Онлайн чтение книги Агентство «Томпсон и K°» The Thompson Travel Agency
Глава пятая. На вершине Тейда

Всего миль пятьдесят отделяют Лас-Пальмас от Санта-Крус. «Симью», вернувшись к своей нормальной скорости – двенадцать узлов в час, употребил четыре часа, чтобы пройти это расстояние. В половине четвертого пополудни он бросил якорь у главного города Тенерифе.

Между этим городом, соперничающим по значению своему с Лас-Пальмас, и Европой сообщения часты и легки. Многочисленные пароходные линии соединяют его с Ливерпулем, Гамбургом, Гавром, Марселем и Генуей, не считая местной компании, обеспечивающей сообщение два раза в месяц между различными островами архипелага.

Поднимаясь амфитеатром на своем поясе гор, Санта-Крус имеет очень соблазнительный вид и может в этом отношении выдержать сравнение с Лас-Пальмас.

Однако прелесть его была недостаточна, чтобы стряхнуть равнодушие пассажиров. Во время проезда мимо него они бросали лишь беглые взгляды на эти грандиозные и дикие берега, на обнаженные скалы, к которым их нес винт «Симью». В порту же большинство их немного посмотрели на панораму, и этим, казалось, было удовлетворено их любопытство.

Какое значение имело для них это зрелище, несомненно дивное, но ставшее банальным вследствие того, что пригляделись к нему, поняли, что этот город, безусловно красивый, но слишком похожий на другие, уже виденные города? Единственно, что интересовало здесь туристов, это знаменитый пик Тейд, более известный под названием Тенерифского пика, восхождение на который составляло главную приманку путешествия. Вот что, конечно, было ново и оригинально! Уже одно приближение такой экскурсии заставило акции Томпсона значительно подняться.

Но нашим путешественникам не везло. Пик этот, к которому во время переезда с Большого Канарского острова на остров Тенерифе они устремляли свои взоры, упорно прятался за густой завесой облаков, непроницаемых и для самого лучшего бинокля. Теперь же, если бы небо даже очистилось, было бы поздно: берег заграждал вид.

Однако эту неудачу перенесли философски. Казалось даже, что остроконечная гора еще усилила любопытство своих будущих покорителей, оставаясь такой таинственной. Только о ней и говорили, и увлечение ею было таково, что Томпсону легко было убедить большую часть пассажиров отказаться от топтания мостовой Санта-Крус.

В числе их не была, однако, молодая чета. Еще раньше, чем якорь зацепился за дно, она высадилась на берег с обычной своей скромностью и через несколько минут исчезла, чтобы показаться лишь в час отъезда.

Товарищи, вероятно, следовали бы за ними, если бы Томпсон, убедившись в общем равнодушии к столице Тенерифе, рискнул предложить отправиться морем в город Оротава, который находится на северном берегу и является пунктом отправления для восхождений – вместо того чтобы ехать туда сухим путем, согласно программе. Таким образом, думалось ему, он избавится от лишних расходов.

К великому его удивлению, это предположение не встретило никаких затруднений, и так как уход «Симью» был назначен на другой день, то большинство туристов решили остаться на пароходе.

Только немногие из них, более практичные, не последовали этому преувеличенному равнодушию – все те же самые: Алиса Линдсей и ее сестра, Рожер де Сорг, их неразлучный компаньон Сондерс, снабженный своей грозной записной книжкой, сэр Хамильтон и его семья, строго исполнявшие программу, – эти высадились, лишь только «Симью» стал на якорь, и решили достигнуть Оротавы сухим путем. Так как Джек Линдсей не счел удобным присоединиться к этой частной экскурсии, то Робер предпочел также остаться на пароходе. Но Рожер де Сорг был другого мнения и выхлопотал у Томпсона в свое исключительное пользование переводчика, помощь которого, как он утверждал, будет необходима внутри острова. Итак, Робер вошел в состав маленькой группы оппозиционеров – увы! – лишенной своих лучших украшений.

Могло ли быть иначе? Мог ли мистер Абсиртус Блокхед проявлять свою способность восторгаться на острове Тенерифе, когда уже двадцать часов, как он спал, и легко было допустить, что он совсем не проснется? Могли ли хоть дочери заменить его? Но они лежали на одре страданий, постоянно опасаясь, как бы не повернуться на спину.

Тигг предательски воспользовался этим плачевным положением. Он тоже покинул «Симью», и, уж наверное, во время этой экскурсии не отступит от мисс Маргарет.

На суше стояла жара. По совету Робера, решили в тот вечер отправиться на ночлег в Лагуну, прежний главный город острова. Он уверял, что там они найдут более мягкую температуру, а самое главное – избегнут москитов, которые в Санта-Крус являются настоящим бичом.

Туристы поэтому ограничились быстрым осмотром города. Прошли по его широким улицам, вдоль домов, обыкновенно снабженных элегантными балконами, а часто украшенными живописью на итальянский манер, миновали красивую площадь Конституции, в центре которой возвышается обелиск из белого мрамора, охраняемый статуями четырех древних королей гуанчей, и только пробило пять часов, как два удобных экипажа увезли туристов.

Через полтора часа они были уже в Лагуне, отстоявшей от города самое большее на десяток километров. Расположенная на горном плато высотой пятьсот двадцать метров, она известна приятным климатом, и москиты, как утверждал Робер, тут совершенно неизвестны. Эти удобства делают ее одним из любимых дачных мест обывателей Санта-Крус, приезжающих отдыхать под тенью больших деревьев, среди которых преобладает эвкалипт.

Несмотря на свои прелести, Лагуна – город, пришедший в упадок. Если в нем и встречается одна-другая красивая церковь, то видно также много памятников в состоянии разрушения. Трава зеленеет на мостовых его улиц и даже на крышах домов.

Не было и речи о том, чтобы долго оставаться в этом молчаливом городе, где тоска заразительна. На другое же утро туристы покинули этот городок. Тяжело тащили «coche» (по-испански экипаж) пять кляч, которые употребили четыре долгих часа на то, чтобы сделать тридцать километров, отделяющих Лагуну от Оротавы. Ни один из путешественников не соблаговолил слезть тут, и экипаж проехал через Такоронте, где находится музей, обладающий любопытной коллекцией гуанчских мумий, оружия и инструментов этого исчезнувшего народа; через Сансаль, богатый своими обломками лавы; через Матансу, название которой связано с воспоминаниями о кровавой битве, Викторию, театр другой древней битвы, наконец, Санта-Урсулу.

Только по въезде в это последнее местечко дорога направляется в долину Оротавы, которую знаменитый путешественник Гумбольдт считал самой красивой на свете.

И правда, трудно было бы вообразить себе более гармоничное зрелище. Направо – беспредельная гладь моря; налево – нагромождение диких черных пиков, последних уступов вулкана – сынов его, по живописному народному выражению, – тогда как отец, сам Тейд, величественно поднимается на заднем плане. Между этими двумя грандиозными пределами среди неимоверного разгула зелени разворачивается долина Оротавы.

Мало-помалу, по мере того как продвигались вперед, вершина Тейда как будто оседала на горизонте; Она совершенно исчезла в тот момент, когда начали различать между деревьями дома обеих Оротав – города в пяти километрах от моря, и порта – в трехстах восьмидесяти метрах ниже. В то же время, как экипаж прибыл в город, какая-то точка, окруженная дымом, пристала у набережной порта. Это был «Симью», привезший своих пассажиров.

Экипаж остановился перед гостиницей, комфортабельной с виду, «Отелем Гесперид», как о том гласила золотые буквы на его фасаде. Робер, первый соскочивший на землю, был приятно удивлен, услышав приветствие на родном языке. Гостиница эта действительно содержится французом, который обнаружил не меньшее удовольствие, когда открыл двух соотечественников между вновь прибывшими. Вследствие этого он с радостью отдался в их распоряжение. Какой заботливостью окружил он их завтрак! Привыкшие к плохой еде на «Симью», туристы не могли нахвалиться им. Французская кухня лишний раз торжествовала.

Тотчас же после еды Робер быстро направился в порт, чтобы условиться с Томпсоном насчет завтрашней экскурсии. Получив инструкцию своего начальника, он вернулся обратно, а вслед за ним прибыли две повозки, полные одеял и тюков, с вещами, необходимыми для столь значительной экскурсии.

Хотя было только четыре часа пополудни, у него не оставалось времени, чтобы организовать такую значительную экскурсию. Задача его, к счастью, была облегчена обязательностью содержателя гостиницы, который, будучи осведомлен насчет местных средств, доставил все необходимые указания. Роберу оставалось только пунктуально следовать им. Все-таки дня не хватило. Понадобился еще и вечер, и Робер, поглощенный своей задачей, не показался за обедом.

Обед был не хуже завтрака. Пассажиры «Симью» спрашивали себя, уж не во сне ли это, и украдкой, беспокойно посматривали на Томпсона. Он ли это был? Или по крайней мере был ли он в уме? Еще немного, и, забыв прошлые несчастья, право же, аплодировали бы ему!

Но он принадлежал к числу тех, кто никогда не сдается.

– Надо полагать, что саранча не добралась до Тенерифе, – произнес Сондерс своим замогильным голосом.

– О, она никогда не заходит дальше Большого Канарского острова, – ответил, не поняв ехидства, содержатель гостиницы, сам прислуживавший гостям.

Сондерс бросил ему бешеный взгляд. Кому нужны были его географические сведения! Тем не менее, в известной степени оправдывая Томпсона, ответ произвел действие. Не один турист поблагодарил главного администратора взглядом, в котором читалось зарождающееся сочувствие.

