Онлайн чтение книги Алая цитадель The Scarlet Citadel
4

Солнце, склонившееся к горизонту, бросало гаснущие отблески на воды Тибора — реки, омывающей южные бастионы Шамара. Ослабевшие защитники города понимали, что немногим из них суждено увидеть рассвет завтрашнего дня, и наслаждались в последний раз панорамой заката.

Шатры осаждавших покрывали равнину, подобно снежным завалам. Малый числом гарнизон Шамара не мог воспрепятствовать захватчикам перейти броды; соединенные между собой лодки образовали шаткий мост, по которому вражеские орды и перебрались к городу.

Страбон не отважился углубиться внутрь аквилонской территории, имея за спиной Шамарскую твердыню, и ограничился посылкой вглубь страны отрядов легковооруженной конницы, для грабежа и паники, а сам в это время принялся за строительство осадных машин.

Флотилия Амальрика встала на якорь у городских стен. Некоторые галеры были разбиты вдребезги огромными валунами из башенных баллист, но большинство осталось невредимо, и с носа и кормы лучники вели непрерывный обстрел, прикрываясь соломенными матами. О шемитских лучниках говорили, что они рождаются с луками в руках, и никто не может превзойти их в меткости. Катапульты метали через стены камни и бревна, утыканные гвоздями, легко сносившие стены домов и убивавшие мирных жителей.

Тараны непрестанно били в ворота, отряды землекопов кротами вгрызались в землю, подводя подкопы для закладки мин; ров переполняли камни, земля и трупы людей и лошадей. Толпы воинов под стенами рубили топорами преграды, тащили лестницы, толкали осадные башни, гнущиеся под тяжестью копейщиков — и все это, несмотря на бросаемые камни и смолу, льющуюся из громадных бочек.

Город утратил надежду, и лишь полуторатысячный гарнизон по-прежнему стоял насмерть против сорокатысячной армии. Вести не долетали до этой далекой пограничной крепости, и известно было лишь о гибели Конана — о ней все время громко кричали осаждавшие. Участь города была решена, несмотря на крепость стен и отчаянную отвагу защитников. Западная стена уже рухнула под напором тарана, и на ее развалинах закипел яростный рукопашный бой, а падение башен оставалось лишь вопросом времени.

Захватчики готовились к последнему штурму. Запели рога, выровнялись закованные в сталь шеренги; обитые свежеободранными бычьими шкурами осадные башни с зловещим грохотом покатились к стенам. Гарнизон отчетливо видел королевские знамена Офира и Кофта; возле них просматривался щуплый высокий Амальрик в золотом вооружении, мускулистый Страбон в агатовом панцире, а между ними, внушая страх самым отважным, стояла худая фигура жреца в развевающейся одежде.

Копьеносцы рекой расплавленной стали потекли вперед, рыцарская конница шла на рысях, склонив к земле украшенные флажками копья. Воины на стенах перевели дыхание, крепко сжав в ладонях рукояти окровавленных, зазубрившихся мечей — и поручили души свои Митре.

Но неожиданный рев рога прорезал шум битвы, а грохот подков заглушил лязг оружия.

Со склонов невысокой горной гряды, окружавшей равнину с севера, не жалея шпор и пригнувшись в диком страхе к конским гривам, мчались отряды легкой конницы Страбона. И за их спинами солнце сияло на стальных панцирях

— шла тяжеловооруженная конница. А над головами рыцарей развевался по ветру большой королевский штандарт Аквилонии.

Неистовый вопль радости вознесся к небесам из уст защитников города. Воины дружно ударяли мечами по щитам, жители — мещане и ремесленники, купцы и проститутки, нищие и дамы в богатых одеяниях — все, плача, пали на колени и со слезами шептали благодарные слова Митре.

Страбон и его наместник Арбанус отдавали беспорядочные приказания, пытаясь развернуть штурмующие полки и отразить неожиданное нападение.

Темнолицый монарх криком пытался вдохновить своих офицеров.

— Нас больше! У них нет резервов за холмами! А если гарнизон отважиться высунуть нос — у нас хватит пехоты! Это пуатенцы! — Троцеро бросился в безнадежный бой, теша свою рыцарскую гордыню!

И крик перебит был изумленным воплем Амальрика.

— Я вижу графа Троцеро, вижу его капитана Просперо…

НО КТО СКАЧЕТ МЕЖДУ НИМИ?!

— Иштар, спаси и сохрани! — прошептал бледнеющий Страбон.

— Это же король Конан!..

— В своем ли ты уме?! — взвыл Тсотха, от волнения приподнимаясь на стременах. — Уже несколько дней Конан сидит в брюхе Сатхи!

Внезапно он умолк, дико тараща глаза на аквилонские полки, спускающиеся с холмов. Взор не обманывал мага — и он не мог не узнать всадника в черных золоченых доспехах на огромном вороном коне, стлавшемся в бешеном галопе под штандартом Аквилонии.

Крик ярости вырвался из уст Тсотха-ланти, клочья пены упали на бороду; Страбон впервые увидел чародея в подобном состоянии и на всякий случай отъехал в сторону.

— Это колдовство! — вопил Тсотха, дергая себя за бороду. — Даже сбежав из подземелья, невозможно за такой срок добраться до столицы и, тем более, сколотить армию! Я чувствую проклятую руку Пелиаса! — и будь проклята глупость моя, пощадившая врага ради мук унижения!..

Оба короля испуганно переглянулись, услышав страшное имя чернокнижника, уже десять лет числившегося мертвым. Паника владык передалась подданным — все узнали всадника на вороном коне.

Злоба перекосила лицо Тсотха-ланти, увидевшего сломанный строй дрогнувших войск союзников. Догадываясь о причинах суеверного страха, овладевшего солдатами, он крикнул: «Вперед! Все равно мы сильнее! Сегодня вечером мы встретим победу на руинах Шамара!»

Жрец воздел руки к небу и воззвал голосом, леденящим кровь:

— О Сет! Пошли нам победу! Клянусь, что пять раз по сто шамарских девственниц обагрят кровью твой алтарь!

Приближающаяся армия уже спустилась на равнину. За рыцарями шли отряды хмурых всадников на крепких коренастых лошадках. Выйдя на простор, они спешились и встали плечом к плечу: отдельно — приземистые боссонские лучники, отдельно — яростные гундерцы-копьеносцы с длинными светлыми волосами, выбивающимися из-под шлемов.

Полки, сформированные Конаном за эти безумные часы, представляли собой довольно пестрое зрелище.

Он начал с того, что отогнал озверевшую кровожадную толпу от пелийских отрядов — и приобрел благодарную испытанную пехоту. За Троцеро ринулся гонец на самом быстром коне с приказом мчаться во весь опор в столицу. Юг был прочесан в поисках рекрутов — и тарантийская знать отдала своих людей в распоряжение короля.

Девятнадцать сотен тяжеловооруженных рыцарей встали под штандарты Аквилонии, и ядро их составляли закаленные бойцы из Пуатена. За счет пелийцев, новобранцев и отрядов вельмож было сформировано пять тысяч лучников и четыре — копейщиков.

И сейчас эта армия, невеликая числом, но твердая духом, стояла на шамарской равнине. Впереди лучники, за ними торчали копья гундерцев, и замыкала строй тяжелая конница.

На скалы их щитов неумолимым приливом накатывалась армия союзников. И у жителей Шамара на стенах дрогнули сердца, когда они увидели малочисленность поддержки.

Замысел Арбануса уповал на численное превосходство — смести пехотой заслон Конана и открыть путь для сокрушительного удара бронированной кавалерии. Пятьсот шагов, четыреста — и дождь шемитских стрел закрыл солнце. Но на пути смертоносного ливня стояли лучники Запада, закаленные в тысячелетних войнах против диких пиктов. Они невозмутимо шли вперед, смыкая ряды над павшими. Их луки уступали шемитским в дальнобойности — но в меткости они не уступали никому. Панцири боссонцев были крепче, и крепче была их дисциплина и боевой дух. Подойдя на триста шагов, боссонцы послали впереди себя убийственный град стрел. Легковооруженные шемиты валились ряд за рядом. Не выдержав, они бросились врассыпную — открыв для обстрела идущих позади кофтских копьеносцев, пытающихся спешно выйти на дистанцию рукопашного боя. Кофтцы прошли сквозь стрелы и столкнулись с дикими гундерцами, уроженцами самых северных провинций Аквилонии, рожденными для строя пехоты.

