Онлайн чтение книги Маска The Mask
Глава 3

Кэрол сидела в хромированном кресле с черными блестящими виниловыми подушками и медленно пила виски из бумажного стаканчика.

Пол тяжело опустился в кресло возле нее. Свой стаканчик он осушил одним залпом. Это замечательное виски – «Джек Дэниелз», блэк лейбл – было заботливо предоставлено адвокатом по имени Марвин Квикер, чей офис располагался рядом с офисом Альфреда О’Брайена и который тут же сообразил, что оно необходимо для восстановления сил. «Квикер и ли́кер»[1]Liquor ( англ .) – спиртное, выпивка., – объявил Марвин, предлагая виски Кэрол. Он, видимо, повторял этот каламбур бесчисленное множество раз, но с неизменным для себя удовольствием. Наливая двойную порцию Полу, он вновь повторил его. Хотя Пол не был большим любителем спиртного, сейчас он выпил все до последней капли. У него до сих пор дрожали руки.

Приемная офиса О’Брайена была небольшой, но все, кто работал на том же этаже, собрались в ней, чтобы обсудить ударившую в дерево молнию, миновавшую опасность пожара, неожиданно быстро восстановленное электричество и, по очереди заглядывая в кабинет О’Брайена, посмотреть на учиненный там разгром. Доносившийся до Пола гул голосов не способствовал успокоению нервов.

С интервалами приблизительно секунд в тридцать какая-то крашеная блондинка визгливо восклицала: «Просто не верится, что никто не погиб! Просто не верится, что никто не погиб!» Этот голос независимо от месторасположения его хозяйки доносился до Пола и заставлял его морщиться. «Просто не верится, что никто не погиб!» В ее тоне проскальзывали нотки разочарования.

Альфред О’Брайен сидел за столом в приемной. Его секретарша, официально-строгого вида женщина с волосами, стянутыми в тугой пучок, пыталась обработать с полдюжины царапин на лице своего босса, однако О’Брайена, похоже, больше волновал его костюм. Он старательно смахивал и стряхивал приставшие к пиджаку грязь, пыль и ошметки коры.

Пол допил виски и взглянул на Кэрол. Она все еще не могла прийти в себя. Ее лицо, обрамленное блестящими темными волосами, казалось очень бледным.

Она, вероятно, заметила беспокойство в его глазах, потому что, взяв его руку, слегка сжала ее и попыталась улыбнуться. Однако улыбка не удалась, так как губы ее дрожали.

Он наклонился, чтобы ей было его слышно на фоне шума возбужденных голосов.

– Ты готова ехать?

Она кивнула.

Возле окна раздался голос, видимо, кого-то из молодых сотрудников:

– Эй! Внимание все! К дому подкатили телевизионщики.

– Если нас застанут журналисты, – заметила Кэрол, – мы проведем здесь еще не меньше часа.

Не попрощавшись с О’Брайеном, они поспешили уйти. В холле, направляясь к боковому выходу, они уже на ходу накинули на себя плащи. Выйдя на улицу, Пол обнял Кэрол за талию и раскрыл зонт. Они торопливо пошли по мокрому асфальту стоянки, старательно огибая большие лужи. Порывистый ветер казался слишком холодным для начала сентября; постоянно меняя направление, он наконец дунул под зонт и вывернул его наизнанку. Ледяной дождь, подхлестываемый ветром, лил с таким ожесточением, что его капли словно впивались Полу в лицо. Пока они добежали до машины, их волосы стали настолько мокрыми, что прилипли к голове; вода, попав за воротник плаща, струилась по шее.

Пол бы почти не удивился, если бы не увидел, что их «Понтиак» пострадал от молнии, но машина оказалась целой и невредимой, и ее мотор послушно завелся.

Выезжая со стоянки, он хотел было свернуть налево, но тут же нажал на педаль тормоза, увидев, что через полквартала улица перекрыта полицией и пожарными. Церковь все еще была объята пламенем, несмотря на проливной дождь и мощные струи воды, направленные на нее пожарниками. Черные клубы дыма поднимались в серое небо, и в окнах с вылетевшими стеклами плясали языки пламени. Было совершенно очевидно, что церковь уже не спасти.

