Онлайн чтение книги Принцесса-невеста The Princess Bride
Вступление

Это моя самая любимая книжка на свете, хотя я никогда ее не читал.

Как так? Я попробую объяснить. В детстве книжки меня попросту не интересовали. Я терпеть не мог читать, очень плохо умел, и вдобавок как можно тратить время на чтение, когда на свете столько игр и все они прямо визжат, тебя призывая? Баскетбол, бейсбол, шарики – я играл и не мог наиграться. Играл-то я неважно, но дайте мне футбольный мяч на пустой площадке, и я изобрету вам такие спасительные триумфы в последний миг, что вы прослезитесь. В школе – сплошная пытка. Мисс Рогински, моя учительница с третьего по пятый класс, то и дело вызывала маму:

– Мне кажется, Билли мог бы учиться и поприлежнее. – Или: – Для своего уровня Билли пишет контрольные просто замечательно. – А чаще всего: – Я не знаю, миссис Голдман, что же нам делать с Билли?

Что же нам делать с Билли? Вопрос преследовал меня все первые десять лет. Я прикидывался, будто мне по барабану, но втайне боялся до смерти. Все и всё шло мимо. У меня толком не было друзей, ни одна живая душа не разделяла моей одержимой любви к играм. Я все время был очень-очень-очень занят, но, пожалуй, если надавить, мог бы и признаться, что в суете своей ужасно одинок.

–  Что же нам с тобой делать, Билли?

– Не знаю, мисс Рогински.

– Как ты мог провалить контрольную по чтению? Я своими ушами слышала, что ты сам употреблял все эти слова.

– Простите, мисс Рогински. Я, наверное, не подумал.

– Ты всегда думаешь, Билли. Просто не о контрольной по чтению.

Оставалось лишь кивнуть.

– А теперь о чем?

– Не знаю. Не помню.

– Опять про Стэнли Хэка?

(В те годы и еще много лет Стэн Хэк был третьим бейсменом у «Чикагских щенков»[22]Стэнли Кэмфилд Хэк («Улыбчивый Стэн», 1909–1979) выступал третьим бейсменом «Чикагских щенков» (Chicago Cubs) в 1932–1947 гг., а в 1954–1956 гг. был менеджером команды.. Я однажды видел его с открытой трибуны, и даже на таком расстоянии у него была светлейшая улыбка, какая мне только встречалась, и я по сей день готов поклясться, что он несколько раз улыбнулся мне. Я его обожал. И бил он так, что мама не горюй.)

– Про Бронко Нагурски. Это футболист такой. Великий футболист, и вчера в газете написали, что он, может, вернется к «Чикагским медведям»[23]Бронислав Нагурски (1909–1990) – канадско-американский игрок в американский футбол и рестлер, был фуллбеком «Чикагских медведей» (Chicago Bears) в 1930–1937 гг., затем вернулся на один сезон в 1943 г., когда команда выиграла чемпионат НФЛ у «Вашингтонских краснокожих» (Washington Redskins) .. Он ушел, когда я был маленький, но если вернется и я кого-нибудь уговорю меня сводить, я тогда увижу, как он играет, и, может, тот, кто меня отведет, с ним тоже знаком, и я тогда, может, увижу Бронко Нагурски после игры, а если он проголодается, я ему дам бутерброд, – может, я бутерброд с собой прихвачу. И я вот думал, какие бутерброды любит Бронко Нагурски.

У нее аж плечи опустились.

– У тебя замечательно развито воображение, Билли.

Не помню, что я ответил. Наверно, «спасибо» какое-нибудь.

– Но приспособить его к делу мне не удается, – продолжала она. – Почему так?

– Наверно, мне нужны очки, а книжек я не читаю, потому что слова мутные. Тогда понятно, почему я все время щурюсь. Может, если б я сходил к окулисту, а он прописал бы мне очки, я бы читал лучше всех в классе и вы бы не оставляли меня все время после уроков.

Она только указала себе за спину:

– Займись делом, Билли. Сотри с доски.

– Да, мэм. – Я стирал с доски лучше всех в классе.

– Мутные слова? – после паузы переспросила мисс Рогински.

– Ой нет, это я придумал.

И я вовсе не щурился. Но она так расстраивалась. Постоянно. Это уже третий год длилось.

– Я почему-то никак до тебя не достучусь.

– Вы не виноваты, мисс Рогински.

(Она была не виновата. Ее я тоже обожал. Маленькая такая толстушка, но я мечтал, чтоб она была моей матерью. У меня не очень-то складывалось, она же для этого должна была сначала выйти за моего отца, а потом они бы развелись, а папа женился бы на маме, и это вроде ничего, мисс Рогински надо ведь работать, поэтому я стал жить с отцом – тут все логично. Вот только они, кажется, были не знакомы, папа и мисс Рогински. Встречались раз в год на рождественском концерте, туда приходили все родители, и я следил как ненормальный, все высматривал тайную вспышку или взгляд, который мог означать лишь «Ну, как делишки, как живешь после нашего развода?» – но все не срасталось. Она мне была не мать – просто учительница, а я был ее личной зоной катастрофы, и катастрофа росла не по дням, а по часам.)

– Ты выправишься, Билли.

– Да уж надеюсь, мисс Рогински.

– Ты просто поздний цветик. Уинстон Черчилль был поздним цветиком, и ты тоже.

Я хотел было спросить, за кого он играл, но у нее был такой тон, что я догадался не спрашивать.

– И Эйнштейн.

Его я тоже не знал. И не знал, что за цветик такой. Но елки-палки, хорошо бы я был поздним цветиком.

Когда мне стукнуло двадцать шесть, мой первый роман «Золотой храм» вышел в издательстве «Альфред А. Нопф». (Сейчас оно входит в «Рэндом Хаус», что входит в РКА, что входит в список всего, что сикось-накось с американским книгоизданием, что в наше повествование не входит.) Короче, перед публикацией сотрудники пресс-отдела «Нопфа» беседовали со мной, надеясь как-нибудь оправдать свое жалованье, и спросили, каким влиятельным людям я хочу послать гранки, и я сказал, что не знаю никаких таких людей, а они сказали:

– Подумайте, все кого-нибудь знают, – и тут я разволновался, потому что меня посетила идея, и сказал:

– Ладно, пошлите книжку мисс Рогински.

Я решил, что это логично, кто на меня и повлиял-то, если не она? (В «Золотом храме» она, кстати, на каждой странице, только зовут ее «мисс Патульски» – я уже тогда был находчив.)

– Кому? – спросила тетенька из пресс-отдела.

– Это моя бывшая учительница, пошлите ей книжку, а я поставлю автограф и, может, напишу что-нибудь…

Я был страшно доволен, пока дяденька из пресс-отдела меня не перебил:

– Вообще-то, мы думали, может, какую-нибудь фигуру национального масштаба.

Я очень тихо сказал:

– Мисс Рогински – пошлите ей, пожалуйста, книгу, хорошо?

– Да-да, – сказал он, – конечно, всенепременно.

Помните, я не спросил, за кого играет Черчилль, потому что у мисс Рогински был такой тон? Видимо, у меня вышел такой же. Короче, явно что-то произошло, поскольку дяденька мигом записал ее фамилию и спросил, «-ски» или «-ская».

– Через «и», – сказал я, уже отматывая назад прошедшие годы, сочиняя для нее просто-таки фантастическое посвящение. Ну сами понимаете – умное, скромное, блестящее, идеальное, в таком духе.

– А имя?

