Онлайн чтение книги Летние девчонки The Summer Girls
Глава 2

Мариетта Мьюр ненавидела дни рождения. Через несколько дней ей исполняется восемьдесят. Она содрогнулась.

Она стояла на веранде своего пляжного дома с видом на Атлантический океан – сегодня утром он был безмятежен и дружески ласкал берег. Сколько лет она провела в объятиях этого водного гиганта? И так и не насладилась этим.

Пальцы Мариетты забарабанили по перилам веранды. Какой смысл переживать насчет дня рождения? В конце концов, она собственными руками подписала приглашения и пригласила внучек на Остров Салливана. Но разве у нее был выбор, разве могла она не сделать событие из восьмидесятого дня рождения? Сколько раз за все эти годы приглашала она внучек в свой дом, и сколько раз они с извинениями отказывались? Мариетта вспомнила письма, написанные настолько разными почерками и стилями, насколько разными были сами девочки, но наполненные одинаковыми извинениями: «Ой, Мамма! Прости, пожалуйста! Мне бы так хотелось приехать, но…» Восклицательные знаки в конце извинений делали их еще фальшивее. Как можно заставить трех упрямых молодых женщин проехать через всю страну?

В юности они любили приезжать в «Си Бриз». Но когда юность закончилась, слишком увлеклись своими взрослыми жизнями. Дора вышла замуж, и ее довольно быстро поглотили заботы о сыне и муже. Амбиции Карсон гоняли ее с камерой по всему свету. А Харпер… Кто знает? Она ускользнула под крыло к матери, не отвечала на письма, высылала сухие благодарности в ответ на подарки, никогда не звонила. С тех пор как девочки повзрослели, они стали редко приезжать к бабушке.

Кончики пальцев Мариетты стучали по перилам веранды. Ну, на этот раз они хотя бы приедут, даже если их соблазнил тонкий намек на добычу. Маленькие пираты… Хорошо известно, что прародитель линии знаменитых морских капитанов в богатой и славной истории семейства Мьюр был на самом деле пиратом. Об этом никогда не упоминали в обществе, но было вполне очевидно – богатство семейства стало результатом пиратской деятельности.

Мариетта обеспокоенно поджала тонкие губы. Ведь в письме она не упомянула об открытии семейных секретов и их отце. За свою долгую жизнь она поняла, что эти темные и устаревшие факты всегда находят способ просочиться и испортить чью-нибудь жизнь. Пора выпустить их наружу, пока есть время.

Время – вот основная проблема и причина ее приглашения. Она пригласила внучек отпраздновать свой день рождения и очень надеялась, что они согласятся остаться на все лето. «Им просто придется, – с тревогой подумала она. Потом сложила ладони вместе. – Господь, пожалуйста, пусть они согласятся остаться на одно, последнее лето».

Мариетта посмотрела на свои руки, украшенные кольцом с большим бриллиантом. О, разрушительное время. Когда-то ее руки были гладкими и изящными, а не морщинистыми, как сейчас. Ей было больно смотреть на сморщенную кожу, темные пятна, длинные пальцы, обхватывающие перила, словно когти старой вороны. Как же унизительно быть старой!

Но Мариетта совсем не считала себя старой – уж точно не на свои восемьдесят. Это намного больше, чем она когда-либо мечтала прожить. Больше, чем прожили ее мама и папа и многие ее друзья. Или ее возлюбленный муж Эдвард, который умер десять лет назад. И даже ее дорогой сын Паркер. Когда он умер, она подумала, что умрет в тот же миг. Родители не должны переживать своих детей. Но она пережила, и довольно надолго. А в своей голове она не была молодой или старой Мариеттой. Она была просто Мариеттой.

Но боли и спазмы ощущались вполне реально, как и слабеющее зрение, и неспособность запоминать имена. Мариетта бросила прощальный быстрый взгляд. С высокой веранды ее дома «Си Бриз» виднелась первая линия домов и густые прибрежные заросли на пляже. Когда Мариетта была юной невестой и впервые приехала в «Си Бриз», между их домом и океаном не было других зданий. Теперь на узком пространстве перед пляжем теснилось еще два ряда домов. Но с веранды был по-прежнему виден мерцающий океан. В лазурных водах отражалось безоблачное небо, и белые волны неторопливо катились на берег и опускались на песок, загадочные и древние, словно само время.

