Онлайн чтение книги Печальная история братьев Гроссбарт The Sad Tale of the Brothers Grossbart
V. Другую щеку

– Смерть, – проговорил священник, – не конец, Генрих. Ты ведь это знаешь.

– Знаю?

Генрих пошевелил пальцами ног в тесных туфлях, которые ему отдал Эгон. После ночи, проведенной в мокрой грязи с клубнем репы во рту, он был, конечно, очень рад сухой одежде, но плотник не сумел дать Генриху те две вещи, которых крестьянин на самом деле жаждал. То, что остальные присяжные не вернулись, не удивляло Генриха, который на своей шкуре испытал, на что способны Гроссбарты.

– Пережить своих родных и близких – величайшее испытание нашей веры. И хотя эта утрата – самая тяжкая, но она и не первая в твоей жизни, – мягко продолжил священник. – Мертворожденное дитя и тот, второй, младенец…

– Оба были мертворожденными, отец, – буркнул Генрих и мрачно покосился на него. – А как же Герти, Бреннен и мои девочки? Давненько мы вас у себя не видели. Что, если…

Генрих подавился словами и подумал о вечном проклятии.

– Генрих, – проговорил священник. – Мы об этом уже говорили. Вряд ли твоя жена или дети совершили такие прегрешения, которые потребовали бы моего вмешательства!

– Что вы сказали? – Генрих почувствовал, как мороз бежит по коже, поднимаясь от стоп к животу. – Грехи, которые потребовали вмешательства?

– Я сказал, что вряд ли они совершили такие дурные деяния, чтобы обречь свою душу на вечные муки, если только священник не отпустит их грехи. У всех нас есть свои маленькие причуды, но Господь добр и… Что ты делаешь?

Священник удивленно моргнул, когда Генрих вскочил на ноги. Скорбящий крестьянин бросился прямо к столу Эгона и схватил нож. Священник хотел было звать Эгона и его жену обратно в домик плотника, но Генрих обернулся.

– Отпущение. Покаяние. Прощение, – срывающимся голосом проговорил Генрих, потрясая ножом перед лицом священника. – Говорите, есть такой выход?

– Выход? Генрих, положи нож…

– Ах да.

Генрих присел и начал, скрипя зубами от натуги, кромсать свои грязные кожаные штаны, лежавшие у двери, но все равно не сводил глаз со священника.

– Если они найдут кого-то из вас, исповедаются, исполнят епитимью, они будут прощены. Это ты мне говоришь?

– Кхм, – замялся священник. – Ну…

– Вот как, значит? – Генрих поднялся, заворачивая нож в полоску кожи, отрезанную от штанов, а потом бросил клинок в единственный карман на своей рубахе. – Тогда мне пора в путь, отец.

– Что? – Священник начал нервно пятиться к двери от наступавшего Генриха. – Куда же ты…

– Думаете, я забуду? Думаете, прощу? – Генрих яростно посмотрел на священника, который уперся спиной в деревянную дверь. – Извините, меня ждет работа.

Скользнув в сторону, чтобы пропустить крестьянина, священник подождал, пока тот распахнул дверь и вышел на дневной свет, прежде чем пойти следом. Священник почувствовал, что в душе Генриха что-то переменилось, и справедливо заподозрил, что нужно действовать быстро, иначе один грех может породить другой. Старший сын Эгона столкнулся со святым отцом в дверях, и тот увидел, как Эгон о чем-то спорит с Генрихом во дворе, а от своих домов рядом с усадьбой подходят другие горожане.

– Что он задумал? – спросил паренек. – Выглядит хуже, чем в то утро, когда…

– Тс-с-с, мальчик мой, – перебил его священник, который в лучах солнца и в присутствии свидетелей вновь почувствовал себя храбрее. – Эй, Генрих, а ну, стой!

Генрих и Эгон повернулись к священнику, вокруг них уже образовалась небольшая толпа. Среди пришедших были родственники присяжных, которых Гроссбарты убили в горах. Священник и крестьянин расположились по разные стороны двора, и клирик почувствовал, что сейчас у него появится возможность пристыдить Генриха у всех на глазах и тем заставить покориться.