И на меня опять напрыгнул сегодняшний день. Я не знал ее имени. Я всегда называл ее «мисс». И адреса тоже не знал. Даже не знал, жива ли она. Я не бывал в Чикаго десять лет; я единственный ребенок, предки скончались, кому нужен этот Чикаго?

– Пошлите в Начальную школу Хайленд-Парка, – сказал я и сначала решил, что напишу так: «Для мисс Рогински – роза от вашего позднего цветика», но подумал, что это слишком самодовольно, и решил так: «Для мисс Рогински – репей от вашего позднего цветика», это будет скромнее. Чересчур скромно, решил я затем, и на том искрометные идеи закончились. Ничего не приходило на ум. А потом я подумал: вдруг она меня даже не помнит? Столько лет, сотни учеников, с чего бы ей? И в отчаянии я написал так: «Для мисс Рогински от Уильяма Голдмана – вы меня звали Билли, говорили, что я поздний цветик, и эта книга для вас, я надеюсь, вам понравится. Я учился у вас в третьем, четвертом и пятом классе, большое спасибо. Уильям Голдман».

Книга вышла, и критики ее уничтожили; я сидел дома, аналогично поступал с запасами спиртного и приходил в себя. Мало того что меня не провозгласили самым ярким голосом со времен Кита Марлоу[24]Кристофер Марлоу (1564–1593) – английский драматург и поэт, сильно повлиявший на Уильяма Шекспира, одна из самых таинственных и блистательных фигур Елизаветинской эпохи. – мою книгу даже не прочел никто. Нет, неправда. Ее прочла куча народу, и всех я знал лично. Но пожалуй, справедливо будет сказать, что ни один незнакомец ею не упивался. Это было мучительно, свою реакцию я описал выше. И когда пришла записка от мисс Рогински – с опозданием, ее послали в «Нопф», а те не торопились переправить мне, – слово ободрения уже очень бы не помешало.

«Уважаемый мистер Голдман. Спасибо за книгу. Я пока не успела прочесть, но уверена, что это прекрасная работа. Конечно, я вас помню. Я помню всех своих учеников. Искренне ваша, Антония Рогински».

Какой облом. Она меня вовсе не помнила. Я огорошенно пялился в записку. Люди меня не помнят. Ну правда. Ничего я не параноик – я просто имею обыкновение утекать из воспоминаний. Меня это не особо тревожит, вот только, пожалуй, я сейчас соврал; еще как тревожит. Отчего-то у меня очень высокие показатели забываемости.

И когда я это прочел, когда оказалось, что мисс Рогински такая же, как все, я обрадовался, что она так и не вышла замуж, и вообще, она никогда мне не нравилась, фиговая она была училка, и поделом, что ее зовут Антония.

– Я не хотел, – затем сказал я вслух. Я был один в своей однокомнатной конуре в шикарном Вест-Сайде на Манхэттене и говорил сам с собой. – Простите, простите, – продолжал я. – Честное слово, мисс Рогински.

А случилось, ясное дело, вот что: я наконец заметил постскриптум. Он был на обратной стороне благодарственной записки, и говорилось в нем вот что: «Идиот. Моя материнская любовь не сравнилась бы даже с чувствами бессмертного С. Моргенштерна».

С. Моргенштерн! «Принцесса-невеста». Она помнила!

Отмотаем назад.

1941 год. Осень. Я немножко злюсь, потому что мой радиоприемник не ловит футбольные матчи. Северо-западный играет с Нотр-Дамом[25]Имеются в виду команды по американскому футболу – «Северо-западные дикие коты» ( Northwestern Wildcats , с 1876 г.) Северо-западного университета в Чикаго, Иллинойс, и «Ирландские бойцы Нотр-Дама» ( Notre Dame Fighting Irish , с 1887 г.) католического Нотр-Дамского университета в Индиане., начало в час, и к половине второго мне так и не удается поймать репортаж. Музыка, новости, мыльные оперы, что угодно, а важного матча нет. Зову маму. Она приходит. Я говорю, что у меня сломалось радио, не могу найти Северо-западный с Нотр-Дамом. Она говорит: в смысле, футбол? Да-да-да, говорю я. Сегодня пятница, говорит она; я думала, они играют в субботу.

Что же я за кретин!

Я ложусь, слушаю мыльные оперы и вскоре снова ищу футбол, а мое придурочное радио ловит все чикагские радиостанции, кроме той, где репортаж. Я уже ору во весь голос, и опять врывается мама. Я сейчас запульну этот приемник в окно, говорю я; он не ловит, никак не ловит, не могу никак поймать. Что поймать? – говорит она. Да футбол же , говорю я, ты что, совсем тупица, футбоооооол . Он в субботу, и окороти язык, молодой человек, говорит она, – я же сказала, сегодня пятница. И уходит.

Случались ли на свете ослы безмозглее?

Я униженно кручу ручку верного «Зенита», ищу футбол. Просто зла не хватает, и я лежу, потею, в животе дурдом, я молочу кулаком по приемнику, чтоб заработал, и тут все понимают, что я в бреду от пневмонии.

Нынче пневмонии не те, что прежде, особенно моя. Дней десять в больнице, потом залечь дома выздоравливать. Еще недели три в постели – может, месяц. Слабость зашкаливает, никаких тебе игр. Я был такой ком материи, силы копил, точка.

Каким и надо меня представлять в ту минуту, когда я встретился с «Принцессой-невестой».

Первый вечер дома. Выжат как лимон; еще насквозь больной. Зашел папа – я думал, пожелать мне доброй ночи. Папа сел у меня в изножье.

– Глава первая. «Невеста», – сказал он.

Лишь тогда я как бы поднял голову и увидел, что в руках у него книжка. Что само по себе удивительно. Папа был почти безграмотен. По-английски. Он приехал из Флорина (где происходит действие «Принцессы-невесты») и там-то был отнюдь не дурак. Как-то обмолвился, что мог бы стать адвокатом, – я, пожалуй, верю. Но вышло иначе: ему исполнилось шестнадцать, выпал шанс поехать в Америку, он поставил на страну безграничных возможностей и проиграл. Здесь ему толком нечего было делать. На лицо не красавец, плюгавый, рано оплешивел, не умел схватывать на лету. Освоив какой-нибудь факт, запоминал его намертво, но вы не поверите, сколько времени ему приходилось вбивать этот факт себе в башку. По-английски он говорил коряво, по-иммигрантски, и это тоже осложняло жизнь. С моей матерью познакомился на пароходе по пути сюда, женился на ней, и они завели меня, когда он решил, что можно себе это позволить. Он целую вечность пахал за креслом номер два в самой непопулярной парикмахерской Хайленд-Парка, штат Иллинойс. Под конец жизни чуть не целыми днями дремал в этом кресле. Там и скончался. Мужик номер один сообразил только через час – а так думал, что папа просто крепко спит. Может, он и спал. Может, больше и нет ничего. Когда мне сообщили, я ужасно расстроился, но еще подумал, что такая смерть – практически папино Доказательство Жизни.

Короче, я сказал:

– А? Чего? Не расслышал. – Я был так слаб, так страшно устал.

– Глава первая. «Невеста». – И показал мне книжку. – Я читаю тебе, ты отдыхаешь. – Он прямо-таки сунул обложку мне в лицо. – С. Моргенштерн. Большой флоринский писатель. «Принцесса-невеста». Он тоже приехал в Америку. С. Моргенштерн. Уже умер в Нью-Йорке. По-английски сам писал. Говорил на восьми языках. – Тут он отложил книжку и выставил все пальцы. – На восьми . Раз во Флоринбурге я был в его кафе. – Тут он потряс головой; он всегда так делал, папа, – тряс головой, когда говорил не то. – Не его кафе. Он там был, и я был, одновременно. Я его видел. С. Моргенштерна. У него вот такая голова – такая здоровая. – И он развел руки, изобразив крупный воздушный шар. – Большой человек во Флоринбурге. В Америке не очень.