Мариетта печально засмеялась. Древние, как она сама.

– Миз Мариетта!

«О господи, – подумала Мариетта. – Люсиль, несомненно, расстроится, когда узнает, что она опять ускользнула на крышу». Мариетта повернулась и с тревогой глянула на крутые ступени. В молодости она, задыхаясь от нетерпения, каждое утро взлетала по ним, словно газель, и смотрела на море. Спокойствие, велела она себе, крепко ухватившись за перила. Неуверенно и медленно Мариетта начала спускаться по узкой лестнице. На полпути ее встретила Люсиль. Круглые темные глаза горничной вспыхнули, когда она посмотрела на Мариетту.

– Люсиль, ты меня напугала! – воскликнула Мариетта, крепче хватаясь за перила.

–  Я вас напугала? И вы говорите это, бегая по ступеням вверх и вниз, как девчонка? Вы могли упасть! А с вашими костями этим бы все и закончилось. Я принеслась сюда со всех ног, как только поняла, куда вы ускользнули.

Люсиль поднялась еще на несколько ступеней и крепко взяла Мариетту за предплечье.

– Вас нельзя оставить ни на минуту, вечно попадаете в неприятности.

– Чепуха, – усмехнулась Мариетта, принимая поддержку Люсиль. – Я поднимаюсь и спускаюсь по этой лестнице дольше, чем себя помню.

Люсиль фыркнула.

– Живете вы уже тоже долго. Вы больше не девочка, Миз Мариетта, что бы вы там себе не думали. Вы обещали предупредить меня, когда соберетесь подниматься на крышу. Я буду подниматься с вами, чтобы вы не упали.

– И что ты сделаешь, если я упаду? – усмехнулась Мариетта. – Ты такая же старая, как и я. Мы обе превратимся в груду переломанных костей.

– Не такая старая… – пробормотала Люсиль, спускаясь вниз. Потом она помогла спуститься Мариетте.

Мариетте не нравилось, что с ней обращаются как с ребенком. Она всегда гордилась собственной независимостью. Как и тем, что всегда имела собственное мнение и не стеснялась его озвучивать. Спустившись, она расправила плечи и, фыркнув, сбросила с себя руку Люсиль.

– Я прекрасно знаю, сколько тебе лет. Шестьдесят девять, а значит, ты такая же старая карга, как и я.

Люсиль тихо засмеялась и печально покачала головой.

– Так оно и есть, – признала она. – Но я благодарна за каждый подаренный мне год.

Мариетта посмотрела на стоящую напротив нее Люсиль, решительно сложившую руки на груди. Они испытующе смотрели друг другу глаза в глаза. Мариетта была высокой и гладкой, как цапля. Коротко остриженные седые волосы гладко покрывали голову, и она казалась величественной, как элегантная птица.

Люсиль же, наоборот, была маленькой и крепкой, как хорошо откормленная болотная курочка. Некогда блестящие черные волосы теперь поседели, но в больших темных глазах по-прежнему мерцали упрямство и хитрость этой болотной птицы. И кудахтанье ее было таким же резким. Хотя Люсиль было почти семьдесят, ее кожа была по-прежнему гладкой, как отполированная слоновая кость – тайной миссией Мариетты на протяжении многих лет было выведать, что за мазь оказывает такое чудесное воздействие на стареющую кожу. Люсиль поступила к Мариетте работать горничной пятьдесят лет назад и верно служила дому и семейству Мьюр в Чарльстоне. Но когда Мариетта продала большой дом и переехала в «Си Бриз», Люсиль переехала вместе с ней.

Теперь Люсиль была скорее компаньонкой, чем служанкой. Люсиль знала все секреты Мариетты и стояла у ее дверей, как верный страж. Порой Мариетте казалось, что Люсиль слишком много знает об их семье. Ей было немного не по себе, что кто-то настолько тесно с ней связан и обмануть этого человека не получится. Только Люсиль были позволены ехидные замечания, разбивающие иллюзии Мариетты и открывающие голую правду, не важно, насколько жестокой она была. Мариетта безоговорочно доверяла Люсиль и была ей очень предана. Они были глубоко привязаны друг к другу.

