Глава 11

Онлайн чтение книги Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе The Last of the Mohicans
Глава 11

Проклят будь мой род,

Когда ему прощу я.

Шекспир. «Венецианский купец»

Индеец выбрал местом стоянки один из крутых пирамидальных, похожих на искусственные насыпи холмов, которые так часто встречаются на американских равнинах. Вершина этой возвышенности представляла собой ровную площадку, а один из склонов отличался необыкновенной крутизной. Холм казался позицией, исключавшей всякую возможность неожиданного нападения, и, видимо, поэтому хитрый Магуа выбрал его местом стоянки. Хейворд равнодушно и безучастно осмотрел этот холм, не надеясь больше на появление помощи, потом всецело отдался заботам о своих спутницах, стараясь успокоить их, ободрить.

Нарраганзетов разнуздали и дали им возможность пощипать ветки деревьев и кустов, рассеянных по вершине холма. Дункан разложил остатки съестных припасов в тени высокого бука, горизонтальные ветви которого, точно большой балдахин, нависли над девушками.

Несмотря на то что путники двигались безостановочно, один из индейцев все же успел пустить стрелу в запутавшуюся в чаще молодую косулю, убил ее и, отрезав наиболее вкусные части животного, терпеливо нес их на своих плечах. Теперь он и его товарищи поедали сырое мясо, разрывая его руками; только Магуа не принимал участия в этом пире; он сидел, по-видимому, всецело погруженный в глубокие думы.

Такая воздержанность, странная в индейце, особенно когда он может без труда утолить свой голод, привлекла внимание Хейворда. Молодой человек предположил, что гурон в эту минуту придумывает вернейший способ избавиться от бдительности своих товарищей. Желая помочь гурону придумать ловкий план, подсказав ему какую-нибудь мысль, Дункан вышел из тени бука и как бы без цели направился к Лисице.

— Разве Магуа недостаточно долго шел лицом к солнцу и все еще боится канадцев? — спросил Хейворд, делая вид, что он вполне уверен в дружеском расположении индейца. — Разве начальник форта Уильям-Генри не с большим удовольствием увидит своих дочерей раньше, чем новая ночь затмит в его сердце печаль о них, и он станет менее щедр на вознаграждение?

— Неужели к утру бледнолицые любят детей меньше, чем с вечера? — хладнокровно спросил Магуа.

— Конечно, нет, — ответил Хейворд, желая поправить свою невольную ошибку. — Правда, иногда белые забывают могилы своих праотцев, но привязанность родителей к детям никогда не умирает.

— А мягко ли сердце седовласого отца? Думает ли он, печалится ли о детях, которых ему дали жены? Он жестоко обращается со своими воинами, и у него каменный взгляд.

— Он бывает суров с лентяями и нерадивыми солдатами, но для трезвых и храбрых Мунро — справедливый и человеколюбивый начальник. Я знавал многих ласковых и любящих отцов, но мне никогда не приходилось встречать человека с сердцем, более полным отеческой любви. Конечно, Магуа, тебе случалось видеть старика только во главе воинов, я же видел, как на его глазах выступали слезы, когда он говорил о своих дочерях…

Хейворд оборвал свою речь; он не знал, чем объяснить странное выражение, которое внезапно мелькнуло на лице индейца, внимательно слушавшего его слова. Сперва молодому человеку почудилось, будто в душе дикаря пробудилась мысль о подарках, обещанных ему, но мало-помалу выражение радости сменилось на лице индейца отпечатком свирепого, злобного торжества, порожденного, очевидно, не алчностью, а другой страстью.

— Послушай, — сказал гурон, и лицо его снова застыло в невозмутимом спокойствии, — пойди к темноволосой дочери седовласого и скажи ей, что Магуа хочет с ней говорить. Отец будет помнить, что обещает его дитя. Дункан подумал, что корыстолюбивый индеец хочет услышать новое подтверждение обещанных наград, и хотя медленно и неохотно, но все же двинулся к тому месту, где теперь отдыхали девушки. Подойдя к ним, Хейворд сообщил Коре о желании Магуа.

— Вам уже известно, чего хочет Магуа, — сказал Дункан, провожая ее к гурону, — поэтому не скупитесь, обещая порох и чепраки. Но помните, что спиртные напитки они ценят больше всего. Хорошо, если вы пообещаете дать ему также что-нибудь и от себя. Помните, Кора, что от вашего самообладания и изобретательности зависит ваша жизнь и жизнь Алисы.

— И ваша, Хейворд!

— Моя жизнь — дело неважное. Меня не ждет отец, не многие друзья пожалеют о моей печальной участи… Но довольно, мы подошли к индейцу… Магуа, вот та, с которой ты хотел говорить.

Индеец медленно поднялся и с минуту стоял молча и неподвижно, потом знаком показал Хейворду, чтобы он отошел, и холодно проговорил:

— Когда гурон беседует с женщинами, его племя закрывает слух свой. Дункан колебался, не желая повиноваться, но Кора со спокойной улыбкой сказала:

— Вы слышали, Хейворд, чего желает индеец. Подите к Алисе, ободрите ее и расскажите о наших планах.

Кора выждала, пока молодой человек отошел, потом обратилась к гурону и с большим достоинством произнесла:

— Что Хитрая Лисица желает сообщить дочери Мунро?

— Слушай, — ответил индеец, опустив руку на плечо девушки, точно силясь заставить ее с особенным вниманием отнестись к словам, которые он намеревался ей сказать; однако Кора решительно, хотя и совершенно спокойно, отстранилась от дикаря. — Магуа рожден вождем и воином племени красных приозерных гуронов. Он двадцать раз видел, как летнее солнце растопляло снег двадцати зим, обращая сугробы в ручьи, прежде чем встретил первого бледнолицего. Он был счастлив тогда! Потом белые люди ворвались в его леса, научили его пить огненную воду, и он сделался бездельником. Тогда гуроны выгнали Магуа из лесов его отцов и преследовали, как косматого бизона. Он бежал к берегам озера и наконец увидел Город Пушек. Тут он охотился и ловил рыбу, пока местные жители не выгнали его из леса и не ввергли в руки его врагов. Магуа, рожденный вождем гуронов, сделался воином своих врагов мохоков.

— Я уже слышала об этом, — сказала Кора, заметив, что гурон замолчал.

Он старался подавить в себе бурное волнение, которое начало разгораться в нем ярким пламенем при воспоминании о нанесенных ему обидах.

— Но виноват ли Хитрая Лисица, что голова его сделана не из камня? Кто дал ему огненную воду? Кто превратил его в низкого человека? Бледнолицые, люди твоего цвета!

— А разве я виновата, что на свете встречаются бессовестные люди с тем же цветом лица, как у меня? — спокойно спросила Кора.

— Нет. Магуа — воин, а не глупец. Я знаю, такие, как ты, никогда не раскрывают губ, чтобы выпить огненной жидкости. Великий Дух дал тебе мудрость.

— Что же я могу сделать или сказать, чтобы облегчить последствия твоих несчастий или заблуждений?

— Слушай, — повторил индеец, снова приняв спокойный и горделивый вид.

— Когда французские и английские отцы вырыли из земли свои томагавки. Лисица встал в ряды мохоков и выступил против своего собственного племени. Бледнолицые выгнали краснокожих из тех лесов, в которых они охотились, и теперь, когда индейские племена воюют, их ведет белый человек. Великий вождь при Хорикэне, твой отец, стоял во главе нашего отряда. Он приказывал мохокам делать то одно, то другое, и они его слушались. Он объявил: что индеец напьется огненной воды и придет в полотняные вигвамы его воинов, это не будет забыто. Магуа неосмотрительно раскрыл свой рот, и жгучий напиток привел его в хижину Мунро. Пусть дочь седовласого скажет, что сделал вождь.

— Он не забыл своих обещаний и поступил справедливо, наказав виновного, — ответила бесстрашная девушка.

— "Справедливо"! — повторил индеец, бросая злобный взгляд на ее спокойное лицо. — Разве справедливо, сделав зло, наказывать за него? Магуа был сам не свой, говорила и действовала огненная вода, а не он. Не поверил этому Мунро. Вождя гуронов связали при бледнолицых воинах и били, точно собаку!

Кора молчала, не зная, что ответить на эти слова.

— Смотри! — продолжал Магуа, срывая легкий лоскут ситца, который скрывал его раскрашенную грудь. — Смотри: вот рубцы от ран, нанесенных ножами и пулями. Этими шрамами воин может хвалиться перед своими соплеменниками, но, по милости седовласого, на спине вождя гуронов остались знаки, которые он должен скрывать под разноцветными материями белых.