Это счастливое состояние продолжалось и ночью. Хорошо поев, туристы удобно расположились спать, и заря 8 июня застала их готовыми к отъезду и в прекрасном расположении духа.

Из шестидесяти пяти пассажиров после ухода нескольких человек в порт Лус на «Симью» оставалось пятьдесят девять вместе с переводчиком и главным администратором. Снова понеся ущерб, число это упало до пятидесяти одного.

Трое из восьми отсутствующих уже были известны. Молодая чета, по обыкновению исчезнувшая по прибытии в Санта-Крус; она, очевидно, появится в момент отъезда. Затем Джонсон. Одерживал ли его по-прежнему на «Симью» страх землетрясений или наводнений? Никто не мог бы ответить на этот вопрос, так как Джонсон не считал нужным объяснить причину своего поведения, если допустить, что у него таковая имелась. Он просто оставался на пароходе. Может быть, он даже и не знал, что «Симью» стоит на якоре. В открытом море, в порту, даже на суше разве он не покачивался одинаково?

Напротив, совершенно невольно отсутствовали пятеро других! Но поясничный ревматизм не шутка, и миссис Джорджина Блокхед с маленьким Эбелем, не отходившим от маменькиной юбки, должны были обратиться в сиделок и ухаживать за мистером и обеими мисс.

Робер должен был заниматься пятьюдесятью одним пассажиром. Все-таки порядочное число, и люди вместе с животными производили адский шум под окнами гостиницы.

Сначала насчитали пятьдесят одного мула, по мулу на путешественника. Это животные, отличающиеся твердым шагом, драгоценные на крутых и плохо проторенных тропинках, ведущих к Тейду. Затем двадцать лошадей, везших одеяла и съестные припасы. Семьдесят одно четвероногое составляли кавалерию.

Пехота, не менее внушительная, состояла из пятидесяти арьерос, из коих двадцать – для вьючных животных и двадцать – чтобы помогать женщинам в случае надобности, и двенадцати проводников под начальством главного проводника Игнасио Дорта, который, как только караван построился, стал во главе его.

За ним гоголем выступал Томпсон, сопровождаемый Робером, которому число присутствующих внушило достаточное спокойствие, и он позволил себе удалиться от Алисы. Затем длинной вереницей следовали пассажиры, охраняемые одиннадцатью проводниками и двадцатью арьерос; лошади же шли под присмотром двадцати других арьерос.

Хотя жители Оротавы привычны к восхождениям, однако настоящее восхождение было выдающимся и вызвало среди них большое любопытство. Среди многолюдного стечения туземцев по данному сигналу кавалькада туристов двинулась наконец в путь; проводники, туристы, арьерос пустились по первым скатам Монте-Верде.

Робер и в самом деле хорошо распорядился. Но, как то, впрочем, водится, честь доставалась исключительно Томпсону, который, в конце концов, должен был платить по счету. Он завоевывал себе друзей. Превосходная организация последней экскурсии развеселила его клиентов. Если память о прошлых неприятностях не рассеялась, то, бесспорно, бледнела. К тому же все располагало к мягкости. Погода стояла восхитительная, бриз дул слабый; тропинка была легкая. Сондерс сам чувствовал себя поколебленным.

С большим усилием боролся он с той слабостью. И что же? Неужто он так глупо сдастся, признает себя побежденным? Одна удачная экскурсия может ли загладить десять других неудачных? Впрочем, удастся ли еще эта экскурсия? Надо подождать конца.

В виде заключения Сондерс с решимостью хрустнул суставами, и лицо его приняло самое неприятное выражение, какое только можно себе вообразить.

Монте-Верде обязан своим названием елям, которыми он когда-то был покрыт. Но теперь их остается лишь несколько штук.

Сначала под тенью каштановых деревьев, потом – немногих елей кавалькада продвигалась вдоль прекрасной тропинки, окаймленной цветущим гераниумом и столетником с острыми листьями. Дальше шли виноградники, нивы, насаждения молочая, куда время от времени какая-нибудь жалкая хижина вносила ноту жизни.

На высоте тысячи метров проникли в лес древовидного вереска. Потом, в четырехстах метрах выше, Игнасио Дорта подал сигнал к привалу, и все присели, чтобы позавтракать в мягкой тени ракитника.

Было десять часов утра.

Благодаря аппетиту веселье было общее. На усталость не хотели обращать внимания. Убежденные в близости вершины, все восторгались легкостью восхождения.

Только что по окончании обеда опять пустились в дорогу среди веселых шуток, вызванных приятным пищеварением, как характер дороги сразу переменился. Углубившись в ущелье Портильо, туристы стали находить восхождение менее легким. Тропинка, по которой они ехали, стала очень узкой и перерезалась глубокими ложбинами; кроме того, она была усеяна шлаком и пемзой, о которые часто спотыкались мулы.