Он повернул направо и поехал домой по затопленным дождем улицам с переполненными водосточными канавами, где впадины в асфальте превратились в коварные озера, которые приходилось преодолевать с крайней осторожностью, чтобы мотор вдруг не захлебнулся и не заглох.

Кэрол сидела, сжавшись и притулившись к дверце машины. Несмотря на включенное отопление, она явно мерзла.

Пол чувствовал, что у него стучат зубы.

Поездка домой заняла десять минут, и за это время никто из них не сказал ни слова. Единственными звуками были шелест шин по мокрому асфальту и глухой, равномерный, как метроном, стук дворников. В этом молчании не было ни неловкости, ни натянутости, но чувствовалось какое-то странное напряжение, словно воздух наполняла какая-то затаенная энергия. Полу казалось, что, стоит ему заговорить, Кэрол от неожиданности вылетит из машины.

Они жили в старательно отреставрированном по их инициативе доме, построенном в стиле эпохи Тюдоров, и, как всегда от его вида – выложенной камнем дорожки, массивных дубовых дверей с фонарями по бокам, окон со свинцовыми стеклами, остроконечной крыши, – у Пола стало как-то хорошо и тепло на душе. Дверь гаража автоматически поднялась, и он, вкатив «Понтиак» внутрь, поставил его рядом с красным «Фольксвагеном» Кэрол.

Они все так же молча вошли в дом.

У Пола были мокрые волосы, влажные штанины прилипали к ногам, а рубашка – к спине. Он решил, что если тут же не переоденется во что-нибудь сухое, то неминуемо сляжет от простуды. Кэрол, по-видимому, грозила та же опасность, и они вместе отправились прямо наверх в спальню. Она раскрыла двери шкафа, а он включил стоявшую возле кровати лампу. Дрожа от холода, они стали снимать с себя мокрую одежду.

Раздевшись почти догола, они взглянули друг на друга. Их глаза встретились.

Они по-прежнему не разговаривали. В этом не было необходимости.

Он обнял ее, и они нежно поцеловались. Ее губы, еще сохранявшие аромат виски, были теплыми и мягкими.

Прильнув к Полу, Кэрол прижала его к себе, впиваясь пальцами ему в спину. Она вновь жадно поцеловала мужа, прикусывая его губы зубами, водя по его зубам языком; их поцелуи внезапно стали полны необузданной ярости.

И в нем и в ней словно вдруг что-то оборвалось, и в их желании появилось нечто звериное. Они набросились друг на друга точно безумные, поспешно срывая с себя остатки одежды, ласкаясь, вжимаясь и впиваясь друг в друга. Она покусывала ему плечо. Он, взяв ее за ягодицы, яростно мял их, но она даже не пыталась отпрянуть; напротив, она прижималась к нему все сильнее, терлась об него грудью и бедрами, ее слабые стоны свидетельствовали не о боли – они говорили о безумном желании. В постели он сам был поражен своей силой и выносливостью. Они никак не могли насытиться друг другом. Они извивались и переплетались в абсолютной гармонии, словно они не только соединились, но слились воедино, словно они были единым организмом, попавшим под воздействие одного, а не двух раздражителей. Все признаки цивилизации были на какое-то время утрачены, и в течение этого времени они издавали лишь звериные звуки: сопение, рычание, гортанные стоны удовольствия, возбужденные вскрикивания. Наконец Кэрол произнесла первое слово, с тех пор как они покинули офис О’Брайена: «Да». И вновь – ее голова металась по подушке, а она, выгибая свое тонкое, изящное тело, повторяла: «Да, да!» Это не являлось невольно вырвавшимся подтверждением очередного оргазма: два предыдущих вызвали у нее лишь порывистое дыхание и легкий стон. Это было «да», сказанное жизни, являющееся подтверждением того, что она жива, а не превратилась в обуглившийся кусок мертвечины, подтверждением того чуда, что им обоим удалось избежать молнии и смертоносных ветвей поверженного ею клена. Их жаркие страстные объятия были пощечиной смерти, неосознанным, но приносящим удовлетворение неприятием веры в существование самого ее мрачного призрака. «Да, да, да!» – словно магическое заклинание повторял Пол; достигнув второго оргазма, он вместе с семенем как бы изгонял из себя страх смерти.

Они в изнеможении лежали на спине друг возле друга на сбитой постели, долгое время слушая, как по крыше стучит дождь и не переставая гремит гром, уже не настолько сильно, чтобы сотрясать окна.

Кэрол лежала с закрытыми глазами и выражением абсолютного умиротворения на лице. Пол изучал ее и уже в который раз за прошедшие четыре года задавал себе один и тот же вопрос: как случилось, что она согласилась выйти за него замуж? Она была красива, а он – нет. Любой составитель словаря мог бы в качестве определения слова «некрасивый» просто поместить его фотографию. Как-то раз он в шутку высказался по этому поводу, и Кэрол разозлилась на него за такое отношение к самому себе. Однако это была правда; только правдой было еще и то, что его не особо волновало, что он – не Берт Рейнолдс; главное, что этого не замечала Кэрол. Не замечала она не только его «некрасоты», она не отдавала себе отчет и в том, что сама была красива, и упорно отрицала это, считая себя «немного симпатичной», и даже не столько симпатичной, сколько просто «так, ничего», и то в несколько забавном плане. Ее темные волосы даже сейчас, будучи спутанными и закудрявившимися от дождя и пота, выглядели замечательными – густыми и блестящими. Ее кожа была атласной, а лицо – настолько прекрасным, что трудно было предположить, что природа могла создать такое своей неуклюжей рукой. Кэрол была из тех женщин, что держал в своих объятиях бронзовый Адонис, вовсе не похожий на Пола Трейси. Но она тем не менее была здесь, и он был благодарен за это судьбе. Он не переставал удивляться, насколько они подходили друг другу во всех отношениях – умственно, эмоционально, физически.

Сейчас, когда дождь с новой силой забарабанил по крыше и окнам, Кэрол почувствовала, что он не отрываясь смотрит на нее, и открыла глаза. Они были настолько карими, что с расстояния нескольких дюймов казались черными. Она улыбнулась.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, – ответил он.

– Я боялась, что ты погиб.

– А я нет.

– Потом, после молнии, я звала тебя, но ты долго не отзывался.

– Я был занят – звонил в Чикаго, – улыбаясь, сказал он.

– Нет, серьезно.

– Хорошо, тогда – в Сан-Франциско.

– Я испугалась.

– Я просто был не в состоянии сразу откликнуться, – мягко сказал Пол. – Если помнишь, О’Брайен упал прямо на меня. Чуть не раздавил меня. Он вроде небольшой, но твердый, как скала. Он, видимо, накачал себе мускулы, отряхивая от пылинок свои костюмы и начищая себе ботинки по девять часов в день.

– Ты проявил изрядную смелость.

– Занявшись с тобой любовью? Пустяки, ничего особенного.

Она игриво дала ему пощечину.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты спас О’Брайену жизнь.

– Ерунда.

– Не ерунда. Он тоже так считает.

– Перестань, ради бога. Я не вышел вперед, пытаясь его заслонить своей грудью. Я просто дернул его в сторону. Любой на моем месте сделал бы то же самое.

Она покачала головой.

– Ошибаешься. Не все так быстро соображают, как ты.

– Значит, я сообразительный? Так-так. С этим я, пожалуй, могу и согласиться. Я – сообразительный, но никак не герой. Я не позволю тебе навесить на меня этот ярлык, потому что в дальнейшем ты будешь только и делать, что ждать от меня геройских поступков. Можешь себе представить, во что превратилась бы жизнь Супермена, если бы он вздумал жениться на Лоис Лейн с ее невероятными ожиданиями?

– Как бы там ни было, – продолжала Кэрол, – хочешь ты это признать или нет, О’Брайен считает, что ты спас ему жизнь, а это для нас важно.

– Правда?

– Я была в достаточной степени уверена, что наше заявление об усыновлении ребенка будет одобрено. Теперь же у меня нет ни малейших сомнений на этот счет.

– Всегда остается маленький процент…

– Нет, – прервала она его. – О’Брайен не сможет тебя подвести после того, как ты спас ему жизнь. Ни в коем случае. Он уговорит и обработает всю комиссию.

Поморгав, Пол расплылся в улыбке:

– Черт побери, а я об этом и не подумал.

– Так что, папаша, ты – герой.

– Ну что ж, мамаша… быть может, так оно и есть.

– Мне кажется, я с бо́льшим удовольствием буду откликаться на «маму».

– А я – на «папу».

– А если просто «па»?

– Не годится – это скорее напоминает имитацию звука, с которым вылетает пробка из бутылки шампанского.

– Ты предлагаешь отметить? – спросила она.

– Я думаю, нам стоит во что-нибудь облачиться, отправиться на кухню и сочинить ранний ужин. Разумеется, если ты голодна.

– Умираю.

– Ты можешь сделать грибной салат, – сказал Пол. – А я займусь своим знаменитым феттучине Альфредо. У нас есть пара бутылок сухого шампанского, которые мы приберегли для особого случая. Мы их откупорим, навалим себе феттучине Альфредо и грибов, вернемся сюда и поужинаем в постели.

– И посмотрим новости по телевизору.

– А потом весь вечер будем читать детективы с боевиками и потягивать шампанское, пока не закроются глаза.

– Как это заманчиво, чудесно, как порочно праздно! – воскликнула Кэрол.

Подавляющее большинство вечеров он проводил, корректируя и редактируя свой роман. И ей редкий вечер удавалось отдохнуть от бумаг и писанины.

Когда они облачились в домашние халаты и шлепанцы, Пол сказал:

– Нам нужно учиться оставлять вечера свободными. Нам придется уделять много времени ребенку. Это наш долг перед ним.

– Или перед ней.

– Или перед ними, – добавил Пол.

Ее глаза заблестели.

– Ты думаешь, нам разрешат усыновить больше одного?

– Конечно, как только мы докажем, что успешно справляемся с одним. В конце концов, – насмешливо проговорил он, – разве не я спас жизнь старику О’Брайену?

По дороге на кухню, остановившись посередине лестницы, она повернулась и обняла его.

– У нас будет настоящая семья.

– Похоже на то.

– Ах, Пол, я не помню, чтобы я когда-нибудь была так счастлива. Ну скажи, что это чувство останется у меня навсегда.

Он обнял ее в ответ, и ему было приятно держать ее в своих объятиях. В конечном итоге чувство нежной любви было лучше секса; чувствовать себя нужным и любимым лучше, чем заниматься любовью.

– Скажи мне, что все будет хорошо, – попросила Кэрол.

– Все будет хорошо, и это чувство останется у тебя навсегда, и мне очень приятно, что ты так счастлива. Вот. Ты это хотела услышать?

Она поцеловала его в подбородок и в уголки рта, а он чмокнул ее в нос.

– А теперь, – сказал Пол, – позволь мне заняться феттучине, пока я не проглотил свой язык.

– Очень романтично.

– Даже романтикам знакомо чувство голода.

Спустившись вниз по лестнице, они вздрогнули от неожиданно громкого постукивания. Оно было постоянным, но аритмичным: «Тук, тук, тук-тук-тук, тук-тук…»

– Что еще за чертовщина? – спросила Кэрол.

– Это раздается снаружи… где-то над нами.

Они стояли на нижней ступеньке, задрав головы и глядя на второй этаж.

Тук, тук-тук, тук, тук…

– Проклятие, – проворчал Пол, – это наверняка из-за ветра разболталась одна из ставен. – Они еще прислушались, и он со вздохом сказал: – Придется мне выйти и закрепить ее.

– Сейчас? Под дождем?

– Если я ничего не сделаю, ветер может оторвать ее совсем. А еще хуже – она провисит и простучит всю ночь. Сами толком не выспимся и соседям спать не дадим.

Кэрол нахмурилась.

– Но там же молнии, Пол… После всего, что произошло, мне кажется, тебе не стоит рисковать и лезть в самую грозу на лестницу.

Ему тоже не нравилась такая перспектива. Представив себя в грозу под дождем на лестнице, он ощутил на голове легкое неприятное покалывание.

– Я не хочу, чтобы ты сейчас выходил… – начала было она.

Постукивание прекратилось.

Они подождали.

Ветер. Барабанная дробь дождя. Шорох ветвей о стену дома.

– Ну вот, – наконец произнес Пол, – теперь уже поздно. Если это и была ставня, то ее оторвало.

– Но я не слышала, как она упала.

– Если она упала в траву или в кусты, ты и не должна была почти ничего услышать.

– Значит, теперь тебе не надо идти под дождь, – сказала она, направляясь через холл к маленькому коридорчику, ведущему на кухню.

Он последовал за ней.

– Не надо, но теперь мне предстоит более трудоемкий ремонт.

Когда они входили на кухню, по каменному полу гулко раздавался звук их шагов.

– Тебе не стоит беспокоиться об этом до завтра или до послезавтра. Сейчас тебя должен волновать соус для феттучине. Как бы он у тебя не свернулся.

Взяв медную кастрюлю с полки со сверкающей посудой, висевшей в самом центре кухни, он притворился обиженным ее высказыванием.

– Разве у меня когда-нибудь свертывался соус для феттучине?

– По-моему, в последний раз, когда ты его готовил, он…

– Ничего подобного!

– Да-да, – поддразнивая его, отозвалась Кэрол. – В последний раз он определенно был не на уровне. – Она вынула из холодильника пластиковый пакет с грибами. – Хоть мне и больно тебе об этом говорить, но в последний раз, когда ты делал феттучине Альфредо, соус своими комками напоминал матрас в мотеле, где берут десять долларов за ночь.

– Какое незаслуженное оскорбление! Кстати, откуда тебе так хорошо известно, что и как в десятидолларовых мотелях? Может быть, ты втайне от меня с кем-то встречаешься?

Они вместе готовили ужин, болтая о том о сем, подшучивая друг над другом, стараясь друг друга рассмешить. Когда они были вдвоем, мир для Пола суживался до размеров их теплой уютной кухни.

Благодушное настроение было нарушено вновь сверкнувшей молнией. Она уже не ослепляла своим жутким блеском, как несколько часов назад в кабинете О’Брайена. Однако Пол замолчал на полуслове, его внимание отвлекла вспышка, его взгляд упал на длинное окно со многими стеклами, расположенное над мойкой. Деревья на лугу за окном словно извивались, волновались и дрожали в неровном грозовом свете, и казалось, будто он смотрит не на сами деревья, а на их отражения в озерной глади.

Неожиданно еще какое-то движение привлекло его взгляд, хотя он толком и не мог разобрать, что он видел. День, сам по себе серый и мрачный, начал уступать место сумеркам и медленно опускавшемуся легкому туману. Повсюду появлялись тени. Скудный дневной свет стал тусклым и обманчивым; он скорее искажал, чем освещал то, на что падал. На фоне этого унылого пейзажа что-то неожиданно выскочило из-за толстого ствола дуба, пересекло по траве открытый участок и стремительно исчезло за кустом сирени.

– Пол? Что случилось? – спросила Кэрол.

– Там на лужайке кто-то есть.

– В такой дождь? Кто?

– Не знаю.

Подойдя к окну, она встала возле него.

– Я никого не вижу.

– Кто-то пробежал от дуба к кусту сирени. Он бежал согнувшись и довольно быстро.

– Как он выглядит?

– Не могу сказать. Я даже не уверен, что это был мужчина. Возможно, и женщина.

– Может, просто собака?

– Слишком большой для собаки.

– Это мог быть и Джаспер.

Джаспер был датский дог, хозяева которого – семья Хэнрахан – жили через три дома от них. Эта крупная собака с умными глазами проявляла необычайное терпение по отношению к детям и очень любила печенье «Орео».

– Джаспера бы в такую погоду не выпустили, – заметил Пол. – Они слишком любят своего пса.

