Онлайн чтение книги Соломон Кейн. Клинок судьбы The Savage Tales of Solomon Kane
Крылья в ночи

Глава 1

УЖАС У СТОЛБА

Опираясь на посох, покрытый замысловатой резьбой, Соломон Кейн в хмурой задумчивости всматривался вперед, силясь разгадать представшую перед ним безмолвную тайну. За месяцы, минувшие с тех пор, как он покинул Невольничий Берег и лабиринтами джунглей и рек двинулся на восток, ему не раз и не два попадались туземные деревни, оставленные жителями… Однако таких, как эта, пуританин еще не видал.

Нет, деревню опустошил вовсе не голод: на заброшенных полях пышно разрастался дикий рис, который некому было собрать. Кейн задумался было об арабских работорговцах, но в этих безымянных краях их еще не видали. В конце концов пуританин пришел к выводу, что всему виной межплеменная война. Зря ли повсюду в траве валялись голые кости и оскаленные черепа. Иные кости были раздроблены и расщеплены; Кейн пригляделся и заметил шакалов и гиену, прятавшихся за развалинами хижин. Оставалось сообразить, почему убийцы, кем бы они ни были, не позарились на трофеи? Почему они оставили боевые копья побежденных белым муравьям, уже лакомившимся деревом рукоятей? Почему не забрали щиты, бросив их гнить под дождем?..

Они не взяли даже горшки для приготовления пищи. Изумление достигло предела, когда Кейн заметил на одном скелете ожерелье из ярких камешков и ракушек. Какой дикарь мог спокойно пройти мимо столь редкостной и желанной добычи?..

Соломон снова обвел взглядом деревню и поразился тому, что соломенные крыши многих хижин растрепаны и разметаны, словно туда пытались проникнуть некие твари, вооруженные когтистыми лапами… Потом он заметил еще кое-что, отчего холодные цепкие глаза попросту округлились. Рядом с бесформенной насыпью — руинами деревенской стены — высился гигантский баобаб, нижние ветви располагались не менее чем в шестидесяти футах над землей, а толщина ствола превосходила всякое вероятие. И что же? Возле самой макушки болтался скелет, насаженный на сломанный сук. Вот это всем загадкам загадка! Соломон Кейн окончательно почувствовал себя в присутствии грозной и тревожащей тайны; казалось, ледяная рука опустилась ему на плечо. Кто затащил останки несчастного на высоченное дерево? Или их зашвырнул туда великан-людоед, огр, не имевший ничего общего с человеческой расой?..

Ответа не было. Кейн пожал плечами, непроизвольно тронув черные рукояти тяжелых пистолетов, верную рапиру и поясной кинжал. Он не испытывал ужаса, в который обычным людям свойственно впадать перед лицом Неведомого и Безымянного. Годы странствий по чужедальним краям и бесчисленные схватки с самыми невозможными существами обожгли его ум, душу и тело, оставив только сталь и кремень. Кейн был рослым и худым, почти костлявым, но это была жилистая худоба дикого волка. Широкоплечий и длиннорукий, наделенный железными нервами и пружинистой мускулатурой, скромный пуританин умел убивать не хуже любого записного рубаки.

Колючие кусты непролазных джунглей изодрали на нем одежду, была порвана даже бесформенная широкополая шляпа, а сапоги из прочной кордовской кожи выглядели потрепанными и исцарапанными. Солнце покрыло густой бронзой его руки и грудь, но аскетически худое лицо не поддавалось никакому загару. Оно оставалось землисто-бледным, почти трупного цвета, — лишь горели суровым холодным огнем глубоко посаженные светлые глаза.

Окинув прощальным взглядом деревню, Кейн поправил увешанный оружием ремень, перебросил в левую руку посох, увенчанный головой кошки, — подарок колдуна Нлонги, — и зашагал дальше.

Слева лежала полоска редколесья; ниже по склону оно переходило в саванну — море волнующейся травы высотой человеку по пояс, если не выше. Чуть подальше снова начинался лес — густые, плотные джунгли. Из этого леса Кейн не так давно бежал со всей прытью обложенного охотниками волка, а по пятам за ним мчались жуткие дикари с хищно заточенными зубами. Даже и сейчас ветерок доносил отдаленное бормотание барабана, разнося над саванной и джунглями темную повесть о кровожадной злобе и жажде человеческой плоти…

Воспоминания о той погоне и спасении от нее были еще свежи в памяти Кейна. Лишь вчера, слишком поздно поняв, что забрел во владения людоедов, он обнаружил за собой погоню и до поздней ночи то бежал во весь дух, то полз и путал следы в кромешном смраде влажного леса… пока наконец, уже в темноте, не добрался до травяных лугов и не пересек участок саванны. Теперь стояло уже позднее утро; как ни странно, погони было не видать и не слыхать. Неужели людоеды прекратили охоту? В это было трудновато поверить. Когда он выбежал на луга, дикари буквально висели у него на плечах…

Гадать было бесполезно, и Кейн повернулся туда, куда лежал его путь. Весь восточный горизонт занимала изогнутая полумесяцем гряда беспорядочно раскиданных холмов, большей частью совсем лишенных растительности. К югу они делались выше, сливаясь в зубчатый хребет, живо напомнивший Соломону черные холмы Негари. Местность перед холмами густо поросла лесом, но с джунглями этот лес не шел ни в какое сравнение. Здесь было что-то вроде возвышенного плато, ограниченного с востока холмистой грядой, а с запада — саванной.

Двинувшись с места, Кейн направился в сторону холмов. У него был размашистый и неутомимый шаг. Черные демоны наверняка продолжали красться по его следам, и пуританин всего менее желал оказаться загнанным в угол. Кейн знал, что звук выстрела заставит их броситься врассыпную, но эти людоеды среди прочих человеческих племен стояли на такой низкой ступени, что внушить им сверхъестественный ужас нечего было и надеяться. А выстоять в рукопашной схватке против целого племени не мог даже Соломон Кейн, которого сэр Френсис Дрейк, помнится, называл первым мечом Девона…

Разоренная деревня, окутанная саваном смерти и тайны, понемногу пропала в отдалении. Между тем на плато, которое пересекал Кейн, царила странноватая тишина. Здесь совсем не было слышно пения птиц, лишь молча перелетали с дерева на дерево яркие попугаи. Единственными звуками были шорох шагов пуританина да шепот барабанов, доносимый ветром…

Но потом Кейн заметил впереди между деревьями нечто такое, из-за чего его сердце подпрыгнуло от ужаса к самому горлу. Еще мгновение — и он увидел этот ужас во плоти, лицом к лицу. На широкой поляне, где почва довольно круто уходила вверх, высился столб, а к столбу было привязано… то, что было когда-то чернокожим мужчиной. Кейну в свое время довелось побыть прикованным рабом на галере в турецком плену, он изведал подневольный труд на винодельнях Берберии, он дрался с краснокожими в Новом Свете, он томился в застенках испанской инквизиции, то есть вроде бы прошел уже всю школу людской бесчеловечности, но зрелище, представшее перед ним теперь, заставило содрогнуться, и к горлу подступила тошнота. И дело было даже не в чудовищных ранах и увечьях злополучного негра. Самое скверное, что несчастный был еще жив.

Когда Кейн приблизился, окровавленная голова, свисавшая на истерзанную грудь, приподнялась, умирающий заметался, роняя с огрызков ушей багровые капли, а разорванные губы издали то ли всхлип, то ли хрип…

Соломон попытался заговорить, но в ответ прозвучал ужасающий крик, несчастный стал корчиться, выворачивая суставы, его голова дергалась вверх и вниз, повинуясь судороге искалеченных нервов, зияющие глазницы, казалось, силились что-то увидеть. Потом чернокожий с душераздирающим стоном прижался к столбу, у которого его удерживали веревки, поднял голову и замер, прислушиваясь, ни дать ни взять ожидая чего-то жуткого сверху, с небес.

— Послушай, тебе незачем бояться меня, — на диалекте речных племен сказал ему Кейн. — Я ничем не обижу тебя и никому больше не позволю причинить тебе зло. Сейчас я тебя отвяжу…

Говоря так, Соломон с горечью ощущал, как безнадежно опоздали его забота и помощь. Но видно, дружеский голос все-таки достучался до придавленного невыносимым страданием сознания чернокожего. Изо рта, где чья-то жестокость почти не оставила целых зубов, потекли слова — запинающиеся, невнятные, перемежаемые бредом гаснущего рассудка. Негр говорил на языке, сходном с тем, которому Кейна научили дружелюбные обитатели речных берегов, так что пуританин многое понимал. Судя по всему, бедолага провисел на столбе не один день — «много лун», так он выразился, — и все это время злобные нечеловеческие существа забавлялись с ним самым чудовищным образом. У этих монстров было даже название; что оно означало, Кейн так и не разобрался, ибо негр употребил неизвестное ему слово, прозвучавшее как акаана. К столбу, однако, привязали его не они. Пленник упомянул какого-то Гору, который был жрецом, и пожаловался, что этот Гору слишком туго затянул веревку у него на ногах. Кейну оставалось лишь изумляться, как воспоминание о такой пустячной, в общем-то, боли не оказалось смыто кровавыми волнами ужасающих мук.

А чернокожий уже рассказывал потрясенному Соломону про своего брата, который помогал привязывать его к столбу, и всхлипывал, как ребенок. Слезы кровавыми каплями вытекали из пустых глазниц.

Когда несчастный начал бредить о каком-то копье, давным-давно сломанном на охоте, Кейн с бесконечной осторожностью перерезал веревки и бережно опустил истерзанное тело на мягкую траву. Увы, даже самые легкие прикосновения причиняли чернокожему нестерпимую боль, он корчился и выл, точно умирающий пес, и десятки потревоженных ран заново взялись кровоточить. Кейн присмотрелся и понял, что эти раны, скорее всего, оставлены зубами и когтями, а вовсе не копьями или ножами.

Все же усилия Соломона увенчались успехом, и освобожденный пленник вытянулся на траве, опустив голову на подложенную пуританином шляпу и неровно, судорожно дыша.