Родина гундерцев граничит с Киммерией, и люди ее не зря гордятся самой чистой гиборейской кровью.

Кофтцы, ряды которых весьма поредели от боссонских стрел, недолго смогли выдерживать напор гундерцев и в страхе побежали. Страбон зарычал от бешенства, видя бегущую пехоту, и отдал приказ трубить атаку рыцарей. Напрасно Арбанус старался остановить его, указывая на лучников, напрасно советовал временно отступить — Страбон окинул взглядом конницу противника, выглядевшую горсткой приговоренных к смерти, и приказал трубить.

Арбанус поручил свою душу Иштар и поднял золотой рог.

Земля задрожала от конского топота. Полки мчались вперед, давя копытами своих и чужих и грудью встречая напор стрел боссонцев, не обращая внимания на летящую смерть — и через секунду они должны были врезаться в ряды лучников.

Дождь смерти собирал обильную жатву. Широко расставив ноги, боссонцы стояли плечом к плечу и в ритме коротких окриков натягивали луки и спускали тетиву.

Свалился первый ряд рыцарей. На их нашпигованные стрелами тела валились другие, ломая ноги лошадям, предоставляя лучникам возможность стрелять, почти не целясь.

Все завертел адский водоворот, Страбон отдавал одни приказания, Амальрик — другие, а войсками овладел страх при виде человека, которого они считали мертвым.

Конан кивнул трубачу. Тот поднес к губам витой рог и протрубил сигнал. Ряды пехоты расступились, и вперед пошла аквилонская конница. Столкнувшиеся полки, казалось, пошатнули своим грохотом бастионы Шамара. И орды союзников не выдержали удара стального клина, ощетинившегося копьями. Их шеренги были сметены, и в центр прорвались рыцари из Пуатена, рубя направо и налево страшными двуручными мечами. Клинки гремели по панцирям, подобно тысячам молотов, рушащимся на наковальни.

Даже воинов на башнях и стенах города оглушил грохот жуткого сенокоса. Их взгляды устремились туда, где меж сверкающими лезвиями развевались на шлемах пышные султаны, где видны были летящие знамена.

Пал Амальрик, разрубленный огромным мечом Просперо, и тело его свалилось под конские копыта.

Толпы офицеров кружили вокруг неполных двух тысяч всадников Конана и не могли разорвать аквилонский строй. Гундерцы и боссонцы, расправившись с остатками бежавшей пехоты, сомкнули ряды и кинулись в самую гущу, беспощадно разя стрелами и копьями.

Конан, мчащийся во главе ударного отряда, издал боевой клич и стал описывать круги мечом, от которых не спасал ни шлем, ни панцирь. Путь его был отмечен кровью и смертью, он несся подобно молнии, прорубая дорогу к бледному Страбону, окруженному гвардией.

Здесь решалась судьба сражения, потому что Страбон по-прежнему обладал численным перевесом, и умелое командование способно было решить исход. Увидя своего заклятого врага, подошедшего на длину удара, король Кофта с криком махнул топором, высекшим искры из шлема киммерийца; но Конан привстал на стременах, и тяжелый меч его обрушился на голову Страбона. Шлем лопнул вместе с черепом. Конь убитого истошно заржал, встал на дыбы и помчался по полю, волоча мертвое тело. Отчаянный вопль вырвался из уст кофтской гвардии, их ряды смешались. Троцеро со своими людьми мгновенно прорвался к своему королю, и вскоре большой штандарт Кофта зашатался и упал.

Внезапно до ушей сражающихся донеслось многоголосье боевого клича, разнесшегося по равнине. Защитники Шамара открыли ворота и кинулись в отчаянную атаку на почти брошенный вражеский лагерь, рубя охрану, поджигая и валя осадные башни. И эта капля переполнила чашу.

