Онлайн чтение книги Шум прибоя The Sound of Waves
глава одиннадцатая

Как-то во время обеда на катере «Тайхэй» бригадир Дзюкити вынул из портсигара сложенный в несколько раз листок бумаги и с ухмылкой протянул его Синдзи:

— На, возьми! И обещай, что не забудешь про работу, когда прочтешь!

— Что я, не мужчина, что ли? — ответил Синдзи.

— Хорошо! Вот это по-мужски! Сегодня утром я проходил мимо дома старика Тэруёси. Вдруг навстречу мне выскочила Хацуэ, всучила в руку какую-то бумажку и тут же убежала, не сказав ни слова. Ну, я и подумал, что это любовное письмо мне от молодой девушки! Сразу настроение поднялось, открываю его, а там… Что бы ты думал, Синдзи? Это тебя касается! Читаю и ничего не могу понять. Что за чушь? Хотел разорвать записку и чуть не выбросил ее в море, но вовремя опомнился. Нет, думаю, не годится. И вот принес тебе.

И бригадир, и Тацудзи рассмеялись, когда Синдзи брал письмо. Нерасторопными пальцами он осторожно развернул тоненький листик, стараясь не порвать его. Из складок почтовой бумаги в ладонь просыпались табачные крошки. Иероглифы плясали перед глазами. Несколько строк в начале письма были написаны авторучкой, дальше чернила стали иссякать, и письмо продолжалось тонким карандашом.

Синдзи обрадовался искреннему письму девушки, но вскоре загрустил. Разлука — вещь тяжелая. Его лицо то озарялось, то вдруг мрачнело, словно в ясный день на солнце набегали облака. Ему не понравилось, что Дзюкити прочитал его любовное письмо. Бригадир перечитал письмо вслух для Тацудзи — в той заунывной манере старинного сказания, какой обычно дома читал газеты. При этом в его голосе проскальзывали неприятные нотки, хотя невозможно было понять, намеренно это получалось или нет. Синдзи стало грустно. Ему казалось, что Дзюкити насмехается над чувствами его девушки.

Однако письмо тронуло и бригадира — он вздыхал и отводил взгляд в сторону. Вдруг полуденную тишину моря на сотни метров вокруг взорвало его громкое восклицание:

— Какая смышленая девушка!

Дзюкити стал донимать Синдзи расспросами. Посторонних в лодке не было, и юноша мало-помалу рассказал свою простую историю. Он не был искусным рассказчиком, все время повторялся, упускал самое главное. На сбивчивый рассказ ушла уйма времени. Бригадир, редко улыбавшийся даже во время обеденного перерыва, долго заливался хохотом, когда откровение Синдзи кое-как достигло кульминации. Его рассмешило, как двое влюбленных, прижимаясь голыми телами друг к другу, не смогли совершить самого главного дела.

— На твоем месте я бы не растерялся, непременно бы сделал ее! Что ж ты? Экая жалость! Если не познаешь женщину, ничего и не поймешь. Девчонка и впрямь неглупа, коль смогла выскользнуть из твоих рук. Притом что разговоров-то в деревне было сколько! Ну, ничего! Когда женишься, наверстаешь упущенное, будешь отрабатывать в день раз по десять.

Парни делали вид, что не понимают намеков, но Тацудзи прикидывался более искусно. Первая влюбленность не сделала Синдзи ранимым. Это свойственно только нервозной столичной молодежи. Его нисколько не смутил громогласный хохот бригадира — скорее отрезвил. Тихие волны покачивали лодку. На море во время работы он отдыхал душой.

Тацудзи поручили забирать письма из-под крышки кувшина каждое утро, когда будет спускаться по тропинке мимо дома Тэруёси по дороге в порт.

— Стало быть, ты со вчерашнего дня стал начальником почты! — вдруг произнес скупой на шутки Дзюкити.

Почту Синдзи теперь доставляли каждый день: теперь рыбакам было о чем посудачить во время обеденного перерыва. Письма девушки вызывали у всех и жалость, и возмущение. Второе письмо заставило всех негодовать сильнее всего. В нем подробно говорилось о том, как поздней ночью, около источника, Ясуо напал на Хацуэ, как принудил ее молчать и как сам же начал распространять по деревне грязные слухи, хотя девушка не выдала обидчика ни единым словом. Хацуэ не выдержала и все без утайки рассказала отцу после того, как он запретил ей встречаться с Синдзи. И все же отец не стал поднимать шум, преследовать Ясуо и более того — поддерживал приятельство с его семьей, захаживал к ним в гости. Хацуэ писала, как противно ей смотреть в глаза Ясуо, а в заключение добавила, что вовсе не держит на него зла, потому что хочет жить спокойно.

Тацудзи никогда не приходилось видеть разгневанного друга, и он тоже вспылил.

— Ничего не поделаешь, я всего лишь бедняк… — вздохнул Синдзи.

Прежде он не жаловался на свою бедность. Не столько из-за бедности, сколько от стыда, что он проявил слабость и пожаловался, глаза его заплыли слезами. Стараясь удержаться, юноша спрятал лицо. Мышцы его напряглись.

На этот раз Дзюкити не смеялся.

У него была привычка попеременно, через день, курить то табак, то папиросы. Сегодня настала очередь папирос. Раньше он набивал табаком латунную трубку и имел обыкновение постукивать ею о борт катера, отчего на ней образовалась небольшая вмятина; позднее он собственноручно выстрогал трубку из сосны.

Дзюкити отвернулся от напарников и, держа в зубах папиросу, молча смотрел на безмятежное море. Бухту сплошь затянуло туманом, вдали проступал только краешек мыса Мородзаки на полуострове Тита. Грубое, как рогожа, черное от загара, иссеченное глубокими морщинами лицо бригадира сияло глянцем. Его взгляд был острым, но глаза давно утратили юношеский блеск и, как бы ярко ни светило солнце, оставались тусклыми и суровыми.

Он продолжал молча попыхивать папиросой. Это умение терпеливо выдерживать паузу он обрел с возрастом, а также с рыбацким опытом.

— Ну, ваши замыслы мне понятны! Вы небось уже задумали поколотить этого Ясуо, не так ли? Если дойдет до битья, то, стало быть, этого не миновать. И все же плюньте вы на него, ребята! Я знаю, тебе сейчас тяжело, Синдзи, но наберись терпения, все уладится само собой. Ведь ты же рыбак все-таки, умеешь быть терпеливым. Правда — какая бы она ни была, даже безмолвная — все равно победит. И старик Тэру — тоже неглупый человек. В конце концов, он поймет, кто прав, а кто нет. Не трогайте этого негодяя, сила всегда за правдой.

С опозданием на день деревенские слухи дошли до служителя маяка. Эти слухи принесли вместе с почтой и провиантом. Известие о том, что старик Тэруёси запретил своей дочери встречаться с Синдзи, заставило Тиёко задуматься. В ее голове блуждали темные мысли. Она пыталась делать вид, будто бы ничего не знает, но когда Синдзи в очередной раз принес на маяк рыбу, Тиёко смутилась и не посмела поднять на него глаза. Ее родители, в свою очередь, тоже растерялись; они недоумевали, почему у дочери вдруг изменилось настроение.

Заканчивались весенние каникулы, пришел день отъезда Тиёко в столичный пансион. Ее изводило какое-то нелепое двойственное чувство: она не могла уехать в Токио без прощения Синдзи и не поделиться своей тайной. Она надеялась, что Синдзи и не будет особенно сердиться на нее, если она попросит у него прощения не объясняя, в чем виновата перед ним.

Накануне отъезда она напросилась на ночлег к начальнику почтового отделения, а на рассвете, когда рыбаки собираются выходить в море, поспешила на берег. Небо было усеяно звездами, начиналась рабочая суета. Рыбаки заносили на борт снасти, перекидывались шутками. В темноте белели только полотенца и носовые платки, повязанные на головы мужчин.

Тиёко шла в гэта, которые увязали в песке. Нога проваливались по самые щиколотки; когда она делала шаг, холодный песок осыпался по ее ступням. Никто не обращал на Тиёко внимания, каждый был занят своим делом. Перед этими людьми Тиёко было немного стыдно.

После захода луны стало еще темнее. Пристально всматриваясь в предрассветную темень, Тиёко рыскала глазами в поисках Синдзи. Все мужчины выглядели одинаково, их лица были неразличимы. Вдруг одна лодка покачнулась, волна захлестнула ее. Тиёко непроизвольно сделала шаг к этой лодке, затем негромко окликнула по имени молодого человека с белой повязкой на голове. Он как раз собирался запрыгнуть в лодку. Юноша обернулся. Точно, это был Синдзи. Тиёко узнала его по ослепительной белозубой улыбке.

— Я уезжаю сегодня, пришла попрощаться.

— Вот как! — произнес Синдзи и замолчал, не представляя, о чем говорить дальше. Кое-как он выдавил из себя: — Ну, прощай!

Зная, что Синдзи торопится, Тиёко тоже поспешила было уйти, ничего более не сказав, без признания. Она закрыла глаза, словно перед молитвой. В них по-прежнему стоял образ Синдзи. Она поняла, что пришла не за прощением, вовсе нет! Ее преследовали другие мысли. Она нуждалась в его утешении, не более того.

В чем же была вина Тиёко? Она была уверена, что родилась уродливой. Эта мысль, словно заноза, саднила ей сердце. Решительно повернувшись лицом к Синдзи, она неожиданно проговорилась о том, что всегда причиняло ей боль:

— Неужели я настолько уродлива, Синдзи?

— Чего? — переспросил он.

По его лицу невозможно было понять, о чем он думает.

— Что, разве мое лицо так уродливо?

Темень после захода луны скрадывала невзрачные черты Тиёко, желавшей хоть в этот час выглядеть немного привлекательной Море на востоке уже начинало белеть.

Синдзи не замедлил с ответом. Он спешил. Если бы ответ прозвучал запоздало, это ранило бы чувства девушки.

— Ты красивая! — выпалил он в тот момент, когда его руки уже уперлись в корму, а ноги пружинили, чтобы запрыгнуть в лодку. — Ты красивая! — повторил юноша.

Все знали, что Синдзи не способен на лесть. Просто на быстрый вопрос он дал такой же быстрый ответ. Лодка покачнулась, поплыла. Он весело помахал рукой. Вскоре на берегу никого не осталось, кроме счастливой девушки.

…В то утро попрощаться с Тиёко спустились с маяка ее родители; они заметили между собой, что их дочь как-то повеселела, на лице появился румянец. «С какой это стати дочь радуется возвращению в Токио?» — не без подозрения удивлялись супруги.

Когда от пристани отчалил рейсовый катер «Камикадзе», Тиёко осталась на палубе одна. Солнце припекало. Ощущение счастья, вдруг обретенного сегодня утром, переполняло ее. «Он сказал, что я красивая! Я ему нравлюсь!»

Она без устали повторяла: «Я не ослышалась, он действительно сказал, что я красивая! Мне этого вполне достаточно. На большее я не надеюсь. И вправду ведь сказал! Нет, не стоит мне надеяться на то, чтобы он еще и полюбил. Я счастлива только от одного его признания. Ведь у него уже есть любимая девушка. Что же я натворила, что же!.. Какое несчастье навлекла я на него из-за своей ревности! И это меня он назвал красивой, отблагодарил свою предательницу! Если не искупить своей вины, если у меня не хватит смелости ответить…»

Над волнами зазвучал красивый напев. Тиёко очнулась, огляделась. Из пролива Ирако навстречу им плыло множество лодок с поднятыми красными флагами. Это пели люди на лодках.

— Что это? — спросила она у молодого помощника капитана, наматывавшего швартов.

— Паломники. Плывут в Исэ, вон оттуда, из селений Энею и Якэцу, что на побережье залива Цуруга. В Тоба плывут. Рыбаки вместе с семьями вышли в море. Видишь флаги над макрельными лодками? На флагах названия лодок. Веселится народ, пьет да развлекается…

Вскоре быстроходные лодки паломников настигли «Камикадзе», стали отчетливо видны красные флаги над ними, все громче зазвучали подхваченные ветром песни.

Тиёко, как заведенная, повторяла про себя: «Он сказал, что я красивая…»