Онлайн чтение книги Невидимка из Салема The Invisible Man from Salem
III

Каким было мое детство в Салеме?

Помню, что первый полицейский, которого я увидел, давно не брился. Второй, на вид, не спал несколько дней. Третий управлял транспортным потоком после происшествия на перекрестке Салема. В уголке рта висела сигарета. Четвертый с невозмутимым спокойствием исследовал дубинкой пах одного моего знакомого, а двое его коллег так же спокойно стояли рядом и созерцали что-то поодаль.

Мне было пятнадцать. Я не судил, было ли то, что я видел, правильным. Просто так было.

Я жил там до моего двадцатилетия. В Салеме дома уходили ввысь на восемь, девять и десять этажей, но не доставали до поднебесья, где их могла бы коснуться божественная рука. В Салеме люди были предоставлены самим себе, и мы росли быстро и стали взрослыми слишком рано, потому что того требовала обстановка.

Во второй половине дня я спускался с восьмого на седьмой этаж и вызывал лифт, который доезжал только до седьмого. Никто не знал почему. Помню, как каждое утро я спускался на этаж ниже, и каждый вечер поднимался по ступенькам, преодолевая последний участок пути до дома.

Не помню, чтобы я много размышлял об этом, или о том, как мы жили в целом. Нас так воспитали: не задаваться подобным вопросом. В нас взрастили мысль о том, что никто нам ничего не даст, если мы не будем осознавать свою готовность взять.

На седьмом этаже я подождал, пока лифт отгремит, подъезжая по шахте. Мне было шестнадцать, и я никуда конкретно не направлялся – лишь бы вон из дома. За дверью одной из квартир слышались тяжелые приглушенные звуки хип-хопа, а когда открылись двери лифта, оттуда резко пахнуло сигаретным дымом. На улице низко висело белое холодное небо. Загорались уличные фонари, пока я шел мимо Дома молодежи. Надвигался туман. Я хорошо помню, как он поглотил все, дойдя до Салема. Он словно нахлынул на нас, объяв дома, деревья и людей.

Издалека сквозь деревья маячила напоминающая гриб водонапорная башня Салема. Темно-синий бетон был едва различим на фоне холодного неба, и я не знал, были ли убраны ограждения. Лишь парой дней раньше кто-то упал оттуда. Мы с ним ходили в одну школу, и говорили, что на записке, повешенной на его шкафчике в день перед смертью, была надпись: «Терять нечего». На следующий день после его смерти, когда все разошлись по домам и коридоры опустели, я долго бродил вдоль шкафов – под звуки плеера, который кто-то позабыл отключить, прежде чем бросить в шкаф, – в поисках того сообщения, но так и не нашел его.

Башня была тем местом, которое, по мнению взрослых Салема, должна была постоянно контролировать полиция, будь на то средства. Днем туда приходили играть дети, по ночам там шло веселье и разборки. Игры ребятни проходили на земле, как и тусовки, но иногда мы забирались наверх. Ночью кто-то мог упасть оттуда, что часто бывало несчастным случаем, но не всегда. Башня была высокой, и никто не оставался в живых.

Пробравшись через поросль, окружавшую башню, я оказался у ее подножия. На плотно спрессованном под ногами гравии я тщетно искал следы тех, кто здесь был до меня. Ни бутылок, ни презервативов, ничего не было. Возможно, кто-то убрался здесь после его падения. Интересно, где именно это произошло…

Надо мною раздался хлопок, послышалось шуршание высоко в кронах деревьев, и краем глаза я увидел, как что-то глухо упало на землю. Я с опаской посмотрел вверх. Но больше ничего не случилось, и я подошел ближе к тому, что упало. Черно-белая птица. Клюв был приоткрыт, и крылья распластаны. На белых перьях виднелись мелкие красные пятна. Выстрел пришелся в глаз: оранжево-красная рана выглядела так, будто кто-то чайной ложкой подцепил часть ее головы. Я постоял, посмотрел на нее, зажег сигарету и успел сделать лишь пару затяжек, как вдруг ее крыло и одна из лап дернулись.

Я начал искать что-нибудь тяжелое, чтобы убить ее, но так и не нашел. Я поднял взгляд вверх и посмотрел на круглую верхушку башни, прежде чем вновь взглянуть на птицу. Та больше не шевелилась.

Я бросил окурок на землю, затушил его ботинком и пошел к узкой лестнице, вьющейся вокруг башни. Лестница дрожала под моими ногами, и приходилось держаться за поручень. Из-за прилагаемых усилий заныла рука. Когда я достиг середины пути, снова раздался выстрел.

