Онлайн чтение книги Еще праздные мысли The Second Thoughts of an Idle Fellow
V. О заботах, о женщинах и о бережном обхождении с ними

Однажды, разговаривая с одной дамой о медовом месяце, я спросил у нее:

— Вы за какой медовый месяц стоите, за короткий или за длинный? За то, чтобы он действительно тянулся целый месяц, или только несколько дней?

Дама призадумалась, причем, кажется, скорее оглядывалась назад, чем смотрела вперед.

— Я стою за то, чтобы медовый месяц был как можно длиннее, — наконец ответила она. — Во всяком случае, не менее традиционных четырех недель.

— А между тем, — продолжал я, — современность склонна по возможности сокращать этот срок.

— О да, — с горькой улыбкой подхватила дама, — наша современность склонна отлынивать от многого хорошего. Что же касается меня, то я думаю: зачем сокращать то, что потом уж никогда не вернется, и бывает, быть может, единственным украшением нашей тусклой и нудной жизни?

Я хотел продолжать этот разговор, но в это время явились другие гости, и нам пришлось заговорить о погоде и тому подобных интересных вещах.

Женщины слишком серьезно смотрят на жизнь, которая сама по себе очень серьезная штука, поэтому лучше бы смотреть на нее полегче, чтобы хоть этим смягчить ее суровость.

Маленький Джек и маленькая Джил упали с пригорка, ушибли себе носы и коленки, пролили с трудом добытую воду и заревели. Мы относимся к этому вполне по-философски и говорим малышам:

— Не ревите, это глупо. Будьте поумнее. Ушиблись немножко — невелика беда. Маленькие мальчики и маленькие девочки должны привыкать к этому. Вставайте скорее на ноги и бегите опять за водой. Да будьте поосторожнее, чтобы во второй раз не упасть и не пролить воду.

Джек и Джил поднимаются, протирают грязными кулачками заплаканные глаза, грустно глядят на свои маленькие ушибленные в кровь коленки и плетутся назад за водой, а мы добродушно посмеиваемся над ними:

— Бедняжки! Как они орут при каждом пустяке! Можно подумать, что они расшиблись насмерть, а они только слегка оцарапались и вымочились. Ах как мало у детей терпения!

Но когда мы, взрослый Джек с седеющими усами и взрослая Джил с «гусиными лапками» вокруг глаз, упадем и прольем свое ведро, — о, какая тогда разыгрывается трагедия! Погасите звезды, затемните солнце, приостановите действие законов природы! Подумайте только: мистер Джек и миссис Джил спускались с пригорка и вдруг споткнулись о камень (наверное, подложенный им под ноги злыми силами вселенной), причем ушибли себе простоватые головки! Им бо-бо, и они искренне удивлены, как это мир еще стоит в виду такого неслыханного несчастья.

Не впадайте в отчаяние из-за такого пустяка, мистер Джек и миссис Джил. Вы пролили свое счастье; ну что ж, ободритесь скорее и старайтесь возобновить потерянное, а потом несите его осторожнее, чтобы еще раз не споткнуться и не пролить его. А почему вы поскользнулись и упали? Наверное, потому, что не смотрели себе под ноги.

Наша жизнь состоит из вздоха и смеха, из привета и прощания. Так стоит ли все это, кратковременное, мимолетное, таких волнений? Ободритесь, товарищи! Поход не может быть полон одними чувствительностями; должны быть и труды переходов, и битвы. Бывают приятные стоянки между виноградниками, веселые ночи вокруг пылающих костров. Когда мы снимаемся с этих стоянок, белые ручки машут нам на прощание, блестящие глазки заволакиваются слезами сожаления о нас. Но неужели из-за этого вы хотите убежать от звуков боевой музыки? Но неужели хотите быть трусами? Нет, товарищи, бодрее вперед! Некоторым достанется награда, другим — наказание, а всем нам, кому раньше, кому немного позднее, шесть футов матери-земли. Ободритесь же, товарищи!