Через несколько минут этот подъем не без основания признан был изнурительным. Четверть часа спустя погас последний смех. Потом, по истечении получаса ходьбы по ущелью, послышались жалобы. Наступит ли когда-нибудь конец этой адской тропинке?

Но проезжали излучинами, ложбины за ложбинами, а к цели, казалось, нисколько не приближались. Были уже падения, хотя и не представлявшие опасности, но охладившие рвение туристов. Некоторые из них подумывали уже о том, как бы вернуться. Однако они еще колебались, никто не хотел быть первым беглецом.

Священник Кулей оказался им. Он вдруг смело повернул своего мула и, не оглядываясь назад, спокойно направился по дороге в Оротаву.

Пример имел пагубное влияние! Старые миссис и джентльмены почувствовали при виде этого, что остаток их усердия исчезает. С каждой минутой увеличивалось число малодушных, и когда после двухчасового утомительного подъема внезапно предстал перед взорами Тенерифский пик, доселе скрытый изгибами почвы, оказалось, что растаяла добрая треть каравана. Пройдя наконец Портильо, караван туристов прибыл на маленькое плато Эстансиа де-ла-Сера.

Под белым облачением из пемзы, изборожденной черными полосами лавы, с затерянной в вихре облаков вершиной, пик правильным конусом, однако, вздымался посреди равнины, протяженности которой глаз не в состоянии был определить. Обернувшись к нему, точно обоготворяя своего властителя, горы отмечали границу обширной равнины. Только к западу горная преграда ломалась, понижалась, кончалась хаотической, скорчившейся почвой, за которой сверкало на солнце далекое море.

Это единственное в своем роде и поразительное зрелище решило успех экскурсии! Раздались крики «ура».

Томпсон скромно раскланивался. Он мог вообразить себе, что опять настали славные дни Файаля, когда партия, хорошо вымуштрованная, повиновалась малейшему его знаку. И уж в самом деле, не отвоевывал ли он ее снова?

Он заговорил.

– Господа, – сказал он, – и рука его как будто фамильярно предлагала колоссальный конус как деликатный дар, – вы лишний раз можете видеть, что агентство, смею заметить, ни перед чем не отступает, чтобы доставить удовольствие своим клиентам. Если позволите, мы соединим полезное с приятным и господин профессор Морган в нескольких словах ознакомит вас с панорамой, которую мы имеем счастье созерцать.

Робер, очень удивленный этим предложением, сделавшимся столь редким, тотчас же принял холодный вид, подобающий случаю.

– Милостивые сударыни и судари, – начал он, пока около него собирался обычный кружок, – перед вами равнина Лас-Канадас, некогда глубокий кратер, ныне же заполненный обломками, извергнутыми вулканом. Понемногу в центре этого кратера, обратившегося в равнину, накопился шлак, который образовал пик Тейд и довел его до тысячи семисот метров высоты. Эта вулканическая деятельность, когда-то весьма активная, теперь дремлет, но не погасла. Сейчас вы увидите в основании конуса дымовые трещины, служащие клапанами плутоническим силам и выразительно прозванные туземцами narizes, то есть ноздрями вулкана.

Тенерифский пик достигает в общем высоты трех тысяч восьмисот метров. Это самый высокий вулкан на Земном шаре.

Его внушительные размеры не могли не поразить воображения человека. Первые европейские путешественники видели в нем самую высокую гору в мире и приписывали ему более пятнадцати миль высоты. Что касается гуанчей, первобытных обитателей этих островов, то они превратили его в божество. Они поклонялись ему, клялись им, обрекали в жертву Гуайте, гению зла, сидящему в глубине кратера, всякого, кто не держал данного слова.

– Мистеру Томпсону не следует поэтому подниматься туда, – прервал скрипучий голос, в котором каждый узнал обворожительный голос Сондерса.

Замечание это охладило всех. Робер умолк, а Томпсон не счел нужным пригласить его продолжить речь. По знаку администратора Игнасио Дорта распорядился об отъезде, и туристы направились вслед за ним в Лас-Канадас.

Переход начали с легким сердцем. Размеры плоского круга казались ограниченными, и никто не сомневался в том, что будет у основания конуса не больше чем через полчаса. Но полчаса прошло, а все еще не было видно, чтобы сколько-нибудь приблизились к цели.

Дорога была здесь, пожалуй, еще хуже, чем в ущелье Портильо. Все бугры и расщелины были лишены какой-либо иной растительности, кроме редких и жалких кустов.

– Извините, господин профессор, – спросил Робера один из туристов, – сколько времени нужно, чтобы пройти это противное плато?

– Около трех часов, сударь, – отвечал Робер. Ответ этот, казалось, заставил задуматься туриста и его ближайших соседей.

– А после минования плато, – продолжал неспокойный турист, – какое расстояние будет отделять нас от вершины?

– Тысяча пятьсот метров по отвесной линии, – лаконично сказал Робер.