На башне была небольшая площадка, откуда несколько ступеней вели вверх еще к одной площадке, находившейся под самой крышей башни в форме гриба. Надо мной зашелестела одежда, и я громко щелкнул зажигалкой. Шорох прекратился, и я, щурясь, взглянул на небо, которое казалось неестественно светлым, почти слепящим.

– Кто это? – послышался голос.

– Никто, – сказал я. – Это ты стреляешь?

– А что?

Голос звучал настороженно, но без угрозы.

– Я просто так спросил.

– Поднимайся сюда. Ты пугаешь птиц.

Я безуспешно пытался разглядеть сидящего на площадке. Верхняя площадка была из грубого дерева, а не из рифленого металла, как нижняя.

– Не подержишь мою сигарету?

Я поднялся по ступеням, поднял сигарету, и чья-то рука забрала ее у меня. Я схватился за перекладины и, подтягиваясь, забрался на площадку. В голове промелькнула мысль: если б упал – не выжил бы.

Площадка была достаточно широкой для того, чтобы можно было, прислонившись спиною к стене и вытянув ноги, упираясь ими в ограждение, сидеть там, невидимым для тех, кто внизу. Ограждение было невысоким, до бедра. Здесь, наверху, ветер был сильнее, и я видел простирающийся Салем: тяжелые дома с маленькими окошками, низкие частные домики теплых цветов с покатыми крышами, повсюду пятна зелени и темно-серый тяжелый бетон. Отсюда ландшафт выглядел еще более отчетливо, чем с земли.

Я посмотрел на руку, которая держала сигарету. Она явно не принадлежала курящему человеку: он держал ее неуверенно, тремя пальцами за самый край фильтра.

– Это ты стреляешь, – сказал я.

– С чего ты это взял?

Я узнал его. Он тоже ходил в гимназию в Рённинге[3]Р ё н н и н г е – городок, находящийся поблизости от Салема., но в другой класс. У него были короткие светлые волосы и худое угловатое лицо. Одет он был в широкие джинсы, красные кеды марки «Конверс» и серую кофту с натянутым на голову капюшоном. Ясные глаза насыщенно-зеленого цвета. В руках он держал тяжелое темное пневматическое ружье, а рядом лежала открытая коробка с патронами. Он откинул голову и закрыл глаза.

– Что ты делаешь?

– Тсс. Нужно слушать.

– Что слушать?

– Птиц.

– Я ничего не слышу.

– Ты не слушаешь.

Я сделал пару затяжек, прислушиваясь, но до меня доносился лишь шелест листвы и сигнализация машины неподалеку.

– Меня зовут Йон, – сказал он наконец.

– Лео, – сказал я.

– Сиди и не двигайся.

Он открыл глаза, поднял ружье и прильнул к оптическому прицелу, а я по направлению ствола пытался определить, куда он целится. В деревьях вокруг нас, казалось, не было движения. Йон набрал в грудь воздуха и задержал дыхание, а я инстинктивно вжался спиною в стену. За выстрелом послышалось новое шуршание в деревьях. На землю упала невидимая птица.

– Зачем ты в них стреляешь?

Он отложил в сторону ружье.

– Не знаю. Потому что умею… Потому что у меня это хорошо получается. – Он посмотрел на мою правую руку. – Болит?

После того, как я забирался сюда, рука разболелась не на шутку, и я начал массировать ее. Я вспомнил Влада и Фреда, двух парней постарше из Салема. Кулаки у них были крепкие. Они всегда били в одно и то же место, точно рядом с нервом, из-за чего рука сначала немела, а потом начинала болеть, когда спадало онемение. Мы давно не встречались, но каждый раз, когда я напрягал руку, она начинала ныть, и тогда я невольно вспоминал их.

– Я врезался в перила сегодня.

– В перила… – повторил Йон.

– Да. Ты часто сюда приходишь?

– Да, когда хочу побыть один, – сказал он. – У каждого должно быть такое место, куда можно пойти, когда домой идти нельзя.

– Мне уйти?

– Я не к тому сказал.

Я докурил сигарету до фильтра и бросил ее за перила, проводив взглядом, пока она не исчезла.

– Как твое полное имя?

– Йон Гримберг.

Рядом с Гримбергом лежала большая спортивная сумка из разряда тех, что обычно таскали футболисты из Рённинге. Он открыл ее и уложил туда ружье, достал сверток из ткани и начал разворачивать его: это оказалась бутылка водки, завернутая в кофту. Он открутил крышку и, сделав глоток, даже не поморщился. Я подумал о том, как высоко от земли мы находились. Под нами Салем медленно поглощал туман.

– Все обычно называют меня Грим, – сказал он. – То есть, – поправил он себя, – те, кто меня знает. – Он посмотрел на бутылку в своей руке. – А таких немного.

– Тогда нас двое таких.

