Онлайн чтение книги Убийца во мне The Killer Inside Me
11

Я остановился напротив открытой двери в кабинет Говарда Хендрикса. Он поднял голову и помахал мне.

— Здравствуйте, Лу. Входите и присаживайтесь.

Я вошел, кивнул его секретарше и придвинул стул к письменному столу.

— Только что разговаривал с женой Боба, — сказал я. — Он неважно себя чувствует.

— Я слышал. — Он зажег спичку, чтобы я мог прикурить. — Но это не имеет особого значения. Я хочу сказать, что по делу Конвоя расследовать больше нечего. Нам остается сидеть и ждать и быть доступными в тот момент, когда Конвей начнет давить своим авторитетом. Думаю, он нескоро смирится с ситуацией.

— Плохо, что девчонка умерла, — сказал я.

— О, не знаю, Лу, — пожал он плечами. — Сомневаюсь, что она могла бы рассказать нам то, что нам не известно. Честно признаться — строго между нами, — я испытываю огромное облегчение. Конвей не успокоился бы, пока не отправил бы ее на электрический стул, свалив всю вину на нее. Мне бы не хотелось участвовать в этом.

— Да, — согласился я. — Это было бы неприятно.

— А если бы она выжила, я бы не отвертелся. Я хочу сказать, что возбудил бы против нее дело на всю катушку.

Он держался значительно дружелюбнее, чем в нашу последнюю встречу. Он давал понять, что мы с ним большие друзья и он не скрывает от меня свои самые сокровенные мысли.

— Интересно, Говард…

— Да, Лу?

— Нет, думаю, мне не стоит говорить об этом, — сказал я. — Возможно, вы относитесь к этому не так, как я.

— О, уверен, что так же. Я всегда чувствовал, что у нас с вами много общего. Так о чем вы хотели сказать?

Он на мгновение отвел взгляд, его губы слегка дрогнули. Я понял, что секретарша подмигнула ему.

— Ну, дело вот в чем, — сказал я. — Я всегда считал, что мы тут все одна большая счастливая семья. Мы, кто работает на благо округа…

— Гм… Одна большая счастливая семья, а? — Его взгляд опять метнулся в сторону. — Продолжайте, Лу.

— Мы очень похожи друг на друга…

— Д-да.

— Мы сидим в одной лодке, мы вместе беремся за дело и сообща доводим его до конца.

У него внезапно запершило в горле, и он поспешно вытащил носовой платок из кармана. Потом он повернулся вместе с креслом спиной ко мне и долго кашлял и плевался. Я услышал, как секретарша встала и куда-то вышла. Стук ее каблучков ускорялся. Через секунду она уже бежала в направлении дамского туалета.

Я надеялся, что она описается.

Я надеялся, что тот осколок шрапнели, что застрял в Хендриксе, проколол ему легкое. Этот осколок стоил налогоплательщикам целого состояния. Его избрали прокурором только из-за нескончаемых разговоров об осколке. Не об улучшении обстановки в округе или установлении справедливости. А именно об осколке шрапнели.

Наконец Хендрикс выпрямился и повернулся ко мне. Я сказал, что ему следует заняться этой простудой.

— В таких случаях, — сказал я, — я беру отвар луковицы и выдавливаю в него большой лимон. Или средний и маленький…

— Лу! — резко оборвал он меня.

— Да? — вскинулся я.

— Я ценю вашу заботу — вашу заинтересованность, — однако давайте вернемся к теме. Так что вы хотели сказать мне?

— О, ничего особенного.

— Пожалуйста, Лу!

— Ну, я кое-что не понимаю, — проговорил я. И рассказал ему. О том, что не понимал Ротман. Я выразил это своими словами и в своей манере, медленно и неуклюже. Теперь у него есть над чем поломать голову. Кроме следа от спущенного колеса. И прелесть ситуации заключается в том, что он ничего не сможет сделать и ему останется только ломать голову.