Есть нечто среднее между самодовольным скользящим вилянием по жизненному пути аллигатора и постоянно трепетными шагами чувствительной лани, готовой умереть чуть не от каждого дуновения встречного ветерка. Для того чтобы бодро нести свою тяжесть, мы должны быть сильными и мужественными.

Мы изменились к худшему, плачем и ноем при малейшей боли. В прежнее время люди ежеминутно подвергались настоящим тревогам, настоящим опасностям, и у них не было времени кричать и плакать. Бедствия и смерть стояли у каждой двери, и люди смотрели на них с пренебрежением. Мы же в своих крепко защищенных домах постоянно ноем и смотрим на едва заметную царапинку как на глубокую рану. Простая головная боль кажется нам агонией, а нервная сердечная — трагедией. Те душевные бури, которые были вызваны в Гамлете убитым отцом, утонувшей возлюбленной, обесчещенной матерью, появлением призрака отца и убитым первым министром, — нынешний писака производит гримасами обиженной хористки или временным падением курса на бирже. Чем легче для нас жизнь, тем требовательнее мы к ней относимся и тем сильнее принимаем к сердцу всякий пустяк, лежащий нам поперек дороги. Гребцы Улисса с одинаковой веселостью встречали и грозу и солнечное сияние, а мы, современные мореплаватели, сделались гораздо чувствительнее: солнечное сияние палит нас, дождь вызывает в нас озноб, и мы постоянно стонем от жалости к себе.

Но вернемся к вопросу о медовом месяце. Один мой знакомый, человек рассудительный, с умом философского склада, высказался по этому поводу следующим образом:

— Дорогой мой, если вы вздумаете жениться, то старайтесь устроить так, чтобы ваш медовый месяц тянулся не больше недели, и вдобавок был как можно шумнее. Венчайтесь в субботу утром и пуститесь в маленькую поездку, конечно, прямо из-за стола после завтрака с шампанским, с поздравлениями и прочими традиционными церемониями. Постарайтесь попасть на первый поезд, отходящий на Континент. Когда попадете в Париж, сведите свою жену на Эйфелеву башню. Завтракайте в Фонтенбло, а обедайте в Мэзон-Доре. Вечером покажите ей Мулен-Руж. Это будет в воскресенье. С ночным поездом отправляйтесь в Люцерн. В понедельник и вторник посетите Швейцарию, а в четверг поезжайте в Рим, ознакомившись по пути с итальянскими озерами. В пятницу неситесь в Марсель, а оттуда юркните в Монте-Карло… Пусть жена позабавится немножко у зеленого стола. Утром, в субботу, махните в Испанию, пересеките Пиренеи на мулах. В воскресенье отдохните в Бордо. В понедельник вернитесь в Париж, кстати, это день парижской Оперы. Во вторник вечером вы будете уже дома и очень обрадуетесь этому. Не давайте свой жене времени критиковать вас, пока она еще не успела освоиться с вами. Без щита ни один мужчина не может выдержать пытливых взглядов молодой женщины. Так называемый медовый месяц играет роль брачного микроскопа . Старайтесь загородить себя под этим прибором множеством посторонних предметов, чтобы из-за них наблюдательница не могла толком вас разглядеть. Поэтому займите ее чем только можете: заставьте ее ловить поезда, дайте ей побольше вещей, чтобы она все время возилась с ними. Сами занимайте в вагонах всю скамью, а жене предоставляйте небольшое местечко в углу. Пусть она слушает мужскую ругань, пусть принюхивается к табаку. Вообще заставьте ее поближе приглядываться к другим мужчинам; тогда она не так будет поражена, если и заметит ваши недостатки. Один прекрасный молодой человек из числа моих добрых знакомых испортил себе всю жизнь благодаря спокойно проведенному медовому месяцу. Он с женою удалился ровно на четыре недели в медвежью глушь, среди чудной природы, где никто их не беспокоил и ничего не случалось, кроме смены дня и ночи. Вот там-то жена к концу месяца и разобрала своего муженька, как говорится, по ниточке. Когда он зевал (зевал же он, наверное, довольно часто, в особенности после третьей недели), жена разбирала форму его разинутого рта, а когда он клал ноги на каминную решетку — строила свои комбинации насчет этих ног. За столом, не чувствуя сама не только голода, но даже и простого аппетита (ведь ей нечем было вызывать его), она занималась тем, что смотрела, как ест муж; а ночью, лишенная сна (ведь ей не было от чего уставать), она лежала и прислушивалась к храпу мужа. Первое время они целые дни болтали всякие глупости; но так как это теперь можно было делать беспрепятственно, то им это вскоре же надоело; говорить же о чем-нибудь дельном они не могли, потому что не было для этого материала. Тогда они стали сидеть по целым часам молча, с изумлением глядя друг на друга, и не знали, чем занять себя. Как-то раз муж чем-то раздражился и произнес легкое ругательство. Будь это на шумной железнодорожной платформе или в другом многолюдном публичном месте, жена только сказала бы, а может быть, даже только подумала бы: «Ого!» Но в той волшебной тишине, где каждый звук слышится гораздо яснее, восклицание мужа подействовало на молодую женщину до такой степени удручающе, что она проплакала всю остальную часть дня, весь вечер и всю ночь. Поэтому, мой друг, повторяю: старайтесь, чтобы ваша молодая жена с первого же дня все время была занята чем угодно, лишь бы не вами.