– Не гони, – он покосился на бутылку и, казалось, прикинул, предлагать ли мне выпить. – Я видел тебя в школе. Ты никогда не бываешь один.

– Ты можешь быть один, даже если тебя окружают люди.

Йон, казалось, взвесил долю правды в сказанном, пожал плечами, больше в ответ себе, чем мне, и сделал еще глоток. Затем протянул мне бутылку. Я взял ее и отпил немного. Горло начало жечь, и я закашлялся, что рассмешило Йона.

– Слабак.

– Слишком крепко.

– Ко всему привыкаешь.

Он забрал у меня бутылку, снова сделал глоток и окинул взглядом Салем. Туман, медленно переползая, пожирал все вокруг.

– У тебя есть братья или сестры? – спросил я вдруг.

– Младшая сестра. А у тебя?

– Старший брат.

На высоте площадки, на расстоянии вытянутой руки от перил, мимо, каркнув, пронеслась черная птица, за ней проследовали другие, образовав перед нами темную долгую размытую полосу. Я искоса глянул на свободную руку Йона, в которой не было бутылки, но он не потянулся за ружьем.

– Это он тебе повредил руку? – спросил он, когда птицы пролетели. – Твой брат?

Вопрос поставил меня в тупик.

– Нет.

Йон пил, запрокинув голову назад.

– Сколько лет твоей сестре? – спросил я.

– Пятнадцать. Она осенью пойдет в Рённинге.

Не открывая глаз, он повернулся ко мне лицом и втянул носом воздух несколько раз.

– Ты ведь в Триаде живешь, верно?

Я кивнул. Так назывались три огромных одинаковых бетонных здания, окруженные шоссе Сэбюторгсвэген и Сёдербювэген. Эти две дороги, извиваясь, пересекались друг с другом, заключая эти три дома в неровный круг.

– В левом, если идти от Рённинге. Откуда ты знаешь?

– Я узнаю лестничный запах. Я живу в том, что посередине. Там точно так же пахнет.

– У тебя, видно, хорошее обоняние, и слух тоже.

– Да.

Потом мы шли вместе, смеясь и болтая, назад через туманный Салем, и тут же у меня возникло чувство, будто некая нить материализовалась между нами, будто мы хранили тайну друг друга. Год проходит быстро между высотками, и все же тому времени, что следовало после, предстояло показаться весьма долгим.

Помню, на окраине Салема располагались красивые частные дома с ухоженными лужайками, и, проходя мимо них летом, можно было учуять запах жаренного на гриле мяса. Чем ближе к станции Рённинге, тем чаще те небольшие домики сменяли тяжелые бетонные здания. Асфальт, граффити… Вблизи станции кучками толпилась молодежь и люди постарше, начинающие подростки – преступники и хулиганы, фанаты техно, рейва и хип-хопа, и я часто вспоминаю песню со словами « Голова как дыра, как твоя душа черна, голова как дыра» . Мы сидели на скамейках и тротуарах, пили алкоголь и опрокидывали автоматы с лимонадом и конфетами, и раскрашивали их спреями. Некоторых ловили за вымогательство, нападения и вандализм, но мы никогда не попадались: убегали в леса, которые знали намного лучше тех, кто гнался за нами. В глазах взрослых мы были подрастающими гангстерами. В Салеме было уже давно неспокойно, но в последнее время – особенно. Полиция больше не в силах была держать все под контролем. Даже церковь в Салеме была разгромлена, и у входа в нее была устроена вечеринка. Я узнал об этом в школе. Сам я в этом не участвовал, но знал, кто это сделал, так как мы учились в параллельных классах и занятия шведского у нас проходили вместе. Несколько недель спустя, после очередного погрома, внутри церкви был повешен огромный, как киноэкран, шведский флаг с большой черной свастикой на нем. Никто не понял смысла содеянного – возможно, потому что его и не было.

Салем… В школе мы узнали, что когда-то этот район назывался Слэм, что было соединением двух слов, означающих «терновник» и «дом». Потом, в семнадцатом веке, его переименовали в Салем, и никто точно не знал почему, но местные историки и дамочки, работающие в коммунальных сетях, предпочитали думать, что название было связано с библейским Салемом, от Иерусалима. Это придавало Салему ауру мира, спокойствия, поскольку само слово на иврите означает «мир». Место, куда наши предки, задолго до того, как оно изменилось в худшую сторону, приехали, чтобы зажить счастливой жизнью.

В пригороде друзья наблюдали друг за другом из окон, когда на улицу выходить не разрешалось. Когда же мы выходили, то старались держаться подальше от тех, кто мог нас покалечить, и тянулись к таким же, как мы: отирались у своих подъездов, когда идти было некуда, а домой идти не хотелось, – а вдалеке в ночи слышались крики, вопли, смех и срабатывала сигнализация.