Онлайн чтение книги Одно воспоминание Флоры Бэнкс The One Memory of Flora Banks
Глава 2

– Ты поцеловала его. – Пейдж говорила спокойно, но лучше бы она кричала. В ее голосе звучала тихая ярость. Она пристально посмотрела на меня и повторила: – Ты поцеловала его! Я знаю, что ты это сделала. Ты этого не помнишь, но ты это сделала. Я знаю, что ты это сделала, потому что…

В ушах у меня звенело, и я не могла сосредоточиться на словах Пейдж. Я понимала, что она говорит. Я понимала, что она злится. Я понимала, что у нее было право сердиться. Она произносила слова, но я их не слышала. Я заставила себя посмотреть на подругу. Я заставила себя собраться.

Пейдж глубоко дышала.

– Ты записала это!

Она держала в руке один из моих листочков-напоминалок, поэтому я не могла, разумеется, ничего придумать. Слова были написаны моим почерком, а Пейдж знала, что в записках – только правда. Она знала, что все записанное случилось на самом деле.

Я тоже знала и помнила это. Я помнила то, что было до моей болезни, а теперь еще и то, что поцеловала Дрейка. Я больше не маленькая девочка, потому что поцеловала парня на пляже и он попросил меня провести с ним ночь. Мне не десять лет. Мне семнадцать.

Я помнила. Камень, или Дрейк, или любовь не позволили мне забыть это. Потому что я влюбилась!

Я не могла отрицать этого перед Пейдж. Я помнила, как поцеловала Дрейка. Должно быть, это осталось в моей памяти, хотя я не помнила ничего произошедшего после того, как мне исполнилось десять. Я посмотрела на желтый листок, который держала Пейдж: посередине крупными буквами было написано: «Купить молоко» , а по краям малюсенькими буквами: « Я поцеловала Дрейка. Я люблю Дрейка». Я заметила, что продолжаю смотреть на слова. Я восхищалась тем, что случилось. Это делало меня счастливой, и мне хотелось плакать.

Я ждала, когда все забуду, но пока помнила: я сидела на пляже, он пришел ко мне, присел рядом и мы поцеловались.

Это было мое единственное ясное воспоминание, которое не исчезло после болезни. Я цеплялась за него, приказывала ему остаться, жить во мне столько, сколько я смогу его удерживать. Я не понимала, почему воспоминание осталось. И не знала, надолго ли. Я обожала его. Мне нужно было сохранить воспоминание навсегда. Если я буду помнить его, я смогу запомнить и другие вещи. Поцелуй Дрейка – лекарство, которое излечит меня. Скоро я буду помнить все, хотя надеюсь, что этот разговор с Пейдж забуду.

Пейдж держала в руке листок и смотрела на меня с такой ненавистью, что мне пришлось опустить глаза и разглядывать пол. Мы сидели в очаровательной маленькой чайной на Маркет-Джю-стрит и ждали, когда нам принесут заказ. После мы собирались заняться чем-то другим. Пейдж нашла записку, потому что я вытащила смартфон, чтобы написать маме, где нахожусь. Из моей сумки вылетели желтые листочки. Пейдж нагнулась, чтобы собрать их для меня, а я забыла, что на них могло быть записано что-то такое, чего ей видеть не следовало бы.

Я забыла. Разумеется, забыла. Я помнила поцелуй, но забыла, что написала о нем.

Пейдж увидела имя Дрейка на краю листка, потому и вчиталась в текст. И вот теперь она смотрела на меня.

– Ты любишь его? – спросила Пейдж. – Ты не только поцеловала его… Я понятия не имею, сколько раз это могло случиться, да ты и сама этого не знаешь. Но ведь ты думаешь, что любишь его. Вот этого я от тебя не ожидала.

Я не нашлась что ответить. Я поняла, что люблю Дрейка, но мне не хотелось, чтобы Пейдж знала, какую страсть я испытала в тот вечер. И все же я кивнула.

– И ты поцеловала его. Признайся. Я на сто процентов уверена в этом.

Я смотрела в пол, стилизованный под дерево. Потом я повернула голову направо, отвернувшись от Пейдж, и уставилась на людей, сидевших за соседним столиком. Это была семья: двое взрослых и двое детей. Взрослые читали газеты, дети толкали друг друга под столом. Все четверо были в джинсах и голубых флисовых куртках.