Нечто вроде прелестей медового месяца мне пришлось однажды испытать в тысячу восемьсот… Впрочем, к чему быть таким точным в повестях? Довольно сказать, что это было несколько лет тому назад. Я в то время был очень скромным и застенчивым молодым человеком, а она — такою же молодою девушкой. Кроме обыкновенного знакомства никаких других отношений между нами не существовало. Эту молодую девицу, по просьбе ее родственников, я должен был проводить из Линдхерста в Вентнор, на острове Уайт. В те дни это было целым путешествием, сопряженным с некоторыми неудобствами.

— Хорошо, что и вы едете, — сказала мне во вторник утром тетка моей будущей спутницы. — Минни всегда ужасно нервничает в дороге. Вы присмотрите за нею, и я буду спокойна за нее.

Я поспешил заявить, что это будет для меня одним удовольствием. По своей наивности я думал, что это действительно будет так. В среду я отправился в контору дилижансов, чтобы заказать два места до Лимингтона, где нужно было сесть на пароход. У меня не было и тени предчувствия каких-либо неудобств и беспокойств.

Заведующий конторой, человек уже пожилой, посмотрел в книгу и сказал:

— Осталось только место на козлах да еще одно на задней скамье.

— Ах как досадно! — вскричал я огорченным голосом. — Мне бы нужно два места рядом.

Заведующий добродушно улыбнулся, подмигнул мне (я потом долго недоумевал, что значило его подмигиванье) и промолвил:

— Ну, если вам так нужно , то я постараюсь это устроить.

— Не знаю, как и благодарить вас за вашу любезность, — начал я. — Мне будет гораздо удобнее…

Но он с дружеской фамильярностью положил мне руку на плечо и, прервав меня, загадочно произнес:

— Не за что, молодой человек, не за что. Я понимаю вас и сочувствую вам. Ведь многие из нас когда-то были на этом пункте.

Полагая, что он говорит об острове Уайт, я добавил:

— Мне говорили, что теперь там самое лучшее время года. Стояло начало лета.

— Да. Но там недурно и зимою, пока он продолжается. От души желаю вам, чтобы он продолжался подольше, — вторично подмигнув мне, проговорил заведующий.

Я внес деньги за места, распростился и ушел, продолжая недоумевать по поводу загадочных слов, улыбок, подмигивании и фамильярничания заведующего.

Утром следующего дня, в половине девятого, мы с Минни отправились к месту отхода дилижанса.

Я называю эту девицу просто по имени не из желания быть дерзким по отношению к ней, а просто потому, что позабыл ее фамилию. Помню только, что она была очень недурна со своими большими темными глазами, которые всегда омрачались, перед тем как их обладательница собиралась засмеяться.