Армия союзников прекратила свое существование, ища спасения в паническом бегстве. Пытаясь уйти от беспощадных преследователей, они кинулись к кораблям, но перепуганные зажигательными стрелами экипажи подняли якоря и отвели флотилию к противоположному берегу. Часть бегущих успели выскочить на мостик из лодок, но горожане перерубили канаты, и лодки понесло течением. Битва превращалась в резню. Захватчики гибли на побережье или тонули под тяжестью доспехов. Ранее они не давали пощады врагам и теперь не рассчитывали на подобное по отношению к себе. Поле покрылось трупами от подножья холмов до круч Тибора, а вода окрасилась кровью.

Около двух тысяч рыцарей пошли с Конаном на юг, и едва пятьсот из них пережило битву под Шамаром, чтобы гордиться шрамами, а лучников и копьеносцев осталось еще меньше. Но среди горстки перебравшихся через лодки — среди них был Тсотха-ланти, несшийся, как ветер, на большом, странного вида коне. Ни одна лошадь не могла сравниться с ним в скорости. Давя копытами кого попало, жрец выскочил на тот берег. Оглянувшись, маг увидел летящего за ним черного всадника; лодки уже начали дрейфовать, но Конан пришпорил коня и вынудил его прыгать с лодки на лодку. Тсотха было начал говорить заклинание, но заржавший от напряжения вороной в последнем отчаянном усилии достиг берега. Маг повернул странного коня и понесся прочь, а за ним — размахивающий мечом Конан.

И так неслись они — охотник и добыча — и не мог вороной ни на фут приблизиться к беглецу, хотя и напрягал до пределов выносливости каждый нерв. Солнце клонилось к закату, шум битвы стихал за плечами.

Неожиданно на горизонте показалась точка, постепенно превращающаяся в большого орла, упавшего на шею коня Тсотха-ланти. Перепуганный зверь заржал, встал на дыбы и сбросил всадника.

Тсотха вскочил и повернулся к подъезжающему Конану. Глаза его неестественно блестели, а лицо казалось дикой маской бешенства. В каждой ладони жрец сжимал нечто блестящее, и король понимал, что все, что держит маг — смерть. Киммериец соскочил с коня и пошел на врага.

— Вот мы и сошлись снова, чародей! — злобно засмеялся варвар.

— Держись подальше от своей смерти! — по-шакальи взвизгнул Тсотха. — Я сдеру кожу с твоих костей! Не в твоей власти победить мага! Даже разрубленный на куски, я срастусь вновь для того, чтобы отправить тебя во тьму! Вижу, вижу руку Пелиаса — но я, Тсотха, сын…

Хищно прищурившись, Конан прыгнул, и меч его сверкнул в лучах заходящего солнца. Тсотха взмахнул рукой, но король уклонился, и тусклый шарик пролетел мимо шлема и упал далеко позади, вспыхивая адским пламенем, плавя песок. Но прежде чем поднялась левая рука мага, свистнул широкий меч, и голова Тсотхи упала на песок. Из перерубленной шеи взвился фонтан крови, а тело в белых одеждах зашаталось и сползло наземь. Но черные бешеные глаза продолжали таращиться на варвара, не теряя яростного блеска; а руки шарили вокруг, пытаясь ощупью найти срубленную голову.

И тогда, шумя крыльями, вновь упал с неба гигантский орел, впился когтями в истекающую кровью голову и взмыл в небеса.

Конан застыл на месте, услышав смех, вырвавшийся из груди птицы — страшный смех Пелиаса-чернокнижника.

Но это еще не было концом сегодняшнего ужаса, потому что обезглавленный труп поднялся с земли и, вытянув руки, побежал за точкой на темнеющем небе, удалявшейся со все большей скоростью.

Окаменевший киммериец стоял и смотрел вслед бегущей фигуре, постепенно исчезавшей в вечерних сумерках.

— Во имя Крома! — простонал изумленный король. — Да поглотит Ад все чародейские штучки! Пелиас поступил со мной по справедливости, но не хотел бы я встретиться с ним еще раз… Лучше уж иметь в руке благородный честный меч и порядочного врага, в которого этот меч можно всадить! Проклятье! Чего бы я сейчас не отдал за кувшин старого вина…