Глава VI

Онлайн чтение книги Женитьба Корбаля The Nuptials of Corbal
Глава VI

Шато-де-Корбаль, несколько обветшавшее серое строение с круглыми башенками по краям, приютилось на холме среди виноградников за чертой города. Внутри дом выглядел столь же скромно, как и снаружи: выцветшая отделка напоминала о том, что ее следовало бы давно обновить, а большинство предметов убогой обстановки не заслуживали даже косметического ремонта. Шовиньера проводили в просторную кухню с каменным полом, стенами и потолком, где Корбаль сидел за столом со своими домочадцами, как он их называл: пожилым слугой Фужеро, его женой и двумя дюжими сыновьями и пухленькой пригожей молодой особой с благозвучным именем Филомена, которая вела домашнее хозяйство. Самому Корбалю было за тридцать, одевался он по-крестьянски скромно, однако умение держаться просто, но с внутренним достоинством свидетельствовало о его благородном происхождении, а его речь, высокий лоб, грустные и задумчивые глаза, проникавшие, казалось, в самую сущность вещей, на которые они обращались, заставляли предположить в нем поэта и эрудита.

Родившись в семье обедневшего дворянина, он безропотно нес выпавший на его долю крест, не тратя времени на бесполезные сетования. Он ни разу не был при дворе и не состоял ни на какой королевской службе; с юных дней он посвятил себя обработке трех-четырех сотен акров принадлежавшей ему земли, помогая своим работникам сеять, жать, давить вино и масло и молотить зерно, как обычный арендатор.

Когда осенью 1792 года к нему явилась группа дворян, собиравшихся оказать поддержку агонизирующему феодализму, и призвала его исполнить свой долг и выступить на защиту короля, месье Корбиньи де Корбаль выразил свое политическое кредо так:

— Никто, кроме вас, господа, не угрожает королю. Сопротивляясь справедливым требованиям нации, вы обрекаете себя на уничтожение, а солидаризуясь с королевским троном, вы утащите его вместе с собой в пропасть.

Эти слова стали известны жителям Пуссино и его окрестностей и снискали Корбалю еще большую любовь и уважение, хотя люди его класса впоследствии укоряли виконта — впрочем, едва ли справедливо — в том, что он был одним из тех, кто и пальцем не пошевельнул, чтобы помешать падению монархии.

Роста чуть выше среднего, он был хорошо сложен и держался с такой изысканной учтивостью, что Шовиньер, к своему изумлению, почувствовал некоторое расположение к этому бывшему аристократу.

— Вы застали меня врасплох, гражданин, — извинился Корбаль, поднимаясь из-за стола ему навстречу. — Надеюсь, вы не заподозрите меня в бесцеремонности, если я скажу, что совершенно не готов принимать у себя полномочного представителя правительства.

— Я представляю правительство, которое обходится без церемоний, — ответил Шовиньер, однако на этот раз без свойственной ему надменности.

— Ни одно правительство не в силах обойтись без них, — с обезоруживающей улыбкой отозвался Корбаль. — Правительство существует для того, чтобы управлять, а потому оно должно внушать к себе уважение, одним из естественных проявлений которого является церемониал. Люди не унижают себя, проявляя почтение там, где оно необходимо, напротив, это возвышает их.

Брови Шовиньера сами собой поползли вверх. Неужели этот бывший аристократ тоже позволял себе упражняться в двусмысленном юморе, которым любил щегольнуть гражданин полномочный представитель?

— А вы философ! — заметил он, едва заметно усмехнувшись.

— Это слишком громкое слово для меня, гражданин. Мне приходилось много читать, но лишь для того, чтобы скрасить свое одиночество, в котором мне пришлось жить слишком долго. Но что же вы стоите? Прошу вас, присоединяйтесь к нам, — подвинул он кресло Шовиньеру. — У нас здесь все по-республикански просто.

— Так и должно быть, — отозвался Шовиньер, всей душой ненавидевший республиканскую простоту и ежедневно возносивший хвалу Богу за революцию, которая позволила ему пользоваться всеми благами цивилизации. Он сел к столу, и Филомена положила перед ним по куску хлеба и ветчины, а Корбаль сам налил ему стакан превосходного домашнего вина. Что ж, по крайней мере, стол здесь держали совсем не республиканский, подумал Шовиньер.

— Я польщен, гражданин полномочный представитель, визитом столь выдающегося члена Конвента, — тем временем продолжал Корбаль.

У Шовиньера вновь мелькнуло подозрение, что над ним издеваются. Бросив на бывшего виконта пристальный взгляд, он спросил:

— А вас не интересует его причина?

Корбаль непринужденно улыбнулся.