– Он пошел на пляж, – тихо продолжала Пейдж. – И уже не вернулся. Ты провела с ним всю ночь.

– Не было этого! Я ушла домой. Можешь спросить у моей мамы. Пейдж, я помню это!

Я помнила: Дрейк попросил меня провести с ним ночь. Об этом я подруге говорить не собиралась.

– Нет, ты не помнишь! А мать тебя прикроет. Если ты привела Дрейка домой и вы всю ночь кувыркались в кровати, а рано утром он ушел, твоя мама мне этого не скажет. Потому что она не захочет, чтобы дочь потеряла единственную подругу. И кстати, ты можешь сообщить ей, что я передумала и не собираюсь делать небольшое одолжение. Я согласилась только для того, чтобы она от меня отвязалась. Скажи маме, что они могут взять тебя с собой.

– Нет! – Я чувствовала нарастающую панику. – Нет, Пейдж, поверь мне! Мы действительно сидели на пляже. Мы поцеловались. Прости. Я ушла домой. Он тоже ушел, я не знаю куда. Прости меня, Пейдж. Я не хотела, чтобы это случилось. Но я все помню. Я действительно помню.

Я понятия не имела, что это за «небольшое одолжение», но было не время спрашивать. Вероятно, мне уже говорили об этом двенадцать тысяч раз.

– Ты не хотела? Господи. И, Флора, не говори мне, что ты помнишь. Я знаю, что не помнишь.

– Я не хотела, чтобы это случилось. Я не ожидала, что буду все помнить. Не знаю почему, но…

– Ты любишь его, – прервала меня Пейдж.

Я смущенно пожала плечами, мне было неловко.

– Поправочка: ты записала свою маленькую историю любви, и каждые пару часов, когда все забываешь, перечитываешь ее и убеждаешь себя, что любишь Дрейка. Жалкое зрелище. Прежде всего жалок он. Ты его заслуживаешь, если такого бойфренда себе ищешь. Насколько я знаю и насколько ты знаешь, он мог соблазнять тебя последние несколько месяцев. Мило. Большая польза будет тебе от него на Северном полюсе. Ты могла заполучить моего бойфренда, но он уехал. Знаешь ли, долгие годы только я заботилась о тебе. Я вытащила тебя из дома, хотя мать предпочла бы завернуть тебя в вату и не отпускать от себя. Я водила тебя в кино, в кафе, на танцы целый год. Я присматривала за тобой лучше, чем женщина-соцработник в те дни, когда ты еще училась в школе. Каждый раз, когда ты забывала, где находишься, я помогала тебе. Моя мама терпеть не могла, что я этим занимаюсь. Она говорила, что мне не следует быть для тебя нянькой. Но конечно – бери моего парня. Дело в том…

Пейдж оборвала себя, когда официантка со скучающим видом принесла наш заказ на круглом подносе. Она долго расставляла чашки, крошечный молочник, вазочку с пакетиками сахара и сверкающий небесного цвета чайник.

Пока официантка нас обслуживала, мы с Пейдж молчали и не смотрели друг на друга. В конце концов подруга напряженно выдавила из себя: «Спасибо». За соседним столиком маленькая девочка в голубой флисовой курточке попросила мужчину: «Можно мне поиграть на твоем телефоне?»

Я налила нам чай, начав с Пейдж. Она наблюдала за мной, и моя рука дрогнула. Чай пролился на стол – лужица потекла к краю. Пейдж не шевельнулась, поэтому, закончив разливать чай, я встала, подошла к стойке и взяла салфетки, чтобы вытереть чай, пока он не пролился на пол.

Пейдж не дотронулась до своей чашки. На подруге были узкие черные брючки по фигуре и обтягивающая футболка с круглым вырезом. Волосы были собраны. Она не забыла о яркой помаде. Я думала: мы собирались пойти в кино, где она стала бы говорить о Дрейке и о том, как она по нему скучает.

Но теперь мы не будем больше этого делать, никогда.