– А спорт там есть?

– Фехтование. Рукопашный бой. Пытки. Яды. Настоящая любовь. Ненависть. Возмездие. Великаны. Охотники. Злодеи. Герои. Самые красивейшие дамы. Змеи. Пауки. Звери всех пород и обличий. Боль. Смерть. Храбрецы. Трусы. Силачи. Погони. Побеги. Ложь. Правда. Страсть. Чудеса.

– Вроде неплохо, – сказал я и этак прикрыл глаза. – Я постараюсь не заснуть… но очень спать хочется, пап…

Кто предскажет, когда изменится весь мир? Кто поймет заранее, что все его прошлое, многие годы – лишь подготовка… ни к чему. Вообразите сами: почти безграмотный старик борется с враждебным языком, почти обессиленный ребенок борется со сном. И связывают их лишь слова еще одного чужака, мучительно переведенные с родного звука на иностранный. Кто мог заподозрить, что завтра поутру ребенок проснется совсем другим? Сам я помню только, как сражался с усталостью. Даже спустя неделю я еще не понимал, что же началось в тот вечер – какие двери захлопнулись, какие ясно предстали взору. Может, надо было мне понять, но может, и нет; кто чует откровение на ветру?

А случилось вот что: меня зацепила история.

Впервые в жизни я активно заинтересовался книгой . Я, спортивный фанат, я, помешанный на играх, я, единственный десятилетний пацан в Иллинойсе, объявивший войну алфавиту, хотел знать, что дальше .

Что случилось с красавицей Лютиком, и с бедным Уэстли, и с Иньиго, величайшим в истории фехтовальщиком? И насколько силен Феззик, если по правде, и есть ли пределы жестокости дьявольского сицилийца Виццини?

Папа читал мне каждый вечер, главу за главой, ведя баталии с фонетикой, чтобы слова звучали как надо, чтобы точно передать смысл. А я лежал, полуприкрыв глаза, и мое тело медленно-медленно плыло назад, к источнику своей силы. Плыл я туда, как уже было сказано, с месяц, и за это время папа прочел мне «Принцессу-невесту» дважды. Даже когда я научился читать, эта книга оставалась папиной. Мне бы и в голову не пришло открыть ее самому. Я хотел слышать его голос, его звук. Позже, даже много лет спустя, я порой говорил: «Может, поединок Иньиго и человека в черном на утесе?» – а папа рычал, ворчал, доставал книгу, лизал палец и листал до той страницы, где начиналась могучая битва. Я это обожал. По сей день, когда нужно призвать отца, он приходит таким. Сутулится, щурится, после каждого слова пауза – старается, читает мне шедевр Моргенштерна. «Принцесса-невеста» – папина книга, я же говорю.

Все остальное было мое.

Ни одна приключенческая книжка от меня не укрылась.

– Ну, – говорил я мисс Рогински, когда выздоровел. – Стивенсон, вы всё говорили про Стивенсона, я дочитал Стивенсона, а теперь что? – и она отвечала:

– Попробуй Скотта, может, тебе понравится, – и я попробовал старину сэра Вальтера, и он мне даже понравился, за декабрь я продрался через полдюжины романов (там как раз были рождественские каникулы – можно читать не отрываясь, разве что изредка жевать что-нибудь).

– А еще, а еще кто?

– Пожалуй, Купер, – говорила она, и я нырял в «Зверобоя» и прочие книжки про Кожаного Чулка, а потом в один прекрасный день сам наткнулся на Дюма с д’Артаньяном и на этих ребятах продержался почти весь февраль. – Ты на моих глазах превращаешься в книгочея, – сказала мисс Рогински. – Ты понимаешь, что читаешь больше, чем прежде играл? Ты знаешь, что у тебя даже оценки по арифметике снижаются?

Она на меня наезжала, но я не возмущался. В классе мы были одни – я пришел допрашивать ее, кого бы мне еще поглотить. Она покачала головой:

– Ты явно расцветаешь, Билли. Прямо у меня на глазах. Я только не знаю, во что ты превращаешься.

Я стоял и ждал, когда она скажет мне кого-нибудь почитать.

– Сил с тобой никаких нету. Стоит и ждет. – Она поразмыслила. – Ну хорошо. Попробуй Гюго. «Собор Парижской Богоматери».

– Гюго, – сказал я. – «Собор». Спасибо. – И развернулся, готовый на всех парах мчаться в библиотеку.

За моей спиной она выдохнула:

– Это ненадолго. Это закончится.

Но не закончилось.

По сей день. Я до сих пор помешан на приключениях, и это помешательство со мною навсегда. Эта моя первая книга, «Золотой храм», – знаете, откуда название? Из фильма «Ганга-Дин»[26]«Ганга-Дин» ( Gunga Din , 1939) – фильм американского режиссера Джорджа Стивенса с Кэри Грантом, Виктором Маклогленом, Дугласом Фэрбенксом-мл., Джоан Фонтейн и Сэмом Джаффи по мотивам одноименного стихотворения (1892) Редьярда Киплинга и его сборника рассказов «Три солдата» ( Soldiers Three [and Other Stories] , 1888, 1899)., который я видел шестнадцать раз и до сих пор считаю, что это величайший приключенческий фильм за всю-всю-всю историю человечества. (Правдивая история про «Ганга-Дина»: когда меня демобилизовали, я поклялся, что ноги моей больше не будет на армейской базе. Ничего такого особенного, обыкновенная пожизненная клятва. Короче, назавтра после демобилизации сижу дома, а у меня поблизости, в Форт-Шеридане, служит приятель, и я звоню ему спросить что и как, а он говорит: «Эй, угадай, что сегодня в афише? „Ганга-Дин“». – «Пошли», – сказал я. «Тут все заковыристо, – сказал он. – Ты ж у нас теперь гражданский». Финал: в первую же ночь после демобилизации я переодеваюсь в военную форму и тайком прокрадываюсь на армейскую базу, чтобы посмотреть это кино. Тайком , на базу. Словно тать в ночи. Сердце колотится, пот ручьем, все дела.) Я подсажен на любой экшн/приключения/назовите-как-хотите, в любом виде, форме и т. д. Не пропустил ни одной картины Алана Лэдда, ни одного фильма Эррола Флинна. По сей день преданно смотрю Джона Уэйна[27]Алан Уолбридж Лэдд (1913–1964) – американский киноактер, популярный в 1940-х и начале 1950-х; сыграл, помимо прочего, в нуарах «Наемник» ( This Gun for Hire , 1942) Фрэнка Таттла и «Синий георгин» ( The Blue Dahlia , 1946) Джорджа Маршалла по сценарию Реймонда Чандлера, в вестерне «Шейн» ( Shane , 1953) Джорджа Стивенса и т. д. Эррол Лесли Томсон Флинн (1909–1959) – австрало-американский актер, в основном в амплуа романтического героя; среди его ролей – капитан Питер Блад, Робин Гуд, Роберт Деверё и многочисленные героические военные. Джон Уэйн (Мэрион Роберт Моррисон, 1907–1979) – американский киноактер в амплуа крутого парня; неоднозначных героических военных тоже играл регулярно..

