Онлайн чтение книги Тайна желтой комнаты The Mystery of the Yellow Room
III. Этот человек прошел сквозь ставни, как тень

Через полчаса Рультабиль и я были уже на перроне Орлеанского вокзала, ожидая отхода поезда, который должен был доставить нас в Эпиней-сюр-Орж.

Мы удостоились чести наблюдать торжественное прибытие прокуратуры Корбейля в лице господина Марке и его секретаря. Эти достойные господа провели минувшую ночь в Париже, дабы присутствовать в одном из театров на генеральной репетиции пьесы, анонимным автором которой почтеннейший судебный следователь и являлся.

Господин Марке был красивым стариком. Вежливый и галантный, он всю жизнь питал страсть к драматическому искусству. Делая карьеру судебного чиновника, он в действительности интересовался делами только как материалом для своих произведений. Располагая связями, он мог бы рассчитывать и на более высокое положение в судебном мире, но работал лишь для того, чтобы достичь успеха на подмостках Порт-Сен-Мартен или Одеона.

Необъяснимое дело Желтой комнаты должно было чрезвычайно прельстить этот благородный ум, склонный к литературе. Господин Марке увлеченно погрузился в расследование, но не как судебный работник, желающий установить истину, а как драматург, склонный к интриге, желающий непременно довести дело до последнего акта, где все и должно объясниться.

Когда мы увидели почтенную пару, господин Марке как раз со вздохом говорил своему секретарю:

— Только бы этот архитектор с его дурацкой киркой не разрушил нам столь прекрасную тайну!

— Не беспокойтесь, — ответил секретарь, — кирка, быть может, и разрушит павильон, но не затронет нашего дела. Я сам ощупал стены и изучил пол и потолок. Мы ничего не узнаем. Я кое-что понимаю в этом, и меня не проведешь.

Успокоив таким образом своего шефа, господин Малэн кивком головы указал на нас господину Марке.

Этот последний насупился и, заметив подходящего к нему Рультабиля, сняв шляпу, устремился к двери вагона.

Уже из купе он достаточно громко прошептал своему секретарю:

— Постарайся отвадить всех этих журналистов.

— Понимаю, — ответил господин Малэн и попытался воспрепятствовать моему другу проникнуть к судебному следователю.

— Извините, пожалуйста, но это купе занято.

— Я журналист, сотрудник «Эпок», — ответил Рультабиль, — и желал бы сказать несколько слов господину Марке.

— Господин Марке весьма занят следствием.

— О, поверьте, его следствие меня совершенно не интересует. Я не репортер, — заявил Рультабиль с презрительной усмешкой, — я театральный рецензент. И так как сегодня вечером я должен представить отчет о некоем обозрении, идущем в…

— Войдите, сударь, прошу вас, — сказал секретарь и учтиво поклонился.

Рультабиль был уже в купе. Я немедленно последовал за ним и сел рядом. Секретарь вошел и закрыл дверцу.

Господин Марке недовольно посмотрел на секретаря.

— Ах, сударь, — опередил его мой друг, — не сердитесь на этого достойного человека. Ваше уединение нарушил не какой-нибудь репортеришка, а театральный рецензент всесильной «Эпок». И я хотел бы поговорить не с господином Марке-следователем, а с автором нового спектакля. И прекрасного спектакля, смею вас заверить. Примите наши искренние поздравления.

И Рультабиль, представив сперва меня, представился сам.

Господин Марке беспокойным жестом поглаживал бороду. В нескольких словах он поведал Рультабилю, что является всего лишь скромным автором и желал бы, чтобы имя его оставалось неизвестным широкой публике. Он надеется также, что восторг журналиста перед достоинствами драматического произведения удержит его от разглашения того факта, что автором является судебный следователь из Корбейля.

— Стезя драматурга, — сказал он после некоторого колебания, — может бросить тень на деятельность судебного следователя, особенно в провинции, где люди являются рутинерами.