Мариетта гордо отправилась прочь. Западное крыло было самой старой частью пляжного коттеджа. В нем было три комнаты: их с Эдвардом спальня, комната Паркера и широкая комната для отдыха, обшитая сосной, с книжными полками и изображениями охотничьих собак. Годы спустя, когда Мариетта расширила дом и на лето стали приезжать три дочери Паркера, девочки предъявили права на западное крыло, совершив незаконный захват. Она до сих пор помнила их хихиканье и визг. Бедные мужчины были изгнаны из своей берлоги, ворча о гормонах беспокойной юности.

– Ты достала ожерелья? – спросила Мариетта, пока они проходили гостиную.

– Они в вашей комнате, на кровати.

Мариетта прошла в свою спальню. Главная спальня находилась в восточном крыле дома и была ее главным убежищем. Мариетта отремонтировала и перестроила «Си Бриз», когда окончательно переехала из Чарльстона на остров. Бедный Эдвард не успел в полной мере насладиться жизнью на пенсии. Мариетта нашла его упавшим на клавиатуру компьютера всего через год после смерти Паркера и осталась в своем обновленном доме совершенно одна.

Она прошла по мягким коврам к богато украшенной резьбой кровати красного дерева с пологом и увидела на покрывале три черных бархатных мешочка. Три ожерелья для трех внучек.

– Давно пора выбрать, кому из девочек какое отдать.

Люсиль скрестила руки на пышной груди.

– Мне казалось, вы говорили, что позволите им выбрать самим.

– Нет-нет, Люсиль, – отмахнулась Мариетта. – Так не пойдет. – Она выдержала паузу, встретив взгляд Люсиль. – Говорят, – начала она тоном сказительницы легенд, – жемчуг обретает характер человека, который его носит. – Мариетта кивнула, словно добавляя значимости к сказанному. Она снова принялась расхаживать взад-вперед. – Я носила эти жемчужные ожерелья десятилетиями. И каждая жемчужина пропитана моим характером. Неужели не понимаешь, – спросила она таким тоном, будто речь шла об очевидных вещах, – что, отдавая внучкам ожерелья, я передаю каждой из них часть себя? – Мариетте была приятна сама мысль об этом. – Я ждала этого много лет.

Люсиль давно привыкла, что Мариетта любит патетические моменты, и сказанное ее не слишком впечатлило.

– Все равно, каждая может выбрать ожерелье на свой вкус и получить этот ваш загадочный амулет-характер. А вдруг им не понравится ваш выбор?

– Не понравится? Что им может не понравиться? Каждое ожерелье бесценно!

– Я говорю не о цене, а о предпочтениях. Вы ведь можете не угадать, и начнутся всякие тайные взгляды. Никогда не видела людей более разных, чем эти три девочки. Я бы не смогла выбрать. Понятия не имею, что им нравится, – Люсиль прищурила глаза и покачала головой. – Как и вы.

Мариетта подняла подбородок.

– Разумеется, я знаю. Я их бабушка. Я знаю.

– Угу, – недоверчиво покачав головой, ответила Люсиль, пока они проходили через гостиную. – Вы молодец. Стараетесь ими не слишком манипулировать.

– Что? Ты считаешь, я манипулирую?

– Я просто хотела напомнить… Кажется, вы говорили, что хотите посмотреть, как девочки выберут ожерелья на свой вкус, чтобы узнать, какими они выросли женщинами. Вы говорили, что хотите помочь им снова сблизиться. И как вы это сделаете, если уже пытаетесь решить все за них? Паркер вас ничему не научил?

Мариетта отвела взгляд, задетая справедливым упреком.

– Я посвятила Паркеру жизнь, – сказала она дрожащим от волнения голосом.

– Я знаю, – мягко ответила Люсиль. – И мы обе знаем, что это его и сгубило.

Мариетта закрыла глаза, чтобы успокоиться. Теперь, когда после ранней смерти сына прошло столько лет, она могла посмотреть на жизнь более трезвым взглядом, не затуманенным горячей привязанностью.

Мариетта и Эдвард очень хотели и ждали детей. Не толпу, конечно, но хотя бы двоих. Однако то, что Мариетта смогла родить хотя бы одного сына, уже оказалось чудом. После рождения Паркера она пережила множество выкидышей и страшную трагедию – мертворожденного ребенка. Мариетта обожала Паркера… И постоянно его баловала. Лишь годы спустя она узнала, что доктора называют такое поведение пособничеством.

Эдвард жаловался, что тратил целые состояния на студенческие пьянки и бесконечных девушек, чтобы мальчик чудом смог получить образование. После колледжа Эдвард хотел «исключить сына из платежной ведомости» и заставить его «стать мужчиной и узнать, чего стоят деньги». На что Мариетта иронично ответила: «Да? Так, как это сделал ты?»

В глазах матери Паркер не мог быть плохим, и она постоянно придумывала оправдания его поступкам. Если сын был мрачным, она приписывала это его чувствительности. В его любви к женщинам даже после женитьбы всегда были виноваты плохие подруги. А пьянство… Все мужчины пьют, разве нет?

Паркер был красивым ребенком, а когда вырос, стал необыкновенно привлекательным мужчиной. Высокий и стройный, со светлыми волосами и небесно-голубыми глазами – фирменный цвет Мьюров, – с невероятно длинными ресницами. Плюс происхождение из высшего южного общества. В глазах Мариетты он был воплощенным Эшли Уилксом[1]Эшли Уилкс – один из главных героев романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». ( Прим. переводчика. ). Когда Паркер умоляюще смотрел маме в глаза, она теряла всяческую способность на него злиться. Хотя отец со временем научился ему противостоять.

А вот женщины всегда были безоружны перед Паркером. Они бегали за ним толпами. В глубине души Мариетте нравилось наблюдать, как они вьются вокруг него, словно яркие пташки. Она тщеславно ставила это себе в заслугу. Но Мариетта никогда не была наивной. Она взяла на себя труд познакомить сына с будущей женой.

Этой девушкой стала Уинифред Смит, весьма привлекательная молодая особа из хорошей семьи. А главное, она была мягкой, хорошо воспитанной и старательной. Все, кто видел их вместе, признавали, что они – «золотая пара». Об их свадьбе в церкви Святого Филиппа писали в газетах. Когда через год Уинни родила девочку, Мариетта посчитала это личной победой. Паркер назвал дочь Дорой, в честь своей любимой писательницы американского Юга, Юдоры Уэлти.

В то же время Паркер объявил, что пишет роман. Мариетта была без ума от восторга – ее сын станет творцом. Эдвард посчитал это поводом не работать. Паркер пытался работать в банке вместе с отцом, но это продлилось не больше года. Паркер ненавидел тесную комнатушку в здании без окон, ненавидел цифры, костюмы и галстуки. Он заявил, что ему нужно писать.

Родители дали ему позволение, и он начал писать роман, который, по словам Паркера, должен был возвести его в ранг знаменитых писателей Юга. Дело было в семидесятые, и Паркер стал типичным писателем – прятался от всех в своем грязном кабинете с бутылками виски «Джим Бим» и марихуаной для вдохновения. Он носил свитера с высоким горлом, отпустил волосы и потакал себе во всем, что касалось «ремесла».

Два года спустя роман так и не был закончен, зато выяснилось, что Паркер завел интрижку с няней. Мариетта примчалась в дом, купленный для молодой пары в престижном районе Чарльстона, и потребовала, чтобы Паркер немедленно расстался с няней и вымолил у жены прощение с помощью дорогого украшения. К изумлению Мариетты, Паркер впервые пошел против ее воли и категорически не поддавался на уговоры. Его возлюбленная – привлекательная француженка, которой едва исполнилось восемнадцать, была беременна. Он решил развестись с Уинни и жениться на Софи Дюваль.

Вскоре после завершения бракоразводного процесса Паркер женился на Софи. Как и следовало ожидать, после извинений и уговоров родители Паркера посетили лачугу, которую он и Софи арендовали на Острове Салливана. Мариетта плакалась Эдварду, что дом еще стоит лишь потому, что термиты держатся за руки. Мариетта и Эдвард не пошли на фальшивую свадьбу с мировым судьей, но их подкупило, что сын наконец нашел работу, став управляющим независимого книжного магазина в городе. Эдвард возлагал столько надежд на то, что сын проявил заинтересованность хоть в чем-то , что согласился поддержать молодую пару после рождения ребенка – еще одной девочки. Паркер назвал свою вторую дочь Карсон, в честь Карсон Маккалерс, не изменяя пристрастию называть детей в честь южных писательниц.

«Бедняжка Софи», – подумала Мамма, вспоминая невестку. Она страдала от послеродовой депрессии и вскоре стала собутыльницей Паркера. Их стиль жизни перетек из богемного в неблагополучный. Мариетта ночами не спала, переживая из-за их постоянного пьянства. Трагедия, которой она так боялась, произошла четыре года спустя. Никто никогда не вспоминал ужасный пожар, унесший жизнь Софи. Об обстоятельствах умолчали, и произошедшее стало еще одним секретом семейства Мьюр.

После трагической гибели Софи Паркер собрал волю в кулак и закончил роман. Преисполнившись энтузиазма, он переехал в Нью-Йорк и устроился на должность ассистента в издательство. Он хотел найти редактора и, к счастью Мамма, нашел. К сожалению, редактор не опубликовал роман. Вместо этого Джорджина Джеймс вышла за Паркера замуж.

Она была подающим большие надежды младшим редактором в издательстве «Викинг Пресс». У нее были напор, амбиции и щедрая поддержка богатой английской семьи. Они быстро поженились – и развелись через несколько месяцев, еще до рождения ребенка. Родилась еще одна девочка, и Джорджина в первый и последний раз уступила Паркеру, одобрив литературную традицию – девочку назвали Харпер, в честь южной писательницы Харпер Ли.

Джорджина оказалось ярой противницей семейства Мьюр. Она упорно отказывалась от приглашений Мариетты посетить Чарльстон и не разу не пригласила ту в Нью-Йорк повидаться с Харпер. Но Мамма упорно продолжала общение, не желая пропадать из жизни своей внучки.

В эти буйные годы Карсон переехала жить к Мамме, в ее дом в южной части Чарльстона. Маленькая Дора приезжала в «Си Бриз» на Остров Салливана летом, чтобы поиграть с Карсон. Мамма печально улыбнулась, вспоминая те годы – все было так давно. Две сестренки были неразлейвода, всегда вместе. Даже когда Карсон переехала в Лос-Анджелес к отцу, она приезжала в «Си Бриз» каждое лето, чтобы провести его с Дорой. Через несколько лет Харпер достаточно повзрослела и смогла присоединиться к сестрам.

Те несколько драгоценных лет в начале девяностых и были единственным временем, когда в «Си Бриз» собирались все три дочери. Всего три года… Но какие волшебные летние каникулы они проводили вместе! Потом начались подростковые годы. Когда Доре исполнилось семнадцать, она больше не захотела тратить драгоценные каникулы на маленьких сестер. Карсон и Харпер остались вдвоем. Карсон стала связующим звеном между всеми девочками. Средний ребенок, который проводил лето вдвоем с каждой из сестер.

Мамма приложила руку ко лбу. Все годы смешались у нее в голове, как возраст девочек, когда те играли вместе. Калейдоскоп воспоминаний. Когда-то между ее внучками существовала особая связь. Мариетту беспокоило, что теперь они стали почти чужими. Мамма не терпела термина «сводные сестры». Они были сестрами, одной кровью. Эти девочки были ее единственными кровными родственниками.

Исполнившись решимости, Мариетта повернулась к бархатным мешочкам. Один за другим разложила она жемчужные ожерелья по бледно-розовому льняному покрывалу. Три ожерелья сияли в дневном свете, бьющем из больших окон. Пристально разглядывая сияющие жемчужины, она невольно поднесла руку к шее. Когда-то каждое из ожерелий подчеркивало ее стройность и длину – в те времена шея была гордостью Мариетты, а не вызывала смущение, как теперь. Каждое ожерелье – из натурального жемчуга высокого качества. Не то что современные пресноводные жемчужинки, скорее аксессуары, чем настоящие драгоценности. Во времена ее молодости жемчуг был редкостью, одним из самых дорогих женских украшений.

Существовала традиция дарить молодым девушкам скромное классическое жемчужное колье на шестнадцатый день рождения или первый выход в свет. Мариетта подняла первое ожерелье. Жемчужное колье из трех ниток, с эффектной застежкой, украшенной рубином и бриллиантом. Родители подарили его Мариетте перед балом дебютанток святой Цецилии. Ее отец любил экстравагантность, а это был, несомненно, экстравагантный выбор – среди принцесс в белых платьях с простыми нитками жемчуга на шее Мариетта чувствовала себя королевой.

Она рассмотрела жемчужины на своей ладони, раздумывая, кому отдать ожерелье.

– Это для Харпер, – объявила она.

– Тихони, – прокомментировала Люсиль.

– Не такая уж она и тихая, просто сдержанная, – возразила Мариетта. – Думаю, это английская кровь.

– По мне, так разницы нет, – заявила Люсиль. – Она была как мышка, правда? Вечно сидела, уткнувшись в книгу. И легко пугалась. Но боже, до чего она была прелестна! – Люсиль задумчиво поджала губы, а потом покачала головой. – По-моему, для такой хрупкой особы, как она, это ожерелье слишком броское.

– В этом-то весь смысл. Оно ее оттенит. И будет ей вполне под стать, – добавила она, вспомнив гордую осанку Харпер. – Понимаешь, Харпер ближе всего к тому возрасту, в котором была я, когда получила эти жемчуга. И я думаю, они подойдут к ее кремовой коже.

– Кремовой? – Грудь Люсиль затряслась от тихого смеха. – Харпер – самая белая девочка, что я видела.

Мариетта улыбнулась – в этом была доля правды. Кожа Харпер никогда не загорала на солнце, только сгорала – и не важно, сколько она наносила лосьона.

– У нее светлая английская кожа, как у матери, Джорджины Джеймс, – сказала Мариетта, фыркнув от неприязни при воспоминании о хорошо одетой женщине, которая при последнем разговоре обошлась с ней крайне пренебрежительно. – Могу поклясться, она накладывает макияж лопатой. Да она похожа на труп! И еще говорит о своей королевской крови, – усмехнулась Мариетта. – В этих жилах нет ни капли голубой крови. Красной, похоже, тоже немного. Но у милой Харпер такой проникновенный взгляд, правда? Цвет глаз она унаследовала от Мьюров…

Люсиль закатила глаза.

Мариетта взяла жемчуг в ладонь и задумалась о молодой женщине, которая жила в Нью-Йорк Сити и держала дистанцию.

– Это Джорджина настроила Харпер против нас, – объявила она, распаляясь. – Эта женщина никогда не любила моего сына. Она использовала его привлекательность и хорошее происхождение. – Мариетта наклонилась к уху Люсиль и прошептала: – Он был для нее лишь донором спермы.

Люсиль цокнула языком и вздохнула, сделав шаг назад.

– Ну вот, опять. Не можете без этого.

– Она развелась с ним, как только забеременела!

– Нельзя винить в этом ребенка.

– Я и не виню Харпер, – обиделась Мариетта. – Я не люблю ее мать – высокомерную английскую дамочку, которая считает южан шайкой неотесанных деревенщин. – Она пренебрежительно махнула рукой. – Мы обе знаем, что Паркер был не подарок, упокой Господь его душу. Но не позволять ему видеться с ребенком было бессердечно. А в то время он был уже так подавлен…

– Подавлен? – переспросила Люсиль. – Так вы называете постоянное пьянство?

Мариетта подавила желание сказать Люсиль колкость в защиту сына – ведь Люсиль ездила вместе с ней в Нью-Йорк, чтобы положить Паркера в первый из нескольких реабилитационных центров. Печальная правда заключалась в том, что Паркер со всем своим остроумием и очарованием был отчаянным алкоголиком. В конце концов, это его и добило.

Мариетте не хотелось об этом думать. Она решительно убрала украшение в бархатный мешочек и перешла к следующему ожерелью.

Тридцать шесть дюймов отборных сияющих розовых жемчужин стекли с ее пальцев, когда она достала их из мешочка. Мариетта коротко вздохнула. Она надевала это роскошное парадное ожерелье на свадьбу, и потом – в торжественных случаях, когда жемчужины лежали на ее груди, чтобы дополнить бесчисленные великолепные длинные платья.

– Это для Доры, – сказала она.

– Властной, – заметила Люсиль.

Губы Мариетты вздрогнули – Люсиль умудрялась приложить каждую из девочек.

– Не властной, а скорее упрямой, – поправила Мариетта.

Дора следовала традиционному для девушек юга курсу. Она вышла замуж за Кэлхуна Таппера, человека ее круга, сразу после того, как закончила колледж. Дора с головой окунулась в роль супруги, поддерживая мужа в банковской карьере, принимая активное участие в жизни общины и церкви, а позднее – своего сына. Как и Мариетта, она с трудом забеременела и, опять же как Мариетта, в конце концов смогла родить сына.

– Эта длина будет ее стройнить, – сказала Мариетта.

– Дора – крупная девочка. Такая длина ей вполне подойдет.

– Она не крупная, – заступилась за внучку Мариетта. – Просто не думает о фигуре.

– Я не хотела сказать ничего плохого. Мне нравится, когда у женщины есть формы. Терпеть не могу костлявых худышек.

Пухлая фигура Доры волновала Мариетту куда меньше ее несчастий. Ей тяжело жилось не столько от лишнего веса, сколько от лишних проблем. Мариетта опустила длинное ожерелье в отдельный бархатный мешочек и взяла в руки последнее украшение.

Нитка крупных черных жемчужин из южного моря. Великолепные неправильные жемчужины разных цветов – от бледно-серебряного до черного – переливались разными оттенками. Мариетта подумала о Карсон, ее темных волосах, коже, обретающей летом бронзовый оттенок от долгих часов, проведенных в океане. Она очень любит путешествовать и обязательно оценит такое экзотическое украшение.

– А это для Карсон, – наконец объявила она.

– Независимой, – добавила Люсиль.

– Да, – мягко согласилась Мариетта. В глубине души она признавала, что Карсон была ее любимой внучкой. Возможно, потому, что Мариетта провела с осиротевшей девочкой больше всего времени – Карсон приезжала к ней надолго, когда отец бесцеремонно бросал ее, отправляясь в очередной загул. А еще Карсон была больше всех похожа на Мариетту, страстно любила жизнь и не боялась испытаний, быстро принимала решения и была высокой красоткой с богатым любовным прошлым.

– Карсон ушла на серфинг? – спросила Мариетта. Карсон приехала в «Си Бриз» первой.

– Разумеется, – усмехнулась Люсиль. – Девочка встает с первыми пташками, пока мы еще в постелях. Она не лентяйка, вот уж точно.

– Вода – ее стихия.

Мариетта посмотрела на переливающиеся жемчужины и подумала о характере Карсон. Огонь и лед. В глубине души она была очень доброй и сердечной, но быстро остывала. Мариетту беспокоило, что ее красавица-внучка никак не могла найти место – или мужчину, – чтобы остаться. Нечто темное горело в ее душе, как эти жемчужины. Опасное для женского сердца. Мариетта медленно опустила ожерелье в бархатный мешочек.

Она оглядела три мешочка, лежащие на покрывале. Пожилая женщина имеет право признавать свои ошибки. Теперь она поняла, что ошибки ее воспитания посеяли семена проблем в женитьбах сына. Беспокоиться о невестках и их проблемах было уже поздно. Но Летние Девчонки…

Это лето станет ее последней попыткой вернуть все на круги своя, посмотреть на каждую внучку заново, сократить расстояние, выросшее между ними за последние десять лет, и, возможно, отчасти восстановить некогда существовавшую между ними связь.

Три внучки, три ожерелья, три месяца… План таков.