Кейн раскупорил флягу, влил в бесформенный рот немного воды и попросил:

— Расскажи еще об этих дьяволах, что терзали тебя. Ибо, видит Бог, которому молится мой народ, подобное зло не должно остаться безнаказанным — хотя бы сам Сатана встал у меня на пути!

Услышал ли его умирающий, так и осталось неизвестным, потому что внимание несчастного негра привлекло нечто иное. Как раз в это время с ближнего дерева снялся большой попугай, любопытный, как вся эта порода. Он пролетел так близко, что биение его широких крыльев взъерошило Кейну волосы. Услышав их хлопанье, истерзанный чернокожий вскинулся на траве и закричал так страшно, что его голос потом преследовал Кейна до самой могилы:

— Крылья! Крылья!.. Они опять здесь!.. Нет! Не надо! Пощады… Крылья…

Кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул навзничь — уже бездыханный.

Кейн поднялся с колен и стер холодный пот со лба. Деревья кругом колебались и плыли в полуденном зное. И по-прежнему стояла такая тишина, словно кто-то наложил сонное заклятие на весь этот край. Хмурый взгляд Соломона вновь обежал зловещие холмы, горбившиеся в отдалении, потом обратился на пройденную саванну. Тень древнего зла витала над этой землей, полной неисповедимых тайн…

Он бережно поднял искалеченное тело, бывшее когда-то крепким, молодым, полным жизни телом, и отнес на край поляны, чтобы там уложить как можно благопристойнее. И, заново содрогнувшись от вида чудовищно жестоких увечий, завалил погибшего камнями, так, чтобы даже упорному хищнику не добраться было до упокоенного.

Он едва успел довершить этот невеселый труд, когда что-то отвлекло его от скорбных раздумий и вернуло к бдительности. Что-то — некий звук?.. инстинкт сродни волчьему чутью на опасность? — побудил его крутануться на месте. И от него не укрылось движение на противоположной стороне поляны. В густой траве мелькнула безобразная черная рожа: в плоском носу — кольцо из слоновой кости, толстые губы раздвинуты, показывая искусственно заостренные зубы, заметные даже на таком расстоянии. Блестящие бусины глаз, низкий покатый лоб, увенчанный колтуном курчавых волос… Мелькнувшее лицо немедля исчезло, но Кейн уже шарахнулся под защиту деревьев и помчался, как гончий пес, бросаясь от ствола к стволу. Вот-вот за спиной прозвучит многоголосый восторженный клич, и людоеды, выскочив из засады, устремятся в погоню…

Скоро, однако, Кейн пришел к выводу, что они собирались доконать его неторопливым преследованием, так, как поступают иные хищники, предпочитающие выматывать жертву. Он торопливо двигался в глубь плато, не пренебрегая даже самомалейшим укрытием. Людоедов он больше видеть не мог, он просто знал, как знает гонимый волк, что они держались непосредственно позади, выжидая только момента, чтобы сразить его, ничем не рискуя.

Кейн улыбнулся — нехорошо и очень невесело. Если они вздумали соревноваться с ним в выносливости, он даст им такую возможность. Посмотрим, стало быть, кто жилистей — лесные дикари или закаленный походами пуританин…

Продержаться бы только до ночи, и тогда, может статься, он сумеет-таки от них ускользнуть. Если же нет… Англо-саксонские предки Кейна тоже были когда-то порядочными дикарями, охочими до отчаянных битв, и в глубине души Соломон знал: их наследие скоро побудит его оставить бегство и грудью встретить преследователей. И плевать, что их там не менее сотни против него одного!

Солнце понемногу клонилось к западу. Кейн изрядно проголодался — он ничего не ел с раннего утра, когда отправил в рот последний кусочек вяленого мяса. Лесной родник дал ему напиться, а потом он заметил среди деревьев крышу большой хижины, но предпочел обойти жилище далеко стороной. Ему с трудом верилось, что молчаливое плато совсем необитаемо, однако те, кто здесь жил, вряд ли уступали в свирепости тем, от кого он удирал.

Местность между тем делалась все более пересеченной. То и дело попадались большие расколотые валуны, подъемы сменялись спусками — Соломон приближался к подножию угрюмых холмов. Преследователи по-прежнему почти не показывались на глаза. Лишь время от времени, осторожно оглядываясь, Кейн то подмечал краем глаза неясную тень или движение распрямляющейся травы, то улавливал шорох листвы.

Почему все же они так осторожничают? Почему не приблизятся и не попробуют прикончить его?..

Как раз когда воцарилась ночь, Кейн достиг отлогого подъема к подошве ближних холмов, что мрачно и зловеще вырисовывались на фоне темного неба. Он весь день стремился сюда в надежде избавиться наконец от упорных преследователей… И вот добрался, но некое тревожное чувство предостерегало его, внятно нашептывая: «Не ходи туда!» От холмов веяло дремлющим злом, как веет опасностью от змеи, замеченной в высокой траве…

Ночная тьма воцарилась сразу и плотно. В духоте тропической ночи мерцали красноватые звезды. Ненадолго остановившись в густой рощице, за которой деревья на склоне начинали постепенно редеть, Кейн распознал звук, никак не объяснявшийся движением ночного ветерка — хотя бы потому, что ночь стояла совершенно безветренная. Ни единое дуновение не тревожило тяжелой листвы. Кейн едва успел обернуться — и тут что-то ринулось из-под деревьев. Тень, едва отличимая среди других теней ночи, бросилась на Соломона, рыча по-звериному и лязгая железом. Только отблеск звезд на вражеском клинке позволил англичанину отвести удар. Нападавший низко пригнулся, срывая дистанцию, и они схватились грудь на грудь. Пуританина оплели жилистые тощие руки, остроконечные зубы клацали перед самым лицом, но и Кейн не оставался в долгу. Его изорванная рубашка с треском подалась под иззубренным лезвием; благодаря слепой удаче Кейн поймал и перехватил руку, вооруженную железным ножом, и одновременно выхватил из ножен свой собственный шотландский кинжал, а по спине уже бежали мурашки — он предчувствовал, что между лопаток ему вот-вот вонзится копье…

Этого, однако, не произошло, и, улучив миг, чтобы изумиться, почему другие людоеды не спешат товарищу на подмогу, Соломон пустил в ход всю свою немалую силу. Сцепившись, двое раскачивались и боролись во мраке. Каждый старался вогнать свой клинок в тело соперника, и, чувствуя, что белый человек оказался сильней, людоед взвыл, точно бешеная собака, пытаясь царапаться и кусаться. Топчась и кружась, поединщики мало-помалу выбрались на открытое место, и звездный свет позволил Кейну рассмотреть костяное кольцо в носу у врага и заостренные зубы, стремившиеся сомкнуться на его горле. Яростным усилием он превозмог хватку черной руки, сжимавшей его правое запястье, и по рукоять всадил кинжал людоеду в ребра. Тот дико завизжал, в ночном воздухе разнесся резкий запах свежей крови…

…И в тот же миг прямо над головой Кейна стремительно прошумели мощные крылья. Соломона сбило с ног. Какая-то сила вырвала чернокожего воина из его рук, и тот исчез, заорав напоследок в предсмертной муке. Кейн мгновенно вскочил… и то, что он услышал, потрясло его до глубины души. Вопли чернокожего постепенно стихали, доносясь откуда-то сверху…

Он напряг зрение, вглядываясь в небеса, и как будто успел заметить на фоне звезд нечто жуткое и бесформенное. Он даже различил человеческие руки и брыкающиеся ноги, накрытые тенью огромных крыльев… Впрочем, все пронеслось и исчезло настолько быстро, что Соломон ни в чем не был уверен.

Впору было задуматься, а не приснилось ли это ему в каком-то чудовищном сне… Тем не менее, пошарив в траве, он разыскал свой шаманский посох, которому довелось отразить удар короткого копья, — и это копье тоже лежало неподалеку. Вскоре нашлось и последнее доказательство реальности происшедшего — длинный кинжал, весь перемазанный кровью…

Крылья! Крылья в ночи! Скелет на дереве возле деревни, где на домах были изорваны крыши! Несчастный чернокожий, чьи раны были нанесены не копьями и не ножами, он ведь умер, крича о крыльях!.. Похоже, в этих холмах водились гигантские птицы, не гнушавшиеся человечины… Но если это были птицы, почему они сразу не сожрали несчастного, привязанного к столбу? И потом… Эта тень, промелькнувшая в небесах… Как ни мало успел рассмотреть Кейн, он мог бы поклясться, что силуэт у твари был вовсе не птичий.

Отчаявшись понять, что к чему, Кейн передернул плечами и вслушался в ночь, но все было тихо. Людоеды, преследовавшие его от границы своих родных джунглей, ничем своего присутствия не обнаруживали. Может, страшная участь, постигшая одного, обратила в бегство всех остальных?.. Кейн проверил пистолеты. Нет уж, лезть ночью в эти холмы его не заставит никакая сила на свете, а там — будь что будет!

Ему требовалось поспать, непременно поспать, хотя бы за ним гнались все дьяволы Старшего Мира. Потом с запада долетел низкий рык: там бродили в поисках поживы дикие хищники. Кейн торопливо спускался по склону, пока не набрел на густую рощицу далеко в стороне от той, где ему довелось выдержать схватку с людоедом. Там он выбрал дерево и влез на высокую развилку, где даже при его росте удалось довольно-таки уютно устроиться. Над головой было полно веток, так что никакая тварь не сумела бы спикировать на него. А если снизу полезут выследившие добычу дикари, он их услышит. Он всегда спал чутко, как кот. Что же касается змей или, например, леопардов… Ладно, он рисковал тысячи раз, рискнет и еще!