Вся моя жизнь взаправду началась в десять лет, когда папа прочел мне Моргенштерна. Факт: «Буч Кэссиди и Малыш Сандэнс» – без вопросов, мой самый популярный проект. Если «Таймс» и опубликует мой некролог, то лишь из-за «Буча». Ладно, какую сцену фильма все неизменно вспоминают – какой эпизод свеж в памяти у вас, у меня, у публики? Ответ: прыжок с утеса. Так вот, помню, придумывая эту сцену, я воображал, что утесы, откуда они прыгают, – это Утесы Безумия, куда все лезут в «Принцессе-невесте». Сочиняя «Буча», я обращался к прошлому, вспоминал, как папа читал мне про восхождение по веревке на Утесы Безумия и про смерть, что маячит за спиной.

«Принцесса-невеста» – лучшее, что со мною случилось (прости, Хелен; Хелен – это моя жена, дока в детской психиатрии), и еще задолго до женитьбы я знал, что поделюсь этой книгой с сыном. И знал, что у меня будет сын. А когда родился Джейсон (будь он девочкой, его бы звали Пэмби; вот объясните мне, как это: женщина, детский психиатр – и дает своим детям такие имена?) – в общем, когда родился Джейсон, я сказал себе, что надо будет ему на десятый день рождения купить «Принцессу-невесту».

И тут же напрочь об этом забыл.

Промотаем вперед: прошлый декабрь, отель «Беверли-Хиллз». Я еду крышей на совещаниях по «Степфордским женам» Айры Левина, которые переписываю для большого экрана. В обед, как всегда, звоню жене в Нью-Йорк – ей от этого кажется, что она нужна, – мы болтаем, и под конец она говорит:

– Кстати. Мы дарим Джейсону десятискоростной велик. Сегодня купила. Вроде уместно – тебе как?

– Почему уместно?

– Да ладно, Уилли, – десять лет, десять скоростей.

– Ему завтра десять? У меня все из башки вылетело.

– Позвони завтра вечером – пожелаешь ему чего хорошего.

– Хелен? – тут сказал я. – Слушай, сделай мне доброе дело. Звякни в книжный «Три девятки», пускай пришлют «Принцессу-невесту».

– Погоди, карандаш возьму. – И она куда-то подевалась. – Так. Еще раз. Какую невесту?

– Принцессу. С. Моргенштерна. Это детская классика. Скажи Джейсону, через неделю вернусь и проэкзаменую, и он не обязан ее полюбить, ничего такого, но если не полюбит, я наложу на себя руки. Вот прямо так, пожалуйста, и передай; не хочу лишний раз на него давить.

– Поцелуй меня, дурачина.

– Чмммок.

– И чтоб никаких старлеток. – Так она всегда со мной прощалась, если я один болтался на свободе в солнечной Калифорнии.

– Они все вымерли, бестолочь. – Так всегда прощался я.

Мы повесили трубки.

Ну вот, а назавтра откуда-то и впрямь явилась живая старлетка – вся загорелая, грудь волнуется. Я околачиваюсь у бассейна, а она идет мимо в бикини – любо-дорого смотреть. Я до вечера свободен, никого не знаю, начинаю играть в игру – как подкатить к девчонке, чтоб она не расхохоталась в голос. Я ни к кому никогда не подкатываю, но пялиться – полезное упражнение, я в высшей лиге созерцателей девчонок. Хоть отдаленно успешного подката в голову не приходит, и я принимаюсь плавать туда-сюда. Я каждый день проплываю четверть мили, потому что у меня над крестцом поврежденный межпозвоночный диск.

Туда и сюда, туда и сюда, восемнадцать раз, и, доплыв, я болтаюсь там, где поглубже, перевожу дух, и тут подваливает эта старлетка. Тоже болтается где поглубже, в каких-то дюймах шести, волосы мокрые, блестят, а тело под водой, но ты знаешь, что оно там, и она говорит (и это все по правде):

– Извините, а вы не Уильям Голдман? Который написал «Мальчики и девочки, все вместе»? Это типа моя самая любимая книжка на свете.

Я цепляюсь за бортик и киваю; не помню, что именно я сказал. (Вранье: я прекрасно помню, что сказал, – до того тупо, что и повторять неловко; блин, мне ведь как-никак сороковник. «Голдман, да, Голдман, я Голдман». И все это слилось в одно слово – уж не знаю, на каком языке, по ее мнению, я отвечал.)

– Сэнди Стерлинг, – сказала она. – Привет.

– Привет, Сэнди Стерлинг, – выдавил я – по-моему, довольно учтиво (ну, в моих пределах учтивости); возникни эта ситуация сегодня, я бы снова ответил так.

Тут меня позвали к телефону.

– Зэнуки[28]Имеются в виду Дэррил Фрэнсис Зэнук (1902–1979), американский киномагнат, продюсер, один из основателей компании 20th Century Films (1933), в 1935-м ставшей 20th Century Fox , и его сын, кинопродюсер Ричард Дэррил Зэнук (1934–2012), который, в частности, работал над фильмом «Челюсти» ( Jaws , 1975), комедийной драмой «Шофер мисс Дэйзи» ( Driving Miss Daisy , 1989) и в 2000-х активно сотрудничал с Тимом Бёртоном; карьера Зэнука-младшего началась в конце 1950-х, но на момент описываемых событий все основные его картины были еще впереди. никак не отстанут, – сказал я, и она расхохоталась, а я побежал к телефону, размышляя, умно ли выступил, и когда добежал, решил, что да, умно, и ровно так и сказал в трубку: – Умно. – Не «алло». Не «Билл Голдман». «Умно» – вот как я сказал.

– Ты сказал «умно», Уилли? – Хелен.

– Хелен, я на совещании по сюжету, мы созваниваемся вечером. Ты зачем в обед звонишь?

– Неприязнь и агрессия.

Ни за что не спорьте с женой о неприязни и агрессии, если она дипломированный фрейдист.

– Они тут со своими идеями сводят меня с ума. Что такое?

– Да толком ничего, но Моргенштерн закончился. В «Даблдей» я тоже звонила. Мне показалось, это тебе важно, и я просто говорю, что Джейсону перепадет только весьма уместный десятискоростной велик.

– Не важно, – сказал я; Сэнди Стерлинг улыбалась. Из бассейна, где поглубже. Глядя мне в глаза. – Но все равно спасибо. – Я уже хотел было повесить трубку, но тут сказал: – Раз уж ты все равно этим занялась, звякни в «Аргоси» на Пятьдесят девятой. У них старых книжек пруд пруди.

– «Аргоси». Пятьдесят девятая улица. Поняла. До вечера. – Она повесила трубку.

И не сказала «чтоб никаких старлеток». Всякий раз так прощалась, а тут не сказала. Может, догадалась по голосу? Хелен провидит будь здоров – все-таки психотерапевт. На медленном огне дальней конфорки пудингом тихонько забулькали угрызения совести.

Я вернулся к шезлонгу. Один.

Сэнди Стерлинг поплавала. Я раскрыл «Нью-Йорк таймс». Окрестности пробивало неким сексуальным зарядом.

– Наплавались? – спросила она.

Я отложил газету. Сэнди Стерлинг держалась у бортика возле моего шезлонга.

Я кивнул. Любо-дорого смотреть.

– Какой Зэнук? Дик или Дэррил?

– Звонила моя жена, – сказал я. Подчеркнув последнее слово.

Ее это не обескуражило. Она выбралась из воды и легла в соседний шезлонг. Бюст тяжеловат, но прекрасна. Если любите таких, вам наверняка понравилась бы Сэнди Стерлинг. Я таких люблю.

