Онлайн чтение книги Ключи к полуночи The Key to Midnight
Глава 7

В полдень Алекс встретился с Джоанной, чтобы пообедать в «Мицутани». Когда он снова увидел ее, то понял, что ее портрет, который он держал у себя в памяти, был настолько близок к оригиналу, насколько фотография Ниагарского водопада передает истинную красоту необузданно падающего потока. Она была много золотистее, живее, стройнее, ее глаза были синее, чем он помнил, хотя с тех пор, когда он видел ее в последний раз, прошла только одна ночь. На Джоанне был надет то скромно скрывающий ее формы, то провоцирующе облегающий терракотовый брючный костюм, дополненный ярким красным шарфиком и красным керамическим браслетом на левом запястье. Алекс взял ее руку и поцеловал, не потому, что он был приверженцем европейских манер, но потому, что это давало ему удобный предлог прикоснуться к ее коже.

«Мицутани» представлял собой ресторан, разделенный перегородками из рисовой бумаги на много отдельных кабинетов, в каждом из которых стол сервировался строго в японском стиле. Потолок был невысокий: голова Алекса не доставала до него менее восемнадцати дюймов; пол был из отполированной до блеска сосны и такой светлый, что казался прозрачным и глубоким, как море. В вестибюле Алекс и Джоанна сменили свою уличную обувь на мягкие тапочки, и миловидная официантка провела их в кабинет, где они сели на пол, рядом друг с другом, на тонкие, но удобные подушечки, разложенные перед низким столиком. Перед ними находилось окно площадью в шесть футов, за которым был виден сад, обнесенный стеной. В конце года в саду уже не было цветов, чтобы порадовать взор, но можно было полюбоваться ухоженными вечнозелеными деревьями нескольких видов и зеленым ковром мха, который еще не успел по-зимнему побуреть. В центре сада находилась каменная пирамида, из которой на высоту семи футов бил фонтан; сотнями маленьких ручейков вода сбегала в мелкий, покрытый рябью пруд. Алекс никогда не видел ресторана более совершенно подходящего для влюбленных, чем этот; это было местечко, в котором вполне можно было заложить первые камни в здание нового романа.

Алекс попытался поудобнее устроиться на подушке, ища положение, которое позволило бы разместить его длинные ноги под низким столиком, и дважды ненамеренно коснулся коленями ее ног. Смутившись от своей неловкости, он улыбнулся и сказал:

– Япония очаровательна, но я здесь не в своей тарелке. Когда я улетал из Чикаго, мой рост был шесть футов и два дюйма, но, клянусь, кажется, в самолете я подрос еще на два фута. Здесь все такое хрупкое. Я чувствую себя как неуклюжий, грубый, волосатый варвар.

– Напротив, – сказала Джоанна, – для ваших габаритов вы довольно грациозны, даже по японским меркам.

– Спасибо, но я знаю, что это не так.

– Вы хотите назвать меня лгуньей?

– Как?

– Лгуньей. – Она притворилась, что обиделась.

– Конечно, нет.

– Тогда что вы скажете обо мне?

– Это была только дань вежливости.

– Вы хотите сказать, что человек может лгать, чтобы быть вежливым?

– Я хочу сказать, что я медведь, гиппопотам, и я знаю это.

– Я бы не сказала, что вы грациозны, если бы так не думала. Я всегда говорю то, что думаю.

– Все так делают.

– Да? И вы тоже?

– Всегда.

– Вы как нельзя лучше подходите мне.

– Я запомню это.

– Я этого и хочу, – сказала Джоанна.

Ее голос дрогнул, ясные голубые глаза встретились с его глазами.

– Мне нравятся люди, которые говорят то, что думают, даже если они говорят мне вещи, которые я не хотела бы слышать. Поступая так с другими, я надеюсь, что и они ответят мне тем же, и к черту все эти политесы между друзьями. Если вы не уйдете, то увидите, что я говорю правду.

– Это приглашение? – спросил Алекс.

– К чему?

– Это приглашение остаться?

– А вам оно нужно?

– Думаю, что нет. – Теперь в ее лице он видел даже больше характера, чем вначале. В первый раз он почувствовал немалую силу и самоуверенность, скрывавшиеся под ее нежной, женственной оболочкой. – Если вам надоест мое общество, вы заявите мне это со всей откровенностью, я правильно понял?

– Да. Знаете, что дает то, что ты честен с людьми? Прежде всего, это экономит всем так много времени и боли. А сейчас я назову вас самым неуклюжим медведем, если вы наконец не усядетесь. Давайте же обедать!

Алекс удивленно прищурился, Джоанна скорчила гримаску, показав ему зубы, он улыбнулся, и они оба рассмеялись.

Они ели мицутаки – белое мясо цыпленка, тушенное в глиняном горшочке и приправленное ароматными травами. Когда с цыпленком было покончено, они выпили отличный бульон. Все это сопровождалось несколькими чашечками горячего саке, который восхитителен в горячем виде и невкусен в холодном.

В течение всего обеда они оживленно беседовали. Алекс находил разговор с Джоанной приятным и ненатянутым, и действительно, им было настолько легко общаться друг с другом, что со стороны это выглядело, как будто долгие годы они были лучшими друзьями. Они говорили о музыке, японских обычаях и искусстве, о фильмах и книгах, рассказывали случаи из жизни. Алексу очень хотелось упомянуть имя Лизы Шелгрин. Как отреагирует Джоанна? Временами у него появлялась способность определять, виновен или нет подозреваемый по его реакции, по мимолетному выражению лица в момент, когда ему предъявляли обвинение, по оттенкам голоса и по еще более слабым изменениям, происходящим в глубине глаз. Однако у Алекса не было желания затрагивать тему исчезновения этой Шелгрин, пока он не услышит собственную историю Джоанны: где она родилась и выросла, где она училась петь, почему она приехала в Японию и как она дошла до «Прогулки в лунном свете» в Киото? Биография Джоанны Ранд могла бы своим содержанием и правдоподобием убедить его, что она действительно была той, за кого себя выдавала, и что ее сходство с пропавшей женщиной по имени Лиза Шелгрин – только случайность. Тогда ему вообще не пришлось бы поднимать материалы этого дела. Таким образом, было важно, чтобы она большую часть обеда, ничего не подозревая, рассказывала о себе. Трудность была в том, что она не хотела это делать: не из зловредности, но из скромности. Обычно Алекс неохотно рассказывал о себе даже близким друзьям, но, как ни странно, в ее компании эта сдержанность исчезла. В какой-то момент он почувствовал себя так, как будто разговаривал с собой. К концу обеда, пытаясь разговорить Джоанну о ее прошлом, он сам рассказал ей почти все о себе.

– А вы действительно частный детектив? – спросила она.

– Да.

– В это трудно поверить.

– Почему? А как я выгляжу – как хирург, делающий операции на мозге?

– Я хотела сказать, где ваше форменное пальто?

– В химчистке. Они пытаются вывести эти ужасные пятна крови.

– А вы носите оружейную перевязь?

– Она уже натерла мне плечо.

– А вы вообще-то носите оружие?

– В моей левой ноздре спрятан небольшой пистолет.

– Понятно. А если серьезно?

– Японское правительство проверяет американских туристов на предмет огнестрельного багажа. Как бы то ни было, пока я здесь, я не намерен участвовать в дуэлях.

Алексу нравилось даже то, как она смеялась: искренне и музыкально, без тени девчоночьего хихиканья. Джоанна сказала:

– Я ожидала, что частный детектив… ну, слегка потрепанный…

– Покорнейше благодарю.

– …скрытный, всегда смотрящий через плечо сверлящим взглядом, вооруженный до зубов, чувствительный и в то же время хладнокровный, даже циничный, всех посылающий к черту.

– Сэм Спейд в исполнении Хэмфри Богарта.

– Точно.