Скоро Соломон Кейн уснул. Сперва ему снилось нечто беспорядочное и неясное, пронизанное туманными намеками на какое-то дочеловеческое зло… Потом, однако, все сложилось в ясную и четкую, совершенно живую картину. Соломону приснилось, что он проснулся. Проснулся, вздрогнул и сразу схватился за пистолет — ибо жизнь одинокого волка приучила его мгновенно выхватывать оружие, если его внезапно что-то будило…

Это «что-то» сидело поблизости на толстом суку — странная тварь, сливавшаяся с ночными тенями. Она пялилась на Кейна жадными желтыми светящимися глазами, чей взгляд, казалось, проникал непосредственно в мозг. Тварь была длинной и тощей, очень странного телосложения, и, если бы не узкие щелки глаз, ее можно было бы и не заметить в потемках. Еще Кейну приснилось, что, пока он зачарованно рассматривал неведомое создание, в желтых зенках появилась неуверенность. Поднявшись, тварь почти по-человечески отошла прочь по толстой ветке, расправила огромные темные крылья, прыгнула в пустоту — и исчезла.

Только тут Кейн дернулся и сел в своей развилке, и сон слетел с него окончательно.

Тускло светили звезды, сучья кругом выгибались готическими арками. Кроме самого Кейна, на дереве никого не было. Значит, ему все же приснилось. Но до чего живым и ярким был этот сон!.. Какое нечеловеческое зло его переполняло!.. Даже и теперь в воздухе витал запах вроде того, какой источают хищные птицы…

Соломон снова напряг слух. Вздыхал ночной ветер, шепталась листва… Где-то вдалеке ревел лев… Больше ничего не было слышно. И Кейн снова заснул, не ведая, что в звездном небе над ним вычерчивает круги крылатая тварь.

Точно падальщик, что кружится над умирающим волком…

Глава 2

СХВАТКА В НЕБЕСАХ

Кейн проснулся, когда небо на востоке начинало светлеть. Он сразу вспомнил свой страшный и удивительный сон и, спускаясь с дерева, все раздумывал о невероятной ясности кошмара. Родник, журчавший неподалеку, позволил избавиться от жажды, а совладать с голодом помогли фрукты, редкие на этом безмолвном плато.

Утолив потребности тела, Соломон снова посмотрел на холмы. Он привык во всем идти до конца; и тот факт, что на здешних неприютных вершинах обитало некое зло, противное и сынам человеческим, и самим Небесам, был для пуританина вызовом не меньшим, чем, к примеру, перчатка, брошенная ему в лицо каким-нибудь сорвиголовой из Девона.

Сон на дереве вполне освежил Соломона, и он пустился дальше свободным пружинистым шагом. Миновав рощицу, где ночью ему довелось отстаивать свою жизнь, Кейн вышел из-под редеющих деревьев на безлесный склон ближайшего холма. Пройдя немного наверх и оказавшись над плато, он смог без труда различить вдалеке деревню — тесно сгрудившиеся хижины из бамбука и глины и чуть поодаль, на невысоком бугре, дом побольше.

И вот тут, пока он смотрел, прямо у него над головой свистнули в стремительном полете жуткие крылья! Кейн вздрогнул и обернулся. До сих пор все указывало на присутствие хищного летучего существа, охотившегося по ночам; пуританин никак не ждал нападения среди бела дня. И тем не менее на него прямо со стороны восходящего солнца пикировал монстр, смахивавший на невероятно огромную летучую мышь! Кейн успел рассмотреть широченные мощные крылья, между которыми скалилась морда не морда, лицо не лицо… В следующий миг он схватил пистолет и недрогнувшей рукой разрядил его прямо в чудовище. Тварь беспорядочно закувыркалась в воздухе и наконец рухнула наземь прямо к ногам Соломона.

Держа в руке дымящийся пистолет, Кейн нагнулся над сраженным хищником и стал рассматривать его, не зная, верить ли собственным глазам! Перед ним был форменный дьявол из чернейших бездн преисподней — так, по крайней мере, утверждал трезвый рассудок пуританина. Однако этого дьявола благополучно сразила свинцовая пуля. Как такое могло быть?.. Кейн невольно поежился, недоумевая. Он всю жизнь мотался по чужедальним краям и вроде бы уже всякого навидался, но это…

Тварь была скроена более-менее по человеческой мерке, отличаясь лишь очень высоким ростом и худобой. Голова — узкая, длинная, совсем безволосая — принадлежала откровенному хищнику. Уши — маленькие, близко посаженные, остроконечные. Узкие щелочки остеклененных смертью желтых глаз имели косой разрез, нос — тонкий и крючковатый — напоминал клюв падальщика, а вот рот был огромен, и покрытые пеной губы, застывшие в смертном оскале, не скрывали волчьих клыков.

Монстр напоминал человека не только голой кожей совершенно обнаженного тела. Плечи у него были широкие и мощные, шея — длинная и худая. Длинные руки бугрились мышцами, большой палец сидел в ряд с остальными, как у гигантских обезьян. И на всех были страшенные когти, крупные, острые, загнутые. Грудная кость выдавалась вперед, как киль корабля, поддерживая круто изогнутые ребра. А ноги были длинные, жилистые, ступни больше походили на ладони, приспособленные хвататься за ветки, — и вот на них-то большой палец был противопоставлен, как на руках человека. И длинные ногти тоже наводили на мысль о когтях…

И все-таки главной странностью убитого монстра была его спина, снабженная двумя громадными крыльями. Они росли из плеч — костистый каркас, обтянутый кожистыми перепонками. Перепонки начинались непосредственно за лопатками и тянулись чуть не до бедер. А размах крыльев, как на глазок оценил его Кейн, составлял никак не менее восемнадцати футов.

Поборов отвращение, Кейн прикоснулся к чудовищу (кожа у него оказалась неприятно тугая и гладкая) и приподнял, оторвав от земли. Вес составлял чуть больше половины того, что весил бы обычный человек подобного роста — футов шести с половиной. Похоже, кости у существа были по-птичьи легкими, а плоть состояла почти исключительно из жилистых мышц…

Соломон отшагнул прочь и снова присмотрелся к убитому монстру. До него постепенно доходило, что привидевшееся ночью было вовсе не сном. Рядом с ним в самом деле сидела ужасная тварь. Может, даже именно эта. Или другая такая же…

…А в небесах между тем снова свистнули могучие крылья! Еще не успев толком обернуться навстречу, Кейн уже сообразил, что умудрился совершить непростительный для лесного путешественника грех — позволил изумленному любопытству взять верх над подозрительностью и опаской! Лапы крылатого дьявола уже тянулись к самому горлу Соломона, не оставляя ему времени выхватить и разрядить второй пистолет. Крылья хлестали Кейна по лицу, жуткая морда скалилась ему прямо в глаза, изогнутые когти впились глубоко в грудь… А потом его подняло над землей, и он ощутил, что его ноги болтаются над пустотой.

Хищный летун оплел нижними конечностями бедра англичанина, а когти, которые он всадил Кейну в грудные мышцы, держали подобно остроконечным тискам. Слюнявые клыки тянулись к горлу Соломона, но несгибаемый пуританин сам стиснул костлявую глотку врага, одновременно пытаясь правой рукой вытащить из ножен кинжал. Человек-птица медленно набирал высоту; случайный взгляд, брошенный вниз, сообщил Кейну, что вершины деревьев остались уже далеко внизу. У англичанина не было особой надежды выжить в этой схватке в небесах, ведь, даже убей он супостата, падение с высоты неминуемо окажется смертельным. Ну так что ж с того!.. Кейн вновь исполнился угрюмой ярости, унаследованной от свирепых англо-саксонских предков, и решил, погибая, по крайней мере, забрать с собой своего похитителя!

Изо всех сил отводя от себя лязгающие клыки, Соломон умудрился-таки извлечь кинжал и с маху всадил его в тело страшилища. Крылатый человек крутанулся в воздухе, глотка, сжатая левой рукой пуританина, издала хриплый скрипучий вопль. Монстр судорожно забил громадными крыльями, выгибая спину и силясь высвободить шею, чтобы нанести клыками смертельный удар, но из хватки Кейна вырваться было не так-то легко. Одна лапа чудовища продолжала все глубже вгонять когти в грудь Соломона, причиняя ему невероятную боль, другая, разомкнув пальцы, бешено полосовала голову и тело врага. Но изодранный, окровавленный англичанин держал его за глотку с молчаливой свирепостью боевого бульдога, так, что пальцы все сильнее вдавливались в плоть, а его кинжал наносил удар за ударом.

Мог ли он знать, что далеко внизу множество глаз с благоговейным ужасом наблюдало за безумной схваткой, происходившей высоко в утреннем небе!..

Взлетев со склона холма, они неслись над плато, и быстро слабевшие крылья человека-птицы уже не могли удерживать в воздухе их обоих. Они быстро снижались — впрочем, Кейн, ослепленный потоками крови и яростью битвы, этого не замечал. С его головы свисал большой лоскут кожи вместе с волосами, грудь и плечи исполосовали острые когти, весь мир заволокла слепая алая пелена, в которой существовала только одна мысль: убить врага, убить его, убить!..

И вот последние судорожные удары крыльев умирающего чудовища вынесли их в пространство над густой рощей громадных деревьев, и Кейн почувствовал, как ослабевает хватка опутавших его нижних лап, а удары когтей превращаются в жалкое царапанье.

Собрав остатки сил, он занес окровавленный кинжал — и страшным ударом проломил выпуклую грудину. По телу летучей твари прошла судорога, огромные крылья разом обмякли… И оба, победитель и побежденный, камнем понеслись к земле.

Кейн стряхнул кровь с ресниц и увидел, как наружу стремительно мчатся зеленые ветви. Они бешено хлестнули его по лицу, рванули одежду… Человек и монстр, по-прежнему крепко спаянные между собой, падали сквозь древесные кроны. Кейн безуспешно пытался хоть за что-нибудь ухватиться… А потом его ударило головой о большой сук, и сознание затопила беспредельная тьма.