Пейдж глубоко вздохнула и продолжила:

– Дело в том, что я всегда знала о твоей влюбленности в Дрейка. Тебя видно насквозь, Флора. Но я и представить не могла, что Дрейк этим воспользуется. Одному богу известно, сколько раз это было. Мне в голову не приходило, что он вообще тебя заметил, если не считать интересной истории твоей болезни. Ты и половины ее не знаешь. Что бы ты ни сказала, тебе не удастся убедить меня в том, что у вас не было секса. Ни единому слову не поверю. У меня в голове не укладывается, что ты это делала с моим парнем. С моим! Я знаю, что ты забудешь Дрейка, потому что не знала его до твоей так называемой болезни. Но ты записала его имя на руке и добавила, что он мой парень. Я знаю, – Пейдж помахала запиской в воздухе, – что ты думаешь, будто любишь его. Или ты втайне любила его все это время?

Я попыталась покачать головой, но у меня не слишком хорошо получилось.

– Не знаю, – прошептала я. Мой голос стал тоненьким и дрожал. – Не помню.

– Эй, все нормально. – Пейдж уже улыбалась, глядя мне прямо в глаза. – Ты сочинила великолепную историю любви и поэтому не чувствуешь себя ребенком. Теперь это больше не секрет, поэтому можешь внести изменения в свою глупую запись. Я сама это сделаю. Вот так.

Она протянула раскрытую ладонь. Я подтолкнула к ней чистые листочки. Пейдж достала из сумки ручку и начала писать, сначала на моем листке, потом перешла на следующий, и на следующий, и на следующий. Исписав листок, она приклеивала его на стол передо мной. Закончив, Пейдж взяла сумку и вышла на улицу. К чаю она не притронулась.

Я начала читать надписи. Слова « Купить молоко» были зачеркнуты. На первом желтом листочке было написано: «Я поцеловала Дрейка. Я люблю Дрейка. Это НЕ секрет. Мне нужно найти новую лучшую подругу». На втором: «Пейдж больше никогда не будет говорить со мной. Больше никогда ей не звони, запомни это» , на третьем: « НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ ЗВОНИ ПЕЙДЖ И НЕ ПИШИ ЕЙ».

Я пила чай и смотрела на эти слова. Камешек лежал в моем кармане, предательски «подглядывая».

– Я помню, – сказала я, обращаясь к тому месту, где сидела подруга. – Я помню.

Дома царила суматоха. Ссора с Пейдж не выходила у меня из головы. Мама не ждала меня у окна, как обычно. За входной дверью стоял чемодан. Я услышала шаги наверху. В доме ощущалось деловое настроение, атмосфера изменилась.

– Ау! – позвала я, сбрасывая туфли. Я гадала, что значит этот чемодан: кто-то приехал или кто-то уезжает? Может быть, Дрейк приехал. Или они вышвыривают меня из дома.

Я собрала с коврика у двери рекламные листовки: доставка пиццы, летний сезон в парке развлечений Фламбардс, где есть американские горки, педальные вертолеты, карусели. Я хотела поехать туда. Эту листовку я сунула в карман, где лежал камешек.

Мне хотелось рассказать родителям, что я кое-что помню, однако я не могла признаться, что поцеловала парня Пейдж. В доме явно происходило неладное, и я испугалась, что Пейдж позвонила и открыла им мой секрет.

Папа спустился с лестницы, перепрыгивая через две ступеньки.

– Флора! – воскликнул он и повернулся к двери наверху. – Энни! Флора пришла! – крикнул он и снова повернулся ко мне. – Давай дождемся маму.

У меня веселый и милый папа. Он работает бухгалтером. Дома он ходит в узорных джемперах, которые вяжет сам. Его волосы стоят дыбом, если мама их не пригладит. Папа говорит забавные вещи. Он все для меня сделает, и я это знаю. Я тоже сделала бы для него все, если бы могла сделать хоть что-нибудь. Когда я его вижу, испытываю облегчение. Он мой дом.

Но в ту минуту он выглядел встревоженным. Я посмотрела на ладони и руки, гадая, что такое важное я забыла.

– Мы переезжаем? – рискнула спросить я.

Папа слабо улыбнулся.

– Нет. Нет, дорогая, мы не переезжаем. Энни!

Мама торопливо спустилась, едва не упав на нас. Длинный кардиган волочился за ней, волосы завивались и были в беспорядке.

– Флора, дорогая! Ох, Флора, милая. Как дела у Пейдж? Ладно. Почему бы нам не выпить чаю?

Она посмотрела на мои руки, и я вытянула их, показывая, что на них нет новых записей. Желтые листки, исписанные Пейдж, лежали в моей сумке, и я испытала облегчение от того, что родители ничего не узнали. Они бы запаниковали, попытались поговорить с Пейдж и сгладить конфликт, как будто я была маленьким ребенком, не отвечающим за свои поступки. Я больше не маленькая девочка. Мне семнадцать.

Дрейк заставил меня все помнить. Я открыла было рот, чтобы сказать родителям об этом, но сразу его закрыла. Я не хотела, чтобы они узнали, что я поцеловала парня на пляже. В этом доме я маленькая девочка, а маленькие девочки не целуются с парнями на пляже.

Я помнила, что сделала. Я цеплялась за этот факт. Я поступила плохо, но поцелуй был моим, и он был настоящим. Этот поцелуй не исчез. Он оставался в моей голове. Я помню это, потому что люблю Дрейка. Я сжала камешек в кармане, уверенная: если я потеряю его, то потеряю и память.

– Я поставлю чайник, – сказала я маме.

– Спасибо, дорогая.

Я вскипятила воду и заварила чай в чайнике в горошек, который у нас с тех пор, когда я была совсем крошкой. Я поставила его на стол, достала из холодильника молоко в пластиковой бутылке и расставила любимые кружки всех членов семьи. На дверце холодильника висел лист формата А4 с фотографиями кружек. Каждое изображение было подписано. Думаю, я сделала это сама. Моя любимая кружка, по всей видимости, розовая в горошек, это самая скучная кружка в мире. На маминой написано: «Лучшая МАМА на свете» и нарисована мультяшная женщина в фартуке. Папина – с портретом бородатого мужчины и надписью: «Уильям Шекспир». Я готова была поспорить, что это не наши любимые кружки, но я все равно достала именно их.

Я ощущала слова Пейдж сквозь ткань сумки. Не нужно было проверять, чтобы узнать, что там написано. Пока нет. Эти слова жгли мне кожу.

– Флора, – сказал папа, как только мы сели за стол. Обычно он никогда не начинал разговор первым. – Послушай, кое-что непростое должно произойти.

Я положила перед собой блокнот, ручку и смартфон, потому что могла держаться за них, как за соломинку.

Мама обхватила кружку и молчала. Она даже не предложила нам печенье.

– Ты знаешь Джейкоба? – спросила мама.

– Я люблю Джейкоба! Джейкоб – мой брат. Где он?

Я повернулась в ту сторону, куда смотрели родители, – на стену с фотографиями.

Увеличенные снимки – мои, мамы, папы и мальчика – все приклеены скотчем. Под изображениями были написаны наши имена. Под мальчиком: «Джейкоб (брат)».

Я знала Джейкоба. Его я любила больше всех на свете. Он был старше меня. Обычно он подхватывал меня на руки и носил по дому, позволял смотреть телевизор, сидя у него на коленях. Я очень хорошо помнила, как он разрешил накрасить ему ногти на ногах.

– Он во Франции, – продолжала мама. Она говорила очень быстро. – Ты знаешь, что Джейкоб старше тебя. Знаешь ведь, правда? Ему двадцать четыре года. Сейчас он живет во Франции, и мы редко с ним видимся. Но Джейкоб очень тебя любит. Больше, чем нас.

– Двадцать четыре? – Я нахмурилась, глядя на фото. Темноволосый мальчик привлекал изящной худобой. Он выглядел моложе двадцати четырех лет.

– Это старый снимок, – сказал папа. – Да, сейчас ему двадцать четыре. Мы не виделись с ним несколько лет. – Он посмотрел на меня, проверяя выражение моего лица, потом продолжил: – Мы получили известие о нем. Джейкоб в больнице: он очень болен. Мы должны поехать к нему, Флора.

Я старалась вникнуть в смысл слов отца.

