Онлайн чтение книги Продажная тварь The Sellout
Глава первая

В том-то и дело, что разумным вещам меня не учили. Мой отец (Карл Юнг, покойся с миром) был социологом умеренного признания. Основатель «психологии освобождения» и, насколько мне известно, единственный человек, ее практиковавший, он любил расхаживать по дому (читай: камере Скиннера) в белом халате. А я был его хулиганистой и рассеянной черной лабораторной крысой и обучался дома в строгом соответствии с теорией когнитивного развития Жана Пиаже. Меня не кормили – во мне вырабатывали рефлекс аппетита. Не наказывали, а подавляли безусловные рефлексы. Меня не любили, а взращивали в атмосфере сбалансированной душевности и интенсивной привязанности.

Жили мы в Диккенсе, негритянском гетто на южных задворках Лос-Анджелеса и, как ни странно, на ферме прямо в черте города. Основанный в 1868 году, Диккенс, как и большинство других калифорнийских городов (не считая Ирвайна, этого питомника по разведению тупых и жирных белых республиканцев, чихуахуа и их любителей – иммигрантов из Восточной Азии), поначалу задумывался именно как сельскохозяйственное сообщество. В первоначальной версии хартии города было закреплено, что «в Диккенсе не должно быть китайцев, испанцев каких бы то ни было оттенков, в какие бы диалекты и шляпы они ни рядились, никаких французов, индейцев, проезжих из больших городов или необразованных евреев». При этом отцы-основатели, будучи людьми мудрыми, но ограниченными, все же постановили, что пятьсот акров вдоль реки навечно отводятся под ведение «городского сельского хозяйства». Так появился мой родной квартал «Фермы» – на карте Диккенса он выглядит как десять ровно отмеренных квадратов. Для жителей Ферм город оказывался как бы в стороне, и музыка из проезжающих машин, как и результаты выборов, растворялась в воздухе, густо пропитанном запахом коровьего навоза или, при удачном направлении ветра, хорошей травки. Медленно крутя педали велосипедов, мужчины разъезжают по улицам Ферм, где постоянно возникают пробки из-за стай и выводков разнообразной домашней птицы – от кур до павлинов. Мужики ездят, не держась за руль, на ходу пересчитывая тоненькие пачки купюр или приветствуя знакомых: «Здорово! Как жизнь?» Тележные колеса, приколоченные к заборам или к деревьям перед домами в стиле ранчо, возвращают к временам пионеров-завоевателей, что несколько противоречит тому, что на каждом окне, двери и собачьем лазе больше замков и засовов, чем на тюремной продуктовой лавке. На верандах в старых плетеных креслах сидят старики и восьмилетки, которые уже все повидали на своем веку: они скоблят выкидными ножами дощечки в ожидании события, которое не заставит себя ждать.

Все двадцать лет, что я знал отца, он временно исполнял обязанности декана на факультете психологии в колледже Западного Риверсайда. Проведя детство на небольшом ранчо в Лексингтоне, штат Кентукки, где мой дед управлял конюшней, отец ностальгировал по деревенскому образу жизни. И когда, получив место преподавателя, он перебрался на Запад, то с радостью поселился в черном квартале и стал разводить лошадей. И так и не оставил это дело, несмотря на то что никогда не мог потянуть ипотеку и содержание.

Может, если бы он был психологом-компаративистом, то его коровы и лошади жили бы дольше, чем по три года, а помидоры не были бы такими червивыми. Но в глубине души отца волновала не борьба с вредными насекомыми и благополучие всякой животины, а свобода для черных. В отцовских поисках ментальной свободы я был его Анной Фрейд, его маленьким тематическим подопытным, а в те дни, когда он не учил меня верховой езде, он повторял на мне знаменитые социологические опыты, в которых я был одновременно и контрольной, и экспериментальной группой. И, как любой «примитивный» чернокожий ребенок, который в целом удачно развился до периода формальных операций[22]Стадия когнитивного развития, согласно теории Ж. Пиаже., я вдруг понял, что получил хреновое воспитание и что мне его никогда не изжить.