— А я думала, — сказала Кора, — что индейский вождь терпелив, что его дух не чувствует и не знает боли, которую выносит его тело.

— Когда чиппевеи привязали Магуа к столбу и нанесли ему вот эту рану, — ответил краснокожий, показывая пальцем на глубокий шрам, — гурон смеялся им в глаза, говоря, что только женщины способны так нежно колоть. В те минуты его дух был в облаках. Но, когда он ощущал удары Мунро, его приниженный дух лежал под березой. Дух гурона никогда не опьяняется и никогда ничего не забывает.

— Но его можно успокоить. Если мой отец несправедливо поступил с тобой, покажи ему, что индеец способен простить оскорбление и вернуть ему его дочерей. От майора Хейворда ты уже слышал…

Магуа сурово покачал головой: он не хотел снова выслушивать то, что в душе презирал.

— Чего же ты требуешь? — продолжала Кора после нескольких минут томительного молчания, чувствуя, что благородный и великодушный Дункан был жестоко обманут хитростью дикаря.

— Я требую того, что в обычаях гурона: добра за добро, зла за зло.

— Значит, ты хочешь отомстить беззащитным дочерям за обиду, нанесенную тебе Мунро? Разве не достойнее храброго мужа пойти прямо к нему и потребовать удовлетворения?

— Руки бледнолицых длинны, их ножи остры, — ответил дикарь и злобно засмеялся. — Зачем Лисице становиться под выстрелы воинов Мунро, когда в руках гурона душа седовласого!

— Скажи, Магуа, что ты хочешь сделать? — произнесла Кора, делая величайшее усилие, чтобы говорить твердо и спокойно. — Хочешь ли ты отвести нас куда-нибудь в лесные чащи или ты задумал еще большее зло? Разве нет таких подарков, которые могли бы загладить нанесенное тебе оскорбление и смягчить твое сердце? Прошу тебя, по крайней мере, освободить мою кроткую сестру, излей на одну меня всю твою злобу.

Приобрети богатство, отпустив ее; удовлетвори свою месть, обрушив твой гнев лишь на одну жертву. Если старик потеряет обеих дочерей, он, вероятно, сойдет в могилу. Кто же тогда даст Лисице щедрые дары?

— Слушай, — снова сказал гурон. — Светлоглазая вернется на берег Хорикэна и все расскажет старому вождю, если только темноволосая девушка поклянется именем Великого Духа своих праотцев не солгать.

— А что я должна обещать? — спросила Кора, сдерживая ярость туземца своей женской гордостью и спокойствием.

— Когда Магуа покинул гуронов, его жену отдали другому вождю. Теперь Магуа снова подружился с ними и вернется обратно к могилам своего племени, туда, на берега Великого Озера. Дочь английского вождя должна идти с ним и навсегда поселиться в его вигваме.

Подавляя в себе возмущение, гордая Кора спокойно спросила индейца:

— Приятно ли будет Магуа делить свое жилище с женой, которую он не любит, с женой чуждого ему племени бледнолицых? Я думаю, он поступит лучше, приняв золото Мунро и купив своими дарами сердце какой-нибудь гуронской девушки.

С минуту индеец молчал, глядя в лицо Коры с таким выражением, что ее глаза стыдливо опустились. Потом он ответил с особенным злорадством:

— В таком случае, снова почувствовав удары на своей спине, гурон знал бы, где найти женщину, которой он передал бы свое страдание. Красивая дочь Мунро носила бы для него воду, жала его хлеб, жарила пищу. Тело седого вождя спало бы среди пушек, но Хитрая Лисица держал бы его сердце в своих руках.

— Чудовище! Ты вполне заслуживаешь своего прозвища! — вскрикнула Кора, охваченная порывом негодования. — Только дьявол может придумать такую месть! Но ошибаешься: ты считаешь себя слишком сильным. Правда, в твоих руках сердце Мунро, но оно не побоится твоей злобы, как бы велика она ни была!

Смелые слова девушки вызвали на лице гурона зловещую улыбку, которая обличала непоколебимость его намерений; он знаком показал, что переговоры окончились. Кора уже пожалела о своей резкости, но Магуа поднялся с места и пошел к своим товарищам.

Хейворд подбежал к взволнованной девушке и спросил ее, чем окончилась беседа, за которой он внимательно следил.