– Вы же с Левином работаете? «Степфордские жены»?

– Пишу сценарий.

– Обожаю эту книгу. Типа моя самая любимая книжка на свете. Вот бы в кино сыграть. По вашему сценарию. Золотой шанс – что угодно бы отдала.

Ну и вот. Она все выложила, все карты на стол.

Естественно, я быстренько привел ее в чувство.

– Слушайте, – сказал я. – Я таким не промышляю. Иначе сказал бы «да», на вас же любо-дорого смотреть, что уж тут, и я желаю вам всяческих радостей, но мне только этого не хватало – жизнь и так чересчур сложна.

Это я только подумал , что так скажу. Но потом смекнул: эй, погоди, какой закон гласит, что ты у нас главный пуританин в кинобизнесе? Я работал с людьми, которые по таким случаям картотеку держат. (Истинная правда; спросите Джойс Хейбер[29]Джойс Хейбер (ок. 1932–1993) – американская журналистка, автор синдицированной колонки голливудских сплетен..)

– Вы много играли в кино? – произнес мой голос. Сами понимаете, я страстно жаждал узнать ответ.

– Ну, горизонты не особо расширились, если вы меня понимаете.

– Мистер Голдман?

Надо мной стоял помощник спасателя.

– Опять вас. – И он протянул мне телефон.

– Уилли? – (От первого же слова моей жены меня с ног до головы окатило слепыми опасениями.)

– Что, Хелен?

– Ты странно разговариваешь.

– Что такое, Хелен?

– Ничего, просто…

– Вряд ли ничего, раз ты звонишь.

– Что с тобой, Уилли?

– Со мной ничего . Я рассуждаю логически. Ты же набрала номер. Я пытаюсь выяснить зачем. – Если постараться, мне неплохо дается холодность.

– Ты что-то скрываешь.

Я с катушек слетаю, когда она так делает. Потому что, понимаете, с этим ее ужасным психиатрическим опытом она подозревает, будто я что-то скрываю, лишь когда я что-то скрываю.

–  Хелен, я посреди совещания; говори уже .

Ну вот опять. Я вру жене про другую женщину, и другая женщина это понимает.

С соседнего шезлонга прямо мне в лицо улыбалась Сэнди Стерлинг.

– В «Аргоси» книги нет, ни у кого книги нет, до свиданья, Уилли. – И Хелен повесила трубку.

– Опять жена?

Я кивнул, поставил телефон на столик у шезлонга.

– Вы с ней часто болтаете.

– Да уж, – сказал я. – Фиг чего напишешь в такой обстановке.

Видимо, она улыбнулась.

Сердце колотилось, никак не унять.

– Глава первая. «Невеста», – сказал папа.

Я, наверное, вздрогнул, потому что она сказала:

– А?

– Мой оте… – начал я. – Мне показа… – начал я. – Ничего, – наконец сказал я.

– Спокойно, – ответила она и очень мило мне улыбнулась. На секундочку ладонью накрыла мою руку, приголубила, утешила.

Возможно ли, что она понимает? Любо-дорого смотреть – и притом все понимает? Это разве не запрещено законом? Хелен ничего не понимала. Утверждала обратное: «Я понимаю, отчего ты так говоришь, Уилли», но втайне просто вынюхивала мои неврозы. Нет, пожалуй, она понимала; но она не сочувствовала. И конечно, смотреть не любо-дорого. Тоща – это да. И да, ослепительно умна.

– Мы с женой познакомились в магистратуре, – сообщил я Сэнди Стерлинг. – Она писала диссертацию.

Сэнди Стерлинг затруднялась проследить за ходом моей мысли.

– Мы были сущие дети. Вам сколько лет?

– По правде или по паспорту?

Я расхохотался. Любо-дорого смотреть, все понимает – плюс чувство юмора?

– Фехтование. Рукопашный бой. Пытки, – сказал папа. – Любовь. Ненависть. Возмездие. Великаны. Звери всех пород и обличий. Правда. Страсть. Чудеса.

На часах было 12:35, и я сказал:

– Я быстренько позвоню, ладно?

– Ладно.

– Нью-йоркская справочная, – сказал я в трубку, а когда соединили, сказал так: – Назовите мне, пожалуйста, какие-нибудь книжные на Четвертой авеню. Там их штук двадцать. – Четвертая авеню – букинистический центр англоязычной цивилизации. Пока оператор искала, я повернулся к обитательнице соседнего шезлонга и пояснил: – Моему пацану сегодня десять, и я типа хочу ему одну книжку подарить, это быстро.

– Валяйте, – сказала Сэнди Стерлинг.

– Я нашла один: «Книжная лавка на Четвертой авеню», – сказала оператор и продиктовала мне номер.

– А других нет? У них там гнездо.

– Если вы са-абщите их на-азвания, я сма-агу а-атветить, – со справочным акцентом сказала она.

– И так сойдет, – ответил я и попросил гостиничного оператора соединить. – Слушайте, я звоню из Лос-Анджелеса, – сказал я, – и мне нужна «Принцесса-невеста» С. Моргенштерна.

– Не-а. Простите, – отозвался парень в трубке и дал отбой, не успел я прибавить: «Может, вы мне скажете, какие у вас там в округе книжные?»

– Наберите еще раз, – попросил я гостиничного оператора, и когда парень снова ответил, сказал ему: – Это снова я, ваш лос-анджелесский абонент; пожалуйста, не бросайте трубку.

– Я же говорю, мистер, у нас нету.

– Я понял. Я хотел спросить: я в Калифорнии, – может, вы мне скажете названия и телефоны каких-нибудь соседних букинистов? Вдруг у них есть? У меня тут не то чтобы грудами валялись нью-йоркские «Желтые страницы».

– Они мне не помогают – и я им не буду. – И он снова дал отбой.

Я сидел, сжимая телефонную трубку.

– Что за книжка такая особенная? – спросила Сэнди Стерлинг.

– Не важно, – сказал я и положил трубку на рычаг. Потом сказал: – Нет, важно, – и снял трубку, и наконец дозвонился до своего нью-йоркского издательства «Харкорт-Брейс-Джованович», и после еще пары-тройки наконцов секретарша моего редактора продиктовала мне названия и телефоны всех книжных в районе Четвертой авеню.

– Охотники, – между тем говорил папа. – Злодеи. Герои. Самые красивейшие дамы. – Он окопался у меня в башке, сутулый и плешивый, щурился, старательно читал, старался меня порадовать, не упустить больного сына, отогнать беду от дверей.

Когда я дописал и распрощался с секретаршей, на часах было 13:10.

Затем я взялся за книжные магазины.

– Слушайте, я звоню из Лос-Анджелеса, мне нужна книга Моргенштерна, «Принцесса-невеста», и…

– …извините…

– …извините…

Занято.

– …уж сколько лет не было…

Опять занято.

13:35.

Сэнди плавает. Слегка злится. Думает, наверное, что я издеваюсь. Я не издевался, но впечатление понятное.

– …простите, в начале декабря мелькала…

– …не склалось, простите…

– С вами говорит автоответчик. Этот номер не обслуживается. Пожалуйста, повесьте трубку и…

– …не-а…

Сэнди совсем расстроена. Прожигает взглядом, собирает пыль.

– …да кому сейчас нужен Моргенштерн?..

Сэнди уходит, уходит, любо-дорого, ушла.

Пока, Сэнди. Прости, Сэнди.