– Если вы давно его не видели, откуда тогда знаете, что брат меня любит? Я знаю, что люблю его, потому что это помню.

– Мы просто знаем, и все, – ответила мама. – Но это не главное. Мы должны поехать и навестить его в больнице.

– Мы едем во Францию? Так вот почему внизу стоит чемодан! Мы уезжаем из дома? Мы едем на встречу с Джейкобом?

Я никогда не уезжала из дома, понятия не имела, как выглядит Франция, если не считать смутного представления об Эйфелевой башне.

– Нет, ты не едешь, – произнес папа, а мама выпила полчашки одним глотком. Она сильно нервничала. – Мы едем, а тебе придется остаться дома. Это лучшее место для тебя. Франция стала бы чересчур большим испытанием, а нам необходимо сосредоточиться на Джейкобе. Путешествие будет слишком тяжелым, и тебе ни к чему привыкать к новому месту. Здесь тебе лучше.

– Но я хочу увидеть Джейкоба! Я хочу поехать с вами!

– У тебя нет паспорта, – объяснила мама. Ее голос звучал странно. – Если ты останешься здесь, будешь в безопасности. Мы дадим тебе деньги. Я вчера говорила с Пейдж, как раз перед тем, как ты отправилась на ее вечеринку. Она поживет у нас и присмотрит за тобой. Я приготовила для нее свободную комнату. Запомни: если тебе что-то понадобится, не ходи к миссис Роуи. Она в последнее время соображает еще меньше тебя, и одному богу известно, что вы вдвоем можете натворить. Рассчитывай на Пейдж, и с тобой все будет в порядке. Я забью холодильник едой, да и вернемся мы быстро. Я буду отправлять тебе сообщения каждый день с напоминанием вовремя принять лекарство. Я разрешаю тебе выпить лишнюю таблетку на ночь, чтобы ты хорошо спала и не волновалась. Если забудешь, где находишься, Пейдж тебе подскажет.

– О! – Я подумала об этом неожиданном предложении. Пейдж не станет жить в нашем доме и не скажет мне, где я нахожусь. Ведь она со мной не разговаривает, потому что я поцеловала ее парня. Наш разговор оставался в моей памяти, но я ничего не сказала родителям. Я решила остаться дома одна.

Я записала все, что они мне сказали, потом сфотографировала страницу: Джейкоб болен, мне хочется увидеть его, но у меня нет паспорта. Оставшись одна, я могла бы думать о Дрейке весь день напролет. Я могла бы сидеть дома и вспоминать наш поцелуй. Я могла бы дойти до пляжа, где все это случилось, и никто не спросил бы, куда я иду. У меня был поцелуй – островок в памяти, и мне хотелось провести как можно больше времени с этим воспоминанием на тот случай, если потом я все забуду.

Идея привела меня в восторг.

– На сколько вы уезжаете?

Я увидела, что мама чуть расслабилась.

– Мы забронировали отель на пять дней. Что бы там ни происходило, мы сможем все уладить и вовремя вернуться. Если кому-то из нас придется поехать еще раз, мы это сделаем. Мне нестерпимо расставаться с тобой, дорогая, но я думаю, что нам необходимо через это пройти.

Я кивнула и выпила чаю.

– Когда вернетесь, мы поедем во Фламбардс? – спросила я.

Мама откинулась на спинку стула, как будто мои слова ее шокировали, и закрыла глаза. Папа накрыл ее руку своей.

– Мы обязательно придумаем что-нибудь веселое, обещаю, – сказал он.

Я сидела за столом в знакомом доме, с людьми, похожими на моих постаревших родителей. Я посмотрела на руку: меня зовут Флора. Я должна быть храброй. Я не помнила, что произошло, или о чем мы говорили, или что я делала минуту назад.

Я знала, что поцеловала Дрейка на пляже. Он попросил меня провести с ним ночь. Я не была маленькой девочкой. Волны разбивались о берег. Было темно, и лунный свет отражался в воде. Я любила Дрейка.

Я сунула руку в задний карман джинсов и проверила, на месте ли волшебный камешек, который помогал мне не забывать. Камешек не исчез. Я не стала его доставать. Хотелось сказать родителям, что у меня есть воспоминание. Я открыла было рот, но потом подумала: им незачем знать о том, что я целовала парня, и снова закрыла его.