Не желая тревожить Алису, Кора не дала Дункану прямого ответа, только выражение ее лица показало майору, что переговоры не имели успеха; о том же говорили тревожные взгляды, которые она бросала на индейцев. Алиса засыпала ее вопросами относительно ожидавшей их участи, но Кора только протянула руку к темной группе краснокожих и в глубоком волнении прошептала, прижав младшую сестру к своей груди:

— Ничего, ничего, успокойся! На их лицах увидишь ответ… Но посмотрим еще, что будет дальше.

Это судорожное движение и прерывистый шепот были красноречивее долгих объяснений. Пленники тотчас же направили все свое внимание туда, где решался вопрос их жизни и смерти.

Магуа остановился близ остальных дикарей, отдыхавших после своего отвратительного пира. Он заговорил с ними со всей торжественной важностью индейского вождя. Едва он произнес первые слова, его слушатели выпрямились с видом почтительного внимания. Гурон говорил на своем родном наречии, а потому белые только по жестам, которыми обычно индейцы подкрепляют свое красноречие, могли догадываться о содержании его речи. Сначала, судя по движению его рук и звуку голоса, казалось, что он говорит вполне спокойно. Когда же Магуа вполне овладел вниманием своих товарищей, он стал так часто указывать в сторону Великих Озер, что Хейворду представилось, будто он упоминает о родине гуронов и их племени. Слушатели, по-видимому, одобряли его, постоянно вскрикивая «у-у-ух» и переглядываясь между собой. Лисица был слишком хитер, чтобы не воспользоваться выгодным действием начала своей речи.

Теперь дикарь заговорил о долгом и полном трудностей переходе, который совершили гуроны, покинув свои обширные и богатые дичью леса и приветливые деревни, чтобы сразиться с врагами «канадских отцов». Он перебирал имена всех воинов отряда, говорил о доблестных подвигах и качествах каждого из них, вспоминал об их ранах, о количестве снятых ими скальпов. И каждый раз, когда индеец произносил имя кого-нибудь из присутствующих — а хитрый гурон никого не позабыл упомянуть, — темное лицо польщенного в своем тщеславии воина вспыхивало от восторга, и восхищенный человек, без излишней скромности и колебаний, подтверждал справедливость слов Магуа одобрительными жестами и восклицаниями. Вдруг голос говорившего понизился; в тоне индейца не чувствовалось торжества, звучавшего в нем, когда вождь перечислял славные подвиги и победы своих собратьев. Он описывал гленнский водопад, недоступный скалистый остров с его пещерами и многочисленные быстрины и водовороты Гленна. Вот он произнес прозвище «Длинный Карабин» И молчал до тех пор, пока в лесу, расстилавшемся близ подножия холма, не замер последний отголосок протяжного воинского крика индейцев — крика, которым они встретили это ненавистное для гуронов имя. Магуа указал на молодого пленного офицера и стал описывать смерть воина, свергнутого в пропасть руками Хейворда. После этого вождь упомянул об участи индейца, висевшего между небом и землей, даже изобразил всю страшную сцену его гибели. Он схватился за ветвь одного из деревьев, представил последние минуты, судорожные движения и самую смерть несчастного.

Рассказал он также, каким образом погибал каждый из их друзей, упоминая о мужестве и признанных добродетелях убитых. По окончании этого рассказа голос индейца снова изменился — зазвучал тихо, скорбно, жалобно; в нем слышались горловые ноты, не лишенные музыкальности. Магуа говорил о женах и детях убитых, об их одиночестве, о горе и, наконец, напомнил о долге воинов, смести за нанесенные им обиды. Внезапно повысив голос, придав ему выражение свирепой силы, он закончил свою длинную речь целым рядом взволнованных вопросов.

— Разве гуроны собаки, чтобы выносить все это? Кто скажет жене Минаугуа, что его скальп достался рыбами что родное племя не отомстило за его смерть? Кто осмелится встретиться с гордой матерью Вассаватими, не обагрив рук вражеской кровью?