— О, положитесь на мою скромность! — воскликнул Рультабиль, воздев руки к небу.

Поезд тронулся.

— Мы едем, — сказал судебный следователь, несколько удивленный тем, что мы отправились вместе с ним.

— Да, господин судебный следователь, мы двинулись с места в поисках истины, — сказал Рультабиль, любезно улыбаясь, — и двинулись к замку Гландье. Прекрасное дело, господин Марке, не правда ли? Прекрасное дело!

— Темное дело, невероятное и необъяснимое дело. Боюсь только, что журналисты, господин Рультабиль, в своем неуемном желании все объяснять начнут мешать следствию.

Мой друг, уловив, в чей адрес выпущена эта отравленная стрела, значительно покивал головой.

— Да, — сказал он сочувственно, — этого следует опасаться, они во все вмешиваются. Что до меня, то я разговариваю с вами только потому, что случай, чистый случай, господин судебный следователь, привел меня к вам в это купе.

— Куда вы едете? — любезно поинтересовался господин Марке.

— В замок Гландье, — не моргнув глазом ответил Рультабиль.

Господин Марке подпрыгнул на месте.

— Вам не удастся туда проникнуть, господин Рультабиль.

— И кто же этому помешает? Вы? — воинственно поинтересовался мой друг.

— О нет, я чересчур люблю прессу и журналистов, чтобы препятствовать им в чем бы то ни было. Но господин Станжерсон закрыл свои двери для всего света. Вчера ни один журналист не смог пройти за ограду замка Гландье.

— Тем лучше, — ответил Рультабиль, — я прибуду вовремя.

Господин Марке закусил губу и, казалось, вознамерился сохранять упорное молчание. Правда, он явно вздохнул с облегчением, когда Рультабиль сообщил, что мы отправляемся в Гландье исключительно для того, чтобы пожать руку «старому и близкому другу». Так он именовал Робера Дарзака, которого, вероятно, увидит первый раз в жизни.

— Ах, Робер, — продолжал молодой репортер, — бедный, несчастный Робер, боюсь, он не перенесет этого удара. Он так любит мадемуазель Станжерсон.

— Действительно, больно видеть его горе, — нехотя подтвердил господин Марке.

— Но надо надеяться, что мадемуазель Станжерсон останется жива.

— Будем надеяться, — господин Марке покачал головой. — Ее отец сказал мне вчера, что если она погибнет, то он разделит с ней ее могилу. Какая невосполнимая потеря для науки!

— Рана в висок очень серьезна, не правда ли?

— Конечно, просто неслыханное счастье, что она не смертельна. Удар был нанесен с такой силой!

— Значит, мадемуазель Станжерсон ранена не из револьвера, — заметил Рультабиль, бросая на меня торжествующий взгляд.

Господин Марке казался очень смущенным.

— Я ничего не сказал, не хочу говорить и ничего больше не скажу.

И он повернулся к своему секретарю, давая тем самым понять, что не желает более иметь с нами дело. Но не так-то легко было избавиться от Рультабиля.

— В описании «Матэн» все это дело вообще представляется какой-то неразберихой, — огорченно сказал мой друг. — Вы читали отчет? Он абсурден, не правда ли?

— Никоим образом.

— Как же так! Желтая комната имеет только одно окно с решеткой и ставнями, которые были закрыты, и одну дверь, которая была взломана. А убийцу не находят!

— И, тем не менее, именно так и обстоит дело.

Рультабиль замолчал и погрузился в размышления. Примерно через четверть часа он вновь устремился в атаку.

— А какова была в тот вечер прическа мадемуазель Станжерсон?

— Что вы хотите этим сказать? — спросил судебный следователь.

— Ну как же. Это ведь чрезвычайно важно, — ответил Рультабиль, — я уверен, что в тот вечер, когда произошла драма, ее волосы были спущены на лоб.

— Ошибаетесь, господин Рультабиль, — ухмыльнулся судебный следователь. — Волосы несчастной были зачесаны вверх, обычная ее прическа. Лоб совершенно открыт, я могу это утверждать, так как тщательно осматривал раны, и кровь на волосах отсутствовала. А между тем, никто не прикасался к прическе после покушения.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно уверен, — продолжал судебный следователь. — Доктор еще сказал, пока я осматривал рану: «Как жаль, что мадемуазель Станжерсон носит такую прическу. Волосы, спущенные на лоб, хоть немного смягчили бы этот ужасный удар в висок». Меня удивляет, что вы придаете этому такое значение.

Рультабиль нахмурился, о чем-то задумавшись.

— И рана на виске серьезна? — скова спросил он.

— Ужасна.

— А каким орудием она нанесена?

— Это секрет следствия.

— Вы нашли это орудие?

Судебный следователь не ответил.

— А рана на шее?

На этот раз господин Марке снизошел до ответа:

— По мнению врача, сожми убийца горло хоть каплю сильнее, и мадемуазель Станжерсон была бы задушена.

Рультабиль выудил из кармана номер «Матэн» и огорченно хлопнул по нему рукой.

— И все-таки отсюда ничего невозможно понять, — сказал он, — какие там, например, окна и двери?

— Их пять, — ответил господин Марке, смущенно кашлянув два или три раза, так как он был просто не в состоянии противиться желанию поговорить о всех этих прекрасных и таинственных загадках, которые он расследовал. — Дверь вестибюля, единственная входная дверь павильона, всегда закрыта на английский замок, ключи от которого хранятся у профессора Станжерсона и дядюшки Жака. Мадемуазель Станжерсон ключ не нужен, так как дядюшка Жак ночует в павильоне, а днем она не покидает отца. Когда они ворвались в Желтую комнату, дверь вестибюля оставалась закрытой, и оба ключа находились, как всегда, у мужчин. В павильоне четыре окна: одно в Желтой комнате, два в лаборатории и четвертое в вестибюле. Окна Желтой комнаты и лаборатории выходят в поле, окно вестибюля — в парк.

— Именно через это окно преступник и покинул павильон! — воскликнул Рультабиль.

— Откуда вы это знаете? — господин Марке устремил на моего друга подозрительный взгляд.

— Как он бежал из Желтой комнаты, мы еще узнаем, — ответил Рультабиль, — но из павильона он должен был выбраться именно через это окно.

— Еще раз, откуда вы это знаете?

— Ах, боже мой, но ведь это же так просто. Поскольку он не мог бежать из павильона через двери, значит, он вылез через окно. А для этого необходимо окно без решетки. На окнах Желтой комнаты и лаборатории такие решетки есть. Они же выходят в поле! Но, поскольку убийца все-таки бежал, значит, он нашел окно без решетки. И это было окно вестибюля.

— Да, — сказал господин Марке, — но вы не предусмотрели того, что окно вестибюля, единственное без решетки, имеет солидные железные ставни, и эти ставни оставались закрытыми изнутри на железную задвижку. Между тем мы имеем доказательства, что убийца действительно бежал из павильона через это окно! Следы крови на стене, на ставнях и следы на земле, похожие на те, что я измерил в Желтой комнате, свидетельствуют, что убийца бежал именно здесь. Он как бы прошел сквозь ставни! Но все это уже не столь важно. Следы, оставленные преступником, когда он бежал из павильона, — это хотя бы что-то конкретное. Как он вышел из Желтой комнаты, хотел бы я знать, и как пошел через лабораторию, чтобы попасть в вестибюль. Прекрасное дело, господин Рультабиль, просто прекрасное, и я надеюсь, что ключ к этой загадке не удастся подобрать еще достаточно долгое время.

— Надеетесь, господин судебный следователь?

— То есть, я полагаю, — поправился господин Марке.

— Окно было закрыто изнутри после бегства преступника? — спросил Рультабиль.

— Конечно. Это мне кажется естественным, хотя и непонятным, ведь для этого требуется сообщник или сообщники, а их нет.