В моем кармане оказалась еще и рекламная листовка. Я вытащила ее и положила на стол. Папа выбросил листовку в мусорное ведро, а я, видимо, достала. Я даже не успела прочесть, что было на ней написано.

Я взяла лист бумаги, лежавший передо мной, и прочла. Все молчали. Мама обняла меня за плечи.

– Все в порядке, – сказала она. – Ты дома. Мы только что сказали тебе, что должны поехать в Париж, чтобы увидеть Джейкоба. Он очень болен, и мы нужны ему. Ты останешься здесь на несколько дней. К тебе придет Пейдж, чтобы составить компанию.

Джейкоб был мои братом. Я помнила его. Он был добр ко мне, когда я была маленькой. Он заболел, и родители поедут навестить его. Пейдж придет в наш дом, поживет у нас и присмотрит за мной.

Это замечательно.

– Договорились? – спросила мама. – Ты все усвоила? Итак, мы уезжаем завтра рано утром. Наш рейс из Эксетера[4]Главный город английского графства Девоншир, расположенный на судоходной реке Экс. в Париж в одиннадцать. Запиши это, или я могу, если хочешь. Мы поедем в аэропорт на машине.

Родители не любили водить машину, хотя она у нас была. Автомобиль стоял на дороге позади дома, им никогда не пользовались. Не знаю, откуда я это точно знала. Должно быть, дело важное, раз они решились сесть за руль.

– Я попросила Пейдж прийти в девять часов. Но это лучше проверить. Ты бы позвонила ей прямо сейчас. Или хочешь, я позвоню?

– Нет, все в порядке, я поговорю с ней, – ответила я. – Хорошо, что она поживет у нас.

Я поцеловала парня Пейдж. Но я не должна была признаваться в этом маме.

– Обещай оставаться на связи.

– Да, обещаю.

– Пиши сообщения, – добавил папа. – Мы не сможем ответить, только пока летим: в самолете заставляют выключать мобильные телефоны.

– Или мы будем вне зоны доступа, – продолжила мама. – Я проверила международное покрытие – телефоны будут отлично работать во Франции. Когда мы вернемся, останется достаточно времени до твоего дня рождения. Его мы не пропустим. Не забывай заряжать смартфон. Проверяй сообщения.

Я встала, отодвинув стул. Он опрокинулся и упал: пришлось совершить неловкий маневр, поднять стул и поставить.

– Со мной все будет в порядке, – сказала я родителям. – Я замечательно проведу время одна. С Пейдж. Мне будет хорошо. Я позвоню ей прямо сейчас, о’кей? Не беспокойтесь об этом. Позвольте мне самой позаботиться о моей няньке.

Мама улыбнулась.

– Разумеется, дорогая. Перед отъездом я оставлю для тебя записочки по всему дому, хорошо? Чтобы ты ничего не забывала. Если Пейдж поживет с тобой, я не буду сильно волноваться.

– Волнуйся о Джейкобе, а не обо мне. Что с ним случилось?

– Мы не знаем, – сказал папа.

Когда я позвонила Пейдж, она не ответила.

В своей спальне на стене я нашла еще один снимок Джейкоба. Мальчик, которого я помнила, стоял в саду в футболке с надписью: «Гранд-Каньон, штат Аризона» – и держал за руку маленькую белокурую девочку в голубом платье. Если верить надписи под фотографией, то этой девочкой была я.

Мы с Джейкобом позировали в саду этого самого дома, но только там были качели. Мне бы хотелось, чтобы они стояли в саду до сих пор. Пожалуй, я могла бы попросить родителей купить качели.

Остаток дня мама провела за готовкой, хотя с этим я могла справиться самостоятельно. Но она беспокоилась, что я не выключу духовку или оставлю газ, который заполнит весь дом, а потом зажгу спичку. Мама разложила еду по контейнерам и блюдам, накрыв их фольгой. На каждую емкость она наклеила этикетку с названием дня, когда мы с Пейдж предположительно должны будем это съесть. Лазанью нам предстояло съесть в день их отъезда, карри – во вторник, рыбный пирог – в среду, макароны с сыром – в четверг и пиццу – в пятницу. Родители вернутся домой в субботу. В шкафу было полно хлеба и того, что можно положить на бутерброд. К тому же мама приготовила гигантскую кастрюлю супа, чтобы я ела его на ланч.