Что мы ответим нашим старикам, когда они спросят нас, где скальпы врагов, а у нас не окажется ни одного волоса с головы неприятеля? Женщины будут указывать на нас пальцами. На имени гуронов лежит темное пятно; надо смыть его вражеской кровью…

Голос Магуа заглушили бешеные восклицания, наполнившие воздух, словно здесь, в лесу, сидела не маленькая кучка индейцев, а собрались огромные толпы. Все, что говорил Магуа, можно было прочесть на лицах окружавших его индейцев. На печальные речи его они отвечали сочувствием и грустью. Когда он призывал отстаивать свои права, они поддерживали его жестами одобрения; хвастливые проповеди они встречали дикими восторгами. При упоминании о мужестве взгляды их становились твердыми и суровыми; когда он указывал на потери, которые они понесли, глаза их загорались яростью; когда он заговорил о насмешках женщин, дикари от стыда опустили головы, но его слово о мести задело самую чувствительную струну в душе гуронов; дикари поняли, что месть в их руках, и все поднялись с земли, изливая свою ярость в безумных криках. Они обнажили ножи, подняли томагавки и ринулись к пленникам. Хейворд бросился вперед и заслонил собой Кору и Алису. Он схватил первого из краснокожих, отчаянным усилием сдавил его и тем самым на секунду задержал толпу.

Неожиданное сопротивление дало возможность Магуа принять участие в деле; закричав что-то, он привлек к себе внимание. Хитрыми речами Лисица помешал дикарям немедленно решить участь пленников и быстро уговорил их продлить страдания несчастных жертв. Гуроны встретили его предложение громкими радостными криками.

Двое тотчас бросились на Хейворда, третий схватил неуклюжего преподавателя пения. Однако ни один из белых не сдался без отчаянной, хотя и бесплодной борьбы. Даже слабый Давид свалил на землю своего противника. Хейворда гуроны не могли одолеть, пока третий индеец, управившись с Давидом, не подоспел им на помощь. После этого Дункана скрутили и привязали к стволу того самого дерева, на ветвях которого Магуа разыгрывал пантомиму, изображая смерть гурона: Когда молодой офицер пришел в себя, он увидел, что справа от него стояла, тоже привязанная к дереву, Кора. Она была бледна и взволнованна, но ее твердый взгляд бесстрашно следил за каждым движением врагов. Слева Дункан увидел Алису; только прутья ивы, которыми она привязана была к сосне, поддерживали тонкую фигуру светловолосой девушки; держаться на своих ослабевших ногах она не могла. Давид впервые вступил в борьбу и теперь был погружен в раздумье, не зная, достойно ли это доброго христианина.

Между тем гуроны собирались привести в исполнение свои страшные замыслы. Одни складывали хворост, щепки и коряги в большую груду для костра; другие пригнули вершины двух молодых деревьев к самой земле, собираясь привязать руки Хейворда к этим вершинами потом отпустить деревца. Однако Магуа придумал еще более мрачную, более жестокую месть, сулившую ему особенное наслаждение.

Пока его товарищи перед глазами пленника приготовляли эти хорошо известные орудия пыток, Хитрая Лисица подошел к Коре и со злобным выражением лица указал ей на ожидавшую ее неминуемую участь.

— Ну, — произнес он, — что скажет дочь Мунро? Ее голова слишком прекрасна, чтобы покоиться на подушке в вигваме Хитрой Лисицы? Ей больше нравится, чтоб ее голова покатилась с этого холма, как игрушка для волков?

— Что хочет сказать это чудовище? — спросил изумленный Хейворд.

— Ничего, — твердо ответила девушка. — Он дикарь и не ведает, что делает. В его невежестве — для него прощение.

— Прощение? — повторил свирепый гурон, не поняв ее слов. — О нет! Память индейца длиннее рук бледнолицых. Говори, должен ли я отправить светловолосую девушку к ее отцу? Пойдешь ли ты за Магуа к Великим Озерам, чтобы носить для него воду и печь ему хлеб?

Кора знаком велела ему отойти: ее охватило непобедимое отвращение.

— Уйди! — сказала она с твердостью, которая на мгновение покорила жестокого дикаря. — Ты ненавистью наполняешь мои последние минуты.

Но он, с насмешкой указывая на Алису, сказал:

— Смотрите! Ребенок плачет! Ей рано умирать! Пошлем ее к Мунро пусть она расчесывает его седые волосы и поддерживает жизнь старика. Кора не могла устоять против желания взглянуть на свою младшую сестру, в глазах которой встретила умоляющее выражение, красноречиво говорившее, до чего ей хочется жить.

— Что он говорит, милая Кора? — прозвучал дрожащий голосок Алисы. — Кажется, он сказал, что хочет отправить меня к отцу?

Несколько мгновений Кора смотрела на младшую сестру, и на ее лице отражалась борьба сильных и разноречивых чувств.

Наконец она заговорила голосом, потерявшим недавнюю резкость; теперь в ее тоне слышалась почти материнская нежность.