Глава 3

ЖИВУЩИЕ В ТЕНИ

Соломон Кейн целую вечность странствовал темными подземельями беспамятства. В кромешном мраке на него то и дело бросались гигантские крылатые демоны, и он дрался с этими детьми ужаса, как загнанная в угол крыса дерется с летучей мышью-кровососом. Под ногами у него хрустели человеческие черепа, а слюнявые пасти шептали ему в уши чудовищные богохульства и жуткие тайны…

Бред кончился внезапно и сразу. И самым первым, что предстало прояснившемуся взору Соломона Кейна, была склонившаяся над ним добрая круглая черная физиономия. Кейн лежал в просторной, чистой и хорошо проветриваемой хижине, а снаружи мирно булькал на костре горшок, и оттуда распространялся упоительный запах съестного. Пустой желудок пуританина свела голодная судорога. Еще он чувствовал крайнюю слабость, а когда решил пощупать повязку на голове, то увидел, что рука дрожала и бронзовый загар успел заметно поблекнуть.

Рядом с ним сидели двое: круглолицый толстяк и худой, жилистый воин с угрюмым лицом.

— Он очнулся, Куроба, — сказал толстяк. — И его разум ясен.

Воин кивнул и окликнул кого-то снаружи. Оттуда немедля ответили.

— Где я? — спросил Кейн на языке, сходном с тем, которым пользовались чернокожие. — Я долго провалялся?

— Это последняя деревня народа богонда, — ответил толстяк и мягко, но решительно заставил пытавшегося приподняться Кейна вновь откинуться на лежанку. — Мы нашли тебя под деревьями на склоне. Ты был без сознания и весь изранен. Много дней бредил… Теперь надо как следует поесть!

Юный воин, вошедший в хижину, поставил перед Кейном деревянную плошку, и пуританин с жадностью набросился на еду.

— Смотри, Куроба, он прямо как леопард, — с восхищением проговорил толстяк. — Едва ли один на тысячу сумел бы выжить после таких ран!

— Твоя правда, Гору, — проворчал Куроба. — А ведь он еще и прикончил акаана, который изранил его.

Кейн кое-как приподнялся на локте.

— Гору? — переспросил он с глухой яростью. — Жрец, который привязывает людей к столбам и оставляет их дьяволам на съедение?..

Он преисполнился намерения немедленно задушить толстяка и хотел встать, но слабость накатила дурнотной волной, стены хижины поплыли перед глазами. Соломон опустился на лежанку, и скоро его накрыл глубокий целительный сон.

Спустя некоторое время он проснулся и обнаружил подле себя сиделку — стройную девушку по имени Найела. Она дала еще еды, и, чувствуя, как начинают возвращаться силы, Кейн взялся за расспросы. Девушка очень смущалась, но отвечала обстоятельно и толково.

Итак, Соломон оказался в племени богонда, которое возглавляли вождь Куроба и жрец Гору. Никто из богонда до нынешнего дня не видал белого человека. Кейн тихо изумился, когда Найела сказала, сколько дней он провалялся в беспамятстве. Что ж, большинство людей и вовсе не пережили бы битвы, которую ему пришлось выдержать. Его только удивило, что он не переломал себе кости; девушка объяснила, что падение замедлили ветки и к тому же Кейн приземлился на тело убитого акаана. Соломон попросил позвать Гору, и толстый жрец вскоре пришел, неся с собой оружие пуританина.

— Кое-что мы нашли там, где ты упал, — сказал Гору, — а другое — возле тела акаана, которого ты убил гремящим оружием огня и дыма. Ты, должно быть, из рода богов! Только боги не кровоточат, а ты мало не умер. Кто же ты?

— Я не бог, — ответил Соломон. — Я человек, такой же, как ты, только белокожий. Я пришел из далекой страны, лежащей посреди моря, и знай, что моя родина — прекраснейшая и самая благородная среди других стран. Меня зовут Соломон Кейн, я странствую по земле, не имея своего владения. Я впервые услышал твое имя из уст человека, умиравшего в муках. Но у тебя незлое лицо…

Глаза шамана затуманила скорбь. Он опустил голову.

— Бог ты или человек, тебе для начала надо отдохнуть и набраться сил, — проговорил он. — Со временем ты все узнаешь о древнем проклятии, витающем над этой несчастной страной…

Дни потянулись за днями. Кейн, обладавший живучестью дикого зверя, стремительно поправлялся. Гору и Куроба часто приходили и подолгу сидели у его постели, рассказывая историю своего народа.

Как выяснилось, племя зародилось не здесь — богонда пришли на это плато около ста пятидесяти лет тому назад и дали ему название, принесенное из своего прежнего дома. Когда-то давно, далеко на юге, в Старой Богонде, на берегах великой реки, они были очень могущественным народом. Потом их могущество подорвали межплеменные войны, былые побежденные объединились и восстали — и богонда снялись с места, и Гору рассказывал Кейну о тысячемильном путешествии через непролазные джунгли и топкие болота, к тому же кишевшие беспощадными неприятелями…

В конце концов, буквально прорубившись сквозь земли, занятые свирепыми людоедами, беглецы обезопасили себя от нападения враждебных племен — но вместе с тем оказались в ловушке, вырваться из которой не было суждено ни им самим, ни их далеким потомкам. Не ведая того, они поселились в стране жутких акаана… и слишком поздно уразумели, что означал издевательский хохот острозубых людоедов, гнавшихся за ними до самых границ плато.

А ведь поначалу все выглядело очень неплохо. Богонда обнаружили плодородные земли, где было вдосталь воды и водилась изобильная дичь. Здесь паслись козы и великое множество диких свиней. В лугах между джунглями и плато разгуливали стада буйволов и антилоп, сопровождаемые львиными прайдами. Однако «богонда» значило «убийцы львов», и спустя считаные месяцы громадные кошки сочли за благо переселиться в низины.

Увы, предки Гору очень скоро открыли, что бояться им следовало вовсе не львов…

Когда оказалось, что людоеды не высовывались дальше саванн, изгнанники сочли свое изнурительное странствие благополучно завершенным и выстроили две деревни, назвав их Верхней и Нижней Богондой. Кейн находился в Верхней Богонде; разоренное поселение, которое он наблюдал по дороге, было нижней деревней. Очень скоро новички выяснили, что забрели в край ужаса, обладавшего смертоносными когтями и клыками. По ночам они слышали биение крыльев и видели невероятные тени, заслонявшие звезды и луну. Потом начали пропадать дети. И наконец молодой охотник забрел в холмы, где его и застала ночь… А утром на деревенскую улицу прямо с небес свалился жутко изуродованный, наполовину сожранный труп, и потрясенные люди услышали эхо нечеловеческого хохота, раздававшегося высоко над их головами.

Прошло еще некоторое время, и богонда в полной мере осознали весь ужас своего положения.

Дело в том, что крылатый народ поначалу побаивался чернокожих. Акаана на всякий случай попрятались и выбирались из своих пещер исключительно по ночам. Потом они осмелели и начали прилетать днем. Один воин застрелил когтистого убийцу из лука, но к тому времени летучие демоны уже поняли, что вполне способны справиться с человеком. На предсмертный вопль подстреленного слетелись еще два десятка чудовищ и разорвали стрелка прямо на глазах у всего племени.

Тогда богонда поняли, что надо убираться из одержимой дьяволами страны. Сотня воинов отправилась в холмы — искать проход. Сперва они наткнулись на отвесные обрывы, на которые едва мог вскарабкаться человек, а потом увидели утесы, усеянные пещерами: там-то и обитала крылатая нечисть.

В тот день произошла самая первая рукопашная битва между монстрами и людьми, и чудовища одержали сокрушительную победу. Луки и копья чернокожего воинства наносили стремительным летунам слишком малый урон. Из сотни, ушедшей в холмы, не уцелел ни один человек. Акаана легко настигали тех, кто пытался бежать. Самого последнего они догнали на расстоянии полета стрелы от верхней деревни.

После этого разгрома богонда поняли, что через холмы им не уйти, и попытались прорваться во внешний мир тем же путем, каким сюда прибыли. Но на лугах саванны их встретила бесчисленная орда людоедов. Произошло великое сражение, длившееся целый день до заката… И богонда были снова побеждены и отброшены назад, сломленные, обескровленные.

— А пока длился бой, — рассказывал Гору, — в небесах было тесно от акаана. Они кружились и жутко хохотали, наблюдая, как нас истребляли…

В итоге те, кто выжил после двух опустошительных битв, зализали раны и решили склониться перед судьбой, принимая неизбежное с фатализмом, свойственным чернокожим. Их оставалось всего-то полторы тысячи, считая женщин, стариков и детей, но они продолжали строить хижины и обрабатывать поля, упрямо цепляясь за жизнь под сенью кошмара, ежеминутно готового обрушиться на них с небес.

В те времена люди-птицы были весьма многочисленны; пожелай они, акаана легко уничтожили бы всех богонда до последнего человека. Никакой воин не мог одолеть монстра один на один. Акаана был сильней и быстрей человека, он нападал, точно ястреб, а если промахивался — крылья мигом уносили его от опасности…

— Погоди, — перебил Кейн. — Объясни мне, почему вы не перебили эту адскую нечисть из луков?

— Не всякий стрелок попадет в летящего акаана, — ответил Гору. — Только самый хладнокровный и меткий. К тому же у них до того прочные шкуры, что стрела пробивает ее лишь при прямом попадании, а иначе отскакивает…

Кейн знал, что чернокожие большим искусством стрельбы из луков не отличались. К тому же наконечники стрел у них были каменные и костяные, в редких случаях — из железа, мягкого, почти как медь. Он хмуро припомнил Пуатье и Аженкур… Вот бы сюда отряд английских доблестных лучников! Или небольшое подразделение мушкетеров!..

А Гору продолжал свою печальную повесть, и по его словам выходило, что акаана отнюдь не стремились совсем уничтожить людей. Их основную пищу составляли мелкие свиньи, в изобилии водившиеся на плато, и молодые козы. Иногда они охотились в саваннах на антилоп, но открытые равнины им явно не нравились, и к тому же они боялись львов. В джунгли, что лежали за луговинами, они тоже не залетали. Там деревья были слишком густыми — не больно-то полетаешь. Так что домом акаана оставалось плато и холмы; а какие земли лежали за холмами, никто из богонда ни малейшего представления не имел.