– …извините, мы закрываемся…

На часах 13:55. 16:55 в Нью-Йорке.

Паника в Лос-Анджелесе.

Занято.

Не отвечают.

Не отвечают.

– Кажись, на флоринском есть. Где-то на складе.

Я подскочил в шезлонге. У букиниста был очень невнятный акцент.

– Мне нужен на английском.

– Моргенштерн теперь не в чести. Я уж и не знаю, что там у меня есть, на складе-то. Приходите завтра, сами гляньте.

– Я в Калифорнии, – сказал я.

– Мешугенер[30] Зд.: псих (искаж. идиш) ., – сказал он.

– Я был бы вам так благодарен, если б вы посмотрели.

– Погодите чуток? Только я за звонок платить не буду.

– Не спешите, – сказал я.

Он не спешил семнадцать минут. Я ждал и слушал. То и дело раздавались шаги, падали книги, а он кряхтел: «Ох… ох».

И наконец:

– Я так и думал: на флоринском есть.

Почти у цели.

– А на английском нету, – сказал я.

И тут он вдруг как заорет:

– Вы что, сбрендили? Я тут спину ломаю, а он мне долдонит «нету», да есть у меня, есть, вот он, и вам это, чтоб вы знали, дорого обойдется.

– Прекрасно – нет, правда, без шуток, теперь слушайте, сделайте так: возьмите такси, скажите им отвезти книжки в Парк и…

– Мистер Мешугенер в Калифорнии, это вы слушайте – тут пурга надвигается, и я никуда не пойду, и книжки никуда не пойдут, пока не заплатите, – шесть пятьдесят за каждую, как с куста, и если хотите английскую, флоринскую тоже забирайте, а я закрываюсь в шесть. Книжки из магазина ни шагу, пока я свои тринадцать долларов не увижу.

– Никуда не уходите, – сказал я, повесил трубку… и кому же звонить в эту минуту, когда рабочий день на исходе, а на горизонте маячит Рождество? Конечно, своему адвокату. – Чарли, – сказал я. – Пожалуйста, сделай мне доброе дело. Поезжай на Четвертую авеню, магазин Абромовица, заплати ему тринадцать долларов за две книжки, отвези их на такси ко мне домой и скажи консьержу, чтоб отнес ко мне в квартиру, и да, я знаю, у вас там пурга, что скажешь?

– Просьба до того нелепа, что я просто обязан согласиться.

Я перезвонил Абромовицу:

– Мой адвокат идет по следу.

– Чеков не беру, – сказал Абромовиц.

– У вас золотое сердце.

Я повесил трубку и произвел подсчеты. Плюс-минус два часа междугородних переговоров, первые три минуты по $ 1,35, плюс тринадцать за книжки, плюс где-то десятка за такси Чарли, плюс где-то шестьдесят за его время равняется?.. Примерно две с половиной сотни. И все ради того, чтобы мой Джейсон получил Моргенштерна. Я вытянулся в шезлонге и закрыл глаза. Двести пятьдесят баксов, два часа сплошных терзаний и страданий, и не забудем про Сэнди Стерлинг.

Почти даром.

Позвонили в половине восьмого. Я сидел в номере.

– Ему ужасно понравился велик, – сказала Хелен. – Он от восторга прямо вне себя.

– Балдеж, – сказал я.

– И книжки твои привезли.

– Какие книжки? – спросил я, непринужденный, как Морис Шевалье.

– «Принцессу-невесту». На всяких языках – один из них, по счастью, английский.

– А, ну и славно, – сказал я по-прежнему небрежно. – Я уж и забыл, что их заказывал.

– Как они тут оказались?

– Я звякнул секретарше моего редактора, и она наскребла пару штук. Может, прямо в «Харкорте» и завалялись. – (В «Харкорте» они и впрямь завалялись; вы представляете, а? Наверное, я еще расскажу, как так вышло.) – Позови пацана.

– Привет, – сказал тот спустя секунду.

– Слушай, Джейсон, – сказал я. – Мы думали подарить тебе велик, но решили, что не будем.

– Ну ты даешь. У меня уже есть велик.

Джейсон унаследовал от матери полное отсутствие чувства юмора. Может, он смешной, а я как раз нет, не знаю. Но мы редко смеемся вместе – это точно. Выглядит мой сын Джейсон невероятно – если выкрасить его в желтый, ему прямая дорога в школьную команду сумоистов. Он как дирижабль. Без остановки набивает брюхо. Я слежу за весом, старушку Хелен и не разглядишь, если передом не повернется, и вдобавок она ведущий детский психолог на Манхэттене, а нашему пацану быстрее перекатываться, чем ходить. «Он выражает себя через пищу, – твердит Хелен. – Себя и свою тревожность. Научится справляться – похудеет».

– Эй, Джейсон? Мама говорит, сегодня книжку принесли. Эту, про принцессу. Хорошо бы ты ее, может, почитал, пока меня нет. Я ее в детстве обожал, и мне интересно, как она тебе.

– А я обязан ее полюбить?

Что тут скажешь? Сын своей матери.

– Да нет. Только правду, ровно то, что думаешь. Я по тебе соскучился, здоровяк. В твой день рождения поболтаем.

– Ну ты даешь. У меня сегодня день рождения.

Мы трепались дальше, хотя уже нечего было сказать. Потом то же самое с супругой, и я повесил трубку, пообещав вернуться через неделю.

Вернулся через две.

Совещания затягивались, продюсеров посещали озарения, которые следовало осторожненько пригасить, режиссеров требовалось гладить по самолюбию. Короче, я застрял в солнечной Калифорнии. В конце концов мне дозволили вернуться в уютное и безопасное лоно семьи, и, пока никто не передумал, я рванул в лос-анджелесский аэропорт. Приехал заранее – я всегда так делаю на обратном пути, потому что надо еще набить карманы всякими штуками для Джейсона. Едва я вхожу в дом, он бежит (ковыляет) ко мне, вопя: «Покажи, покажи карманы!» – перерывает их все, добывает свою мзду и, собрав трофеи, обнимает меня. Кошмар, да? Чего не сделаешь, дабы почувствовать, будто ты нужен.

– Покажи карманы! – крикнул Джейсон, надвигаясь на меня по коридору.

Четверг, дело к ужину, и едва сын приступил к ритуальному обыску, из библиотеки вышла Хелен, чмокнула меня в щеку со словами «какого красавца я отхватила» – это тоже ритуал, – а нагруженный дарами Джейсон меня как бы обнял и кинулся (заковылял) к себе.

– Анджелика готовит ужин, – сказала Хелен. – Ты удачно подгадал.

– Анджелика?

Хелен прижала палец к губам и прошептала:

– Она у нас третий день, но, по-моему, она довольно-таки сокровище.

В ответ я прошептал:

– А что не заладилось с прежним сокровищем? Когда я уезжал, она у нас всего неделю проработала.

– Она меня разочаровала, – сказала Хелен. Вот и все.

(Хелен блистательно умна – на предпоследнем курсе колледжа была членом «Фи-Беты»[31]«Фи-Бета» – американское женское студенческое объединение представительниц творческих профессий; было основано в 1912 г. в чикагском Северо-западном университете., собрала все возможные академические награды, интеллект ее поистине изумляет широтой и прочими достоинствами, но ужиться со служанкой она не способна. Во-первых, она, я думаю, угрызается, что кого-то нанимает, – нынче все эти «кто-то» чернокожие или латиноамериканцы, а Хелен у нас ультрасуперлибералка. Во-вторых, она такая умелая, что они пугаются. Она все делает лучше их и сама это понимает, и понимает, что они тоже понимают. В-третьих, она психоаналитик и, вогнав их в панику, объясняет им, почему не следует пугаться, и после добрых получаса самокопаний в обществе Хелен они пугаются взаправду . Короче, за последние годы мы перевидали в среднем по четыре «сокровища» в год.)