Я попробовала позвонить Пейдж, но потом увидела, что уже пять раз пыталась это сделать. Она не ответила. Затем от нее пришло сообщение: «Флора, прекрати звонить. Я не хочу говорить с тобой. Ты поцеловала моего парня. Оставь меня в покое».

Родителям я ничего не сказала.

Я погрузилась в воспоминание. Я так сильно любила Дрейка, что он сумел заставить мой мозг работать. Я сидела на пляже. Там были волны. Он подошел и присел рядом. Он сказал, что отдыхал в пабе и гадал: не ошибся ли, выбирая девушку. Он добавил, что я красивая и интересная. Я помнила наш разговор. Я цеплялась за него. Я могу запоминать. Я снова и снова повторяла про себя каждое слово.

Я нашла исписанные Пейдж желтые листки в сумке, разложила их по порядку и сфотографировала, чтобы запомнить: я не должна ей звонить. Как мне бы ни хотелось, я не могла написать это на руке, пока не уехали родители. Я настойчиво пыталась дозвониться до подруги, но в ответ получала сердитые сообщения. Раз от разу они становились все более грубыми.

Наконец наступил вечер. К отъезду родителей все было готово. Блюда на пять дней выстроились в холодильнике. Таблетки разложены в маленькие коробочки, на каждой прописными буквами написан день недели. Чемодан стоял у двери, родители проверили и перепроверили свои паспорта. Билетов на руках у них не было, потому что они покупали их онлайн. Но я знала, что они летят в Париж из Эксетера и выедут из дома в пять часов утра. Я знала об этом, потому что это было написано всюду, куда падал мой взгляд.

Мама повесила фартук, сняла повязку с волос и с натянутой улыбкой посмотрела на меня.

– Не пройтись ли нам на пляж, дорогая? – спросила она. – Глоток свежего воздуха Корнуолла мне бы не помешал. Мы бы с тобой погуляли перед отъездом.

Я надела туфли и плащ, остановилась на крыльце среди накопившихся там вещей: теннисных мячей, крикетной биты, выглядевшей очень старой, картонной коробки с моими тетрадями из начальных классов. Я отчаянно надеялась, что мы не столкнемся с Пейдж. Мне будет замечательно одной, но я понимала: родители никогда не оставят меня одну, если узнают правду. Я хотела, чтобы они поехали к Джейкобу. Я планировала проверить, смогу ли существовать самостоятельно. Я хотела, чтобы мне позволили жить внутри единственного воспоминания.

Дверь за моей спиной была слегка прикрыта, поэтому я слышала, как родители говорят между собой приглушенными голосами. Они делали так всегда, если не хотели, чтобы я их слышала. Я решила было побольше приоткрыть дверь к ним и подслушать по-настоящему. Но как только я сделала шаг к двери, мама сказала:

– Нет, она определенно ничего не понимает. Пусть все так и остается.

Я застыла.

Я определенно ничего не понимала. Но все должно измениться, потому что я собираюсь все помнить. Родители явно от меня что-то скрывали. Я записала: «У М. и П. есть от меня секрет», и сунула листок в карман. Когда они уедут, я обязательно осмотрю дом и попытаюсь раскрыть тайну.

Я отошла от двери, сошла с крыльца и сделала несколько шагов по садовой дорожке, глядя на то место, где когда-то стояли качели.

Мама вышла на крыльцо. Она глубоко дышала. Я сделала вид, что не замечаю ее. Она подождала с полминуты или около того, потом жизнерадостно окликнула меня:

– Флора! Вот ты где. Давай пройдемся и посмотрим на море.

Она определенно ничего не понимает. Это была история моей жизни до Дрейка.

– Да, – ответила я, огляделась и замялась. Если бы я сейчас спросила, чего не понимаю, мама бы мне не сказала. Поэтому пока не стоит поднимать эту тему. С этим я разберусь позже.

– Что случилось с Джейкобом? – спросила я.

– Мы не знаем.