Было похоже, что акаана позволили чернокожим обитать на плато, — примерно так же, как люди позволяют плодиться зверью и населяют рыбой пруды… чтобы потом употребить эту живность для своего удовольствия.

— Они любят развлекаться, — печально рассказывал Гору. — И в особенности — упиваться страданиями человека, воющего от боли. Порою в этих холмах звучит эхо таких страшных криков, что кровь стынет в жилах…

Жрец поведал Кейну, что с тех самых пор, как богонда признали акаана хозяевами своей жизни и смерти, между ними установилось некое равновесие. Люди-птицы довольствовались тем, что время от времени крали ребенка, или утаскивали девушку, забредшую слишком далеко от деревни, или пожирали юношу, заночевавшего в лесу. Летуны как будто уважали деревню; они кружили над ней в небе, но не нападали на людей, находившихся внутри стен, так что у себя дома богонда пребывали в относительной безопасности.

Увы, в последние годы все изменилось…

По словам Гору, численность акаана сокращалась, причем быстро. Некоторое время существовала даже надежда, что остатки богонда их переживут… Правда, в таком случае людоеды неминуемо вышли бы из своих джунглей и отправили выживших в свои пиршественные котлы.

Так или иначе, к настоящему времени акаана оставалось едва ли больше полутора сотен.

— Почему же вы не устроите великую охоту на них? — спросил Кейн. — Не истребите этих дьяволов подчистую?

Жрец горько улыбнулся и в который раз стал объяснять Соломону, как опасны были эти твари в бою.

— К тому же, — добавил он, — весь народ богонда сейчас насчитывает около четырехсот душ. И акаана — наша единственная защита против людоедов из западных лесов…

Между прочим, за последние тридцать лет его племя поредело в большей степени, чем за все прошедшие годы. Дело в том, что по мере вымирания акаана дьявольская жестокость оставшихся возрастала. Они все чаще охотились на богонда, чтобы терзать пленников и пожирать их в темных пещерах.

— Они нападают то на звероловов в лесу, то на земледельцев, которые растят овощные бананы, — рассказывал Гору. — Теперь в холмах часто происходит… веселье, как они его понимают. Эти вопли… и нечеловеческий смех… Они швыряют прямо на улицу то отгрызенную руку, то обглоданный череп… А то жрут кого-нибудь прямо в звездном небе над нашими головами…

В довершение всех бед началась нешуточная засуха и, как следствие, голод. Пересохли многие родники, не уродились ни рис, ни батат, ни зеленый банан. Откочевали в другие места буйволы, олени и антилопы гну, чьим мясом привыкли питаться богонда; осмелевшие от бескормицы львы утратили страх перед человеком и снова стали появляться на плато. Чтобы выжить, люди охотились на диких свиней, составлявших естественную пищу акаана. Поголовье свиней сразу уменьшилось, и акаана разгневались. Еще бы, ведь засуха, львы и охотники богонда уничтожили всех коз и не менее половины свиней!

Голодная пора в конце концов завершилась, но ущерб оказался невосполнимым. Животные, некогда кишевшие на плато, стали осторожны, и поймать их весьма нелегко.

— Богонда съели свиней, — сказал Гору. — И тогда акаана съели людей богонда…

Жизнь чернокожего народа превратилась в сущий ад на земле, и нижняя деревня, в которой насчитывалось всего полторы сотни душ, взбунтовалась. Доведенные до отчаяния постоянными налетами, они попытались дать «хозяевам» отпор. Когда очередной акаана залетел прямо в деревню, чтобы утащить малыша, его окружили и расстреляли в упор.

После чего население Нижней Богонды укрылось в хижинах и стало ждать своей участи…

— И расправа, — сказал Гору, — последовала в ту же ночь.

Акаана, всегда опасавшиеся хижин, преодолели эту боязнь. Вся стая прилетела с холмов и ворвалась в деревню… Верхняя Богонда проснулась от ужасающих криков и богохульного «веселья» крылатых чудовищ — и поняла, что нижней деревне пришел конец. Всю ту ночь подданные Гору пролежали в своих домах, потея от смертельного страха, не смея пошевелиться и только слушая вой умирающих соплеменников да перекличку торжествующих монстров…

— Потом крики затихли, — сказал Гору и вытер со лба обильно выступивший пот. — Но до самого рассвета мы слышали, как акаана пировали в развалинах. Пировали — и смеялись над нами…

Рано поутру люди Гору увидели, как обожравшаяся стая, тяжело хлопая крыльями, улетала обратно в свои холмы. Так демоны с восходом солнца убираются в ад… Попозже несколько смельчаков осторожно прокрались посмотреть на разгромленную деревню, и то, что они там увидели, заставило их без оглядки бежать прочь.

— И до нынешнего дня, — сказал Гору, — ни один из нас не подойдет туда ближе чем на три перестрела. Ибо там поселился ужас…

Кейн понимающе кивнул. Холодные глаза пуританина смотрели еще угрюмее, чем всегда…

— Потянулись дни за днями, — говорил Гору. — Мы дрожали от страха, ожидая, что вот-вот придет наш черед…

Отчаяние и страх порождают немыслимую жестокость. И вот люди племени стали метать жребий, и тот, кому не повезло, был привязан к столбу между двумя деревнями в надежде, что акаана оценят это проявление верноподданничества и, может быть, Верхней Богонде удастся избежать участи соплеменников.

— Этот обычай, — сказал жрец, — мы переняли у людоедов: те в старину поклонялись акаана, как божествам, и каждую луну предлагали им в жертву по человеку. Потом, правда, они случайно выяснили, что акаана можно убить, и на этом поклонение кончилось. По крайней мере, так я думаю…

И Гору принялся убеждать Кейна, что ни одно смертное существо, даже очень злое и очень могущественное, недостойно божеских почестей. Да, его собственные предки тоже иногда приносили жертвы с целью умилостивить крылатых чудовищ, но лишь в последние годы такая практика сделалась постоянной. И отказаться от нее было уже нельзя — акаана ждали любимой забавы, и их разочарование могло обернуться гибелью для всей деревни. И каждый месяц богонда избирали из своего все убывающего числа юношу или девушку, которых вели на склон и привязывали к столбу…

Кейн пристально наблюдал за выражением лица Гору, скорбно повествовавшего об этой жуткой необходимости, и постепенно до него дошло, что жрец говорил искренне. Англичанину оставалось лишь содрогаться при мысли о целом народе, медленно, но верно исчезавшем в ненасытных утробах племени монстров…

Соломон спросил Гору о том несчастном, которого ему довелось снять с жертвенного столба. Выслушав, жрец кивнул. В его добрых глазах стояла боль. Как выяснилось, бедный парень провисел там целый день и целую ночь, пока акаана наслаждались мучениями его трепещущей плоти. Но он не напрасно принял свой ужасный конец — до сих пор жертвоприношения вроде бы отводили от деревни окончательный гнев крылатых людей. Кажется, хрупкое равновесие было восстановлено: остатки диких свиней давали немногочисленным акаана необходимое пропитание и они довольствовались тем, что время от времени утаскивали детей, а раз в месяц в охотку тешились возле окровавленного столба.

Тут Кейн подумал кое о чем и спросил:

— Так людоеды, говоришь, никогда не поднимаются на плато?

Гору покачал головой.

— В джунглях они чувствуют себя в безопасности. Они никогда не пересекают саванну.

— Ну да, — сказал Кейн. — А кто же тогда за мной гнался до самого подножия холмов?

Гору, однако, снова покачал головой.

— Людоед был всего один. Мы видели его следы на земле.

Похоже, за Кейном шел смельчак из смельчаков, чья охотничья страсть оказалась сильнее страха перед жутким плато… за что ему и пришлось заплатить самую высокую цену. Осознав это, пуританин зло оскалился и даже щелкнул зубами, чего обычно не позволял себе, считая такое проявление досады нравственно неприемлемым. Но мысль о том, что он столько времени удирал от одного-единственного врага, была просто невыносима. Теперь понятно, почему супостат так осторожно крался за ним, выжидая ночи, чтобы напасть!..

— Но с какой стати, — спросил он жреца, — акаана схватил чернокожего, а не меня? И почему то чучело, которое сидело со мной рядом на ветке, так на меня и не набросилось?

— Ты пустил людоеду кровь, — объяснил Гору. — Ее запах послужил крылатому демону сигналом для нападения. У акаана нюх на свежую кровь не хуже, чем у стервятников… А еще они очень осторожны и стерегутся всего нового и неизвестного. Они еще ни разу не видели человека, который их не боится. Вот и решили сперва присмотреться к тебе, подождать, чтобы ты утратил бдительность, и тогда уже напасть…

— И все-таки, — спросил Кейн, — кто они такие, эти акаана? Что это за существа?

Гору снова пожал плечами.

— Они уже были здесь, когда сюда пришли мои предки. И те никогда даже не слышали о них, пока не столкнулись с ними лицом к лицу. И они не общались с людоедами, которым, вероятно, при случае было бы что рассказать… Акаана живут в пещерах, как звери, не знающие одежды. Они не разводят огня и питаются исключительно свежим сырым мясом. Тем не менее у них имеется свой язык, и один из них правит остальными, как вождь. Многие умерли во время великого голода; в то время сильные поедали слабых… Они близки к исчезновению: последние годы среди них совсем не заметно ни самок, ни молодняка. Когда умрут оставшиеся самцы, племя акаана навсегда прекратит свое существование. Увы, мой народ так и так обречен… если только не…

И тут Гору бросил на Кейна странный, тоскливый, испытующий взгляд, но глубоко задумавшийся пуританин ничего не заметил.

Он как раз припомнил одну из бесчисленных легенд, которых успел наслушаться в своих странствиях.