— Вы мой гость, гражданин. Зачем терзать вас ненужными расспросами? В свое время вы сами скажете, чем я могу быть вам полезен.

— Вашему терпению можно позавидовать, — заметил Шовиньер и переключился на хлеб с ветчиной.

После этого Корбаль и его нежданный гость продолжали обмениваться редкими фразами, прочие же слушали их в напряженном молчании. Наконец, покончив с едой, Шовиньер фамильярно развалился в кресле в своей излюбленной позе: затянутая в оленью кожу нога перекинута через ручку кресла, а рука засунута под трехцветный пояс.

— У вас здесь уютно, гражданин Корбаль, — сказал он. — Я удивляюсь, почему вы до сих пор не привели сюда хозяйку.

Эта небрежно оброненная фраза предназначалась как будто всего лишь для того, чтобы поддержать разговор, но по лицу Филомены, стоявшей позади кресла Корбаля, пробежала тень, что не укрылось от наблюдательного взора гражданина депутата и, возможно, подсказало ему верный способ найти управу на этого скользкого республиканца из бывших аристократов.

Корбаль рассмеялся, но его смех показался Шовиньеру более задумчивым, чем веселым.

— Чему тут удивляться? Я, наверное, слишком долго ждал. В юности мне пришлось куда больше ухаживать за землей, чем за девушками, а сейчас… — он пожал плечами, — сейчас не так просто найти… — он замолчал, словно опасаясь, как бы у него с языка не сорвалось неосторожное слово.

Но с таким же успехом он мог бы закончить фразу, поскольку Шовиньер без труда догадался, что бывший виконт хотел сказать о том, как мало осталось девушек его происхождения в подвергшейся классовой чистке Франции.

— Что найти, гражданин? — вкрадчиво спросил Шовиньер.

— О нет, ничего, — несколько смущенно ответил Корбаль. — Это не имеет значения, и, я думаю, мы без труда подыщем более интересный предмет для беседы, чем моя скромная персона.

— Ошибаетесь, гражданин, я здесь как раз для того, чтобы поговорить о вас.

— Вы хотите польстить мне, гражданин?

Шовиньер больше не сомневался, что его собеседник тайком подсмеивается над ним. Он подумал, что сентенция, которую он обрушил на головы членов революционного комитета в Пуссино, окажется очень уместной и здесь.

— Безбрачие является оскорблением природы, — заявил он, — а кто оскорбляет природу, не может называться хорошим республиканцем, поскольку республиканство основано на законах природы. Прошу вас хорошенько задуматься над этим.

Поначалу никто не воспринял его слова всерьез. Первым засмеялся старый Фужеро, к которому тут же присоединились его сыновья; даже Корбаль улыбнулся, а жена Фужеро лукаво спросила полномочного представителя, женат ли он сам.

— Нет, но для этого у меня есть веские основания… — важно ответил Шовиньер, давая понять всем, что он не шутит.

Но это только еще больше развеселило их.

— Основания, говорите вы? — игриво поддела его жена Фужеро.

— Да, — сверкнул на нее глазами Шовиньер. — Я обручен со своим гражданским долгом, и у меня не остается времени ни для чего иного.

Они наконец начали понимать, что он говорит всерьез, и Корбаль поспешил сменить тему беседы. Шовиньер не стал возражать — его неожиданно осенила хитроумная идея, поглотившая все его внимание. И, завершив свой бесцельный на первый взгляд визит, он продолжал размышлять над ней по дороге в Пуссино, неторопливо спускаясь вниз по холму, и на его плотно сжатых губах играла недобрая улыбка.

«Безбрачие — оскорбление природы» — так называлось новое евангелие, которое он собирался проповедовать. Будучи тонким психологом, он прекрасно знал всю силу идеи — сколь бы сумасшедшей она ни являлась — в революционной Франции особенно, если эта идея подкреплялась авторитетом власти, и последующие события полностью подтвердили его предположения.

На другое утро он возгласил свое евангелие с трибуны якобинской организации Пуссино — общества, созданного в самый канун революции кучкой горячих голов, впрочем на этом и успокоившихся — перед толпой, собранной по его приказанию, лицемерно названному приглашением.

Шовиньеру не раз приходилось выступать перед людьми, и он прекрасно знал, как и с какими словами надо обращаться к ним, чтобы найти отклик в их душах и всколыхнуть их эмоции.

Франция обезлюдела после недавних событий, так начал он. Гнусная порода аристократов и их приспешников, которая уничтожается спасителями страны, должна быть замещена расой свободных людей, рожденных в просвещенном веке. Только так свободная Франция сможет занять подобающее ей блистательное место среди прочих стран. Но это еще не все. Новые бойцы должны встать на место замечательных патриотов, добровольно отдававших свои жизни на границах страны, защищая родину от вторжения наймитов деспотизма. Забывать об этом означало бы пренебречь священным долгом, исполнения которого нация имеет право требовать от своих граждан, и обречь республику на неминуемую гибель.