– Я знаю, что ты замышляешь! – воскликнул священник, обращаясь к жителям городка в той же степени, что и к Генриху. – Ты хочешь справедливости! Как и все мы, верно? Но ты рискуешь блаженством собственной души, когда пытаешься взять на себя труд Господа!

– А ты, значит, не берешь на себя каждый божий день труд Господа? – парировал Генрих, и при этих словах многие его соседи ахнули. – Я одного хочу добиться: перехватить Гроссбартов до того, как они доберутся до священника и получат отпущение. Нет для таких, как они, места на Небесах, и я – лишь орудие Божьей воли.

– Так?! Генрих, тебя обуяли горе, гнев и гордыня, ужасный грех – так себя называть! Дай Господу судить и карать, не рискуй собственной душой!

– Мне понадобится ваша помощь, – сказал Генрих, отвернувшись от священника к горожанам, стоявшим с побелевшими лицами. – У меня нет больше ни коня, ни одеял, ни еды, ни оружия – все забрали Гроссбарты. Но, клянусь, я костьми лягу, но отправлю братьев к их истинному господину. Хана, твой Гунтер…

– Мой Гунтер, – прошипела зареванная вдова, – из-за тебя погиб!

– Из-за меня? – Генрих почувствовал себя так, будто женщина пнула его в живот. – Нет, я ведь…

– Рыдал, умолял и выл, просил воздать по заслугам! Положился бы ты на Господа, так и муж мой не ушел бы с остальными, и его бы не погубили эти дьяволы!

– Хана… – взмолился Генрих. – Я же хотел поехать с ними! Я знаю, чего стоят Гроссбарты, лучше всех вас и мог бы… – Он замолк, увидев холодные взгляды соседей, застывшие лица, надутые щеки. Склонив голову еще ниже, Генрих чуть не поперхнулся, когда сказал: – Прошу вас.

Никто ничего не ответил, некоторые начали расходиться по домам.

– Лучше иди, – прошептал Эгон, и Генрих сморгнул слезы, пытаясь постичь, как вышло, что все винят его, а не гнусных Гроссбартов. – Я тебя понимаю, хоть остальные и не поняли. Я тебя отвезу так далеко, как смогу, хорошо?

– Я ее куплю, – сказал Генрих, когда они отвернулись от безмолвных обвиняющих взглядов. – Все свое поле тебе отдам. Сам знаешь, это отличная цена.

– Прости, Генрих, – проговорил Эгон и остановился, уставившись в землю, когда они обошли его домишко и оказались рядом с привязанной кобылой. – Ты ведь не хуже других знаешь, что у нас теперь меньше лошадей, чем было несколько дней тому, не только мне эта крошка понадобится. Но пока они…

Эгон замялся, откашлялся и утер глаза, чтобы отогнать ужасное воспоминание, прежде чем смог продолжить:

– Когда эти братья делали свое черное дело, я перерезал привязь коням Ганса и Гельмута, отпустил их, так что, может, мы найдем на дороге одного из них.

Генрих кивнул. Он отлично понимал, почему Эгон не хочет продавать свою единственную лошадь, когда до посевной всего-то зима осталась.

– А если коней не найдем, – продолжил Эгон, – что ж, я тебя вывезу точно на большак, к которому они, наверное, двинутся. Получишь небольшое преимущество, они ведь свернули в горы по старой охотничьей тропе, срезать решили. Но я-то знаю, что эта дорожка никуда не ведет, им еще много дней, если не недель топать, пока выйдут на настоящий тракт. Если, конечно, они отправились на юг.

Больше им нечего было сказать по этому поводу. Генрих не понимал, как можно обвинить его в том, что произошло за последние несколько дней. Он взобрался на лошадь так, чтобы сесть позади своего последнего друга, и, объехав дом, они направились к южной дороге. По пути их перехватил сын Эгона с мешком репы, а потом они ускакали. Генрих его даже не поблагодарил. Он только и мог думать, что проклятых братьев не догнать без собственной лошади.