«Давным-давно, — рассказывал ему престарелый шаман, — с севера прилетели крылатые дьяволы. Они миновали наши края и исчезли в южной стороне, там, где непроходимые джунгли… Одно из наших древнейших сказаний гласит, будто некогда они в неисчислимых множествах обитали на севере, у огромного озера с горькой водой, до которого отсюда надо идти много лун. Века назад могущественный вождь повел против них своих воинов, вооруженных меткими луками. Они перебили тьму нечистых созданий, а уцелевших изгнали на юг… имя того славного вождя было Нъясунна, и у него было громадное боевое каноэ, которое гнало по горьким волнам множество весел…»

Вот тут Соломону Кейну словно бы дохнуло ледяным ветром в затылок, он ощутил, как приоткрылась дверь в чужедальние времена и пространства. Лишь теперь осознал он правду и того причудливого мифа, и другой, еще более древней и мрачной легенды. Ибо что такое было «огромное горькое озеро», если не Средиземный океан? И кто такой был великий и достославный Нъясунна, если не греческий герой Ясон, который победил гарпий и прогнал их — не только на Строфадские острова, но и в самую Африку?

«Итак, — понял Кейн, — древнее языческое сказание не солгало…»

И у него захватило дух от тех ужасающих вероятностей, которые тотчас предстали перед его умственным взором. Если гарпии оказались вполне вещественны и реальны, так что там насчет других подобных существ? Например, Гидры? А также кентавров, химер, Медузы и Пана с сатирами?.. Неужто додревние легенды хранили отголоски воспоминаний о кошмарной реальности, об острых когтях и слюнявых клыках невероятного зла?..

Африка, Черный континент, страна ужаса и неисповедимых теней! Не сюда ли были изгнаны злобные нечеловеческие существа, бежавшие перед лицом света, разгоравшегося в западном мире?..

Неожиданное прикосновение вывело его из задумчивости. Жрец Гору робко и осторожно трогал его за рукав.

— Спаси нас от акаана, — тихо проговорил он, когда Кейн вскинул глаза. — Ты, может быть, и не бог, но ты обладаешь силой, достойной божества! Ты принес с собой великий шаманский посох, который некогда служил скипетром могучим державам и жезлом жрецам, общавшимся с Небесами! С тобой оружие, которое говорит огнем и дымом, и слово его — «смерть». Наши молодые воины видели, как ты одного за другим убил двух акаана. Это подвиг, который не по плечу обычному человеку. Ты станешь нашим вождем, нашим богом… всем, чем только захочешь! С тех пор как ты попал в Богонду, успела смениться луна. Миновало время очередного жертвоприношения, но никто не умер на кровавом столбе! Акаана чураются деревни, в которую тебя принесли, они даже боятся похищать наших детей! Мы сбросили их ярмо, потому что уверовали в твою силу!

Соломон Кейн стиснул руками виски.

— Ты сам не знаешь, о чем просишь!.. — вырвалось у него. — Господу Богу известно, что сердце мое жаждет избавить землю от этого непотребства, но я не всесилен! Да, мои пистолеты способны сразить некоторое число демонов, но порох скоро закончится… Было бы у меня вдосталь пороху и свинцовых пуль, да не разбей я мушкет о головы вампиров в холмах Мертвых… Вот тогда можно было бы и облаву устроить! А впрочем, даже перебей я всех демонов, все равно останутся людоеды…

— Которые тоже устрашатся тебя! — вскричал вождь, старый Куроба.

Девушка Найела тоже сидела в хижине, да не одна, а с пареньком по имени Лога. Этот Лога должен был по жребию стать следующей жертвой. И он и Найела смотрели на Кейна с такой трепетной, страстной надеждой, что в итоге пуританин со вздохом подпер кулаком подбородок.

— Что ж, — сказал он. — Я согласен провести в Богонде весь остаток своих дней, если вы находите, что мое присутствие защитит ваш народ…

Сказано — сделано, и Кейн остался в деревне, которая была теперь не Верхней Богондой, а просто единственной. Ее населял добродушный, охочий до веселья народ, чья природная жизнерадостность была порядком омрачена долгим пребыванием в зловещей Тени. Однако теперь, с появлением грозного защитника — белого человека — они заметно воспрянули духом. Трогательная вера, с которой они смотрели на Кейна, буквально разрывала пуританину сердце. Чернокожие пели, ухаживая за банановыми растениями, а потом весело плясали вокруг костров и с беспредельным обожанием смотрели на Соломона. А Кейн втихомолку проклинал собственную беспомощность. Если бы крылатая нечисть вздумала броситься на деревню с небес, грош цена была бы ее якобы божественному защитнику…

Тем не менее Кейн не уходил из Богонды. По ночам ему снились чайки, кружившиеся в чистой ветреной синеве над утесами Девона, а днем пуританина снедало желание наконец-таки посмотреть, что за земли простирались там, за холмами. Но, верный данному слову, он оставался на месте и только ломал голову, пытаясь изобрести хоть какой-нибудь план по избавлению от акаана. Доходило до того, что он часами созерцал свой шаманский посох, надеясь, что черная магия поможет там, где оплошал рассудок цивилизованного человека. Увы, подарок Нлонги никак не откликался на его зов. Однажды, несмотря на разделявшие их несчетные лиги, он вызвал на помощь старого шамана, жившего на Невольничьем Берегу; увы, Нлонга мог явиться к Кейну только для битвы со сверхъестественными силами, а гарпии были существами из плоти и крови.

Постепенно разум Кейна породил некий зачаток идеи, но она казалась едва ли выполнимой. Ему начала рисоваться огромная ловушка… Но какая западня могла приманить акаана? Далекий львиный рев служил вполне подходящим аккомпанементом невеселым размышлениям пуританина. Людей на плато становилось все меньше, и дикие хищники, опасавшиеся лишь копий охотников, делались все смелей… У Кейна вырвался горький смешок. Будь его противники львами, которых можно было перебить поодиночке, он поистине не ведал бы забот и хлопот…

Поодаль от деревни стоял просторный дом Гору, некогда служивший чем-то вроде зала для собраний старейшин. Там хранилось множество самых удивительных амулетов и талисманов.

— В них заключена могучая магия против злых духов, — рассказал Кейну жрец. И беспомощно развел пухлыми руками: — Но против злобных существ из плоти и крови они, увы, бесполезны…

Глава 4

БЕЗУМИЕ СОЛОМОНА

Кейн выплыл из непроглядных глубин сна, и его пробуждение было ужасно. За стенами хижины звучал жуткий хор душераздирающих криков. Люди умирали в ночи, умирали страшной насильственной смертью, точно скот на бойне. Мгновенно вскочив, Соломон подхватил оружие, с которым никогда не расставался, и прыгнул к двери… И тотчас же что-то страшное и бесформенное бросилось ему в ноги, обнимая колени пуританина и о чем-то невнятно моля. В умирающем свете углей очага Кейн с ужасом узнал юного Логу. Паренек был жутко изранен и весь в крови, его лицо уже начало застывать в смертной гримасе… За дверью раздавались кошмарные звуки, стоны гибнущих мешались с нечеловеческим завыванием, посвистом налетающих крыльев, треском раздираемых крыш и хохотом демонов. Кейн высвободился из конвульсивной хватки мертвых рук и бросился к гаснувшему огню. Он почти ничего не мог рассмотреть — лишь мечущиеся силуэты, стремительно пикирующие крылатые фигуры да черные крылья на фоне звездного неба…

Подхватив головешку, Кейн сунул ее в сухую солому на крыше своей хижины. Пламя взвилось жадно и высоко и озарило картину, от которой кровь застыла у него в жилах. Всюду вокруг него принимали жестокую смерть последние из племени богонда. Крылатые чудища с визгом носились над деревенскими улицами, вились над головами мечущихся людей, рвали когтями тростниковые крыши, чтобы добраться до пораженных ужасом жертв, прятавшихся внутри…

Миг замешательства миновал, англичанин глухо вскрикнул и принялся действовать. Выхватив пистолет, он разрядил его в несущуюся желтоглазую тень, и акаана рухнул к его ногам с разнесенным вдребезги черепом. Кейн яростно взревел и ринулся в рукопашный бой. Так когда-то дрались его языческие предки, чье боевое бешенство наводило страх на врагов!

Увы, богонда были слишком ошеломлены неожиданным нападением, а долгие годы покорности непоправимо подточили их боевой дух, сделав чернокожих неспособными к организованному сопротивлению. Большая часть их приняла смерть, точно овцы, приведенные на заклание. Лишь немногие, вдохновленные отчаянием, пробовали отбиваться, но их стрелы летели мимо либо отскакивали от жестких кожистых крыльев, а копья и боевые топорики в ближнем бою были практически бесполезны из-за нечеловеческой ловкости и быстроты акаана. Едва приземлившись, они с легкостью взвивались в воздух, после чего падали сверху на плечи несчастным, сшибая их наземь, а там уже когти и клыки завершали свое кровавое дело…

Кейн рассмотрел старого Куробу — жилистый вождь, весь залитый кровью, дрался спиной к стене хижины, а под ногами у него распростерлась одна из тварей, не успевшая увернуться. Старый вождь орудовал двуручным боевым топором, и страшные размахи какое-то время не позволяли приблизиться полудюжине завывающих демонов. Кейн рванулся было ему на подмогу, но его остановил тихий, беспомощный всхлип, раздавшийся рядом. Он присмотрелся и увидел свою былую сиделку, юную Найелу. Девушка корчилась, распростертая в кровавой пыли, а на спине у нее, орудуя когтями, сидела крылатая бестия. Стекленеющие глаза Найелы с бессловесной мольбой смотрели на англичанина… У Кейна вырвалось горестное ругательство, он схватил второй пистолет и выстрелил в упор. Тварь отшвырнуло прочь, она издала жуткий вопль и судорожно забила крыльями, а Соломон склонился над умирающей Найелой. Она целовала его руки и силилась что-то сказать, но сил уже не было. Соломон бережно обнял девушку, устроил ее голову у себя на плече, и ее душа отлетела…

Кейн опустил тело наземь и поискал глазами Куробу, но под стеной хижины копошилось целое скопище тварей, раздиравших и пожиравших нечто невидимое со стороны…

Вот тут Кейн обезумел. Издав крик, который был внятно слышен даже в этом аду, он вскочил на ноги, и каждое его движение несло смерть. В первый же миг, толком даже не поднявшись с колен, он успел сделать выпад и пронзил рапирой хищную глотку. Выдернув клинок, пуританин отшвырнул умирающую гарпию и рванулся вперед, ища новую жертву…

Повсюду кругом мучительно и страшно умирали богонда. Кто-то пытался бежать, кто-то силился драться — конец все равно был один: демоны били их на выбор, как ястребы зайцев. Некоторые прятались в хижинах, но мощные когти в клочья рвали тростниковые крыши, и что происходило внутри, Кейн, по счастью, не видел. Ему и без того было довольно; воспаленный рассудок сверлила мысль, что это он, он один повинен в происходящем. Чернокожие свято поверили, что белый пришелец мог их спасти. Они воздержались от очередного жертвоприношения, бросив тем самым вызов своим ужасным «хозяевам»… и вот теперь платили самую страшную цену, а он, Соломон Кейн, ничем не мог им помочь. Казалось, умирающие богонда только на него и смотрели, и Кейн до дна пил эту горькую чашу. В их взглядах не было озлобления, лишь отчаяние и упрек. Он был их богом. И он их подвел.