Расспрашивающий ударился в более глубокие рассуждения и пробормотал несколько ругательств по адресу препятствий, встречавшихся на пути.

Надо признаться, что экскурсия не представляла собой ничего приятного. Холод на этой высоте становился довольно резким, между тем как лучи солнца еще горели, недостаточно просеваемые разреженным воздухом.

С другой стороны, продвигаясь таким образом к югу, не замедлили наткнуться на более серьезные неудобства. От пемзовой почвы более яркой белизны, чем снег, лучи солнца отражались как от зеркала, к великому ущербу для самых здоровых глаз. Рожер, по совету Робера сделавший запас синих очков, находился вместе со своими друзьями вне всякой опасности. Но немногие из путников приняли эту предосторожность, и вскоре у некоторых началось воспаление глаз, принудившее их вернуться назад. Мало-помалу большинство всадников, из опасения ли офтальмии или вследствие усталости, благоразумно направились обратно по дороге в Оротаву.

Нога в ногу с Игнасио Дорта маршировал во главе каравана Робер. Весь отдавшись своим мыслям, он не вымолвил ни слова за три часа перехода через плато. Только добравшись до вершины Белой горы, последнего уступа пика, лежащего на высоте двух тысяч четырехсот метров высоты, он бросил взгляд назад, Не без удивления увидел он тогда, до какой степени уменьшился караван.

Теперь его составляли всего человек пятнадцать и число арьерос подверглось соответственному сокращению. Остальные рассеялись, исчезли.

– Английский караван, – пробормотал Рожер на ухо приятелю, – положительно – тело, тающее при самой низкой температуре. Отмечаю это наблюдение в области «трансцендентной химии».

– Действительно! – отвечал Робер, смеясь. – Но я считаю явление это установленным. Растворение, вероятно, достигло крайнего предела.

События, однако, должны были доказать ему противоположное.

Теперь дело шло о подъеме на самый конус по такой крутой тропинке, что казалось невозможным, чтобы лошади и мулы могли держаться на ней. Самые неустрашимые туристы отступили при виде этого головоломного пути и под предлогом крайней усталости выразили решительное желание вернуться в Оротаву кратчайшим путем.

Выдумать подобную экскурсию! Да ведь это безумие! Как мог человек здравомыслящий предложить ее другим, кроме разве профессиональных альпинистов? Почему бы уж не пуститься после того на Монблан?

Вот что говорили и прибавляли при этом другие, не менее благосклонные замечания. Раскаивались громко в том, что еще три часа тому назад верили в конечный успех путешествия. Подтрунивали над собой за то, что на минуту допустили, будто какой-нибудь проект Томпсона может иметь здравый смысл.

Надо было решиться отпустить разочарованных, присоединив к ним часть проводников и пятнадцать из двадцати лошадей, несших съестные припасы. Затем Томпсон немедленно начал восхождение на пик Тенерифе, не давая своим последним приверженцам времени раздумывать.

В первом ряду их фигурировал Пипербом. Точно тень своего администратора, ни на шаг не отступал он от него в последние пятнадцать дней. Быть может, в этом крылась его месть. Томпсон, крайне раздраженный, не мог избавиться от преследовавшего его, словно угрызения совести, толстяка. Шел ли он, Пипербом следовал по его стопам, говорил ли он, голландец жадно глотал его слова; только ночью освобождался он от него.

Как всегда, Пипербом и в этот раз был на своем посту. Морда его мула касалась хвоста мула Томпсона.

Если всадник и верховое животное не представляют собой двух животных, как это утверждает старинная пословица, то, во всяком случае – две головы, то есть две различные и часто противоположные воли. Поэтому-то, если Пипербом намеревался следовать по стопам администратора, если он хотел взобраться на конус до самого верха, то мул его был другого мнения. Сделав несколько шагов, он отказался следовать дальше. Животное находило груз свой слишком тяжелым!

Все физические и нравственные аргументы были пущены в ход, но мул, очевидно приняв неизменное решение, не поддавался убеждениям. Наконец он ясно выразил дурное настроение, сбросив свою тяжелую ношу на землю.

Пипербом убедил себя в необходимости оставить администратора и тоже отправился в обратный путь в обществе проводника и двух арьерос с лошадью, которые утешили его одиночество, между тем как его более счастливые товарищи продолжали восхождение.

Их было всего девятнадцать: три проводника, восемь арьерос, ведших четыре лошади, и восемь путешественников, а именно: Томпсон, которого его положение принуждало к настойчивости, Робер, Рожер де Сорг, Алиса и ее сестра, Джек Линдсей, Сондерс и Хамильтон. Леди же Хамильтон и мисс Маргарет, должно быть, уже давно прибыли в Оротаву под эскортом Тигга, галантно взявшегося сопровождать их. Ах, если бы мисс Мэри и мисс Бесси Блокхед находились тут! Они предпочли бы увидеть, как неблагодарный поднялся на вершину пика и бросился в кратер его, чем обратившегося в ухажера соперницы!