Заведующий конторой дилижансов заметил нас, когда мы только еще подъезжали, и что-то сказал кучеру, который, в свою очередь, сообщил что-то уже собравшимся остальным пассажирам; очевидно, наше появление всех очень заинтересовало. Прекратив свои разговоры, все впились в нас глазами. Возница схватился за свой рожок и произвел ряд слабых и неособенно гармоничных звуков. Чувствовалось, что он старался, но у него почему-то ничего не вышло. Должно быть, он желал выразить нам свое приветствие, а вышло что-то другое.

Очевидно, мы с Минни оказались героями дня. Сам заведующий с отеческой улыбкой помог Минни выйти из экипажа. Кучер широко осклабился, здороваясь со мною. Пассажиры улыбались, прислуживающие при конторе ощеривали зубы. Выбежали две-три женщины и несколько ребятишек и тоже растянули свои рты до ушей. Я отвел Минни в сторону и шепнул ей:

— У нас с вами что-нибудь не в порядке — все смеются над нами.

Сначала Минни обошла вокруг меня, потом я обошел вокруг нее, но никто из нас не нашел в другом ничего смешного.

— Не беспокойтесь, молодые люди, — говорил нам заведующий, — все в порядке. Я устроил вам два местечка рядом на переднем сиденье. Кроме вас там будут еще трое. Но я полагаю, вас не очень стеснит, если вы будете сидеть поближе друг к другу?

Заведующий подмигнул кучеру, тот подмигнул пассажирам, а те подмигнули друг другу, и все улыбались. Должно быть, это была самая веселая поездка, когда-либо совершавшаяся здесь.

Только что мы уселись на указанный нам места, как явилась на сцену какая-то толстая дама и спросила свое место. Заведующий показал ей на середину нашей скамьи и заявил, что нас там будет сидеть пятеро.

— Пятерым тут не усесться, — резонно заметила дама, взглянув на сиденье.

Пятеро таких, как она, действительно не могли бы уместиться, но четверо людей обыкновенных размеров могли потесниться и дать местечко одной такой туше.

— Тогда не угодно ли вам взять крайнее место на задней скамье? — предложил заведующий.

— Ну нет, — брюзгливо сказала дама, — я заказала себе место еще в понедельник, и вы сказали, что оно будет на переднем сиденье.

— Позвольте мне сесть на заднее место, — заявил я. — Мне совершенно безразлично, где бы ни сидеть.

— Оставайтесь там, где сидите, молодой человек, и не делайте глупостей! — строго остановил меня заведующий. — Я все улажу к общему удовольствию.

Но сквозь его строгость проглядывала такая чисто отцовская заботливость, что я не мог обидеться на него, если бы даже хотел.

— Позвольте, я лучше сяду сзади: я люблю задние места, — предложила Минни.

Но тут вмешался кучер. Он положил свои руки на ее плечи, и она поневоле должна была снова опуститься на место, с которого было поднялась.

— Так как же, сударыня, — обратился кучер к толстой даме, — угодно вам занять это место, впереди, или то, сзади?

— Но почему же вы не хотите, чтобы кто-нибудь из этих молодых людей занял заднее место, раз они оба выражают желание сесть там? — недоумевала толстая дама.

Кучер выпрямился и громко отчеканил:

— Потрудитесь немедленно занять одно из предлагаемых вам мест! В этом дилижансе муж и жена, в особенности молодожены, никогда не разлучались во все те пятнадцать лет, в продолжение которых я состою тут вожатым. Вот почему я и не могу допустить этого.

Речь эта была приветствована одобрением заведующего и всех пассажиров. Толстая дама также окинула нас теперь благосклонным взглядом и подарила нежной улыбкой, потом покорно заняла заднее место. Через минуту громоздкий экипаж, скрипя, покатился по шоссе.