– Нам просто не везло, но все наладится, – сказал я по возможности утешительно. Раньше я над ней подтрунивал из-за прислуги, но пришел к выводу, что это не слишком мудро.

Вскоре ужин был готов, и я, обняв жену и сына, устремился в столовую. В ту минуту мне было и уютно, и безопасно, и вообще хорошо. На столе ужин – салат из шпината, картофельное пюре, тушеное мясо в подливе; просто загляденье, хотя тушеное мясо я не люблю, я люблю мясо с кровью, зато обожаю шпинат, так что в целом на скатерти мне предстал вполне съедобный натюрморт. Мы расселись. Хелен подала мясо, остальное мы разложили сами. Мой кусок был не очень-то сочен, но подлива решала проблему. Хелен позвонила. Появилась Анджелика. Лет восемнадцати или двадцати, смуглая, медлительная.

– Анджелика, – начала Хелен, – это мистер Голдман.

Я улыбнулся, сказал «привет» и помахал вилкой. Анджелика кивнула.

– Анджелика, я совершенно не имею в виду тебя критиковать, это целиком моя вина , но давай мы обе очень постараемся запомнить на будущее, что мистер Голдман любит ростбиф с кровью…

– Это ростбиф? – спросил я.

Хелен на меня покосилась.

– Так вот, Анджелика, не случилось никакой беды, я сама должна была не раз тебе напомнить, каковы вкусы мистера Голдмана, но давай в следующий раз, когда будем жарить мясо, постараемся оставить середину розовой, хорошо?

Анджелика ретировалась в кухню. Еще одно «сокровище» коту под хвост.

Напоминаю: мы трое садились за стол счастливыми. Двое по-прежнему довольны, Хелен явно взбудоражена.

Джейсон опытной рукой механически накладывал себе пюре.

Я улыбнулся пацану.

– Эй, друг, – рискнул я, – может, чуток полегче?

Он плюхнул на тарелку еще один громадный ком.

– Джейсон, у тебя ведь уже целая гора, – сказал я.

– Я правда есть хочу, пап, – сказал он, не глядя на меня.

– Ну так поешь мяса, – посоветовал я. – Мяса ешь сколько влезет, я слова не скажу.

– Я вообще ничего не буду! – ответил Джейсон, оттолкнул тарелку, скрестил руки на груди и уставился в пустоту.

– Если б я торговала мебелью, – сказала мне Хелен, – или, скажем, работала кассиршей в банке, я бы поняла; но ты столько лет женат на психиатре – Уилли, как ты можешь? Ты какой-то средневековый пережиток.

– Хелен, у мальчика лишний вес. Я предлагаю оставить миру пару картофелин и объедаться прекрасным тушеным мясом, которое к моему триумфальному возвращению сготовило твое сокровище.

– Уилли, не хотелось бы тебя шокировать, но у Джейсона не только очень острый ум, но также исключительно зоркие глаза. Уверяю тебя, он и сам видит в зеркале, что не худышка. Это потому, что сейчас он не хочет быть худым.

– Ему скоро на свиданки бегать – и что тогда?

– Дорогой, Джейсону десять, и девочки его сейчас не интересуют. Его интересуют ракеты. Если человек любит ракеты, какая разница, есть ли у него немножко лишнего веса? Когда он захочет быть худым, уверяю тебя, ему хватит интеллекта и силы воли похудеть. А до того прошу при мне ребенка не огорчать.

Перед глазами у меня танцевала Сэнди Стерлинг в бикини.

– Я не буду есть, и все дела, – сказал Джейсон.

– Милое дитя, – отвечала ему Хелен (подобный тон она приберегала на такие вот случаи). – Рассуди здраво. Если ты не поешь картошки, расстроишься ты , расстроюсь я , а твой отец уже и так расстроился. Если ты поешь картошки, мне будет приятно, тебе будет приятно, твоему животику будет приятно. С твоим отцом ничего не поделать. В твоей власти расстроить всех либо одного, с кем, как я уже сказала, ничего не поделать. Вывод ясен, но я верю, что ты в состоянии сделать его сам. Поступай как знаешь, Джейсон.

Джейсон налег на картошку.

– Распустила парня, – сказал я, но расслышали только мы с Сэнди.

Затем я глубоко-глубоко вздохнул: всякий раз, когда я возвращаюсь домой, все наперекосяк, и это потому, говорит Хелен, что я приношу напряжение с собой, мне вечно нужны нечеловеческие доказательства того, что по мне скучали, что я нужен, любим и т. д. Я знаю только, что ненавижу уезжать, но возвращаться – хуже некуда. И особо не заведешь пустую болтовню: «Что новенького с моего отъезда?» – мы с Хелен и так разговаривали каждый вечер.

– Ну как, на велике ты уже чемпион? – спросил я. – Может, в выходные покатаемся.

Джейсон оторвался от пюре:

– Мне очень понравилась книга, пап. Здоровская.

Я удивился, когда он так сказал, – я-то, естественно, только подбирался к этому вопросу. Но Хелен права: Джейсон отнюдь не дурак.

– Что ж, я рад, – сказал я. Еще бы.

Джейсон кивнул:

– Я, наверное, ничего лучше и не читал.

Я пожевал шпинат.

– Какая у тебя любимая глава?

– Глава первая. «Невеста», – сказал Джейсон.

Тут я сильно удивился. Нет, первая глава – она классная, я не возражаю, но потом-то в книжке творится вообще невероятное – если сравнивать, в первой главе толком ничего и не происходит. В основном Лютик взрослеет, и все.

– А восхождение на Утесы Безумия? – спросил я. Это пятая глава.

– Ой, здоровско, – ответил Джейсон.

– А описание Гибельного Зверинца принца Хампердинка? – Это во второй.

– Ну а то, – сказал Джейсон.

– Мне на нем всегда крышу сносило, – сказал я. – Там ведь о Гибельном Зверинце совсем чуть-чуть, но сразу ясно, что он потом еще появится. У тебя тоже так?

– Угуммм, – кивнул Джейсон. – Здоровско.

Я уже видел, что ничего он не прочел.

– Он начал, – вмешалась Хелен. – Прочел первую главу. Вторую не осилил, честно попробовал, и я велела ему бросить. О вкусах не спорят. Я ему сказала, что ты поймешь, Уилли.

Разумеется, я понимал. Но меня как будто все покинули.

– Я ее не полюбил, пап. Я хотел.

Я ему улыбнулся. Как можно ее не полюбить? Страсть. Поединки. Чудеса. Великаны. Настоящая любовь.

– Ты и шпинат не будешь? – спросила Хелен.

Я встал:

– Неохота есть после перелета.

Заговорила она, лишь когда я открыл парадную дверь.

– Ты куда? – окликнула она.

Я б ответил, если б знал.

Я бродил в декабре. Без пальто. Даже не чувствовал, что холодно. Знал только, что мне сорок лет и к сорока годам я собирался очутиться не здесь, не в тюрьме вместе с гениальной психоаналитической женой и воздушным шаром вместо сына. Около девяти вечера я сидел в Центральном парке, один, вокруг ни души, все скамейки пустовали.

В кустах зашуршало. Потом перестало. Потом опять. О-о-очень тихо. Все ближе.