– Моя работа во многом не соответствует этому представлению, – сказал Алекс. – Я сомневаюсь, что такое вообще может быть в жизни. Мы делаем в основном обычную работу, редко что-нибудь опасное. Расследовать убийства приходится гораздо реже, чем это внушают нам авторы детективов. По большей части мы занимаемся расследованиями, связанными с разводами, слежкой, собиранием материалов для адвокатов уголовных судов… Иногда мы занимаемся розыском пропавших лиц; часто работаем телохранителями у богатых и знаменитых или просто нервных людей. Большая доля работы компании приходится на установку и обслуживание систем сигнализации и снабжение магазинов и офисов одетыми в форму агентами безопасности. Боюсь, что у нас даже вполовину нет той романтики, что у Богарта.

– Ну… может быть, и так, – сказала Джоанна. – И все-таки это гораздо романтичнее, чем быть бухгалтером. – Она замолчала, чтобы насладиться нежным кусочком цыпленка. Она ела так изящно, как это делают японцы, но со здоровым, неотталкивающим и очень возбуждающим аппетитом. Алекс исподтишка наблюдал, как она расправляется с цыпленком и маленькими глоточками пьет свое саке. Перекатывание ее жевательных мышц, движение шейных мышц при проглатывании, утонченная линия ее губ, когда она потягивала горячий напиток, рождали в нем откровенное желание.

Джоанна поставила чашку с саке и спросила:

– А как вы пришли к столь необычной профессии?

– В детстве я решил, что когда вырасту, то не буду жить на грани бедности, как мои родители. Я думал, что любой самый последний юрист на земле так же богат, как индийский раджа. Так с помощью небольшой стипендии и упорной работы по ночам мне удалось окончить колледж и юридическую школу.

– Summa cum laude? – спросила она.

Вздрогнув, Алекс спросил:

– А вы откуда знаете?

Она улыбнулась.

– Догадалась.

– Вам надо быть частным детективом.

– Самантой Спейд. А что произошло после окончания учебы?

– Год я проработал в крупной чикагской фирме, специализировавшейся в корпоративном праве. Но, оказалось, такой образ жизни не очень-то мне подходит.

– Вы променяли перспективную карьеру адвоката на то, чтобы быть частным сыщиком? – спросила недоверчиво Джоанна.

– Она не была особо перспективной. Но одну вещь я выяснил точно: не все юристы богаты. Среднее жалованье фактически составляет двадцать пять тысяч долларов в год и еще меньше, особенно у начинающего. Когда я был молодым, для меня это были большие деньги, но я быстро понял, что правительство будет отхватывать большой кусок в виде налогов. То, что мне удалось скопить, не оставляло надежды и на колесо от «Роллс-Ройса».

– А вы хотели жить, как те, что ездят на «Роллс-Ройсах»?

– А почему бы и нет? Противоположное я испытал еще ребенком. Зная, что бедность не облагораживает, я хотел все, что мог, заработать своими руками. Через пару месяцев составления деловых писем мне стало ясно, что действительно огромные деньги шли только боссам крупных фирм. К тому времени, когда я смог бы добраться, работая таким образом, до этой верхушки, я был бы слишком стар, чтобы насладиться заслуженным вознаграждением.

В двадцать пять лет Алекс Хантер решил, что работа частного детектива будет перспективной в следующие несколько десятилетий. Он оставил адвокатскую контору и устроился работать одним из пятидесяти сотрудников в агентстве Боннера, где намеревался изучить этот бизнес изнутри. Его зарплата была даже меньше, чем когда он был начинающим адвокатом, но он также получал и относительно существенную премию за каждое удачно проведенное расследование. Будучи честолюбивым, интеллигентным и умным, он справлялся с работой лучше, чем любой из его коллег. Алекс по-умному помещал свои капиталы и к тридцати годам смог взять в банке кредит, чтобы купить у Мартина Боннера его агентство. Под руководством Хантера компания разрослась, укрепилась ее репутация и рентабельность. Ее экспансия распространялась на все сферы этого рода бизнеса, включая платежи, вклады и обслуживание систем сигнализации. В своей отрасли это была одна из крупнейших в мире корпораций, в которой работало более двух тысяч человек и которая имела отделения в восьми крупных городах.

– Вы действительно миллионер? – спросила Джоанна.

– По крайней мере, на бумаге.

– Я думала, что миллионеры путешествуют в сопровождении свиты.

– Только опасающиеся путешествуют со свитой.

– Полагаю, у вас есть свой «Роллс-Ройс»?

– Даже два.

– Мне никогда не приходилось обедать с миллионером.

– А что, от этого у пищи вкус другой? – спросил Алекс, посмеиваясь.

– Мне неловко.

– Ради всего святого, почему?

– Все те деньги, – сказала она, – они… ну, я не знаю, почему точно, но мне неловко.

– Джоанна, никто не относится к доллару с большим уважением, чем я. Но я также понимаю, что деньги ни подлые, ни благородные, это нейтральная субстанция и неизбежная часть любой цивилизации так же, как день и ночь есть естественное следствие вращения Земли. Из нас двоих преклоняться надо перед вами. Вы одаренная и явно трудолюбивая певица. Кроме того, вы истинно чудесный ресторатор, а это не только бизнес, но и не в меньшей мере искусство. Я должен чувствовать себя неловко в присутствии столь многих талантов.

Некоторое время Джоанна молча смотрела на него. Алекс мог бы сказать, что она его осуждает. Затем она отложила свои палочки для еды и промокнула рот салфеткой.

– Господи, вы понимаете, чего вы здесь наговорили?

– Разумеется, понимаю, – сказал Алекс. – Разве я осмелился бы быть неискренним? Разве вы забыли вашу речь о том, чтобы быть до конца честными друг с другом?

Джоанна качнула головой, как будто была удивлена, и ее золотистые волосы нежно заискрились.

– Теперь я более чем когда-либо благоговею перед вами. Большинство мужчин, кто начинал с ничего и сколотил большое состояние, к сорока годам становятся невыносимыми себялюбцами.

Алекс не согласился:

– Это не совсем так. Что касается меня, здесь нет ничего особенного. Я знаю многих богатых людей, и большинство из них так же скромны, как какой-нибудь конторский клерк или парень, работающий за триста долларов в неделю на детройтском конвейере. Мы смеемся и плачем, и кровь у нас того же цвета, что и у всех. А раз уж мы затронули скромность, сейчас вы ее увидите. Мы слишком много говорили обо мне. А какова история Джоанны Ранд? Как вы оказались в Японии? В «Прогулке в лунном свете»? Я хочу услышать все о вас.

– Это не так уж интересно, чтобы стоило послушать, – сказала Джоанна.

– Ерунда, не верю.

– Нет, я серьезно. Моя жизнь кажется очень скучной по сравнению с вашей.

Он поморщился.

– Скромность – очаровательная черта характера. Но чрезмерная скромность не украшает. Я рассказал вам о себе. Теперь ваша очередь. Честно так честно. Я обещаю вам быть очень внимательным слушателем.

– Давайте сначала попробуем десерт, – произнесла Джоанна.

Алекс не мог решить, скрывала ли она свое прошлое или действительно робела перед ним.

– Ладно, – сказал он, еще не подготовленный, чтобы предъявить обвинение. – Что вы будете?

– Что-нибудь легкое.

Их официантка, приятная круглолицая женщина, предложила им фрукты, и они согласились, оставляя выбор за ней. Им подали апельсины с молотым миндалем и мякотью кокоса.

Съев две апельсиновые дольки, Алекс спросил:

– Где в Штатах вы родились?

– Я родилась в Нью-Йорке, – ответила Джоанна.

– Одно из моих любимых мест, несмотря на грязь и преступность. Вам нравится Нью-Йорк?

– Я почти не помню его. Мой отец работал в одном из этих гидроголовых американских конгломератов. Когда мне было десять лет, он получил пост управляющего в одном из британских подразделений той компании. Я выросла в Лондоне и там поступила в университет.

– Что вы изучали?

– Сначала музыку, затем восточные языки. Я начала интересоваться Востоком: в то время я была страстно влюблена в одного японского студента, учившегося у нас по обмену. Мы с ним год снимали квартиру. Наша страсть расцвела и увяла, но мой интерес к Востоку остался.

– А когда вы приехали в Японию? – как бы случайно спросил Алекс, пытаясь не выглядеть как частный детектив, собирающий информацию по интересующему его делу.

– Почти десять лет назад, – ответила Джоанна.

«Совпадает с исчезновением Лизы Шелгрин», – подумал он, но ничего не сказал.

Джоанна с явным удовольствием взяла палочками для еды еще дольку апельсина. Маленький кусочек мякоти кокосового ореха прилип к уголку ее рта. Она слизнула его медленным движением языка. Наблюдая за ней, Алекс подумал, что она напоминает рыжевато-коричневую кошку, с вылизанной шерстью, полную энергии движения. Если бы она это услышала, то повернула бы голову с кошачьей грацией и посмотрела бы на него, как это делают кошки: сонливый взгляд сочетается с крайней настороженностью, любопытство смешивается с холодным безразличием, а гордая независимость еще больше пробуждает привязанность.

Джоанна продолжала:

– Мои родители погибли в автокатастрофе во время короткого отпуска в Брайтоне. У меня не было родственников в Штатах, не было и особенного желания возвращаться туда. Британия же казалась ужасно тоскливой, полной тяжелых, мрачных воспоминаний. Когда выплатили страховку отца и наследственные дела были улажены, я взяла деньги и приехала в Японию.

– Искать того студента, который учился у вас по обмену?

– Нет, дело было не в нем. Кроме того, он все еще учился в Лондоне. Я приехала, так как думала, что мне здесь будет хорошо. Так и случилось. Я провела несколько месяцев в качестве туриста, затем приняла гражданство, хотя могла этого и не делать, и случайно нашла работу певицы японской и американской поп-музыки в одном из ночных ресторанов Иокогамы. У меня всегда был хороший голос, но мне никогда не приходилось выступать на сцене. Вначале я была ужасна: этакий неуклюжий любитель, но я училась.

– Спорю, что каждый второй американец проходит через то, что вы назвали…

– «Иокогама-мама», – сказала она. – Боже, было время! – Джоанна кисло улыбнулась. – Тогда все думали, что они чертовски умны. «Иокогама-мама» никогда не была одной из моих любимых песен – особенно после того, как я услышала тот бородатый анекдот в двух– или трехтысячный раз.

– А как вы попали в Киото?

– После Иокогамы я немного работала в Токио, то же самое, но лучше. В большом ресторане, который назывался «Онгаку, Онгаку».

– «Музыка, музыка», – перевел Алекс. – Я знаю это место: был там всего пять дней назад.

– В этом ресторане был хороший оркестр. Музыканты много работали – они играли все, что звучало как поп-музыка; также и я пела все подряд. Хотели поймать удачу. Лучше риск, чем прозябание, – это мой девиз. Некоторые из тех музыкантов были немного знакомы с джазом, и я учила их всему, что знала сама. Сначала администрация отнеслась к этому новшеству скептически, но посетителям нравилось. Японская аудитория обычно более сдержанна, чем западная, но в «Онгаку» люди рвали на себе волосы от восторга, когда слушали нас.

Алекс отметил, что тот первый триумф был для Джоанны счастливым воспоминанием: слабо улыбаясь, она отрешенно смотрела в сад, забыв, где она находится, глаза ее блестели, как будто сквозь время она ясно видела лица и события своего прошлого.

– Во время наших выступлений, – продолжала Джоанна, – обезумевшие слушатели дико и возбужденно скакали: свинг был для них новой музыкой… а может, и не новой, может, в нем было что-то такое, что они заново открывали для себя. Как бы то ни было, со мной заключили самый продолжительный контракт за всю историю ресторана. Более чем два года я была их главной приманкой. Если бы я захотела остаться, то все еще работала бы там, но в конце концов я поняла, что мне было бы лучше уйти, если я хочу работать на себя в своем собственном ресторане.

– «Онгаку, Онгаку» совсем не такой, как вы его описали, – сказал Алекс. – Ничего подобного даже близко. С вашим уходом он потерял очень многое. Сегодня там уже не скачут и даже не подергиваются. Не что иное, как шумно-пластмассовая ловушка для туристских кошельков. Американцы, кто не особо разбирается в свинге, идут туда, чтобы потешить свое национальное расистское самолюбие и посмотреть, что это за новшество: группа желтолицых играет музыку белых людей. А японцы, я думаю, идут потому, что они помнят, какой «Онгаку» бывал раньше. Джаз-банд там теперь посредственный, а вокалисту надо вообще запретить петь где бы то ни было, даже в собственной ванне.

Джоанна засмеялась и тряхнула головой, чтобы убрать с лица длинную прядь выбившихся волос. «Этот жест, – подумал Алекс, – превращал ее в школьницу, свежую, нежную, невинную, и ей нельзя было бы дать ни на один день больше, чем семнадцать». Однако, увидев как бы новую грань ее красоты, он понял, что ему было не до любования ею: в это краткое мгновение она стала похожа даже больше, чем всегда, на Лизу Шелгрин. Она была точной копией этой пропавшей женщины.

Алекс прочистил горло и спросил:

– А когда вы приехали в Киото?

– Я приехала в июле, во время отпуска, более шести лет назад. Как раз был ежегодный Гайон Матсури.

– Матсури… фестиваль.

– Да. Это чрезвычайно хорошо организованный праздник города. Во время его проходят торжества, выставки, театрализованные представления. Веселья и дружелюбия более чем достаточно. Старые дома, особенно в Миромахи, открыты для публики. Там выставляются фамильные драгоценности и реликвии. Еще в городе проходит парад самых больших, какие только можно представить, лодок, все они пышно украшены, на некоторых из них на флейтах, гонгах и барабанах играют музыканты. Это впечатляет. Я осталась еще на неделю и влюбилась в Киото, даже когда круговерть фестиваля закончилась. Работая в Токио, я училась менеджменту, поэтому и решила львиную долю моих сбережений пустить на покупку здания. Так появился «Лунный свет». Я наняла самых лучших людей, кого смогла найти, и, с тех пор как мы открылись, нам всегда сопутствует успех. Конечно, я ни в коем случае не миллионер. Вот вам, раз уж вы настояли, и история Джоанны Ранд – девушки-предпринимателя. Я вас предупреждала, что она будет скучна по сравнению с вашей. За весь рассказ ни одного таинственного убийства или «Роллс-Ройса».

– Однако я еще не зеваю, – сказал Алекс.

– Только потому, что вы слишком вежливы.

– Только потому, что я слишком очарован.

– Помните наш договор о честности?

– Я совершенно откровенен с вами. Я действительно очарован.

– Значит, вы не столь умны, как я предполагала, – сказала Джоанна.

– Хотелось бы услышать еще что-нибудь.

– Больше нечего.

– Ерунда. Жизнь нельзя пересказать за пять минут, а особенно вашу.

– О, да, – сказала она, – особенно мою. Всеми силами я пытаюсь сделать «Лунный свет» похожим на ресторан Рика – «Кафе Америкэн» – в Касабланке. Извините, но опасных и романтических приключений, как у Богарта в кино, со мной не случается и никогда не случится. Я своего рода громоотвод для обыденных событий в жизни. Самый критический момент, который я могу вспомнить, это когда посудомойка сломалась и два дня все пришлось делать вручную. Это не тот материал, из которого может получиться блестящий рассказ за обеденным столом, и поэтому я не собираюсь больше говорить о себе. Возможно, вам это и не скучно, а меня так чертовски утомляет.

Алекс не был уверен, что все, что рассказала Джоанна Ранд, было правдой. Но ее история на него произвела благоприятное впечатление, как и то, в каком виде все это было подано. И хотя Джоанна не была очень-то расположена много рассказывать о себе, когда она начала, в ее голосе не было ни колебания, ни малейшего намека на дискомфорт, испытываемый человеком, говорящим неправду. Та часть ее истории, когда она была певицей в ночном ресторане в Иокогаме и Токио, была, несомненно, правдой. Если бы ей и надо было что-то придумать, чтобы покрыть последние десять лет, то она не стала бы брать факты, которые так легко проверить и опровергнуть, особенно человеку, который собаку съел на этом и имеет лицензию частного детектива, подкрепленную многомиллионным состоянием. Что касается Британии и погибших во время отпуска в Брайтоне ее родителей… ну, он не был уверен, что из этого следует. В качестве приема, обрубающего все вопросы о ее жизни до Японии, это было эффектно, но уж слишком удачно. Кроме того, она рассказала пару незначительных фактов, встречающихся и в биографии Лизы Шелгрин. Все это показалось Алексу слишком большим случайным стечением обстоятельств.

Джоанна развернулась на подушечке и оказалась прямо лицом к лицу с ним. Ее колени прижались к его ногам, посылая сквозь него приятное ощущение близости.

– У вас есть какие-нибудь планы на остаток этого дня? – спросила она.

– Я оставил работу немногим более недели назад и уже бессовестно разленился. На остаток сегодняшнего дня я запланировал одну-единственную вещь – переварить обед.

– Если вы хотите посмотреть местные достопримечательности, я могла бы быть вашим гидом еще несколько часов.

Ее колени все еще были прижаты к его ногам, и ощущение близости не проходило. Алекс почувствовал ее на первобытном, сексуальном уровне, как ни одну женщину за долгие годы.

Слегка прочистив горло, он произнес:

– Очень мило с вашей стороны предложить провести со мной время. Но я знаю, когда у тебя есть свой бизнес, всегда найдутся тысячи срочных дел. Я не хочу вам мешать в…

Джоанна прервала его взмахом руки:

– Марико все приготовит к открытию. Мне необязательно находиться там до половины шестого, может быть, шести часов.

– Марико? – спросил Алекс.

– Марико Инамури. Она мой лучший друг и заместитель в «Лунном свете». Она вам понравится. Марико – моя самая большая удача с тех пор, как я приехала в Японию. Она заслуживает доверия и проворна: работает, как дьявол.

Алекс несколько раз повторил про себя имя, пока не убедился, что запомнил его. Он намеревался долго и обстоятельно побеседовать с заместителем Джоанны по «Лунному свету». Марико, несомненно, знала о прошлом Джоанны больше, чем та пожелала открыть ему. Но он для этой Инамури чужой, и неизвестно, пожелает ли она удовлетворить его любопытство более, чем Джоанна. С другой стороны, если он будет достаточно обаятелен и любезен и сумеет затронуть тему как бы вскользь и невзначай (Алекс называл это «ненавязчивым допросом»), Марико могла бы предоставить ему новую ценную информацию о прошлом Джоанны Ранд.

Джоанна коснулась его руки, возвращаясь из раздумий:

– Что вы скажете?

– О чем? – спросил он.

– Быть мне гидом или нет?

С шутливой галантностью, но в какой-то мере и серьезно, Алекс произнес:

– Дорогая леди, я пойду за вами куда угодно.

Она усмехнулась:

– Даже в объятия смерти?

– Дорогая леди, не только в объятия смерти, но и дальше, если вы пожелаете.

Ее звучный смех наполнил маленькую комнату.

– Боюсь, ничего такого, от чего бы дрожь по коже, в Киото нет. Но вы так отлично спародировали Дугласа Фэрбанкса…

На что с любезным поклоном Алекс ответил:

– Благодарю, Джоанна-сан.

Она вернула ему поклон.

Алекс предполагал во время обеда составить свое мнение о Джоанне, но обед закончился, а он так и не пришел ни к какому заключению.

Ее необычные синие глаза, казалось, стали еще синее. Он заглянул в них, ища ответа.

Джоанна Ранд или Лиза Шелгрин?

Он не мог решить, которая из них.