Он метался среди всеобщего кровопролития туда и сюда, и гарпии шарахались от него прочь, предпочитая противников послабее. Но Кейн заставлял считаться с собой. Сквозь алую пелену, объяснявшуюся вовсе не отблесками горящей хижины, он заметил нечто совсем запредельное: одна из гарпий схватила нагую женщину и глубоко запустила клыки в бьющееся черное тело. Кейн прыгнул вперед, отводя для удара клинок, однако тварь отпустила еще живую жертву и стрелой взвилась вверх. Пуританин бросил рапиру, прыгнул вслед, точно полоумная от крови пантера, и вцепился демону в глотку, обвив крепкими ногами нижнюю часть его туловища.

Вот уже во второй раз он дрался, барахтаясь в воздухе, только не над лесом, а над деревенскими крышами. Он не ведал пощады, и холодный мозг гарпии затопило ужасом. Крылатый хищник, привыкший к легкой поживе, встретил противника страшнее себя и уже не стремился убить и пожрать — теперь он мечтал лишь избавиться от этого молчаливого и невероятно свирепого создания, которое железной рукой стискивало его гортань и бешено орудовало кинжалом. Демон вопил и кувыркался в воздухе, беспорядочно хлопая крыльями, но тут клинок Кейна добрался до его внутренностей, и кровожадный летун, заваливаясь на крыло, камнем пошел к земле.

Они вместе упали на тростниковую крышу и, проломив ее, врезались в беспорядочную свалку, происходившую на полу. Внутренность хижины подсвечивал полыхавший снаружи пожар, и Кейн увидел такое, отчего впору было свихнуться. Залитые кровью клыки, бездонный провал разинутой пасти… И жуткая карикатура на человека, еще трепетавшая последними мучительными биениями жизни…

Разумно мыслить Кейн уже не был способен. Он просто сомкнул стальные пальцы на глотке демона, и его хватку не могли ослабить ни удары когтей, ни бешеное хлопанье крыльев. Кейн держал и держал — пока дьявольская жизнь не истекла наружу меж его пальцев, пока не хрустнула жилистая шея…

А снаружи все длился кровавый ужас смертной резни. Кейн вскочил на ноги, ощупью нашарил на полу какое-то оружие и бросился вон. Тотчас же прямо у него из-под ног взвилась гарпия. Соломон отреагировал мгновенным ударом; оказалось, что в руке у него зажат боевой топорик богонда — мозги летучего демона разлетелись брызгами во все стороны. Кейн понесся вперед, перепрыгивая через растерзанные тела, через валяющиеся руки и ноги. Кровь текла у него из дюжины ран, но он не обращал внимания…

А потом он остановился, недоумевая, и закричал от ярости и бессилия.

Крылатые люди один за другим поднимались в воздух, покидая деревню. Ни один не желал больше связываться с белокожим безумцем, который оказался слишком страшен даже для них. Но гарпии убирались в свои пещеры не с пустыми когтями. Они уносили еще живые, корчащиеся, кричащие жертвы, и Кейн метался туда и сюда, размахивая окровавленным топором… Пока не остался совершенно один в деревне, где кроме него были только мертвецы.

Откинув голову, он закричал без слов, посылая вдогонку тварям свое отчаяние и гнев… Густые теплые капли падали с небес ему на лицо. Где-то вверху звучали крики боли, заглушаемые хохотом чудовищ. Кейн почувствовал, как его покидают последние остатки здравого смысла. Стоя под кровавым дождем, слушая отзвуки жуткого пиршества, происходившего среди звезд, сдержанный пуританин матерился и богохульствовал, как никогда в жизни…

В эти мгновения Кейн был поистине символом человеческой участи. Он спотыкался об изгрызенные кости и ободранные черепа своих собратьев по расе, он размахивал бесполезным топором и что-то с ненавистью кричал вслед созданиям Ночи — а те праздновали свою победу над ним, смакуя живое человеческое мясо и роняя теплую кровь жертв прямо в его бешеные глаза…

Глава 5

ВОЗМЕЗДИЕ БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА

Бледный, точно от пережитого ужаса, робкий рассвет выбрался из-за черных холмов и озарил кровавые руины, бывшие некогда живой и уютной деревней… Хижины были почти не повреждены — кроме одной, что рассыпалась еще дымившимися углями. Лишь некоторые крыши нуждались в починке, вот только чинить их было уже некому. На улицах валялись полностью или частично обглоданные кости. Иные были раздроблены, словно их сбросили с огромной высоты…

Здесь больше не было ничего, кроме смерти. Во всей деревне оставался один-единственный человек — Соломон Кейн. Опираясь на облепленный загустелой кровью топор, он смотрел на разгром неподвижным, отсутствующим взглядом. Пуританин был чудовищно грязен и весь в крови, еще сочившейся из длинных глубоких царапин на груди, плечах и лице. Он не обращал на эти раны никакого внимания.

Жизни людей племени богонда были отданы не совсем даром. Семнадцать гарпий остались валяться на окровавленных улицах. Шесть из них пали от руки Кейна. Остальных забрали с собой чернокожие воины, сражавшиеся с мужеством обреченных. Увы, жалкая была это плата за четыре сотни душ, еще вчера обитавших в Верхней Богонде — и не встретивших сегодняшней зари…

А обожравшиеся, пресыщенные гарпии улетели в свои пещеры на вершинах черных холмов.

Сдвинувшись наконец с места, Кейн побрел собирать свое оружие. Двигаясь медленно и бездумно, он все-таки подобрал оба пистолета, рапиру, кинжал и посох шамана. Потом покинул деревню и отправился выше по склону — к большой хижине, принадлежавшей колдуну Гору. Подойдя, он внезапно остановился, ибо его глазам предстал новый кошмар. Гарпии с их склонностью к чудовищным шуткам, кажется, превзошли сами себя. Над дверью хижины торчала мертвая голова ее прежнего хозяина. Пухлые щеки запали, обмякшие губы испуганно и глупо кривились, а открытые глаза смотрели взглядом обиженного ребенка.

Они проникали Кейну в самую душу, и в них опять был все тот же упрек…

Кейн посмотрел на руины Богонды, потом опять на лицо Гору, превращенное в посмертную маску… Медленно поднял над головой стиснутые кулаки — и с пылающими глазами и пеной на перекошенных губах проклял небо и землю, не забыв ни единой сферы бытия. Он проклинал равнодушные звезды, пламенеющий солнечный диск, насмешливую улыбку луны и шепчущий ветер. Он проклинал судьбу и предназначение, все, что когда-либо ненавидел или любил, проклинал молчаливые города, поглощенные морем, проклинал минувшие эпохи и грядущие века. Он выкрикивал сотрясающие душу богохульства, равно понося дьяволов и богов, сделавших человечество своей игрушкой, — и Человека, который слепо влачился по жизни и бездумно подставлял спину под железную пяту богов…

Все это Соломон Кейн выпалил на одном дыхании и умолк, только когда в легких кончился воздух. В наступившей тишине откуда-то из низин долетел далекий рык льва… и вот тут-то в глазах пуританина загорелся огонек вдохновения. Он долго стоял, не двигаясь с места и переплавляя свое временное помешательство в поистине безумный план, который тем не менее мог и сработать.

Тут он припомнил свои недавние богохульства и мысленно отрекся от них. Что верно, то верно, бессовестные боги создали Человека для своих жестоких забав. Но они же наделили его сообразительным мозгом, чья жестокая изобретательность не имеет себе равных в природе.

— Ты пока оставайся здесь, — проговорил Соломон, обращаясь к голове Гору. — Солнечный жар и холодная ночная роса иссушат и сморщат тебя, но стервятников я уж как-нибудь отгоню, чтобы они не выклевали глаза и ты смог увидеть, как падут твои погубители. Да, я не сумел уберечь людей твоего племени, но, во имя Господа, Которому молится мой народ, я сполна за них отомщу! Да, так уж получается, что Человек есть добыча и игрушка могучих порождений ночи и ужаса, чьи крыла от века простерты над его головой. Однако и злым созданиям когда-нибудь приходит конец… Взирай же, Гору!

…Последующие несколько суток пуританин трудился в буквальном смысле не покладая рук. Он брался за дело при самых первых серых проблесках дня и работал даже после заката, пользуясь яркой луной, пока не валился наземь в полном изнеможении. Он ел что попало и на ходу, не давая себе передышки, и совершенно не заботился о своих ранах, предоставив им заживать как придется. Спускаясь к подножию плато, он резал бамбук и возвращался с огромными охапками длинных, тонких стеблей. Он рубил толстые сучья и запасался лианами, чтобы использовать их вместо канатов. Все собранное шло на усиление кровли и стен хижины Гору. Кейн вбивал бамбуки глубоко в землю, размещая их у самой стены, после чего переплетал их и связывал гибкими лианами, прочными, как корабельные тросы. Тяжелые сучья он укладывал на тростниковую крышу вплотную друг к дружке и опять-таки связывал и сплетал… Когда он довершил все, что хотел, из обновленной таким образом хижины вряд ли сумел бы вырваться даже слон.