Поскольку не существовало комиссии по этике с возможностью контролировать процесс моего воспитания, будем считать, что поначалу отцовские эксперименты были вполне невинными. На заре двадцатого века бихевиористы Уотсон и Рейнер, решившись доказать, что страх является условным рефлексом, подсовывали девятимесячному малышу Альберту такие «нейтральные» стимулы, как белых крыс, обезьян и подожженные газеты. Поначалу подопытный ребенок спокойно воспринимал и обезьян, и грызунов, и огонь, но потом Уотсон добавил к стимулам громкие звуки, и крошка Альберт начал бояться не только крыс, но и вообще всего пушистого. Когда мне было семь месяцев, отец клал в мою детскую кроватку игрушки в виде полицейских машин, холодные банки с пивом «Pabst Blue Ribbon», значки времен избирательной кампании Никсона и журнал «Economist», а чтобы я всего этого боялся, отец сопровождал эксперимент громкими звуками: приносил в комнату семейный револьвер тридцать восьмого калибра, несколько раз стрелял в потолок, отчего в оконной раме тряслись стекла, и громко кричал: «Ниггер, отправляйся в Африку!» Его голос гремел даже сильнее, чем песня «Sweet Home Alabama», которую он врубал в гостиной на стереомагнитоле. Теперь я не могу досмотреть по телику до конца даже самую беззубую криминальную драму, испытываю необъяснимую привязанность к Нилу Янгу, а если не могу заснуть, то включаю не записи шума дождя или океанского прибоя, а пленки с судебных слушаний по делу Уотергейта.

Семейное предание гласит, что, когда мне было от года до четырех, отец заводил мне правую руку за спину и привязывал ее, чтобы я рос левшой с хорошо развитым правым полушарием, то есть «отцентрованным». Когда мне исполнилось восемь, отец решил проверить, как работает эффект постороннего применительно к «чернокожему сообществу». В этой реконструкции я, даже еще не подросток, должен был играть роль несчастной жительницы Нью-Йорка Китти Дженовезе, которую в 1964 году ограбили, изнасиловали и убили несколькими ударами ножом в спину – при молчаливом невмешательстве десятков прохожих и соседей, которые слышали ее жалобные, прямо по учебнику «Психология-101»[23]Научно-популярная книга американского журналиста Пола Клейнмана «Психология-101: факты, теория, статистика, тесты и так далее»., крики, и ничего не сделали, чтобы ее спасти. Вот вам и эффект постороннего: чем больше вокруг людей, способных прийти тебе на помощь, тем меньше вероятность, что ты ее действительно получишь. Папа выдвинул гипотезу, что это неприменимо к чернокожим, потому что им нужно было выживать и они научились состраданию, помогая друг другу в беде. И вот отец ставил меня на самом оживленном перекрестке, из карманов моих торчали долларовые купюры, на ушах были крутые, блестящие наушники от плеера, на шее – толстая золотая хип-хоперская цепь, а через мою руку, как полотенце у официанта, была перекинута, сложно сказать зачем, пара автомобильных ковриков от Honda Civic. И пока из глаз моих лились слезы, мой собственный отец «грабил» меня. Он бил меня на глазах у прохожих, которые, впрочем, недолго оставались прохожими. Уже после пары ударов они пришли на помощь, только не мне, а отцу. Они упоенно пинали меня ногами, толкали локтями, а некоторые, насмотревшись телевизора, испробовали на мне пару приемов из реслинга. Одна тетенька применила ко мне мастерский (сейчас могу сказать, что она даже была ко мне добра) удушающий захват сзади. Когда я пришел в сознание, то увидел отца, с любопытством исследователя оглядывающего и ту тетку, и остальных нападавших – с потными лицами, запыхавшихся в порыве неудержимого альтруизма. И я тогда подумал, что, как и у меня, в их ушах, наверное, все еще звенят мои пронзительные крики и их безумный смех.

Когда мы возвращались домой, отец успокаивающе обнял меня за ноющее плечо и прочитал апологетическую лекцию о том, что эксперимент не удался по причине не учтенного им «эффекта стадного поведения».