Помолчав, он добавил:

— Ах, если бы мадемуазель Станжерсон чувствовала себя сегодня получше, и ее можно было допросить…

Рультабиль, продолжая думать о чем-то своем, спросил:

— А чердак? На чердаке должно быть какое-то отверстие.

— Да, действительно, я и забыл о нем, с чердаком выходов шесть. Это маленькое слуховое окно, и, так как оно обращено в поле, господин Станжерсон также снабдил его решеткой. У этого окошечка, как и на первом этаже дома, решетки не повреждены, а ставни, которые, естественно, открываются внутрь, оставались закрытыми. В общем, на бегство преступника через окно чердака ничто не указывает.

— Но если не нашли следов убийцы на чердаке, — сказал Рультабиль, — вроде тех, которые были обнаружены на полу Желтой комнаты, то следовало прийти к заключению, что он не крал револьвер дядюшки Жака.

— На чердаке имеются только следы самого дядюшки Жака, — следователь многозначительно покачал головой, — но он был вместе с профессором Станжерсоном, и это счастье для старика.

— Но при чем тут револьвер? Мне кажется, что им скорее был ранен преступник, а не мадемуазель Станжерсон.

Не ответив на этот вопрос, который без сомнения смущал и его самого, господин Марке сообщил нам, что он нашел в Желтой комнате следы двух пуль: один в стене, на которой остался красный отпечаток мужской руки, другой в потолке.

— В потолке, — повторил Рультабиль, — очень странно… в потолке!

Он закурил, и его окутало облако дыма. Когда мы прибыли в Эпиней-сюр-Орж, я вынужден был потрясти его за плечо, чтобы вывести из задумчивого состояния.

На перроне судебный следователь и его секретарь сухо откланялись, дав тем самым понять, что с них вполне достаточно общения с нами. Затем они сели в ожидавший их экипаж и уехали.

— Сколько времени потребуется, чтобы дойти отсюда до Гландье пешком? — спросил Рультабиль какого-то железнодорожного служащего.

— Полтора часа, час сорок пять, если не торопиться, — ответил тот.

Рультабиль посмотрел на небо и, решив, что дождя не будет, взял меня под руку.

— Пойдемте, — сказал он, — нужно прогуляться.

— Ну что, — спросил я, — дело проясняется?

— О нет, ничего не проясняется. Все гораздо более запутано, чем я предполагал. Правда, у меня появилась одна идея.

— Скажите, какая?

— Пока я ничего не могу сказать. Моя идея — это вопрос жизни и смерти, по крайней мере, для двух человек.

— Вы верите в сообщников?

— Нет, не верю.

Минуту мы помолчали, затем он продолжал:

— Просто счастье, что мы встретили этого судебного следователя. Что я вам говорил о револьвере!

Рультабиль шел, опустив голову, засунув руки в карманы, и что-то насвистывал.

— Бедная женщина, — пробормотал он через минуту.

— Это вы о мадемуазель Станжерсон?

— Да, эта благородная женщина достойна сожаления, у нее сильный характер, и я представляю себе…

— Вы разве знакомы с мадемуазель Станжерсон?

— Нет, я видел ее только один раз.

— Откуда вы знаете, что у нее сильный характер?

— Потому что она сумела противостоять убийце. Потому что она мужественно сопротивлялась, и в особенности потому, что в потолке обнаружили след пули.

Я взглянул на Рультабиля, чтобы убедиться, что он не смеется надо мной и не сошел с ума. Но молодой человек никогда, кажется, не был так серьезен, а взгляд этих умных округлых глаз успокоил меня по части состояния его разума. Кроме того, я уже привык к его отрывистой речи, казавшейся бессвязной лишь до тех пор, пока несколькими быстрыми и четкими фразами он не объяснял ход своих мыслей. Тогда все становилось ясным. Слова, которые раньше казались бессмысленными, так легко связывались и обретали логику, что можно было только удивляться, как я не понимал их раньше.