Оставшись среди этой сократившейся партии, Робер тотчас же был охвачен своими обычными заботами. Он живо погнал своего мула и поместился между Джеком Линдсеем и его невесткой, которых случай свел на краю обрыва, причем слегка задел Алису. Последняя, впрочем, точно поняв мотив Робера, не обиделась на эту несколько нервную поспешность.

Джек Линдсей тоже заметил маневр Робера, но так же, как и его невестка, не обнаружил этого. Только легко сжатые губы выдали его гнев, и он продолжал подниматься по склону, не оборачиваясь к врагу, который ехал позади него.

Подъем был изнурительный. На этой почве, рыхлой и обваливавшейся, каждый шаг требовал настоящего труда. Когда в шесть часов вечера после двухчасовых усилий раздалась команда «на привал», животные и люди были уже без сил.

Оказалось, что пришли к Альта-Виста, небольшой площадке, на которой находился барак для рабочих, добывающих серу. Тут наши путники должны были провести ночь.

Прежде всего подумали об обеде, который на этот раз оказался прекрасным и обильным вследствие уменьшившегося числа участников; потом занялись устройством ночлега. Холод был сильный. Закрытое помещение было необходимо.

Однако вряд ли Алиса и Долли, несмотря на свою закаленность, согласились бы остаться в этом убежище, уже заполненном рабочими с серной ломки. Они, пожалуй, предпочли бы холодную ночь такому соседству.

К счастью, Робер все предусмотрел, чтобы избавить дам от этой неприятности. Лошади были разгружены, и вскоре вырос удобный шатер, в котором благодаря маленькой печке и достаточному количеству топлива через несколько минут стало тепло.

День быстро клонился к концу. В восемь часов море стал заволакивать мрак, который с быстротой курьерского поезда несся приступом на берега, откосы и окружающие горы. В две минуты плато Лас-Канадас погрузилось в темноту. Только один пик Тенерифе еще сверкал, выплывая из невидимой бездны.

Солнечный диск достиг океана, линия горизонта отрезала часть его, между тем как необъятный теневой конус, отбрасываемый пиком, проходивший в минуту через всевозможные тона, дотянулся до Большого Канарского острова и последний луч светящейся стрелой канул в померкшем воздухе.

Алиса и Долли тотчас же удалились в свой шатер. Что касается мужчин, то они не могли под защитой барака обрести сна вследствие туч насекомых, на которых рабочие, казалось, обращали очень мало внимания.

Около двух часов утра, когда гнусные насекомые достаточно насытились, туристы немного заснули, но скоро раздался сигнал к отъезду. Нельзя было терять времени, раз хотели быть на вершине к рассвету.

Однако два туриста упорно затыкали себе уши. Один из них был сэр Джордж Хамильтон. Как мог он подниматься до самой вершины, когда малейшее движение причиняло ему жестокие страдания? Ночная свежесть положительно была пагубна для его благородных суставов. Ревматизм, бывший простым прологом на Большом Канарском острове, становился драмой на Тенерифе.

Другой упрямец не мог бы представить такого уважительного оправдания. Его здоровье было превосходно, и, что являлось еще более отягащающим обстоятельством, самые серьезные причины должны были заставить его мужаться. Но для человека измученного нет серьезных доводов, а Томпсон уже был окончательно измучен. Поэтому на зов Игнасио Дорта он отвечал лишь нечленораздельными звуками и дал уйти последним туристам. Он полагал, что уже достаточно сделал для их удовольствия.

Только пятеро туристов имели смелость предпринять подъем в пятьсот тридцать пять метров, отделяющий вершину от Альта-Виста. Это расстояние, которое нужно проходить пешком, на самом деле самое трудное. Среди темной ночи, при мерцающем свете сосновых факелов, несомых проводниками, ходьба была неуверенная, тем более что подъем становился с каждым метром все круче. К тому же холод не переставал возрастать, и вскоре термометр упал ниже нуля. Кроме того, отважные туристы страдали от сильного ветра, резавшего лицо.

После двух часов такого трудного восхождения достигли Рамблеты, маленькой круглой площадки. Оставалось сделать еще сто пятьдесят метров, чтобы достичь самой вершины пика.

Тотчас же стало ясно, что Сондерс по крайней мере не пройдет их. Едва добравшись до Рамблеты, он вытянулся на земле и оставался лежать неподвижно, несмотря на поощрения проводников. При всей своей силе это большое тело не выдержало. Не хватало воздуха для его обширных легких. Багровый, он с трудом переводил дыхание. Игнасио Дорта успокоил его встревоженных товарищей.

– Это лишь горная болезнь, – сказал он. – Господин оправится, как только спустится.