Я развернулся и заорал:

– Вали отсюда!

И неизвестное оно – друг, враг, фантазия – кинулось наутек. Я услышал, как оно улепетывает, и кое-что понял: в эту минуту я грозен.

Похолодало. Я пошел домой. Хелен в постели читала свои записи. В любой другой день она бы высказалась – мол, так и так, староват я уже для подростковых закидонов. Но от меня, наверное, еще разило угрозой. По ее умным глазам было видно.

– Он правда старался, – помолчав, сказала она.

– Не сомневаюсь, – ответил я. – Где книжка?

– В библиотеке, наверное.

Я направился к двери.

– Дать тебе что-нибудь?

Нет, сказал я. Пошел в библиотеку, заперся, отыскал «Принцессу-невесту». Оглядел переплет – надо же, в неплохом состоянии – и тут заметил, что ее выпустило мое издательство, «Харкорт-Брейс-Джованович». Давно – оно еще даже не стало «Харкортом, Брейсом и Уорлдом». Просто «Харкорт, Брейс»[32]В 1919 г. Альфред Харкорт и Дональд Брейс создали компанию Harcourt, Brace & Howe , которая с 1921 г. называлась Harcourt, Brace & Company , ок. 1931 г. была переименована в Harcourt, Brace & World , а в 1970 г. – в Harcourt Brace Jovanovich ; американский издатель и писатель Уильям Джованович (1920–2001) возглавлял ее в 1954–1991 гг. После ряда дальнейших слияний и поглощений, тоже сопровождавшихся переименованиями, компания в 2007 г. была куплена издательством Houghton Mifflin и теперь входит в состав Houghton Mifflin Harcourt ., точка. Я открыл титул; смешно, я прежде его не видел – книжку-то всегда листал папа. И я рассмеялся, прочитав настоящее заглавие, потому что на титуле значилось следующее:

Поневоле восхитишься человеком, который объявляет свою новую книгу классикой еще прежде, чем ее опубликовали и людям выпал шанс прочесть. Может, он думал, что иначе никто не прочтет, или хотел пособить рецензентам; не знаю. Я полистал первую главу – примерно такой я ее и помнил. Затем перешел ко второй главе, о принце Хампердинке, где коротенькое завлекательное описание Гибельного Зверинца.

И тут стал соображать, в чем беда.

Нет, описание никуда не делось. Оно было на месте и тоже изменилось мало. Но пока до него доберешься, надо одолеть страниц шестьдесят о предках принца Хампердинка и как его род взошел на флоринский трон, и еще какая-то свадьба, и такой-то отпрыск зачал вот этого, и тот потом еще на ком-то женился, и затем я открыл третью главу, «Жениховство», а там сплошь история Гульдена да как Гульден добился своего положения в мире. Я листал и понимал все отчетливее: Моргенштерн писал вовсе не детскую книжку; он писал сатирическую историю своей страны и упадка монархии в западной цивилизации.

А папа читал мне только приключения – интересные куски. На серьезное он попросту плюнул.

Часа в два ночи я позвонил Хираму на Мартас-Винъярд. Хирам Хайдн[33]Хирам Хайдн (1907–1973), помимо прочего, в 1955–1959 гг. был главным редактором Random House , а в 1959 г. вместе с Альфредом А. Нопфом-мл. и Саймоном Майклом Бесси основал нью-йоркское издательство Atheneum Books ; годами вел творческий семинар для прозаиков в нью-йоркском университете «Новая школа социальных исследований», где, в частности, открыл Уильяма Стайрона и Марио Пьюзо; в «Харкорт-Брейс-Джованович» работал в 1964–1973 гг. лет десять был моим редактором, с самого «Солдата под дождем»[34]«Солдат под дождем» ( Soldier in the Rain , 1960) – третий роман Уильяма Голдмана, в 1963 г. экранизированный Ральфом Нельсоном и Блейком Эдвардсом с Джеки Глисоном, Стивом Маккуином и Тьюзди Уэлд в главных ролях., и мы многое вместе пережили, но в два часа ночи еще никто никому не звонил. Я знаю, что по сей день он так и не понял, отчего нельзя было подождать, скажем, до завтрака.

– Ты точно здоров, Билл? – все твердил он.

– Эй, Хирам, – сказал я, внимательно прослушав гудков шесть. – Слушай, у вас сразу после Первой мировой выходила книжка. Может, я ее сокращу и мы переиздадим?

– Ты точно здоров, Билл?

– Как бык, абсолютно, понимаешь, я оставлю только интересные куски. Где получатся дыры в повествовании, я напишу такие связки, а интересные куски не трону. Ну как?

– Билл, тут два часа ночи. Ты что, еще в Калифорнии?

Я прикинулся, будто удивлен до смерти. А то он решит, что я конченый псих.

– Прости, Хирам. Господи боже, что я за идиот; в Беверли-Хиллз одиннадцать вечера. Но ты, может, все-таки спросишь мистера Джовановича?

– Что, сейчас ?

– Завтра, послезавтра, не к спеху.

– Да я его о чем угодно спрошу, но я не совсем уловил, чего же ты хочешь. Ты точно здоров, Билл?

– Я завтра буду в Нью-Йорке. Звякну и все расскажу, ага?

– Сможешь вписаться в рабочий день?

Я рассмеялся, мы распрощались, и я позвонил Зигу в Калифорнию. Эвартс Зиглер лет восемь был моим киноагентом. Подогнал мне контракт на «Буча Кэссиди». Зига я тоже разбудил.

– Слышь, Зиг, договоришься, чтоб я отложил «Степфордских жен»? Тут на меня еще кое-что свалилось.

– Ты по контракту должен уже начать; на сколько отложить?

– Точно не знаю; я раньше ничего не сокращал. Что они сделают, как думаешь?

– Я думаю, если отложить надолго, они пригрозят судом, а ты в итоге потеряешь работу.

В общем, так и вышло; они пригрозили судом, а я почти потерял работу и не приобрел друзей в «индустрии» (так мы в шоу-бизнесе зовем кино).

Но я сократил «Принцессу-невесту», и она перед вами. Только «интересные куски».

Зачем я за это взялся?

Хелен перла танком – все добивалась, чтоб я нашел ответ. Считала, что это важно, – ей знать не обязательно, а вот мне нужно.

– А то ты совсем с резьбы слетел, мальчик мой Уилли, – сказала она. – Сильно меня напугал.

Так зачем же?

В самокопаниях я дуб дубом. Пишу импульсивно. Это по ощущению правильно, то звучит нехорошо – в таком духе. Не умею анализировать – во всяком случае, свои поступки.

Я знаю вот что: я не жду, что эта книжка изменит чью-то жизнь, как она изменила мою.

Но возьмем заглавие – «настоящая любовь и необычайные приключения»; некогда я в это верил . Ждал, что по такому пути пойдет моя жизнь. Молился. Не случилось, как видите, но я вообще не верю, что в мире остались необычайные приключения. Нынче никто не обнажает шпагу с криком: «Здрасте. Меня звать Иньиго Монтойя. Вы убили моего отца; пришла ваша смерть!»

И о настоящей любви тоже забудьте. Даже не знаю, люблю ли что по-настоящему, кроме говяжьего филе в «Петере Люгере» и сырной энчилады в «Эль-Парадоре». (Прости, Хелен.)

Короче, вот вам только «интересные куски». Их написал С. Моргенштерн. А мне прочел папа. И теперь я дарю их вам. Как вы с ними поступите – предмет отнюдь не праздного интереса для всех нас.