Между тем львы во множестве посещали обезлюдевшее плато, причиняя стадам мелких свиней быструю убыль. А тех, до которых не добрались львы, убивал Кейн. Убивал — и швырял шакалам. Соломону претило такое истребление зверья, даже этих свиней, всяко обреченных пойти на корм хищникам… Но это было необходимой частью его плана отмщения, и он продолжал начатое, укрепляя свой дух.

Дни шли за днями, неделя сменяла неделю… Кейн трудился день и ночь, не забывая время от времени беседовать с головой Гору. Та давно сморщилась и иссохла, превратившись почти в мумию, и лишь глаза, как ни странно, совсем не изменились, продолжая смотреть на Кейна совершенно живым взглядом. Много позже, когда те дни исступленной работы сделались всего лишь воспоминанием, Соломон Кейн спрашивал себя, мерещилось ли ему, будто высохшие губы жреца едва заметно шевелились, нашептывая что-то в ответ…

Порою Кейн замечал акаана, кружившихся далеко в небе. Они, впрочем, не пытались приблизиться — даже по ночам, когда он спал в просторной хижине, держа руку на пистолетах. Демоны боялись его, их страшила его способность убивать громом и молнией. Первое время акаана летали медлительно и лениво, отягощенные человечиной, пожранной во время расправы с деревней и после, в пещерах. Но время шло, и бестии опять отощали и принялись улетать далеко на равнины в поисках пищи. Кейн посмеивался, и в его глазах вновь горели безумные огоньки. При жизни богонда его план был, пожалуй, неосуществим. Но теперь на плато не стало людей, которыми гарпии могли бы утолить голод. Не стало и свиней. Здесь вообще больше не было никакой живности, пригодной демонам в пищу. Кейн даже понял, отчего они не промышляли восточней своих холмов. Должно быть, там были такие же непролазные джунгли, как и на западе, за саванной. Еще он видел, как акаана преследовали на лугах антилоп и как на них самих охотились львы. В конце концов, гарпии были не самыми могучими хищниками в здешних местах. Они справлялись разве что со свиньями и оленями… да еще с людьми…

Постепенно они начали подлетать все ближе к Кейну, особенно по ночам. Он видел, как жадно светились в темноте их глаза. Близился решительный час.

Тем временем на плато появились дикие буйволы. Они лакомились посевами на полях погибшего племени и были слишком сильны и свирепы, чтобы гарпии отважились на них нападать. Одного самца Кейну удалось отбить от стада. Крича и швыряясь камнями, пуританин погнал его в направлении хижины Гору. Дело оказалось не только трудным, но и опасным: несколько раз Соломон с трудом уворачивался от озлобленного быка, но все-таки преуспел и в итоге застрелил животное непосредственно около дома.

Дул сильный западный ветер. Кейн набирал полные пригоршни крови и подбрасывал в воздух, чтобы гарпии на холмах верней учуяли запах. Потом разрубил тушу на части и, надсаживаясь, затащил в дом. Спрятался в гуще деревьев неподалеку — и стал ждать…

Ожидание не затянулось надолго. В утреннем воздухе захлопали крылья, и на поляну перед хижиной Гору опустилась гнусная стая. Похоже, на запах свежего мяса слетелось все крылатое племя — странные рослые твари, так похожие и так непохожие на людей. Сущие демоны, какими их привычно изображают церковники!

Они складывали крылья, заворачиваясь в них, как в плащи, они прямо стояли на задних ногах и разговаривали между собой трескучими голосами, в которых не было ничего человеческого. И Кейн, все пытавшийся решить для себя, кем их считать — ветвью человечества или чем-то совершенно отличным от рода людского, — сделал окончательный вывод, что между гарпиями и людьми не было никакого родства. Перед ним стояли существа из эпохи юности мира, когда Творение шло непроторенными путями. Быть может, их породило противоестественное соитие зверя и человека; вероятней, однако, что гарпии представляли собой раннюю и тупиковую ветвь на древе эволюции, ибо Кейн с давних пор нутром чувствовал истину в еретических учениях древних философов, утверждавших, будто Человек есть всего лишь вершина животного царства. Но если так, то Природа, создавшая в те времена немало весьма странных существ, вполне могла поэкспериментировать и с запредельными формами человекоподобных созданий. Уж верно, Человек, каким знал его Кейн, был не первым носителем разума, ходившим по этой земле. И, видит бог, не последним…

Тем временем оголодавшие гарпии медлили перед дверью: постройки внушали им недоверие. Некоторые даже взлетели на крышу и попробовали ее растрепать, однако Кейн потрудился на совесть, и бестии вернулись ни с чем. Наконец вид и запах парного кровавого мяса превозмог страх, и одна из тварей отважилась войти внутрь. Еще миг — и в обширное помещение набились уже все, чтобы жадно накинуться на еду.

Как только последняя гарпия переступила порог, Кейн дернул длинную лиану, привязанную к двери. Та с треском захлопнулась, и тяжелый брус, вытесанный специально для этой цели, громыхнул, падая в проушины.

Теперь эту дверь не высадил бы и буйвол.

Выбравшись из укрытия, Кейн внимательно оглядел небо… Он успел пересчитать гарпий, забравшихся в хижину; их было примерно сто пятьдесят. Ничьи крылья больше не оскверняли небесную синеву, и Соломон отважился предположить, что в ловушку угодила сразу вся стая. По губам Кейна проползла безжалостная улыбка… Он ударил кресалом, поджигая груду сухих листьев, сваленных у стены. Внутри дома звучали беспокойные голоса: кажется, гарпии сообразили, что угодили в западню.

Из кучи растопки потянулся кверху тонкий дымок, потом мелькнул алый язычок… Внезапно листья вспыхнули все разом, и огонь сразу перекинулся на сухие стебли бамбука.

Еще несколько мгновений — и пламя уже окутывало всю стену. Демоны, запертые внутри, учуяли дым и не на шутку встревожились. Кейн слышал их трескучие голоса и то, как они царапали стены. Он снова улыбнулся, невесело и недобро. Порыв ветра подхватил пламя, стеля его по стенам и крыше, и оно с ревом охватило всю хижину целиком. Внутри царил кромешный ужас, гарпии страшно кричали и пытались вырваться — Кейн слышал глухие удары и видел, как вздрагивали стены. Однако он трудился не зря — хижина стояла прочно. Вопли перепуганных гарпий музыкой отдавались в его ушах. Он размахивал руками и отвечал гибнущим пленникам раскатами ужасающего смеха. Жуткий хор достиг последнего предела, заглушая даже гудение пожара… а потом голоса пошли на убыль, сменившись полузадушенными всхлипами — это пламя прорвалось внутрь, и хижина наполнилась густыми клубами дыма. В воздухе начал разноситься невыносимый запах горящей плоти…

Если бы разум Кейна был способен вместить еще какую-либо мысль помимо дикарского мстительного восторга, он, возможно, ужаснулся бы напоследок, сообразив, что такую тошнотворную и никакими словами не описуемую вонь производит лишь горящая человеческая плоть…

Потом в туче дыма возникла движущаяся фигура. Она вскарабкалась наверх сквозь дыру просевшей крыши и, расправив изуродованные ожогами крылья, стала мучительно медленно набирать высоту… Кейн самым хладнокровным образом прицелился и спустил курок. Обожженная, ослепшая от дыма тварь опрокинулась в воздухе и рухнула обратно в огонь — и как раз в это время стали рушиться стены.

Соломон еще успел разглядеть голову Гору, поглощаемую пожаром. Прежде чем все окончательно затянул дым, пуританину показалось, будто мертвая голова расплылась в широченной улыбке, а к реву огня примешался торжествующий человеческий смех…

Чего только не померещится воспаленному рассудку в дыму и огне!

Кейн стоял над кострищем, держа в одной руке шаманский посох, а в другой — дымящийся пистолет. Здесь, в этих обгоревших развалинах, навеки исчезли с лика земли последние представители человекоподобной нечисти, которую другой белокожий герой когда-то давно изгнал из пределов Европы. В эти мгновения Кейн, сам не осознавая того, был олицетворением исторического триумфа. Рушатся древние империи, уходят их темнокожие создатели, даже демоны былых веков испускают последний вздох… И над всем возвышается он — варвар арийских кровей, белокожий, холодноглазый властелин будущего, величайший воин подлунного мира, и какая разница, облачен ли он в волчьи шкуры и рогатый шлем или в сапоги и камзол! Какая разница, боевой топор у него в руках или рапира, зовется ли он дорийцем, саксом или англичанином, носит ли имя Ясон, Хенгист или Соломон Кейн!

Пуританин стоял и смотрел, как уходит в утреннее небо клубящийся дымный столб. Плато дрожало от рева львов, вышедших на охоту. И, точно солнце, разгоняющее туман, к Соломону постепенно возвращался здравый рассудок.

— Свет утра Господня постепенно восходит даже над самыми темными и далекими краями, — задумчиво проговорил Кейн. — Зло еще очень сильно в пределах земли, но всякому злу рано или поздно приходит конец. За полночью всегда наступает рассвет, и даже в затерянной стране вроде этой постепенно истаивают недобрые тени… Неисповедимы пути Твои, Господь моего народа, и кто я такой, чтобы сомневаться в Твоей премудрости? Мне случалось вступать на тропу зла, но Ты отвел меня от нее, чтобы сделать меня Своим орудием против сил зла. Ибо над людскими душами простерты хищные крылья чудовищ, и несть числа злобным тварям, готовым пожрать душу, сердце и самую плоть Человека. Далек тот день, когда окончательно рассеются тени и Князь Тьмы будет навеки скован в аду. И пока не наступил этот день, человечеству остается лишь непоколебимо противостоять чудищам во внешнем мире и в своем собственном сердце, и, с Божьей помощью, мы победим!

Подняв голову, пуританин обвел взглядом молчаливые холмы, и зов непройденных далей снова зазвучал у него в душе. Соломон Кейн поправил пояс, крепче сжал в ладони посох шамана — и зашагал на восток…