После этого заверения пятеро уцелевших продолжали трудное восхождение, оставив одного из проводников с больным. Но конец подъема был еще более утомительным. На этой почве с уклоном в сорок пять градусов каждый шаг требует изучения; нужно время, нужны большие усилия, чтобы продвинуться на несколько шагов.

Едва добравшись до трети пути, Джек Линдсей, в свою очередь, должен был признать себя побежденным. Почти в обморочном состоянии, измученный ужасной тошнотой, он тяжело свалился на тропинку. Товарищи, бывшие впереди него, даже не заметили его нездоровья и, не останавливаясь, продолжали идти вперед, между тем как последний проводник остался около выведенного из строя туриста.

Еще метров пятьдесят выше, наступил черед Долли; Рожер не без несколько насмешливой улыбки тотчас же посоветовал ей отдохнуть и веселым взглядом следил за Алисой и Робером, которые под руководством Игнасио Дорта достигли наконец высшего пункта.

Была еще ночь. Однако слабый свет, постепенно рассеивавшийся во мраке, позволял уже смутно различать почву, по которой ступали ноги.

Алиса и Робер, оставленные своим проводником, который спустился вниз, чтобы проведать заболевших туристов, приютились в выемке между скалами.

Вскоре увеличивавшийся свет позволил им увидеть, что они нашли убежище на краю самого кратера вулкана, углублявшегося перед ними на сорок метров. Со всех сторон поднимались дымовые трещины. Ноздреватая и жгучая почва была изрешечена мелкими выемками, откуда вырывались серные пары.

Окружность кратера намечалась с замечательной ясностью. До него царила полная смерть, не было ни единого существа, ни единого растения. Под влиянием же благодатного тепла на вершине возрождалась жизнь.

Вокруг жужжали мухи и пчелы, быстрые вьюнки пересекали воздух сильными взмахами крыльев. У ног своих Робер заметил альпийскую фиалку, зябко прятавшуюся под большими мохнатыми листьями.

Алиса и Робер, стоя в трех шагах один от другого, созерцали горизонт, зажигаемый утренней зарей. Проникнутые благоговейным волнением, они глазами и душой отдавались грандиозному зрелищу, начинавшему открываться перед ними.

Вдруг брызнул дневной свет. Точно раскаленный добела металлический шар, без лучей, солнце поднималось на горизонте. Сначала загорелась сиянием вершина; потом мрак исчез с такой же быстротой, с какой надвинулся накануне. Показались Альта Виста и площадь Лас-Канадас. И сразу точно разорвался занавес. Необозримое море засверкало под бесконечной лазурью.

На этой водяной глади удивительно правильным конусом рисовалась тень пика, вершина которого на западе задевала остров Гомере. Дальше и южнее, несмотря на расстояние в сто пятьдесят километров, ясно выступали острова Иерро и Пальма. К востоку в сиянии зари поднимался Большой Канарский остров. Если Лас-Пальмас, его главный город, прятался на противоположной стороне, то, наоборот, хорошо различались Ислета и порт Лус, где уже три дня, как стоял «Симью».

Сам остров Тенерифе разворачивался у подножия Тейда как обширный план. Скользящий утренний свет отмечал рельеф неровностей. Земля бороздилась дикими ложбинами и мягкими долинами, в глубине которых в этот час пробуждались деревни.

– Как красиво! – вздохнула Алиса после долгого созерцания.

– Как красиво! – повторил Робер как эхо.

Этих слов, брошенных среди окружавшего всеобщего молчания, было довольно, чтобы нарушить очарование. Оба одним движением обернулись друг к другу. Алиса заметила тогда отсутствие Долли.

– Где же сестра? – спросила она, словно отгоняя от себя сон.

– Мисс Долли слегка нездоровится, – сказал Робер, – и она осталась немного ниже с господином де Сортом. Если желаете, я отправлюсь помочь им.

– Нет, – сказала она. – Оставайтесь… Я очень довольна, что мы одни, – продолжала она с глухим колебанием, мало свойственным ее решительному характеру. – Я должна с вами поговорить… вернее, поблагодарить вас.

– Меня, сударыня? – воскликнул Робер.

– Да, – заявила Алиса. – Я заметила скромное покровительство, которым вы окружаете нас со времени отъезда с Мадейры, и поняла причины его. Покровительство это очень ценно для меня, поверьте, но я хочу успокоить вашу заботливость. Я не безоружна. Мне небезызвестно все то, что произошло на Мадейре…

Робер хотел ответить. Алиса предупредила его.

– Не возражайте мне. Я сказала то, что следовало сказать, но лучше не касаться больше этой тягостной темы. Это постыдная тайна, которую мы знаем лишь вдвоем.

Затем после короткого молчания она продолжала мягким голосом:

– Как не хотеть мне ободрить вашу заботливость и вашу дружбу? Разве моя жизнь теперь отчасти не ваше достояние?

Робер протестовал жестом.

– Неужели вы отвергнете мою дружбу? – спросила Алиса с полуулыбкой.

