чтобы у вас были какие-либо причины винить себя, мистер Крауч, – тихо произнес Аарон Карр. – Человек, заработавший инфаркт, редко может винить в том кого бы то ни было, кроме самого себя. Кнут, хлеставший его по спине, держала никакая не другая рука, а его собственная.

Крауч кивнул, но, явно не во всем соглашаясь, он все еще искал отпущения грехов, продолжая:

– Есть много чего, что давит на человека, помимо его работы.

– Разумеется.

– Есть мужики, у кого все беды от жен.

Насторожившись, Аарон Карр спросил:

– Вы хотите сказать, что и данном случае это могло повлиять?

– Полагаю, вам известно, что его жена отправилась в Европу. Вчера отплыла. Вы ей еще ничего не сообщали?

– Нет, мистер Уайлдер довольно настойчиво просил этого не делать. Сказал, что не хочет доставлять ей беспокойства, что все равно она ничего поделать не сможет. Все это, разумеется, вполне правдиво, но все же возникает вопрос: как следует поступить?

– Не знаю, что и сказать, – поморщился Крауч. – В жизни не был способен сообразить, чего женщине нужно.

– Давно они женаты?

– Уф, сразу и не вспомнишь. Сын у них, которому сейчас, должно быть, двадцать один – двадцать два года.

– Значит, они поженились, когда еще в колледже учились или вскоре после окончания. Возможно, во время войны?

– Может, и так, – буркнул Крауч, будто принимая не совсем подходящее извинение, и, не меняя тона, добавил: – Кэй странная, это точно. Так ее воспитали, полагаю. Воспитывала-то ее старая тетка. Сама из тех пожилых дам, что большую часть времени проводят в Европе. Там и Кэй девочкой в школу ходила. Сюда не возвращалась, пока война не началась. Потом она отправилась в Брин-Мор.

– Похоже, что семья при деньгах.

– Была когда-то. Не думаю, что сейчас очень много осталось. А семейство было знатное, эти Кэнноны. Деньги на судоходстве сколотили. Старая компания морских перевозок Кэннона. Потом они в политику ударились. Ну, не в саму политику, скорее, по линии государственного департамента, полагаю. Кто-то из них был послом в, дай бог памяти, во Франции, полагаю, дело было. Он был холостяк, а эта тетка Кэй, мисс Джессика, как ее все зовут, была у него вроде как за хозяйку. Он теперь уже умер, а она до сих пор большую часть времени живет там.

– По этой причине миссис Уайлдер за границу поехала, повидаться с тетей?

– Может, и так. Только я бы сказал, что скорее из-за их мальца. Рольфа. Он теперь там, в Париже, учится в каком-то университете. – Крауч помолчал, а потом, понизив голос, глухо проворчал: – Если бы Кэй хотя бы вполовину так хотела помочь Джадду, как она пестует этого мальца… – Он оборвал себя.

Карр осторожно поинтересовался:

– Значит, брак этот очень удачным не назовешь?

– Ну, я бы так не сказал. Вовсе нет. Да и повода так говорить нет. Вот только, знаете, преданная жена может для мужа такое сделать – черти позавидуют.

– И то правда, – торопливо поддакнул Карр, понимая, что слова его пусты: ему, холостяку, очень часто становилось неудобно из-за отсутствия опыта в таких делах.

– С Кэй та беда, что… уф, не знаю, может, это и не справедливо по отношению к ней. У каждого есть право жить так, как хочется, полагаю. Только она просто как-то не вписывается. Все остальные наши жены… Компания для них значит столько же, сколько и для мужей. Что же до Кэй… Не скажу, что она откровенно против компании, но все равно… она просто странная, вот и все.

– Кажется, я понимаю, – сказал Карр, вовсе не уверенный, что и в самом деле понял. Зато наконец-то появилась ниточка, за которую стоит потянуть. – А что сын, он из себя каков?

– Уф, я и не знаю… Эти нынешние детки, я никого из них понять не могу. Малый сметлив, я полагаю. Колледж окончил за три года. Теперь вот в Париже второй диплом получает, изучая… ммм, слышать-то я слышал, только черт меня побери, если помню… Чего-то там семнадцатого века.

– Как-то не похоже, что он идет по стопам отца.

– А он и не смог бы. Никак. При такой матери, как Кэй.

Зазвонил телефон. Позвонил старый доктор Либоу, который, подменяя болтливостью здравый смысл, настаивал на подробном изложении всех симптомов у одного из его больных. Карр как мог пытался отделаться от него, однако задолго до того, как он достиг столь счастливого конца, Крауч, выказывая нетерпение, поднялся раньше, чем Либоу наконец-то отстал.

– Я слишком злоупотребляю вашим временем, – сказал Крауч. – Да и подумал я, есть же у нас теперь этот чудной отдел кадров, можно кое-что толковое и из него получить. Я, как вернусь, первым делом прослежу, чтобы личное дело Джадда переслали вам. Тогда у вас будет все, что мы про него собрали. И медицинскую карту его я вам тоже перешлю. Я вам говорил, у нас есть ежегодное медобследование, та еще ерунда, которое все наши сотрудники проходят. Сам я невысокого мнения о докторе, которого мы наняли заниматься этим, о малом этом, Хьюисе: в случае с Джаддом он точно маху дал, но, так или иначе, я достану для вас его заключения.

Аарон Карр представил себе раболепного доктора, безропотно отдающего карту пациента президенту компании, и будто вновь ожили в сознании худшие из воспоминаний о клинике Аллисона. Еще большую тревогу вызывало в нем ощущение того, что его самого подавляет рассерженный вид Крауча, пытливый взгляд прищуренных глаз, который, так и казалось, требует: «Ты ведь не собираешься сказать мне, что не возьмешь на себя заботу о Джадде?»

И вдруг доктору Карру показалось, что он нашел выход:

– Мне кажется, было бы серьезной ошибкой, мистер Крауч, навязывать мистеру Уайлдеру врача не по его собственному выбору.

Показалось, что Крауч зашатался, но всего на одну секунду, быстро оправившись, он резко спросил:

– Как он может выбирать? Не в том он состоянии, чтобы хоть какие-то решения принимать.

– Через день-другой будет в состоянии. На это время, естественно, я продолжу лечение. А дальше пусть это, как и следует, будет решением самого мистера Уайлдера, и никого другого.

Мэтью Р. Крауч явно был человеком, не привыкшим отступать, не желающим ни с кем делиться властью, когда нужно принять решение. Несколько мгновений лицо его хранило каменное выражение неуступчивости. И вдруг камень рассыпался. Президент компании решительно протянул руку:

– Договорились, док, это мне подходит.

Ничего другого не оставалось, как пожать протянутую руку, и все же у Аарона Карра не пропадало ощущение, будто его загнали в ловушку, подловили в торге, и оттого, что он сам этот торг начал, беспокойства было ничуть не меньше.