Так вот в чем было дело! Нас приняли за чету новобрачных, совершающих свадебную поездку. Это могло случиться, потому что мы оба были молоды, а сезон был как раз самый свадебный. Большинство свадебных путешествий в то время совершалось именно на остров Уайт. Мы были одеты с иголочки, багаж наш был тоже новенький, и, по странной случайности, даже наши зонтики были прямо из магазина. Видя все это, неудивительно, что нас принимали за молодоженов; скорее можно было бы удивиться, если бы на нас посмотрели иначе. Но это я сообразил только после инцидента с толстой дамой.

Должен сознаться, что на мою долю редко выпадали такие скверные дни, как этот. Впоследствии я узнал от самой Минни, что и для нее это путешествие было самым ужасным испытанием в ее жизни. Дело в том, что она была обручена с одним молодым человеком, которого горячо любила. Я также был влюблен в одну девицу. Поэтому мне и моей спутнице вовсе не было интересно считаться за мужа и жену.

Наши спутники отпускали по нашему адресу хотя и добродушные, но тем не менее довольно рискованные шуточки. К счастью, моя спутница не понимала этих шуток, или, по крайней мере, делала вид, что не понимает. Высказывались громким шепотом и различные замечания относительно нас, причем доводилось до моего сведения, что она — сама прелесть, а что касается меня, то я мог бы быть и получше для нее. Вообще относительно нас мало стеснялись, точно мы были пара птиц на выставке. Когда мы уже проехали несколько миль, начались выражения негодования по поводу того, что «молодой совсем не ухаживает за своей новобрачной, а сидит сыч-сычом, поэтому она, бедненькая, так и пригорюнилась; еще бы: только что повенчаны — и вдруг такая холодность!».

Временами доходило до того, что мне очень хотелось всех обругать и выяснить общее недоразумение. Но это могло привести к скандалу, который, разумеется, был очень нежелателен для нас обоих. Ввиду этого, стиснув зубы, я молчал, а Минни старалась показать, что дремлет.

То же самое оказалось и на пароходе. Минни просила, чтобы я хоть там разъяснил ошибку. Я и сам был бы рад сделать это, но понимал, что для этого придется просить капитана, чтобы он вызвал на палубу всех пассажиров, всю свою команду и выяснил бы им настоящую суть. Это тоже было чересчур неудобно, в чем я и постарался убедить свою спутницу. Она плакала и говорила, что не в силах больше выносить такой пытки. В дилижансе еще куда ни шло, а здесь, на пароходе, это совсем нестерпимо. Она кончила тем, что с громкими рыданиями убежала в каюту. Ее расстройство всеми присутствующими было приписано моему грубому обращение с нею. Один из пассажиров, у которого, должно быть, в голове не все были дома, водрузился у меня прямо под носом и, широко расставив ноги и засунув руки в карманы, укоризненно смотрел мне прямо в лицо и басил:

— Хорош новобрачный! Бегите скорей и утешьте ее. Послушайте доброго совета старика. Обнимите ее и скажите ей, что любите ее.

Бывают же такие сентиментальные идиоты!

Я с такой силою крикнул ему, чтобы он отстал от меня, что он с испугу чуть было не кувырнулся в воду, и его едва успели подхватить под руки. Вообще мне страшно не везло в тот день.

В Рейде кондуктор неимоверными стараниями раздобыл для нас отдельное купе. Я дал ему шиллинг за усердие, но охотно дал бы гораздо больше, если бы он посадил нас в битком набитый вагон, лишь бы только никто из наших спутников не принимал нас за новобрачных. На каждой станции возле окна нашего отделения толпились целые вереницы любопытных.

Трудно описать, с каким облегчением я вздохнул, когда наконец мог сдать свою спутницу с рук на руки ее отцу в Вентноре.

Встретившись снова с ней уже в Лондоне, за неделю до ее свадьбы, я спросил у нее:

— Куда вы думаете поехать потом ?

— Только не на остров Уайт! — с живостью ответила она, покраснев до корней волос.

Я сочувственно улыбнулся и крепко пожал ей руку.