Потом ему захотелось проработать на мне тему «Покорность и послушность у хип-хоп поколения». Мне тогда было лет десять. Отец усадил меня на стул перед зеркалом, напялил на себя хэллоуинскую маску Рональда Рейгана, прицепил на халат капитанские нашивки «Trans World Airlines» и назвал себя «белым начальником».

– Ниггер, которого ты видишь в зеркале, тупой как пробка, – сказал он хриплым голосом цветных комиков, изображающих белых.

С этими словами он подсоединил к моим вискам электроды. Их проводочки тянулись к прибору с допотопным генератором напряжения со множеством кнопок и регуляторов.

– Ты должен задать парню в зеркале ряд исторических вопросов про ниггеров – список перед тобой на столе. Если парень ответит неверно или не уложится в десять секунд, ты нажимаешь на красную кнопку, отвечающую за удар током. По мере накопления неправильных ответов напряжение будет увеличиваться.

Просить о пощаде было бесполезно. В ответ мне припомнят чтение комикса номер 203 про Бэтмена, «Тайна пещеры с летучими мышами». Это было старое потрепанное издание, кем-то выброшенное на улицу, а я подобрал, разгладил помятые страницы, словно залечивая книжке раны. То была первая весточка, дошедшая до меня из внешнего мира. Когда во время домашних занятий я перекладывал учебники, книжка вывалилась наружу, и отец немедленно ее конфисковал. С тех пор, если я не справлялся с занятиями или не ладил с соседскими ребятами, отец вытаскивал книжку с порванной обложкой и тряс ею перед моим носом, приговаривая:

– Видишь? Если б ты не тратил время на чтение всякой хрени, ты бы давно уже понял, что никакого Бэтмена не существует и он не прилетит, чтобы спасти твою задницу и твой народ!

Читаю первый вопрос.

«Из каких двух колоний состояло западноафриканское государство Гана до обретения независимости в 1957 году?»

Ответа я не знал. Я прислушался, не летит ли ко мне Бэтмен на своем бэтмобиле с реактивной тягой, но в полной тишине было слышно только, как отсчитывает время отцовский секундомер. Сжав зубы, я поднес палец к красной кнопке, ожидая, когда закончатся десять секунд.

– Правильный ответ – Тоголенд и Золотой Берег.

Покорно, как и предполагал отец, я нажал на красную кнопку. Стрелка на приборе и мой позвоночник дернулись, а мальчик в зеркале забился в конвульсиях.

– Сколько ж там было вольт? – спросил я, не в силах унять дрожь в руках.

– Мальчик в зеркале имеет право только отвечать на вопросы, а не задавать их, – бесстрастно произнес отец и потянулся к черному круглому регулятору, повернув его вправо на несколько щелчков, к отметке XXX.

– Прочитай, пожалуйста, следующий вопрос.

Я видел все размыто. Наверное, это объяснялось психосоматикой: картинка перед глазами расплывалась, как дешевое пиратское видео на плоском телевизоре, поэтому, чтобы прочитать следующий вопрос, мне пришлось поднести трясущийся лист бумаги совсем близко к глазам.

«Сколько человек из 23 тысяч нью-йоркских восьмиклассников подало документы в Стайвесант, самую элитную в городе государственную школу? И сколько афроамериканцев туда поступило?»

Когда я дочитал вопрос, из правой ноздри пошла кровь. Красные капли с хронометрической точностью раз в секунду застучали по столу. Отложив секундомер, отец начал отсчитывать время. Я с подозрением взглянул на него. Уж больно злободневный вопрос. Наверняка за завтраком вычитал его в «Нью-Йорк Таймс». Готовился к эксперименту. Выискивал пищу для ума за тарелкой с рисовыми хлопьями, сердито и спешно перелистывая страницы, и утренний воздух наполнялся хрустом и треском.