– Очень недолгая дружба, – с грустью в голосе отвечал Робер. – Через несколько дней пароход, везущий нас, бросит якорь на Темзе, и каждый из нас пойдет своим путем.

– Правда, – сказала Алиса взволнованно. – Мы, может быть, расстанемся, но у нас останется воспоминание…

– Оно так быстро стушуется в тумане времени, – добавил Робер.

Алиса со взором, устремленным вдаль, дала сорваться разочарованному восклицанию.

– Должно быть, – сказала она наконец, – жизнь была для вас очень жестока, если только ваши слова верно передают вашу мысль. Один вы на свете? Не потому ли питаете так мало доверия к людям? У вас нет родных?

Робер отрицательно покачал головой.

– Друзей?

– Были когда-то, – с горечью отвечал Робер.

– А теперь больше нет? – возразила Алиса. – Неужели вы в самом деле будете настолько слепы, чтобы отказать в этом титуле господину де Сорту, не говоря уж о сестре моей и обо мне?

– Вы, сударыня! – вскрикнул Робер подавленным голосом.

– Верно, во всяком случае, – продолжала Алиса, не обращая внимания на его восклицание, – что вы не отвергаете дружбу, которую вам предлагают. Я спрашиваю себя: уж не провинилась ли я чем-нибудь по отношению к вам?

– Как можете вы так думать? – спросил Робер, искренне удивленный.

– Не знаю, – отвечала Алиса. – Но очевидно, что после события, о котором я только что упомянула, вы отдалились от нас. Мы с сестрой удивляемся этому, а господин де Сорг не перестает порицать поведение, не поддающееся, по его словам, объяснению. Быть может, кто-нибудь из нас задел вас помимо желания?

– О, сударыня! – смущенно протестовал Робер.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Потому что нечего понимать, – оживленно отвечал Робер. – Несмотря на то, что вы предполагаете, я оставался тем, кем был. Единственная разница между прошлым и настоящим заключается в интересе, которым я обязан случайному обстоятельству и которого не мог ожидать скромный переводчик с «Симью».

– Вы для меня не переводчик с «Симью», – возразила Алиса, щеки которой слегка покраснели. – Ваше объяснение нехорошее и не достойно ни меня, ни вас. Признайтесь, что вы избегаете нас, – меня, сестры, даже господина де Сорга?

– Это правда, – сказал Робер.

– Тогда, повторяю, почему?

Робер чувствовал, как мысли бурно толпились в его голове.

Однако он успел овладеть собой и сказал просто:

– Потому что наше положение диктует мне такое поведение и обязывает меня к большой сдержанности. Разве я могу не сознавать расстояния, отделяющего нас на этом пароходе, где мы находимся в столь противоположных условиях?

– Плохой довод, – нетерпеливо возразила Алиса, – потому что нам следует игнорировать расстояние, о котором вы говорите.

– А мой долг помнить об этом, – заявил Робер с твердостью, – и не злоупотреблять великодушным чувством признательности настолько, чтобы позволять себе свободу, которая может быть различно истолкована.

Алиса покраснела, и сердце ее забилось. Она сознавала, что вступает на скользкую почву. Но нечто более сильное, чем она, неудержимо толкало ее довести до конца разговор, который начинал становиться опасным.

– Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, – произнесла она с некоторой гордостью, – и не знаю, каких это суждений, по-вашему, должно бояться.

– А хотя бы только вашего, сударыня! – воскликнул помимо своей воли Робер.

– Моего?!

– Да, вашего, сударыня. Что подумали бы обо мне, что подумали бы вы сами, если бы я когда-нибудь дал вам основание предполагать, что я смел, что смею…

Робер внезапно умолк, последним усилием подавив в себе непоправимое слово, которое клялся никогда не произносить. Но не слишком ли поздно спохватился он и не достаточно ли много сказал уже, чтобы миссис Линдсей поняла?

Если действительно это было так, если Алиса угадала слово, недоговоренное Робером, то надо полагать, что она не боялась его. Забравшись по собственной вине в безвыходное положение, она выдерживала его, не пытаясь ускользнуть ребяческими увертками. И она смело обернулась к Роберу.

– Что же? – сказала она решительно. – Заканчивайте.

Робер думал, что земля проваливается под его ногами. Последняя его решимость разлетелась. Еще одно мгновение, и сердце его, слишком переполненное, готово было прокричать свою тайну…

Вдруг камень скатился шагах в десяти от них, и в то же время сильный кашель потряс разреженный воздух. Почти тотчас же показался Рожер, поддерживавший обессиленную Долли и сопровождаемый Игнасио Дорта.

Рожер с первого же взгляда заметил смущение своих друзей и легко восстановил происшедшую сцену. Однако он ничего не обнаружил, но неуловимая улыбка пробежала под его усами, между тем как рука его услужливо указывала Долли подробности бесконечной панорамы, разворачивавшейся перед ними.