Последовала очередная неяркая вспышка молнии, яростный порыв ветра захлестнул деревья, рванул их взад-вперед, дождь ожесточился, и тут что-то метнулось из-за куста сирени.

– Вон! – воскликнул Пол.

Крадущийся за завесой дождя и тумана непрошеный гость казался тенью среди теней. Он был как-то странно на мгновение освещен молнией, и лишь воображение могло помочь представить его внешность. Он прыгнул в сторону кирпичной стены, ограничивающей их территорию, на секунду исчез за густым клочком тумана, вновь появился в виде аморфного черного силуэта, затем, изменив направление, двинулся вдоль стены в сторону калитки в северо-западном углу лужайки. Когда темнеющее небо вновь осветилось молнией, незнакомец, мелькнув в ее синих вспышках, выскочил за открытую калитку на улицу и исчез.

– Это просто собака, – сказала Кэрол.

Пол нахмурился.

– Мне показалось, я видел…

– Что?

– Лицо. Словно женщина обернулась… лишь на мгновение, выходя из калитки.

– Нет, – возразила Кэрол. – Это был Джаспер.

– Ты его видела?

– Да.

– Отчетливо?

– Ну не совсем отчетливо, конечно. Но я могла судить, что это была собака ростом с пони, а Джаспер здесь единственный пес, соответствующий таким размерам.

– Похоже, Джаспер вдруг здорово поумнел.

Кэрол недоумевающе моргнула.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ему же пришлось отпереть калитку, чтобы зайти во двор. Раньше ему это как-то не удавалось.

– Ничего ему не пришлось отпирать. Мы наверняка оставили ее открытой.

Пол покачал головой.

– Я точно помню, что она была закрыта, когда мы подъехали.

– Закрыта – возможно, но не заперта. От ветра она раскрылась, и Джаспер без труда проник во двор.

Пол смотрел на рассекаемый дождем туман, уныло зависший в скудном свете уходящих сумерек.

– Наверное, ты права, – не совсем уверенно согласился он. – Мне бы надо пойти и запереть калитку.

– Нет-нет, – быстро запротестовала Кэрол. – Только когда кончится гроза.

– Послушай меня, радость моя, из-за того, что произошло сегодня, я не собираюсь теперь каждый раз во время грозы прыгать в кровать и натягивать на голову одеяло.

– И не надо, – ответила Кэрол. – Но дай же мне немного прийти в себя после того, что произошло сегодня, прежде чем ты начнешь выплясывать под дождем, как Джин Келли. У меня еще слишком свежи воспоминания, чтобы спокойно смотреть, как ты во время молнии поскачешь через лужайку.

– Это же займет считаные секунды и…

– Скажи уж, что ты просто пытаешься увильнуть от феттучине, – задиристо сказала она, с подозрением глядя на него.

– Да нет, конечно. Как только я закрою калитку и вернусь, я все приготовлю.

– Знаю, знаю, – продолжала она в том же тоне, – ты надеешься, что удар молнии спасет тебя от позора, потому что тебе ни за что не приготовить соуса без комочков.

– Это чудовищный наговор! – притворно возмутился Пол, подхватывая игру. – В этой части Рима я готовлю самый нежный феттучине Альфредо. Нежнее атласных бедер Софи Лорен.

– Я знаю лишь то, что в последний раз это было похоже на овсяную кашу.

– По-моему, до этого ты сравнивала его с матрасом в десятидолларовом мотеле.

– Ты же знаешь, я не люблю однообразия. – Она гордо вскинула голову.

– Уж это-то я хорошо знаю.

– Так ты собираешься готовить феттучине или ты трусливо убежишь и погибнешь от молнии?

– Ты здорово пожалеешь о своих словах, – сказал он.

– Думаю, это будет легче, чем есть твой комковатый феттучине, – с улыбкой парировала Кэрол.

Он расхохотался.

– Ладно, ладно. Твоя взяла. Закрою калитку утром.

Он вернулся к плите, а она – к разделочной доске, на которой резала петрушку и лук для салата.

Пол понимал, что жена, вероятно, была права насчет пришельца. Скорее всего это именно Джаспер: или гонял кошку, или искал, не угостит ли его кто-нибудь его любимым печеньем «Орео». То, что, как ему показалось, видел он – несколько искаженное бледное лицо женщины с отблеском молнии в глазах и ртом, словно перекошенным от ярости или ненависти, – наверняка было светотеневым обманом зрения. И все-таки ему стало как-то не по себе. После того как он посмотрел в окно, теплое чувство уюта так и не вернулось к нему.

Грейс Митовски наполнила желтую пластмассовую миску «Мяу-миксом» и поставила ее в углу возле кухонной двери.

– Кис-кис-кис.

Аристофан не откликался.

Кухня не была его излюбленным местом в доме, потому что только там ему не позволялось лазить туда, куда ему хотелось. Правда, особой страстью лазить он и не отличался. В нем отсутствовала присущая большинству котов жажда приключений, и он, как правило, оставался на полу. И все же, несмотря на то что ему вовсе не горело шастать по кухонным столам и полкам, Аристофану не хотелось слышать, чтобы кто-нибудь запретил ему это делать. Подобно большинству котов, он был противником дисциплины и презирал любые правила. Однако его прохладное отношение к кухне никогда не мешало ему наведываться туда в урочный для еды час. Он даже частенько нетерпеливо ждал возле своей миски, пока Грейс ее наполнит.

– Кис-кис-кис, – громче позвала она.

Но в ответ не последовало никакого «мяу». Аристофан не прибежал, как обычно, задрав хвост, чем обычно выражал свою готовность подкрепиться.

– Ари-Ари-Ари! Суп тебя ждет, глупенький.

Она убрала коробку с кошачьей едой и вымыла руки.

Тук, тук-тук!

Стук – за одним сильным ударом почти без паузы последовали еще два – был настолько громким и неожиданным, что Грейс вздрогнула и чуть не выронила полотенце, которым вытирала руки. Звук доносился от входной двери. Она немного подождала – шум ветра с дождем и вот…

Тук, тук!

Грейс повесила полотенце на вешалку и направилась в сторону коридора.

Тук-тук-тук!

Она неуверенно подошла к входной двери и включила свет на крыльце. В двери был глазок, через который открывался довольно широкий обзор. Она никого не увидела, крыльцо казалось пустым.

Тук!

Удар был нанесен с такой силой, что Грейс почудилось, будто дверь сорвалась с петель. Звук расщепляемого дерева заставил ее отпрыгнуть назад, так как ей показалось, разнесенная в щепки дверь вот-вот влетит в коридор. Однако дверь продолжала надежно оставаться на месте, хотя ее косяк основательно дрожал; железный засов гремел и ходил ходуном.

ТУК! ТУК! ТУК!

– Прекратите! – крикнула она. – Кто это? Кто там?

Стук прекратился, и ей показалось, что она услышала детский смех.

Она уже собралась либо звонить в полицию, либо бежать за пистолетом, который лежал у нее в тумбочке возле кровати, но, услышав этот смех, передумала. Уж с детьми-то она сможет управиться и без посторонней помощи. Она не была такой старой, дряхлой и немощной, чтобы не разобраться с кучкой шалопаев.

Грейс осторожно отодвинула занавеску на длинном узком окне возле двери. Настороженно, готовая тут же отпрянуть от окна в случае какой-либо угрозы, она посмотрела на улицу. На крыльце никого не было.

Она вновь услышала смех. Высокий, звонкий, будто девичий.

Отпустив занавеску, она вернулась к двери, отперла ее и вышла на порог.

Ночной ветер был холодным и сырым. Моросящий дождь стекал по зубчатым украшениям крыльца.

Перед домом было достаточно мест, где могли спрятаться предполагаемые шутники. За перилами крыльца шелестел от ветра кустарник, и желтый свет верхней лампочки, отпугивающий насекомых, едва освещал лишь малую часть крыльца. Вдоль дорожки, начинавшейся у подножия крыльца и ведущей на улицу, тянулась живая изгородь, казавшаяся в темноте иссиня-черной. Среди многочисленных ночных теней никого не было видно.

Грейс подождала, прислушиваясь.

Вдалеке рокотала гроза, но никакого смеха из темноты не доносилось.

–  Может, это вовсе и не дети?

–  А кто еще?

–  По телевизору каждый день только про них и говорят. Кретины с оловянными глазами, которые убивают и душат людей ради своего развлечения. Они сейчас повсюду, эти выродки, психопаты.

–  Но смеялся не взрослый человек. Это проделки детей.

–  Все же мне лучше зайти в дом и запереть дверь.

–  Перестань походить на испуганную старушонку, черт возьми!

Странно, если это кто-то из соседских детей решил так подшутить над ней, потому что она была в прекрасных отношениях с ними со всеми. Это, конечно, могли быть и не соседские дети. Через улицу она уже никого не знала.

Повернувшись, Грейс осмотрела внешнюю сторону входной двери. На ней не было никаких следов от раздававшихся всего несколько минут назад ударов. На дереве не осталось ни вмятин, ни выбоин; не видно было ни малейшей царапины.

Это привело ее в изумление, потому что она не сомневалась в том, что слышала характерные звуки. Чем же это дети колотили так громко, не оставляя никаких следов на двери? Мешками с горохом или еще чем-нибудь в этом роде? Нет. От подобных мешков не было бы такого жуткого грохота; удар мешка об дверь был бы громким, даже очень громким, если он нанесен с достаточной силой, но звук не был бы таким резким и жестким.

Она опять медленно обвела двор глазами. Не было заметно ни малейшего движения, кроме шевелившейся от ветра листвы.

С минуту Грейс всматривалась и прислушивалась. Она прождала бы и больше с целью показать каким-то озорникам, что она не старушонка, которую можно просто так припугнуть, но было сыро и промозгло, и она начала опасаться, как бы не простудиться.

Грейс зашла в дом и закрыла дверь.

Она еще подержала руку на ручке двери, ожидая, что дети могут вскоре вернуться. Стоит им только стукнуть по двери, как она резко распахнет ее и поймает их на месте преступления, прежде чем они успеют шмыгнуть с крыльца и спрятаться.

Прошло две минуты. Три минуты. Пять.

Как ни странно, по двери никто не стучал. Для озорников удовольствие заключалось не в первой вылазке, а во второй, в третьей, четвертой и так далее; цель состояла в том, чтобы досадить и поизводить.

Возможно, ее грозное появление в дверях отбило у них всякую охоту развлекаться таким образом. Не исключено, что они направились к какому-нибудь другому дому в поисках более слабонервной жертвы.

Она задвинула засов.

Какие же родители позволяют своим детям болтаться на улице во время такой страшной грозы?

Качая головой и сокрушаясь беспечности некоторых родителей, Грейс направилась назад в холл, ожидая, что в любой момент стук может повториться. Но этого не случилось.

Она планировала приготовить себе легкий, но питательный ужин из вареных овощей с сыром и парой кусочков домашнего кукурузного хлеба, но была еще не голодна. Она решила посмотреть перед ужином новости Эй-би-си, хотя и понимала, что, судя по тому, что творится в мире, новости могут вообще отбить у нее желание ужинать.

Не успела Грейс, войдя в кабинет, включить телевизор, чтобы послушать последние страсти, как обнаружила на своем большом кресле некоторый беспорядок. От неожиданности она с секунду лишь стояла и смотрела на этот разбой, не веря своим глазам: сотни перышек, кусочки тряпочек, разноцветные обрывки ниток – все это, бывшее когда-то вышивкой, валялось теперь цветастым комком среди гусиного пуха. Пару лет назад Кэрол Трейси подарила ей комплект из трех очаровательных подушечек с ручной вышивкой. Одна из них и лежала сейчас в кресле изодранная в клочья.

Аристофан.

Став взрослым котом, Ари ни разу ничего не разодрал. Такое варварство было совершенно на него не похоже, однако варваром несомненно был он. Говоря по правде, больше подозревать было просто некого.

– Ари! Где ты прячешься, коварный сиамец?