Если бы сейчас на кухню влетел Бэтмен и увидел моего отца, подвергающего родного сына ударам электрического тока, – как бы он поступил? Он расстегнул бы свою поясную сумку и зарядил бы пистолет патронами со слезоточивым газом, и пока мой отец задыхался бы и кашлял, Бэтмен довел бы отмщение до конца: надеюсь, его бэтменская веревка окажется достаточно длинной, чтобы затянуть петлю на толстой сосисочной шее моего папочки. Он выжег бы ему глаза лазерным лучом и сделал бы пару снимков на мини-камеру, как свидетельство для бэтменских потомков. И вот уже Бэтмен завладел мастер-ключом от небесно-синего «фольксвагена карманн гиа» специально для белых кварталов, и мы вдвоем прыгаем в машину и свинчиваем отсюда. Вот как бы поступил Бэтмен. Но я не он: как был сыкуном, так им и остался. Поэтому я просто пытался обдумать вопрос. А сколько вообще могло быть чернокожих абитуриентов? И сколько учеников в среднем в каждом классе в Стайвесанте?

Не дожидаясь, когда десятая капля крови упадет на стол и мой отец выкрикнет правильный ответ (семь), я быстро нажал красную кнопку, насылая на себя всесотрясающий удар током, способный испугать самого бога Тора и произвести лоботомию целому классу. Мне уже стало интересно, хотелось почувствовать на собственной шкуре, что бывает с десятилетними чернокожими мальчиками, принесенными в жертву науке.

«Эвакуация содержимого кишечника» в моем случае была неправильным термином. Скорее верно обратное: произошла эвакуация меня через кишечник. То был грандиозный исход фекалий, сопоставимый с самыми масштабными эвакуациями в истории человечества. Дюнкерк. Сайгон. Новый Орлеан. Только в отличие от британцев, вьетнамских капиталистов и жителей района Девятая Палата в Новом Орлеане содержимому моего кишечного тракта и мочевого пузыря некуда было эвакуироваться. То, что могло литься и не осело на моих ягодицах и яйцах, накатило волной и проследовало вниз по ногам, образовав лужу вокруг моих кроссовок. Не желая прерывать чистоту эксперимента, отец заткнул нос и сделал знак, требуя прочесть третий вопрос. Слава богу, я знал ответ («Сколько комнат в Ву-Танге[24]Ву-Танг Клан (Wu-Tang Clan) – американская хип-хоп группа. Enter the Wu-Tang (36 Chambers) – ее дебютный студийный альбом.»?) – в противном случае мой мозг превратился бы в сухой брикет для барбекю на День Независимости.

Мое экстремальное домашнее обучение закончилось через два года, когда отец вздумал повторить исследование Кеннета и Мами Кларков[25]Кеннет Б. Кларк (1914–2005) и Мами Фиппс Кларк (1917–1983) – американские психологи. В 1947 году провели эксперимент, в ходе которого чернокожим детям в возрасте трех-семи лет предлагалось выбрать черную или белую куклу для игры. Более половины участников эксперимента ответили, что белую, потому что белая кукла кажется им красивее., посвященное особенностям самосознания с использованием черных и белых кукол. Версия моего отца была куда более революционной. Более современной. Если Кларки сажали перед детьми всего двух хорошеньких пупсов в натуральную величину, в двуцветных туфельках, то отец устроил целое кукольное представление.

– Сын, с каким из социально-культурных подтекстов ты себя ассоциируешь?

Сцена I: Кен и Барби «Малибу» в купальниках и в масках для плавания сидят возле бассейна во дворе своего домика. Сцена II: Мартин Лютер Кинг-младший, Малькольм Икс[26]Малькольм Икс (эль-Хадж Малик эш-Шабазз) (1925–1965) – афроамериканский исламский духовный лидер и борец за права чернокожих., Гарриет Табмен[27]Гарриет Табмен (1820–1913) – американская писательница, аболиционистка, борец против рабства и за социальные реформы в США. и смуглая неваляшка убегают (спотыкаясь) через болотистый лес от своры пластмассовых немецких овчарок. Их спустили на несчастных вооруженные до зубов куклуксклановцы в белых балахонах с капюшонами, переделанные из моих солдатиков.