— Алиса, — произнесла она, — гурон предлагает нам обеим жизнь… нет, больше: он освободит также и Дункана, нашего бесценного Дункана, и проводит его и тебя к нашим друзьям… к нашему отцу… к нашему несчастному отцу, если я соглашусь…

Голос Коры задрожал и оборвался.

— Договаривай, Кора! — воскликнула Алиса. — Если ты согласишься — на что? Ах, если бы он обратился ко мне! Спасти тебя, дать тебе возможность утешать нашего старого отца, освободить Дункана… О, с какой радостью я пошла бы на смерть!

— Умереть! — с горечью сказала Кора более твердым и спокойным голосом. — Смерть была бы легче того, что предлагает он. Впрочем, может быть, дело окончится смертью… Он хочет, — продолжала она, — он требует, чтобы я сделалась его женой. Алиса, мое дорогое дитя, любимая сестричка, и вы тоже, майор Хейворд, помогите мне советом. Хотите ли вы спасти ее и себя ценой такой жертвы? Хочешь ли ты, Алиса, принять от меня жизнь, зная, чем она куплена?.. А вы, Дункан? Говорите, помогите мне советом, распоряжайтесь как хотите: я всецело ваша.

— Согласен ли я? — с изумлением и негодованием закричал молодой человек. — Кора, Кора! Вы смеетесь над нашим несчастьем! Нет, не говорите об этом ужасном выборе: одна мысль об этом хуже тысячи смертей!

— Я хорошо знала, что вы ответите именно так! — сказала Кора, и яркий румянец заиграл на ее щеках, а в глазах загорелась горячая искра тайного чувства. — Что скажет моя Алиса? Для тебя я безропотно подчинюсь всему…

Хейворд и Кора ждали ответа девушки, но руки Алисы безжизненно повисли, и только ее пальцы судорожно подергивались; ее красивая белокурая головка опустилась на грудь: она казалась безжизненной, а между тем вся трепетала от волнения. Но вот Алиса попыталась выпрямиться и тихо покачала головой:

— Нет, нет, нет, лучше умрем, как жили, вместе!

— О, так умри! — закричал Магуа и бросил свой томагавк в беззащитную белокурую девушку.

Гурон скрежетал зубами в необузданной ярости, охватившей его при виде твердости и мужества той пленницы, которую он до сих пор считал самой слабой и робкой жертвой. Томагавк просвистел мимо лица Хейворда и, срезав несколько золотистых локонов Алисы, задрожал в стволе дерева над ее головой. Это довело Дункана до безумной ярости. Он собрал все силы, с нечеловеческим усилием разорвал свои путы и бросился на другого индейца, который с громкими воплями целился в Алису, желая нанести ей более меткий удар. Началась борьба; оба упали на землю. Обнаженное тело краснокожего выскользнуло у Хейворда из рук, индеец вырвался из объятий майора, вскочил и наступил коленом на грудь молодого офицера, притиснув его к земле всей тяжестью своего огромного тела. Дункан увидел, как в воздухе блеснул нож. В эту минуту что-то просвистело над ним, а вслед за тем раздался ружейный выстрел. Хейворд почувствовал, что его грудь освободилась от тяжести, и увидел, как ярость на лице его противника сменилась ужасом и индеец мертвым упал рядом с ним на сухие листья.


Читать далее

Джеймс Фенимор Купер. Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе
Глава 1 16.04.13
Глава 2 16.04.13
Глава 3 16.04.13
Глава 4 16.04.13
Глава 5 16.04.13
Глава 6 16.04.13
Глава 7 16.04.13
Глава 8 16.04.13
Глава 9 16.04.13
Глава 10 16.04.13
Глава 11 16.04.13
Глава 12 16.04.13
Глава 13 16.04.13
Глава 14 16.04.13
Глава 15 16.04.13
Глава 16 16.04.13
Глава 17 16.04.13
Глава 18 16.04.13
Глава 19 16.04.13
Глава 20 16.04.13
Глава 21 16.04.13
Глава 22 16.04.13
Глава 23 16.04.13
Глава 24 16.04.13
Глава 25 16.04.13
Глава 26 16.04.13
Глава 27 16.04.13
Глава 28 16.04.13
Глава 29 16.04.13
Глава 30 16.04.13
Глава 31 16.04.13
Глава 32 16.04.13
Глава 33 16.04.13
Глава 11

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть