Мартинс сидел на жестком стуле у служебного входа в театр «Йозефштадт». После утреннего спектакля он послал Анне Шмидт свою визитную карточку, приписав к ней: «друг Гарри». То в одном, то в другом из расположенных аркадой окошек с кружевными занавесками гас свет — актеры расходились по домам подкрепиться перед вечерним спектаклем кофе без сахара и булочкой без масла. Все это казалось кинодекорацией улочки в съемочном павильоне, но и на этой улочке даже в теплом пальто было холодно, поэтому Мартинс поднялся и стал расхаживать под окошками взад-вперед. По его словам, он чувствовал себя как Ромео, не знающий балкона Джульетты.
Время поразмыслить у него было: он уже угомонился, теперь в нем преобладал Мартинс, а не Ролло. Когда в одном из окошек погас свет и актриса спустилась в коридор, он даже не взглянул на нее. С инцидентами было покончено. Он думал: «Курц был прав. Полиция знает свое дело. Я веду себя как романтичный болван. Вот только скажу Анне Шмидт несколько слов, выражу соболезнование, а потом соберусь и уеду». О мистере Крэббине он забыл напрочь.
— Мистер Мартинс, — послышалось сверху.
Он поднял взгляд и в нескольких футах над головой увидел в окне меж раздвинутых занавесок женское лицо. Оно не было красивым, твердо заявил он, когда я обвинял его в очередном инциденте. Просто открытое, обрамленное темными волосами лицо; карие при таком освещении глаза, широкий лоб, большой рот, отнюдь не претендующий на обаяние. Ролло Мартинсу показалось, что тут не может быть тех внезапных, безрассудных мгновений, когда запах волос или прикосновение руки изменяют жизнь. Женщина позвала:
— Будьте добры, поднимитесь. Вторая дверь направо.
Есть люди, старательно объяснял мне Мартинс, в которых, сразу же признаешь друзей. С ними можно держать себя непринужденно, так как знаешь, что никогда, никогда не будет никаких осложнений. «Анна была такой», — сказал он. Я не понял, умышленно или нет в прошедшем времени.
В отличие от большинства артистических уборных эта была почти пуста: ни шкафа, набитого одеждой, ни наваленных на столе косметики и грима — на двери висел пеньюар, свитер, который Мартинс уже видел во втором акте, лежал на единственном кресле, на трюмо стояла неполная баночка с гримом. На газовой конфорке негромко шумел чайник.
— Хотите чаю? — предложила Анна. — Кто-то на прошлой неделе послал мне пачку. Знаете, иногда на премьерах американцы посылают чай вместо цветов.
— С удовольствием выпью чашку, — ответил Мартинс, хотя чая терпеть не мог. Он смотрел, как Анна неумело заваривает напиток: вода не вскипела, чайник был не прогрет, заварки недостаточно.
— Не понимаю, почему англичане так любят чай, — сказала она.
Мартинс выпил свою чашку быстро, словно лекарство, и смотрел, как Анна осторожно и с изяществом пьет маленькими глотками.
— Мне очень хотелось повидать вас, — начал он. — Поговорить о Гарри.
Это был ужасный миг: Мартинс увидел, как при этих словах губы ее плотно сжались.
— Да?
— Я знал Гарри двадцать лет. Был его другом. Мы вместе учились в колледже, а потом… редкий месяц не виделись…
— Получив вашу карточку, — сказала она, — я не смогла отказаться от встречи. Но, в сущности, говорить нам не о чем, не так ли? Не о чем.
— Я хотел узнать…
— Гарри мертв. Его нет. Всему конец, все позади. Что толку в разговорах?
— Мы оба любили его.
— Я сама не пойму, любила или нет. В таких вещах невозможно разобраться… впоследствии. Сейчас я знаю только…
— Только?
— Что мне хочется тоже умереть.
«Тут я решил уйти, — рассказывал Мартинс. — Стоило ли мучить ее из-за моей сумасбродной идеи?» Но вместо этого спросил, знаком ли ей человек по фамилии Кулер.
— Американец? Кажется, это тот самый, который принес мне денег, когда погиб Гарри, — ответила Анна. — Я не хотела их брать, но он сказал, что Гарри беспокоился обо мне… в последнюю минуту.
— Значит, он умер не мгновенно?
— Нет.
«Я стал удивляться, — продолжал Мартинс, — почему эта мысль так прочно засела у меня в голове. Потом подумал, что о мгновенной смерти мне говорил только сосед Гарри, больше никто». И он сказал Анне:
— Должно быть, перед смертью у него была очень ясная голова, потому что обо мне он тоже помнил. Значит, видимо, не очень мучился.
— Вот это я все время и твержу себе.
— Вы знаете врача, который прибыл на место происшествия?
— Знаю. Однажды Гарри посылал меня к нему. Это был его врач. Они ведь жили рядом.
Ни с того ни с сего в мозгу Мартинса возникла картина: пустынное место, тело на земле и стайка слетевшихся к телу птиц. Возможно, то складывался в подсознании фрагмент его будущей книги. Картина тут же исчезла, и Мартинс подумал: как странно, что в ту минуту там были все друзья Гарри: Курц, врач, Кулер; недоставало, казалось, только двух людей, которые его любили. Он спросил:
— А водитель? Что показал он?
— Водитель был расстроен, испуган. Но Кулер, да и Курц своими показаниями оправдали его. Нет, он, бедняга, не был виноват. Гарри часто хвалил его осторожность за рулем.
— Он тоже знал Гарри?
Еще одна птица опустилась, хлопая крыльями, и присоединилась к остальным, сидящим возле неподвижного тела, лежащего на песке. Теперь по одежде и позе мальчишки Мартинс признал в нем Гарри.
Снизу кто-то окликнул:
— Фройляйн Шмидт!
— Нам не позволяют надолго задерживаться, — пояснила Анна. — Чтобы не жгли зря электричество.
И тогда Мартинс решил не щадить ее:
— Полицейские говорят, что собирались арестовать Гарри. Пришили ему какое-то мошенничество.
Это сообщение она восприняла, как и Курц.
— Все чем-нибудь промышляют.
— Я не верю, что он был замешан в чем-то серьезном.
— Не был.
— Но его могли ложно обвинить. Знаете вы Курца?
— Не припоминаю.
— Он носит парик.
— Ах, этот…
Мартинс понял, что попал в цель. И спросил:
— Не кажется ли вам странным, что все они были там в момент гибели Гарри? Все его знали. Даже водитель, врач…
— Я тоже об этом думала, — устало сказала Анна. — И задавала себе вопрос: может, они убили его? Но какой смысл в подобных вопросах?
— Я доберусь до этих мерзавцев.
— Напрасная затея. Возможно, полиция права. Может, бедняга Гарри впутался…
— Фройляйн Шмидт! — снова послышалось снизу.
— Мне пора, — сказала Анна.
— Я вас немного провожу.
Уже почти стемнело, снегопад утих, громадные статуи Ринга: орлы, колесницы и вставшие на дыбы кони — казались мрачно-серыми в угасающем вечернем свете. На тротуарах лежал неубранный снег.
— Лучше оставить все и забыть, — промолвила Анна.
— Дайте мне, пожалуйста, адрес врача.
Они укрылись от ветра у стены, и Анна написала адрес.
— Свой тоже.
— Зачем он вам?
— Возможно, у меня окажутся для вас новости.
— Никакие новости мне не помогут.
Мартинс смотрел издали, как Анна, опустив голову, стоит на остановке трамвая, и ему внезапно представился чернеющий на снегу маленький вопросительный знак.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления