Онлайн чтение книги Периферийные устройства The Peripheral
15. Ничего хорошего

В прошлый Хеллоуин Леон сделал из тыквы лицо президента Гонсалес. Флинн не нашла сходства, но и ничего расистского не обнаружила, так что оставила тыкву на крыльце. За ночь кто-то погрыз ее изнутри и оставил мелкие катышки помета. Крыса или белка. Флинн еще тогда хотела выбросить тыкву в компост, но забыла и на следующий день увидела, что лицо президента ввалилось: вся мякоть была выгрызена, осталась сморщенная оранжевая кожица и свежий помет. Флинн надела резиновые перчатки, в которых чистила унитаз, и отнесла тыкву на компостную кучу, где скукоженное оранжевое лицо становилось все уродливее и уродливее, пока не исчезло совсем.

Она не думала об этом сейчас, вися в колыбельке гироскопических стабилизаторов и глядя, как дышит серая штуковина.

Только теперь штуковина из серой стала бронзово-черной. Она распласталась прямоугольником, но весь фасад пятьдесят седьмого этажа был запотевшим, в капельках и струйках воды. Штуковина – совершенно сухая – отстояла от стены на ширину ладони, цепляясь ножками, которые теперь превратились в подобие кронштейнов. Точно над серединой откидного балкона.

И дышала.

В темной духоте трейлера Флинн рукой вытерла со лба пот, но все равно часть затекла в глаза, их защипало.

Подвела коптер ближе к штуковине. Увидела, как та выгнулась и вновь стала плоской.

Флинн лишь в общих чертах представляла себе, чем управляет. Квадрокоптером, да, но вот четыре его винта – открытые или в кожухах? Если бы она хоть раз увидела свое отражение в стекле, то знала бы, так ведь нет же! Хотелось подобраться ближе, – может, удастся получить стоп-кадр, как когда она упала на стрекозку. Но если винты открытые и один из них заденет штуковину, коптер упадет.

Вдоль средней вертикальной линии штуковины появилось вздутие, светлее, чем остальное тело.

Внизу, под Флинн, мужчина и женщина вышли на балкон. Руки женщины лежали на горизонтальном стержне. Мужчина стоял сзади. Возможно, обнимал ее за талию.

Выпуклость немного втянулась. Флинн подлетела еще чуточку ближе.

Штуковина лопнула по вертикальному шву, бледные края щели немного закручивались внутрь. Что-то маленькое вылетело наружу, исчезло. И тут же что-то царапнуло камеру, какая-то мохнатая серая запятая. Еще раз. Будто комар с микроскопической циркулярной пилой. Или алмазный резец. Чиркнуло еще два раза, стремительно, как скорпионий хвост. Пытается ее ослепить.

Флинн быстро отлетела назад и вверх. «Комар» по-прежнему бился в объектив. Камнем упала вниз – на три этажа сразу – и только здесь позволила гироскопам стабилизировать коптер.

«Комар» вроде бы исчез. Камера была поцарапана, но работала.

Резко влево.

Резко вверх. Пролетая мимо пятьдесят шестого, увидела, как мужчина взял ладони женщины, поднял и закрыл ей глаза. С пятьдесят седьмого – как он целует ее в ухо, что-то говорит. Наверняка: «Сюрприз!» Отступил назад, повернулся.

«Нет!» – выкрикнула Флинн, потому что серая штуковина вновь раскрылась и перед щелью закружился рой гнуса. Мужчина глянул вверх, на штуковину. Знал, что она должна там быть. Не удивился, не посмотрел внимательнее, только занес ногу, чтобы шагнуть в комнату.

Флинн направила коптер ему в голову.

Она уже полупривстала в кресле, когда мужчина увидел коптер и бросился на пол, в последний момент спружинив руками.

Наверное, он вскрикнул, потому что женщина обернулась, отняла руки от лица и открыла рот. Что-то залетело в ее разомкнутые губы. Женщина замерла. Это выглядело как гаптический глюк у Бертона.

Мужчина вскочил, толкнувшись, словно бегун со стартовых колодок. Миг – и дверь в окне задвинулась за ним, вернее, просто исчезла. Осталось сплошное стекло, которое тут же поляризовалось.

Женщина даже не вздрогнула, когда что-то крохотное пробурилось через ее щеку наружу, оставив капельку крови. Все новые мошки выскакивали из щели с бледными краями и залетали в открытый рот женщины. Ее лоб ввалился, как у Леоновой тыквы в компостной куче – дни, недели в считаные минуты, словно при покадровой съемке в ускоренной перемотке. Блестящая стальная планка перил начала втягиваться в зеленое стекло, которое уже было не стеклом, а мыльной пленкой. Потеряв опору, женщина рухнула с балкона, руки и ноги выброшены в стороны под нечеловеческими углами. Флинн устремилась за ней.

Крови, кажется, больше не было, только кувыркающееся тело в черной футболке и полосатых пижамных штанах. С каждым сантиметром оно съеживалось, так что к тридцать седьмому этажу, где Флинн впервые увидела серую штуковину, остались лишь две плещущие на ветру тряпки, одна черная, другая полосатая.

Перед двадцатым этажом Флинн вспомнила голоса и остановила спуск. Повисела немного на стабилизаторах, охваченная горечью и отвращением.

– Всего лишь игра, – сказала она себе в душной темноте трейлера. Щеки были липкие от слез.

Потом, чувствуя себя несчастной и опустошенной, двинулась вверх. Глядя на скользящую перед камерой черную бронзу, не давая себе труда осмотреть город. В жопу. Ну их всех в жопу.

Окнá на пятьдесят шестом уже не было, балкон сложился и закрыл его. А вот папарацци вернулись, прозрачные капельки их камер смотрели в сторону бывшего окна. Флинн не стала их разгонять.

– Вот почему у нас никогда не бывает ничего хорошего, – услышала она собственный голос в трейлере.