— Господи, — произнес он. — Это же на поверхности, верно? Прямо на поверхности, если правильно взглянуть. Это один из тех очевидных и простых фактов, которые трудно заметить с первого взгляда. Как ни крути, он должен был убить ее, когда сам уже был мертв. А он этого сделать не мог!

— Или наоборот, — сказал я.

Хендрикс вытер лоб. Он был возбужден, но выглядел больным. Заманивать бедного простака Лу в ловушку с помощью спущенного колеса — это одно. То было в его духе. Теперь ему снова придется забрасывать петлю.

— Лу, вы понимаете, что это значит?

— Не обязательно, — сказал я и выдал ему ту же теорию насчет всяких случайностей, которую наболтал Ротману, только в других выражениях. — Так, наверное, все и было. Одна из тех удивительных и необъяснимых случайностей.

— Да, — сказал он. — Конечно. Вероятно, именно так. Вы… э-э… вы с кем-нибудь говорили на эту тему?

Я замотал головой.

— Просто эта мысль пришла мне в голову Естественно, если Конвей взбесится, когда вернется, я…

— Сомневаюсь, что это надо, Лу. Я действительно считаю, что это будет неразумно.

— Вы имеете в виду, что я должен сначала рассказать об этом Бобу? Да я так и собирался. Я не собираюсь прыгать через его голову.

— Нет, Лу, — возразил он, — я не это имел в виду. Боб в плохом состоянии. Конвей устроил ему страшную взбучку. Не уверен, что нам следует тревожить его чем-то еще. Причем тем, что, как вы отметили, не имеет перспективы и бесполезно для следствия.

— Ну, — сказал я, — если это не имеет значения, не понимаю, почему бы не…

— Давайте оставим это между нами, Лу. Хотя бы на некоторое время. Будем сидеть тихо и смотреть, как развиваются события. А что еще мы можем сделать? Какие факты у нас есть, чтобы продолжать расследование?

— Особо никаких, — ответил я. — Думаю, вообще никаких.

— Точно! Я бы не смог выразиться лучше.

— Вот что мы можем сделать, — сказал я, — установить личности всех мужчин, которые посещали ее, хотя это будет трудно. Вероятно, их не более тридцати или сорока, ведь она была не из дешевых. Боб и мы, наша компания, могли бы собрать их в одном месте, и вы бы…

Жаль, что вы не видели, как он вспотел. Нам, департаменту шерифа, ничего не будет за то, что в одну комнатушку сгонят тридцать или сорок состоятельных граждан, — дознание-то будет вести он. И он будет предъявлять обвинения. К тому времени, когда он закончит, с ним будет покончено . Его не изберут на должность старшего дворника даже в том случае, если тот самый осколок шрапнели выйдет наружу в его глазу.

Однако я сам не хотел заниматься этим и не хотел, чтобы занимался он. Дело закрыто, признано, что Элмер Конвей был пьян, и хорошо бы оставить все как есть. Поэтому, учитывая еще и то, что время близилось к ужину, я позволил ему убедить себя. Я сказал, что не очень разбираюсь в этих вещах и что я безмерно благодарен ему за то, что он все мне разъяснил. На этом мы закончили.

Почти.

Перед уходом я дал ему рецепт средства от кашля.

Я шел к машине, насвистывая и думая о том, каким прекрасным был день и как приятно было бы об этом поговорить.

Через десять минут я был на Деррик-Род и разворачивался обратно в сторону города.

Не знаю зачем. Ну не знаю, и все. Она была единственным человеком, с кем я мог бы поговорить и кто понял бы, о чем я говорю. Но я знал, что ее там нет. Я знал, что она больше не появится ни там, ни где-либо еще. Ее нет, и я знал это. Поэтому… не знаю зачем.

Я возвращался в город, к двухэтажному дому и хлеву с крысами. И тогда я сказал:

— Прости, детка. — Я сказал это вслух. — Ты никогда не узнаешь, как я сожалею. — Потом я сказал: — Ты же понимаешь, да? Еще несколько месяцев — и я не смог бы остановиться. Я потерял бы контроль и…

В лобовое стекло ударилась бабочка и улетела. Я опять засвистел.

День действительно был замечательным.

У меня закончились продукты, поэтому я остановился у магазина, купил кое-какой гастрономии, бакалеи и стейк на ужин. Я вернулся домой, устроил себе самый настоящий пир и съел все до последнего куска. Этот В-комплекс отлично делал свое дело.

И остальные препараты. Мне уже не терпелось увидеться с Эми. И затащить ее в кровать.

Я помыл и вытер посуду, влажной шваброй протер пол в кухне, растягивая эту работу на возможно большее время. Я выжал губку на швабре и повесил ее на заднем крыльце, вернулся в дом и посмотрел на часы. Стрелки, казалось, замерли на месте. Еще как минимум два часа до того, как она решится прийти.

Заняться мне было нечем, поэтому я налил себе огромную чашку кофе и устроился в отцовском кабинете. Я поставил ее на его стол, зажег сигару и пошел вдоль шкафов с книгами.

Отец всегда говорил, что ему очень трудно отделить факты от вымысла, не прочитав этот самый вымысел. Он всегда говорил, что в науке царит страшный хаос и из нее пытаются сделать религию. Он говорил это и еще то, что наука сама по себе может быть религией, что широкие взгляды могут сузиться. Поэтому на полках было много фантастики, а библейской литературы не меньше, чем у священника.

Кое-что из фантастики я читал. К остальному даже не прикасался. Я ходил в церковь и в воскресную школу, жил так, как и полагалось, однако на том все и закончилось. Потому что дети есть дети. Может, кому-то это кажется очевидным, но очень многие великие умы, как я заключаю, этого так и не поняли. Ребенок всегда слышит, как ты чертыхаешься, и потом тоже начинает чертыхаться. Он не поймет, если ты скажешь ему, что это плохо. Он верит в тебя, и, если ты делаешь что-то, значит, это хорошо.

Как я сказал, я ни разу не заглядывал в религиозные книги. Все остальное из отцовской библиотеки я перечитал. Полагаю, у меня в голове вертелась мысль о том, чтобы определить ценность этих книг с учетом того, что я собирался уехать отсюда.

Я взял с полки огромный указатель к Библии в кожаном переплете, сдул с него Пыль, отнес на стол и открыл — вернее, он сам открылся, когда я его положил. Я увидел фотографию пять на десять и взял ее в руки.

Я вертел ее и так и сяк. И улыбался, как человек, заинтересованный и озадаченный какой-то находкой.

На снимке было женское лицо, не особенно красивое, но из тех, которые по какой-то неясной причине запоминаются. Я не смог разобрать, где она находится и чем занимается. У меня возникло впечатление, будто она выглядывает в развилку дерева, кажется, клена. Ее голова находится между двух белых веток, которые отходят от белого ствола. Она обхватила руками ветки и… Я знал, что так не может быть. Потому что развилка была у самого основания ствола, и я сумел разглядеть обрубки ветвей, которые повисли под странным углом к стволу.

Я потер фотографию о рубашку и снова взглянул на нее. Я понял, что лицо мне знакомо. Память возвращала мне его из своих самых отдаленных глубин. Снимок был старым, весь в пятнах, похожих на крестики — видимо, воздействие времени, — и эти самые пятна покрывали то, через что смотрела женщина.

Я взял лупу и вгляделся в снимок. Я перевернул его вверх ногами, потому что именно так было правильно. Потом я отбросил лупу, швырнул на стол фотографию и уставился в никуда. В ничто и во все.

Она действительно выглядывала в развилку. Но это была ее собственная развилка.

Она стояла на коленях и смотрела между ног. А эти крестики на ее ногах были не результатом старения снимка. Это были шрамы. И женщина была Хелен, той самой, которая много лет назад работала экономкой у отца.

Отец…