– А это что? – спрашиваю я, указывая на крошечное рождественское украшение: медленно крутясь над болотом, оно светит и переливается, как зеркальный шар в лучах заходящего солнца.

– Это Северная Звезда. Они бегут в сторону Северной Звезды, к свободе.

Я стал перебирать игрушки и лукаво поинтересовался:

– И что же они стоят на месте?

С Мартином Лютером Кингом-младшим все было в порядке. Черный с отливом элегантный костюм, в одной руке – приклеенная отцом автобиография Ганди, в другой – микрофон. Малькольм был в точно таком же костюме, в очках, как полагается, и с зажженным «коктейлем Молотова» в руке, которая, конечно же, плавилась, как любая пластмасса. Улыбчивая неваляшка явно была лишена какого-либо расового самосознания и здорово напоминала моего отца в детстве. Но зато она качалась и не падала, ни в моих руках, ни под напором «рыцарей», выступающих за превосходство белой расы. С мисс Табмен было что-то не так. Как и положено, на ней было обтягивающее рубище из мешковины, но я не помню, чтобы эта Моисей в юбке обладала идеальной, как песочные часы, фигурой 90-60-90, чтобы у нее были длинные шелковистые волосы, выщипанные брови, голубые глаза, пухлые губы и вздернутая пышная грудь.

– Папа, ты покрасил Барби в черный цвет?

– Я хотел внести элемент красоты, чтобы ты произвел сравнение и по этому принципу тоже.

Из спины Барби с плантации торчал шнурок, и я за него дернул. «Математика – это скучно. Давай займемся шопингом», – пропищала кукла. Я вернул все игрушки на кухонный стол, в их болото, снова придав им позы убегающих от погони.

– Я выбираю Кена и Барби.

Тут отец потерял всякую научную объективность и схватил меня за грудки.

– Почему? Почему? – вскричал он.

– Потому что у белых людей всего больше. У Гарриет Табмен – газовый фонарь, палочка да компас, а у Кена с Барби есть и багги, и катер. Что тут сравнивать?

На следующий день отец сжег в камине все свои исследования. «Публикуй или погибнешь» – это следовало понять еще на первом курсе. Мало того, что в колледже у отца даже не могло быть своего парковочного места с именной табличкой, а курсовая нагрузка – о-го-го какая, его социальный эксперимент над сыном провалился. Я оказался статистической погрешностью, разбившей его надежды относительно всей черной расы в целом и меня в частности. Он заставит меня взрослеть. Деньги на расходы, которые прежде называл «позитивным стимулом», переиначил в «реституцию». Он все еще утверждал, что просвещение дается нам через книги, но вскоре после эксперимента с куклами у меня появились первая в жизни лопата, вилы и бритва для стрижки овец. Отец потрепал меня по щеке и отправил в поля, прицепив к комбинезону вдохновляющую цитату Букера Ти Вашингтона[28]Букер Талиафер Вашингтон (1856–1915) – выдающийся борец за просвещение чернокожих американцев, оратор, политик, писатель.: «Набирай полное ведро, пока есть вода».

* * *

Если на небе есть рай для тех, кто изо всех сил старался попасть туда, как старался мой отец, значит, должен быть и журнал по божественной психологии для публикации всех неудачных экспериментов, неподтвержденных теорий и отрицательных результатов. Это гораздо важнее, чем писать об универсальных лечебных свойствах красного вина только потому, что мы сами вбили это себе в голову.

Далеко не все мои воспоминания об отце – плохие. Хотя я и был его единственным сыном, мой отец, как и другие черные мужчины, был отцом многих. Можно сказать, что его детьми были все жители Диккенса. С лошадьми он управлялся не очень, зато слыл в городе Заклинателем ниггеров. Если какой-то ниггер «совсем рехнулся, твою же мать» и возникала необходимость уговорить этого человека слезть с дерева или с моста над эстакадой, отца звали на помощь. Он хватал свою настольную книгу «Планирование изменений»[29]«Планирование изменений» (The Planning of Change; 1969) – книга специалистов по менеджменту Роберта Чина и Кеннета Бенниса. Бенниса, Бенна и Роберта Чина (недооцененного у нас китайского психолога американского происхождения, которого отец в глаза не видел, но считал своим учителем), прыгал в машину и уезжал на вызов. Другим детям перед сном читали сказки, а мне – главы из этой книги. Например, такую: «Использование практикующими психологами различных моделей окружающей среды для разных систем». Никем другим мой отец и не был, кроме как практикующим психологом. Не случалось такого, чтобы он хотя бы раз не взял меня на заклинание ниггера. По дороге на место он гордо заявлял, что черное сообщество, как и он сам, – это КНД.

– «Когда напишешь диссертацию»?

– «Крутые, непокоренные, добрые».

По прибытии на место отец сажал меня на припаркованный поблизости минивэн или на крышку мусорного бака и вручал блокнот, чтобы я все записывал. Вокруг раздавался вой сирен, слышался чей-то плач, под подошвами замшевых отцовских ботинок хрустело стекло, и я тогда очень за него боялся. Но отец подходил к тем, к кому остальные боялись подойти. С лицом, преисполненным печали и сочувствия, с обращенными к небу ладонями, в точности как у фигурки Иисуса на нашем ветровом стекле, отец шел к какому-нибудь безумцу со зрачками, раздробленными на атомы под воздействием полутора литров «Хеннесси», заполированных дюжиной банок легкого пива. Словно не замечая, что рабочая униформа бедолаги вся измазана фекалиями вперемешку с раздробленными мозгами, отец обнимал этого человека как старого друга. Люди думали, что ему удалось подобраться так близко благодаря его бесстрашию, но все дело было в отцовском голосе. У него был ду-воповский бас, фа диез. Густой низкий голос, как у «Файв Сэтинз» с их колдующей песней «In the Still of the Night», от которой девочки-подростки пятидесятых впадали в нирвану. Но варвара можно усмирить не столько посредством музыки, сколько грамотной десенсибилизацией. Отцовский голос усмирял исступленных, помогая им спокойно посмотреть в глаза собственным страхам.

Когда я учился в школе, по вкусу граната, вызвавшего слезы в моих глазах; по тому, как летнее солнце окрашивало наши волосы в красно-оранжевый оттенок; по тому, как восторженно звучали слова отца, когда он говорил про «Доджер-стэдиум»[30]Бейсбольный стадион в Лос-Анджелесе., белый зинфандель и зеленый закат, которым он любовался с горы Уилсон, я знал, что Калифорния – особенный край. И если призадуматься, то двадцатый век был более-менее терпим только из-за того, что было создано в гаражах Калифорнии: и компьютеры Apple, и планшет Boogie Board, и гангста-рэп. Кстати, на одном из заклинаний ниггеров, спасибо отцу, я оказался свидетелем зарождения гангста-рэпа. Одним ранним холодным утром в гетто, двумя кварталами от места, где я жил, Карл «Кило Джи» Гарфилд – дымящаяся трубка с крэком в руке – вывалился из своего гаража, накачанный дурью из своих запасов и меланхолией Альфреда Теннисона, и с прищуром уткнулся в свой черный молескин. Это был пик эры крэка. И я, десятилетний мальчишка, наблюдал, как Кило Джи[31]Кило Джи (Kilo G, 1976–1997) – гангста-рэпер алжирского происхождения. забрался в багажник своего навороченного желтого пикапа TOYOTA (на заднем борту имелись вмятины, поэтому «TO» и «TA» были просто закрашены краской, и оставалось одно лишь приветственное YO) и принялся во всю глотку зачитывать собственные строки, сбитый пятистопный ямб, отбиваемый ударами револьвера тридцать восьмого калибра с никелевым напылением по обшивке и выкриками-мольбами матери скорее спасать свою черную задницу и бежать домой.

АТАКА ЁКАРНОЙ БРИГАДЫ[32]Атака легкой бригады ( англ . The Charge of the Light Brigade) – героическая, но катастрофическая по последствиям атака британской кавалерии под командованием лорда Кардигана на позиции русской армии во время Балаклавского сражения 25 октября 1854 года в ходе Крымской войны. Вошла в историю также благодаря одноименному стихотворению А. Теннисона.

Когда прибывший на место происшествия спецназ занял позиции за машинами и кипарисами, то полицейские тихо укатывались от смеха, прижав к груди автоматы, и были даже не в силах прицелиться.

И тогда мой отец Заклинатель ниггеров с разлитой на лице блаженной улыбкой прошел сквозь полицейский заслон, приобнял несчастного наркодилера, укутал его в свой твидовый пиджак, нашептывая ему на ухо какое-то важное заклинание. Кило Джи растерянно заморгал, как лопух, зачарованный гипнотизером индейского казино, и покорно вручил отцу револьвер и ключи от своего сердца. Полицейские уже были готовы произвести арест, но отец движением руки остановил их и попросил Кило Джи договорить стихотворение, вместе с ним заканчивая строки, как будто знал слова:

Полицейские машины растаяли в утренней дымке, оставив отца стоять посреди дороги одного, как бога, только что сотворившего доброе чудо. Гордо вскинув голову, он повернулся ко мне и произнес:

– Догадайся, что я сказал этому обдолбанному сукину сыну, чтобы он опустил пушку.

– И что же ты ему сказал, пап?

– Я сказал ему: «Брат мой, попробуй ответить себе всего на два вопроса. “Кто я есть? И как мне стать самим собой?”» Это и есть основа персонализированной терапии. Нужно, чтобы клиент почувствовал собственную значимость и что он способен вылечить себя сам. Так что запомни эти слова.

Мне хотелось спросить: почему же тогда ты не подбадриваешь меня, не обращаешься со мной как со своими «клиентами»? Но я уже заранее знал, каким будет ответ. Мне зададут ремня, а лечиться я буду меркурохромом[33]Лекарство со слабым антисептическим действием, пользовалось популярностью как заменитель обжигающего раствора йода. Из-за наличия ртути в 1998 году его применение было запрещено до проведения дополнительных исследований.. И мне не только запретят гулять, а приговорят к трем или пяти неделям активного юнгианского воображения.

Удаляясь от нас, словно спиральная галактика, вдали бесшумно крутились синие и красные маячки полицейских сирен, превращая туман в северное сияние, зародившееся прямо тут, в городе. Я потрогал дырку в дереве, образовавшуюся от пули, и подумал, что, как и эта пуля, влетевшая на глубину десяти годовых колец и застрявшая там, я никогда не смогу выбраться из этого города. Я окончу тут школу, выйду середнячком с резюме из шести строчек и кучей орфографических ошибок, начну суетливо бегать по одному и тому же маршруту: от центра занятости – к стриптиз-бару, а потом утром – на городские бесплатные курсы по подготовке в колледж. Потом женюсь, буду трахать и под конец пристрелю Марпессу Делиссу Доусон, суку по соседству, единственную любовь всей моей жизни. У нас будут дети. Я буду стращать их военным училищем и тем, что, если их заметут, я не стану вносить залог. Я буду обычным ниггером, из тех, что по вечерам играют в бильярд в стрип-баре и изменяют жене с блондинкой из супермаркета «Trader Joe’s» на пересечении бульваров Нэшнл и Вествуд. Я перестану доставать отца бесконечными вопросами про мать, наконец признав, что ее наличие так же преувеличено, как сочинение трилогии. Через долгие годы, посокрушавшись, что так и не испробовал материнского молока, не прочитал «Рай», «Властелин Колец» и «Автостопом по галактике», я умру в той же комнате, где вырос, вперившись взглядом в трещины на потолке с лепниной, оставшиеся там после землетрясения 1968 года. Поэтому уже тогда, много лет назад, я не отягощал себя вопросами «Кто я есть? И как мне стать самим собой?», потому что все ответы были уже известны заранее. Как и весь город Диккенс, я был дитем своего отца, продукт своего окружения. Диккенс был мною. А я был моим отцом. Да только оба они исчезли из моей жизни – сначала отец, а потом и родной город. И вдруг я перестал понимать, кто я есть и как мне стать самим собой.