Судя по всему, я спрашивала ее об этом миллион раз, потому что в мамином голосе прозвучало раздражение.

Мама ниже меня ростом и полнее. У нее густые кудрявые волосы, ничуть не похожие на мои – белесые и тонкие, без всякого объема. Я видела, как мама огорчена из-за Джейкоба, и мне захотелось позаботиться о ней. Но я не могла этого сделать: мама заботилась обо мне, так мы и существовали.

Море распласталось до горизонта в конце нашей улицы, но мы не пошли к нему, а направились в сад. Цветущий, великолепный, он рос напротив нашего дома. Райские тишина и покой окутали меня, словно одеялом.

– Почему вы перестали видеться с ним? – спросила я.

Мама дернулась и посмотрела на меня.

– С кем перестали видеться? – уточнила она, хотя прекрасно поняла, о ком я говорю.

– С моим братом… – Я не сразу вспомнила его имя. – Джейкобом.

– Ох, Флора, все было так сложно. И давно. Он был молод, упрям, думал, что лучше знает. И это было…

Она отвернулась.

– Связано со мной? – спросила я, уверенная, что именно так все и было. Что-то такое в мамином выражении лица говорило об этом.

– Нет, не совсем.

Мама быстро пошла к воротам сада, на которых табличка сообщала, что поджог – это преступление. Я поспешила следом. Я понимала: не нужно больше ничего спрашивать. Если она мне и говорила, то я уже забыла. Вероятно, мама говорила об этом уже миллион раз. Я наверняка ее раздражала.

Мы перешли улицу и остановились, облокотившись на парапет и глядя на море. Воздух был очень холодным, закатное солнце освещало все вокруг. Каждый камешек на пляже отбрасывал тень. Море сверкало, как зеркало, небо было безжалостно чистым и холодным.

Слева от нас располагался открытый плавательный бассейн. На него было приятно смотреть. Хотя я брала уроки плавания, когда была маленькая, сейчас я бы не решилась попробовать свои силы. За бассейном в воде, окруженный полоской земли, стоял сказочный замок, словно отдельный мир, безопасная закрытая бухта. Это мой мир: он всегда был моим.

Справа суша снова изгибалась.

Дрейк был далеко, там, где очень холодно, и куда он хотел поехать с десяти лет. Его курс читают на английском, и это хорошо, потому что в языках он полный ноль.

Я посмотрела на правую руку. «Флора, будь храброй»,  – гласила надпись. Однажды я что-нибудь сделаю. Когда-нибудь.

– Мне будет этого не хватать, – сказала мама, глядя по сторонам.

– Вы вернетесь? – неожиданно для самой себя спросила я, не понимая почему.

Я чувствовала: мама на меня смотрит, но не отводит глаз от моря. Дрейк и я поцеловались недалеко отсюда, чуть левее. Прилив был высоким. Море подошло близко. Я помнила ощущение его губ на моих губах, запах водорослей. В тот момент я пожертвовала дружбой с Пейдж. И самое ужасное заключалось в том, что я бы повторила это еще сотню раз. Я сунула руку в карман джинсов. Камешек был на месте.

– Разумеется, мы вернемся, – услышала я мамин голос. – Флора, посмотри на меня.

Я медленно и неохотно повиновалась. Мама встретилась со мной взглядом, но выражения ее глаз я не поняла.

– Обещаю тебе: мы вернемся, – сказала она, пристально глядя на меня. – Мы сделаем то, что должны, и вернемся домой. Договорились? Ты посидишь тихонько, и мы вернемся. Никуда не ходи. Ничего не придумывай.

Я попыталась пошутить:

– К тому моменту, когда вы вернетесь, я буду очень толстой. Вы меня не узнаете. Ты мне оставила столько еды.

Я хотела, чтобы она знала: я помнила про приготовленную для меня еду. Я заметила, что маме приятно.

– Да, разумеется, ты все съешь. Ешь три раза в день, принимай таблетки утром и вечером и все время посылай мне сообщения.

– Конечно, не беспокойся.

– Позаботься о себе. Никуда не ходи!

Мама долго смотрела на меня, пока я не отвернулась к морю. Мы стояли рядом и смотрели на Атлантику. Я думала только о Дрейке.