Постепенно его демагогические разглагольствования расшевелили разношерстную толпу, и стали раздаваться одобрительные возгласы. Сочтя, что его слушатели дошли до нужной степени восприимчивости, он обрушил на их головы новоиспеченный шедевр ораторского искусства:

— Безбрачие является оскорблением природы!

Он подробно остановился на моральном, гражданском и национальном аспектах этого вопроса и, убедившись, что аудитория вполне разделяет его точку зрения, потребовал от нее проявить свой патриотизм и республиканский дух и объявить вне закона всякого неженатого мужчину в возрасте старше двадцати пяти лет. После такого заявления он с достоинством удалился, и вслед ему неслись восторженные крики пришедшей в неистовство толпы.

Никто лучше Шовиньера не знал, что при охватившем умы людей помешательстве, которое наблюдалось во Франции времен падения монархии, экстравагантность выдвинутой доктрины лишь способствовала ее одобрению. А здесь, в Пуссино, рука об руку с безумием шествовал страх: в городе заработала гильотина, головы полетели с плеч упорствующих священников и прочих тайных приверженцев падшего режима, и все воочию убедились, насколько опасно шутить с Шовиньером, в лице которого волна террора докатилась и до их мирного края. Неудивительно, что в последующие дни Пуссино охватила настоящая свадебная лихорадка, а евангелие Шовиньера проповедовалось на каждом углу чумазыми проповедниками, еще месяц назад не посмевшими бы и на полтона возвысить свой голос.

Через десять дней обстановка в городе накалилась до такой степени, что на собрании якобинской организации было принято единодушное решение считать в нынешних тяжелых для страны обстоятельствах нелояльностью отказ мужчины старше двадцати пяти лет жениться; такового было предложено объявлять вне закона и отправлять на гильотину. Затем якобинцы представили свое решение на утверждение революционному комитету, а тот, не зная, как отреагировать на столь странное требование, послал за разъяснениями к гражданину полномочному представителю.

— Глас народа — глас Божий, — безапелляционно заявил Шовиньер. — Все мы являемся покорными исполнителями царственной воли народа, и не наше дело противиться ее изъявлениям, даже самым неожиданным.

Его тон и манера перепугали членов комитета; им показалось, что они увидели перед собой вещающего от имени богини Разума пророка, с которым бессмысленно было вступать в дебаты. Якобинская резолюция получила статус закона, и huissiers note 25Судебные исполнители (фр.) отправились на розыски холостых мужчин, которые вызывались в суд и ставились перед выбором: в трехдневный срок жениться или умереть на гильотине.

Гражданин полномочный представитель втайне потирал от удовольствия руки: еще бы, наконец-то появилась возможность обвинить доселе неуязвимого виконта де Корбаля в энсивизме и, таким образом, удовлетворить свое чудовищно извращенное чувство юмора.

Чтобы показать свое уважение к суду и соблюсти приличествующие случаю формальности, в незыблемость которых месье Корбиньи де Корбаль свято верил, он оделся с необычной для него тщательностью: на нем был черный сюртук с серебряными пуговицами, шелковые бриджи, чулки и туфли с пряжками, а его каштановые волосы были собраны сзади и аккуратно перевязаны черной шелковой лентой.

Не проронив ни слова, он с достоинством и выдержкой выслушал увещевания судей, почтительно поклонился им и так же молча удалился бы, если бы Шовиньеру не захотелось прокомментировать решение суда.

— Гражданин бывший виконт де Корбаль по рождению принадлежит к классу, упраздненному республикой, — мягким адвокатским тоном начал он. — И тем, что он до сих пор не разделил судьбу, постигшую большинство его представителей, он целиком и полностью обязан общественному мнению, которое считало его человеком республиканских убеждений, исповедовавшим высокие идеалы свободы, равенства и братства. Но пришло время, когда одних слов недостаточно, чтобы смыть родовые пятна аристократического происхождения; гражданин Корбаль должен понять, что сейчас ему предоставляется возможность раз и навсегда подтвердить свою преданность революционной Франции.

Шовиньер сделал паузу. В переполненном зале суда царила полная тишина. Он взглянул на бесстрастное лицо месье де Корбаля и с тайным восторгом представил, как сейчас изменится его выражение.

— К счастью, я имел честь познакомиться с его домашними и могу дать ему добрый совет: не смущаться трудностью выбора подходящей для себя пары, поскольку невеста находится рядом с ним. Я позволю себе смелость указать ему на нее, поскольку мы частенько не замечаем того, что находится рядом с нами, так сказать, у нас под самым носом, и мне бы не хотелось, чтобы бывший виконт допустил такую оплошность. Нет сомнений, что лучшей супругой ему станет его же служанка, простая девушка из народа по имени Филомена Полар; суд рекомендует ему жениться на ней и этим не только исполнить судебное постановление, но и доказать своим поступком, что он является истинным приверженцем господствующей во Франции религии равенства, а не укрывшимся под ее сенью еретиком.

Такое предложение, достойное, по мнению отребья, составлявшего большую часть аудитории Шовиньера, самого царя Соломона note 26Соломон — древнееврейский царь, которому в книгах Ветхого Завета приписывается исключительная мудрость (по традиции этот монарх считается автором многих библейских текстов), было встречено с восторгом. Месье де Корбаль покраснел, но когда он заговорил, его голос звучал ровно и спокойно.

— Всем вам известны мои чувства и мысли и скромный образ жизни, который я веду в своем доме, — начал он, полуобернувшись к присутствующим в зале, словно приглашая их стать свидетелями его слов.

— Я верю в общность интересов и своими поступками неоднократно подтверждал это. Я ставлю интересы нации выше личных интересов и ради нее готов пожертвовать принадлежащим мне имуществом, а если надо, то и самой жизнью. Но я не только не признаю право нации на мою душу…

— Мы отменили все это, — раздраженно прервал его Шовиньер.

— …но даже не слышу голоса нации в столь абсурдном требовании, — не обращая на него внимания, продолжал Корбаль. — Позвольте напомнить вам, граждане судьи, что вы находитесь здесь для того, чтобы исполнять существующие законы, а не изобретать новые. Принятие законов является исключительной прерогативой Конвента, и всякий человек или группа людей, пытающиеся нарушить ее, присваивает себе, таким образом, право издавать законы и, следовательно, виновны в энсивизме.

Шовиньер не мог не восхититься блестящей контратакой его противника и мог только благодарить судьбу за то, что ее не смогла оценить по достоинству собравшаяся здесь малограмотная публика. В ответ из зала раздались лишь гневные выкрики да насмешки, и, когда шум утих, президент подвел итог заседанию:

— Вам дается три дня на размышление, гражданин Корбаль.

Корбаль неожиданно понял, что столкнулся с полным идиотизмом, который не в силах поколебать никакие доводы, сколь бы разумными они ни были, и это привело его в ярость. Его глаза гневно сверкнули, кровь отлила от лица, и он решительно шагнул к столу, за которым восседали судьи.

— Для решения мне хватит и трех секунд, гражданин президент, но даже триста лет не заставят меня согласиться на этот позор.

Толпа вновь заулюлюкала на него, а президент, бесстрастный, как скала, повторил:

— И тем не менее вам дается три дня.

Корбалю ничего не оставалось, как взять себя в руки, еще раз поклониться суду и удалиться, — упорствование могло стоить ему даже этих трех дней, необходимых для того, чтобы привести в должный порядок свои дела.

— Я думаю, вы сами убедились, чего стоит республиканство этого бывшего виконта, — негромко сказал Шовиньер президенту. — Под его благообразной личиной скрывается грубый, заносчивый дух аристократа, считающего, что в отличие от окружающих он сделан из другого теста. Он сгорает от стыда при одной мысли о том, что ему придется вступить в брак с крестьянской девушкой. Вы видели это своими глазами. Разве это республиканство?

Дусье чуть печально кивнул.

— Вы правы, гражданин полномочный представитель, — вздохнул он. — Без вас мы не смогли бы разглядеть его истинную сущность. Мы ошибались в нем.

Шовиньер, худощавый и жилистый, поднялся со стула, надел свою шляпу с перьями и поправил галстук.

— Пускай выбирает между Филоменой и эшафотом. Будем надеяться, что он предпочтет молоденькую курочку, — она быстро сделает из него хорошего республиканца.

Дусье рассмеялся. Он подумал, что гражданин полномочный представитель любит иногда пошутить. Гражданин полномочный представитель, если бы захотел пооткровенничать, мог бы уточнить его наблюдение и сказать, что шутит постоянно, но не у всякого хватает ума, чтобы понять это.


Читать далее

Рафаэль Сабатини. Женитьба Корбаля
Глава I 10.02.15
Глава II 10.02.15
Глава III 10.02.15
Глава IV 10.02.15
Глава V 10.02.15
Глава VI 10.02.15
Глава VII 10.02.15
Глава VIII 10.02.15
Глава IX 10.02.15
Глава X 10.02.15
Глава XI 10.02.15
К О Н Е Ц 10.02.15
Глава VI

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть