Онлайн чтение книги Путешественник не по торговым делам The Uncommercial Traveller
XXII. На пути к Большому Соленому Озеру

Итак, жарким июньским утром я направляюсь к кораблю переселенцев. Путь мой лежит через ту часть Лондона, которая известна посвященным под названием «Там, в Доках». «Доки» служат приютом очень многим — слишком многим, насколько я могу судить по избытку населения на улицах, — однако обоняние подсказывает мне, что тех, для кого они действительно «приют благоуханный», можно легко сосчитать по пальцам. «Доки» — это место, которое я избрал бы для посадки на корабль, если бы вздумал навсегда покинуть свою страну. В этом случае намерение мое показалось бы мне удивительно разумным: моим глазам представилось бы много такого, от чего следует бежать.

«Там, в Доках» едят самых больших устриц и разбрасывают самые шершавые устричные раковины, которые видели когда-либо потомки святого Георгия и Дракона[111] Потомки святого Георгия и Дракона. — По преданию, св. Георгий, победитель страшного дракона, жил в конце III века н. э. Считается главным покровителем Англии.. «Там, в Доках» поглощают самых слизистых улиток, соскребая их, по-видимому, с окованных медью днищ кораблей. «Там, в Доках» овощи в овощной лавке приобретают просоленный и чешуйчатый вид, словно их скрестили с рыбой и морскими водорослями. «Там, в Доках» матросов «кормят» в харчевнях, трактирах, кофейнях, лавчонках, где торгуют одеждой, в лавчонках, где продают в долг, в самых разнообразных лавчонках, не все из которых можно упоминать в обществе — кормят самым что ни на есть разбойничьим образом, беспощадно выкачивая из них деньги. «Там, в Доках» матросы средь бела дня бродят посреди улицы с вывороченными наизнанку карманами и с такими же мозгами. «Там, в Доках» бродят по улицам разряженные в шелка дщери Британии, владычицы морей; их непокрытые локоны треплются по ветру, яркие косынки развеваются на плечах, а кринолинов — хоть отбавляй! «Там, в Доках» каждый вечер можно услышать, как несравненный Джо Джексон воспевает на волынке британский флаг, и каждый день можно посмотреть в паноптикуме за один пенни и без всякой очереди, как он убивает полисмена в Эктоне[112] Эктон. — западное предместье Лондона. и как его за это казнят. «Там, в Доках» можно купить колбасы и сосиски всех сортов: вареные и копченые, приготовленные всеми возможными способами; главное, не вдумываться, что в них входит, помимо специй. «Там, в Доках» сыны Израиля, забравшись в первую попавшуюся темную каморку или подворотню, которую им удается снять, развешивают матросские товары: мельхиоровые часы, клеенчатые шляпы с большими полями, непромокаемые штаны. «Ведь это же вещь, а, Джек!» «Там, в Доках», выставляя полный костюм мореплавателя, эти торговцы натягивают его просто на каркас, не заботясь о таких условностях, как восковая голова в шляпе, и воображаемый обладатель этого костюма обычно бывает представлен беспомощно свисающим с нок-реи, после того как все его мореходные и землеходные испытания остались позади. «Там, в Доках» вывески магазинчиков обращаются к покупателю запросто, как к давнишнему знакомому: «Погоди-ка, Джек!», «Специально для вас, ребятки!», «Курите нашу мореходную смесь за два шиллинга девять пенсов!», «Все для британского морячка!», «На корабле!», «Сплеснить брасы!», «А ну, ребята, не горюй — зайди тоску развей! Ты пиво наше не пивал? Отведай же скорей!» «Там, в Доках» ростовщики ссужают деньги под носовые платки, расписанные в виде британского флага; под часы, у которых по циферблату ходят малюсенькие кораблики, равномерно поклевывая носом; под телескопы, под навигационные инструменты в футлярах и тому подобные вещи. «Там, в Доках» аптекарь начинает дело буквально ни с чем, торгуя главным образом корпией и пластырем, чтобы заклеивать раны — без ярких пузырьков и без маленьких ящичков. «Там, в Доках» захудалый гробовщик похоронит вас почти даром, после того как какой-нибудь малаец или китаец всадит вам нож в спину уж совсем задаром, так что трудно рассчитывать на более дешевый конец. «Там, в Доках» любой пьяный может ввязаться в ссору с любым пьяным или трезвым, и все окружающие примут в ней участие, так что ни с того ни с сего вас может закрутить водоворот из красных рубашек, всклокоченных бород, косматых голов, голых татуированных рук, дщерей Британии, злобы, грязи, бессвязных выкриков и безумия. «Там, в Доках» день и ночь пиликают скрипки в трактирах и, покрывая их назойливые звуки и вообще все окружающие звуки, пронзительно кричат бесчисленные попугаи, привезенные из далеких краев, и вид у них такой, будто они чрезвычайно удивлены тем, что увидели на наших берегах. Быть может, попугаи не знают — а быть может, и знают, — что через «Доки» проходит дорога в Тихий океан с его прекрасными островами, где девушки-дикарки плетут гирлянды из цветов, а юноши-дикаря занимаются резьбой по скорлупе кокосовых орехов и свирепые идолы с невидящими глазами сидят в тенистых рощах и думают свои думы, которые ничуть не лучше и ничуть не хуже, чем думы жрецов и вождей. И, быть может, попугаи не знают — а быть может, и знают, — что благородный дикарь — всего лишь докучливый обманщик, по вине которого на свет появились сотни тысяч томов, ничего не говорящих ни уму, ни сердцу.

Церковь Шэдуэл! Легкий ветерок резвится в прорезях шпиля, нашептывая о том, что ниже по реке воздух куда свежее и чище, чем «Там, в Доках». В бухте сразу за церковью маячит громада корабля наших переселенцев. Называется он «Амазонка». Фигура, украшающая нос корабля, не обезображена, как, согласно мифу, были обезображены прекрасные родоначальницы племени мудрых воительниц[113] Фигура… не обезображена, как, согласно мифу, были обезображены прекрасные родоначальницы племени мудрых воительниц… — По преданию, амазонки выжигали себе правую грудь, чтобы она не мешала натягиванию лука. для удобства обращения с луком, однако я вполне согласен с резчиком:

Наш переселенческий корабль стоит бортом к пристани. Огромные сходни из перекладин и досок в двух местах соединяют корабль с пристанью, и вверх и вниз по этим сходням бесконечной вереницей, туда и сюда, взад и вперед, как муравьи, снуют переселенцы, отплывающие на нашем корабле. Кто тащит капусту, кто караваи хлеба, кто сыр и масло, кто молоко и пиво, кто ящики, постели и узлы, кто младенцев — дети почти у всех; почти у всех в руках новенькие жестяные бидоны для ежедневного рациона пресной воды, и при виде этих бидонов во рту появляется неприятный жестяной привкус. Туда и сюда, вверх и вниз, с корабля на берег и с берега на корабль, они кишат повсюду — наши переселенцы. И все же каждый раз, как распахиваются ворота порта, появляются новые кэбы, появляются тележки и появляются фургоны, и на них прибывают еще переселенцы, и с ними еще капуста, еще хлеб, еще сыр и масло, еще молоко и пиво, еще ящички, постели и узлы, еще жестяные бидоны, и вместе с этими грузами все нарастает и нарастает количество детей.

Я подымаюсь на борт нашего переселенческого корабля. Прежде всего я иду в кают-компанию и нахожу там обычную при подобных обстоятельствах картину. Каюта заполнена мокрыми от пота людьми с ворохами бумаг, перьями и чернильницами; впечатление таково, что, едва успев вернуться с кладбища, поверенные неутешной миссис Амазонки бросились разыскивать пропавшее в общей суматохе завещание ее новопреставленного супруга. Я выхожу на ют подышать свежим воздухом и, обозревая оттуда переселенцев, расположившихся на нижней палубе (собственно говоря, я и здесь со всех сторон окружен ими), замечаю, что и тут вовсю работают перья, и тут стоят чернильницы, лежат вороха бумаг, и тут возникают бесконечные осложнения при расчетах с отдельными лицами из-за жестяных бидонов и уж не знаю там из-за чего. Раздражения, однако, не замечается, не видно пьяных, не слышно ругани и грубых выражений, не замечается уныния, не видно слез, и везде на палубе, в каждом уголке, где только можно приткнуться — опуститься на колени, сесть на корточки или прилечь, — люди в самых неподходящих для писания позах пишут письма.

Должен сказать, что мне доводилось видеть корабли переселенцев и до этого июньского дня, однако эти люди так разительно отличаются от всех других виденных мною при подобных обстоятельствах людей, что я невольно выражаю свое удивление вслух: «Интересно, за кого бы принял этих людей непосвященный!»

Внимательное, оживленное, коричневое от загара лицо капитана «Амазонки» появляется рядом. Он говорит: «И в самом деле — за кого? Большинство из них мы приняли на борт еще вчера вечером. Приехали они из разных концов Англии небольшими группами и раньше друг друга в глаза не видели. И не успели они пробыть на борту корабля двух часов, как у них уже образовалась своя собственная полиция, установились собственные законы и дежурства у всех люков. Не пробило еще девяти часов, как у нас уже царил порядок и спокойствие, не хуже чем на военном корабле».

Я снова огляделся по сторонам и подивился невозмутимости, с какой писали письма эти люди. Среди окружавшей их толпы они умудрялись не отвлекаться ничем, а в это время над их головами, покачиваясь, проплывали и опускались в трюм огромные бочки; в это время разгоряченные агенты бегали вверх и вниз по трапам, приводя в порядок бесконечные расчеты; в это время сотни две незнакомцев отыскивали повсюду сотни две других таких же незнакомцев, задавая вопросы относительно их местонахождения еще сотням двум таких же незнакомцев; в это время дети носились вверх и вниз, взад и вперед, путаясь у всех под ногами и, ко всеобщему отчаянию, перевешиваясь вниз головами во всех опасных местах — тем не менее они спокойно продолжали писать свои письма. Примостившись у правого борта, какой-то седовласый человек диктовал длинное письмо другому седовласому человеку в огромной меховой шапке, и письмо это, по-видимому, было настолько глубоко по содержанию, что переписчику приходилось время от времени обеими руками снимать с головы меховую шапку, дабы проветрить мозги, и обращать изумленный взгляд на диктовавшего, словно это был человек, окутанный непроницаемой тайной, и на него стоило посмотреть. У левого борта, покрыв кнехт белой тряпочкой и превратив его в аккуратный письменный столик, сидела на небольшом ящике женщина и писала с тщательностью бухгалтера. У ног этой женщины, растлившись на животе прямо на палубе и просунув голову под перекладину фальшборта, по-видимому почитая это место надежным убежищем для своего листка бумаги, хорошенькая изящная девушка писала не меньше часу, лишь изредка появляясь на поверхности, чтобы обмакнуть перо в чернильницу (в конце концов она потеряла сознание). Пристроившись у борта спасательной лодки, недалеко от меня, на юте, еще одна девушка — свежая, пышная деревенская девочка — тоже писала письмо на голых досках палубы. Позднее, когда в эту же самую лодку забрались хористы, долго распевавшие разные песни и куплеты, одна из девушек-хористок, машинально исполняя свою партию, писала письмо на дне лодки.

— Да, непосвященному трудно было бы догадаться, кто они такие, мистер Путешественник не по торговым делам, — говорит капитан.

— Несомненно!

— Если бы вы не знали, кто они, могли бы вы хотя бы предположить?

— Ну что вы! Я бы сказал, что это цвет Англии.

— То же сказал бы и я, — говорит капитан.

— Сколько их?

— По круглому подсчету восемьсот.

Я прошелся по нижней палубе, где в темноте ютились многодетные семьи, где вновь прибывающие создавали неизбежную неразбериху и где эта неразбериха усиливалась скромными приготовлениями к обеду, которые шли в каждой группе. Там и сям потерявшие дорогу женщины, подшучивая над собой, расспрашивали, как им пройти к своим или хотя бы выйти на верхнюю палубу. Кое-кто из несчастных детишек плакал, но в остальном поражала бодрость, царившая вокруг. «К завтрашнему дню утрясемся!», «Через день-два все наладится!», «Здесь будет посветлее, как только выйдем в море». Подобные фразы слышались со всех сторон, пока я пробирался ощупью между сундуков, бочек, бимсов, не спущенных в трюм грузов, рым-болтов и переселенцев на нижнюю палубу, а оттуда снова к дневному свету и к моему прежнему месту.

Способность сосредоточиться у этих людей была поистине изумительна! Все те, кто писал письма прежде, продолжали спокойно заниматься своим делом. Кроме того, за время моего отсутствия число пишущих сильно возросло. Мальчик со школьной сумкой в руке и с грифельной доской под мышкой появился снизу, с прилежным видом уселся неподалеку от меня (высмотрев еще издали подходящий светлый люк) и углубился в решение задачи, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг. Пониже меня на главной палубе отец, мать и несколько детей расположились тесным семейным кружком у подножья кишевшего народом, беспокойного трапа. Дети, словно в гнездышке, устроились в уложенном кольцами канате, а отец и мать — последняя кормила грудью ребенка — мирно обсуждали семейные дела, как будто они были в полном уединении. Мне кажется, что самой характерной чертой, присущей всем этим восьмистам, без исключения, было отсутствие у них торопливости. Восьмистам? Но кого? «Что мы, гусей считаем, в самом деле?» Восьмистам мормонов[114] Мормоны — религиозная секта, возникшая в первой половине XIX века в Северной Америке. Религия мормонов — смесь различных верований. Их общины построены на строго иерархическом принципе, требующем от членов секты полного подчинения. У мормонов имелась тайная полиция (данаиты), не гнушавшаяся темными преступлениями и убийствами. Совершенно бесправны были женщины, в общинах допускалось многоженство. Берега Соленого озера в Северной Америке — место, где мормоны основали свои поселения.! Я — путешественник не по торговым делам, представитель фирмы «Братство Человеческих Интересов» — прибыл на борт этого корабля переселенцев посмотреть, что представляют собой восемьсот «святых последнего дня», и увидел (вопреки всем своим ожиданиям), что они таковы, какими я сейчас описываю их со всей тщательностью и добросовестностью.

Мне указали агента мормонов, немало потрудившегося, чтобы собрать их всех вместе и заключить договор с моими знакомыми — владельцами корабля, который доставит их в Нью-Йорк, откуда они должны ехать дальше, к Большому Соленому Озеру. Это был красивый коренастый человек, весь в черном, невысокого роста, с густыми каштановыми волосами и бородкой и блестящими ясными глазами. По манере говорить я принял бы его за американца. Вероятно, из тех, что «видывали виды». Человек простой и свободный в обращении, с открытым взглядом; вдобавок ко всему на редкость находчивый. Полагаю, что он совершенно не подозревал о моей не торговой особе и, следовательно, о моей огромной не торговой важности.

Лицо не торговое. Каких превосходных людей удалось вам подобрать.

Агент. Вы правы, сэр! Это действительно превосходные люди.

Лицо не торговое (оглядываясь по сторонам). Право, я полагаю, что было бы трудно собрать еще где-нибудь восемьсот человек, среди которых было бы столько красоты, столько силы, столько способности к труду!

Агент (он не оглядывается по сторонам, а смотрит в упор на лицо не торговое). Полагаю, что да. Вчера мы отправили из Ливерпуля еще с тысячу.

Лицо не торговое. Вы не сопровождаете этих переселенцев?

Агент. Нет, сэр, я остаюсь здесь.

Лицо не торговое. Но вы бывали на территории мормонов?

Агент. Да, я уехал из Юты три года тому назад.

Лицо не торговое. Меня удивляет, что эти люди так жизнерадостны и так спокойно относятся к предстоящему им длительному путешествию.

Агент. Видите ли, у многих из них в Юте есть друзья, и многие рассчитывают встретить друзей еще в пути.

Лицо не торговое. В пути?

Агент. Получается это таким образом: корабль доставит их в Нью-Йорк, оттуда они сразу же отправятся поездом до одного местечка за Сент-Луисом, где прерия подходит к самым берегам Миссури. Там их будут поджидать фургоны из Поселения, в которых они поедут через прерии — всего около тысячи миль. Трудолюбивые поселенцы очень скоро обзаводятся собственными фургонами, и друзья некоторых из этих людей выедут им навстречу в своих фургонах. Они очень рассчитывают на это.

Лицо не торговое. Вооружаете ли вы их для такого длительного путешествия через пустыню?

Агент. По большей части выясняется, что кое-какое оружие у них при себе уже есть. Тех же, у кого оружия нет, мы вооружим на время переезда, чтобы обеспечить их безопасность в прериях.

Лицо не торговое. Доставят ли эти фургоны в Миссури какие-нибудь товары?

Агент. Видите ли, с тех пор как началась война, мы стали выращивать хлопок, и вполне вероятно, что фургоны доставят хлопок, который пойдет в обмен на машины. Нам нужны машины. Кроме того, мы стали выращивать еще и индиго. Это очень выгодный продукт. Оказалось, что климат по ту сторону Большого Соленого Озера весьма благоприятен для выращивания индиго.

Лицо не торговое. Я слышал, что на корабле находятся главным образом уроженцы южной части Англии?

Агент. Да, и Уэльса.

Лицо не торговое. Многих ли шотландцев вам удается обратить?

Агент. Нет, немногих.

Лицо не торговое. А горцев, например?

Агент. Только не горцев. Всеобщее братство, мир и благоволение их мало интересуют.

Лицо не торговое. Воинственный дух все еще дает себя знать?

Агент. Да, пожалуй. И кроме этого, им недостает веры.

Лицо не торговое (оно давно уже мечтает добраться до пророка Джо Смита[115] …давно уже мечтает добраться до пророка Джо Смита… — Имеется в виду невежественный авантюрист Джозеф Смит, напечатавший в 1830 году «Книгу мормонов», в которой он объявил, что учение мормонов возникло еще до рождества Христова и что мормоны уже тогда были истинными христианами. А он, Джо Смит, по указанию ангела, нашел таинственные скрижали, на которых было записано это учение. «Библия Сжита» оказалась просто неизданным романом одного пастора, однако Джо Смит, новоявленный «пророк», сумел найти себе последователей и основать первую общину мормонов., и ему кажется, что теперь для этого представляется удобный случай). Веры в…?

Агент (противник, значительно превосходящий опытом лицо не торговое). Во что бы то ни было.

Подобным же образом лицо не торговое потерпело поражение в разговоре на ту же тему с уилтширским рабочим — простодушным краснощеким батраком лет тридцати восьми, который некоторое время стоял подле него, наблюдая за вновь прибывающими. С ним лицо не торговое имело следующую беседу:

Лицо не торговое. Не сочтете ли вы нескромным мой вопрос — из какой части страны вы родом?

Уилтширец. Ничуть! (Восторженно.) Я, можно сказать, всю жизнь на равнине Солсбери проработал, чуть что не под самым Стонхенджем. Может, и не подумаешь, но так оно и есть.

Лицо не торговое. Хорошая местность!

Уилтширец. Да уж что там говорить — местность хорошая!

Лицо не торговое. Везете с собой семью?

Уилтширец. Двоих ребятишек — сына и дочку. Сам-то я вдовец. Вон она, моя дочка! Шестнадцать ей сейчас. Молодец она у меня! (Указывает на девушку, пишущую около лодки.) Сейчас я приведу своего сынишку. Покажу его вам. (На этом месте разговора Уилтширец исчезает и через некоторое время возвращается с рослым застенчивым мальчиком лет двенадцати в сапогах не по росту, который, очевидно, совсем не рад предстоящему знакомству.) Тоже молодец! И к работе охоту имеет… (Непокорный сын удирает, и Уилтширец прекращает разговор о нем.)

Лицо не торговое. Должно быть, вам стоило очень много денег оплатить такое длинное путешествие, да еще на троих?

Уилтширец. Уйму денег, можно сказать! Восемь шиллингов в неделю, восемь шиллингов в неделю, восемь шиллингов в неделю — каждый раз откладывал из недельной получки, просто не знаю сколько времени.

Лицо не торговое. И как это вам удалось столько накопить?

Уилтширец (признав родственную душу). А я что говорю! Я и сам не пойму, да только кое-кто помог, кое-кто подсобил, ну вот в конце концов и удалось, хоть я и сам не знаю как. Еще, видите ли, несчастливо для нас получилось: мы порядком застряли в Бристоле — почти на две недели, — брат Хэллидей ошибку одну сделал. Сколько денег ушло, а ведь мы могли бы сразу ехать.

Лицо не торговое (осторожно подбираясь к вопросу о Джо Смите). Вы, конечно, мормонского вероисповедания?

Уилтширец (уверенно). Да, я — мормон! (Затем в раздумье.) Я — мормон. (Затем, оглядевшись по сторонам, делает вид, будто заметил на пустом месте близкого друга и исчезает из поля зрения лица не торгового, чтобы больше уж с ним не встречаться.)

После полуденного перерыва на обед, во время которого наши переселенцы почти все находились на нижних палубах и «Амазонка» казалась покинутой, всех собрали, так как предстояла церемония проверки переселенцев правительственным инспектором и доктором. Два этих облеченных властью лица временно обосновались в середине корабля возле бочек, и, зная, что все восемьсот переселенцев должны будут предстать перед ними, я пристроился позади них. Полагаю, что они ничего обо мне не знали, и это должно придать добавочный вес моему свидетельству о том, как просто, мягко и доброжелательно выполняли они свой долг. В их действиях не было ни малейшего намека на волокиту.

Теперь все переселенцы собрались на верхней палубе. Они заполняли корму и, как пчелы, роились на юте. Несколько агентов-мормонов стояли тут же, присматривая за тем, чтобы они по очереди подходили к инспектору и после осмотра шли дальше. Как удалось внушить всем этим людям необходимость соблюдения порядка, я, разумеется, рассказать не берусь. Знаю только, что даже и теперь не было ни беспорядка, ни спешки, ни затруднений.

Наконец все готово: подходит первая группа. Тот, кому доверили проездной билет на всю группу, был заранее предупрежден агентом, что билет нужно иметь наготове, и вот он выходит вперед с билетом в руке. И во всех остальных случаях, у всех восьмиста человек, без единого исключения, этот документ всегда оказывался наготове.

Инспектор (читая билет). Джесси Джобсон, Софрониа Джобсон, еще Джесси Джобсон, Матильда Джобсон, Уильям Джобсон, Джейн Джобсон, еще Матильда. Джобсон, Брайэм Джобсон, Лионардо Джобсон и Орсон Джобсон. Все здесь? (Поглядывая на группу поверх очков.)

Джесси Джобсон Номер 2. Все здесь, сэр!

Эта группа состоит из старых деда и бабки, сына с женой и их детей. Маленький Орсон Джобсон спит на руках у матери. Доктор, ласково говоря что-то, приподнимает уголок материнской шали, смотрит на личико ребенка и трогает крошечный кулачок. Всем бы нам такое здоровье, как у Орсона Джобсона, — плохо бы пришлось тогда лекарям.

Инспектор. Прекрасно, Джесси Джобсон! Возьмите свой билет, Джесси, и проходите.

И с этим они уходят. Агент-мормон ловко и без суеты отводит их в сторону. Второй агент-мормон ловко и без суеты пропускает вперед следующую группу.

Инспектор (снова читает билет). Сюзанна Клэверли и Уильям Клэверли. Брат и сестра, что ли?

Сестра (молоденькая деловитая женщина оттирает медлительного брата). Да, сэр!

Инспектор. Хорошо, Сюзанна Клэверли. Возьмите свой билет, Сюзанна, и берегите его. И с этим они уходят.

Инспектор (снова берет билет). Сэмпсон Дибл и Дороти Дибл? (С некоторым удивлением смотрит поверх очков на очень старую супружескую пару.) Ваш муж совсем слепой, миссис Дибл?

Миссис Дибл. Да, сэр, совсем слепой, дальше некуда.

Мистер Дибл (обращаясь к мачте). Да, сэр, совсем я слепой, дальше некуда.

Инспектор. Плохо ваше дело. Возьмите свой билет, миссис Дибл, и не теряйте его. Можете идти.

Доктор легонько постукивает мистера Дибла указательным пальцем по надбровной дуге, и они уходят.

Инспектор (снова берет билет). Анастасия Уидл? Анастасия (хорошенькая девушка в яркой гарибальдийской блузе, еще утром единодушно объявленная первой красавицей корабля). Это я, сэр!

Инспектор. Вы едете одна, Анастасия? Анастасия (встряхивая локонами). Я еду с миссис Джобсон, сэр. Я только сейчас от них отстала, а так я с ними.

Инспектор. Ага, значит, вы с Джобсонами? Совершенно верно. Это все, мисс Уидл. Смотрите не потеряйте билет.

Она уходит и догоняет Джобсонов, которые ждут ее, наклоняется и целует Брайэма Джобсона (несколько мормонов лет по двадцать, посматривающие на них, считают, по-видимому, что для этой цели она могла бы выбрать кого-нибудь постарше). Не успевают еще ее пышные юбки удалиться от бочек, возле которых идет проверка, как ее место занимает почтенная вдова с четырьмя детьми, и перекличка продолжается.

Уроженцы Уэльса, среди которых было немало стариков, выделялись из всех тупыми лицами. Кое-кто из этих переселенцев, несомненно, мог бы безнадежно все перепутать, если бы вовремя не подоспевала направляющая рука. Интеллект здесь, безусловно, находился на низкой ступени, оставляла желать лучшего и внешность, В остальных случаях дело обстояло как раз наоборот. Было много изможденных лиц, на которые смиренная нищета и тяжелый труд наложили свою печать, но чувствовались у людей этого класса и непреклонная решимость добиться своей цели и спокойное достоинство. Ехало несколько одиноких молодых людей. Ехали девушки, объединившись по две или по три. Мне было очень трудно представить себе мысленно их покинутые дома и занятия. Пожалуй, скорее всего они были похожи на не в меру разодевшихся белошвеек и учительниц-практиканток. Среди многочисленных безделушек я заметил много брошек с изображением принцессы Уэльской, а также и покойного супруга королевы. Некоторые незамужние женщины в возрасте от тридцати до сорока, которых можно было принять за шляпниц и вышивальщиц, ехали совершенно очевидно в поисках мужей, подобно тому как женщины классом повыше едут в Индию. Не думаю, чтобы они ясно представляли себе, что такое многомужество или многоженство. Допустить, что семейные группы, составлявшие большинство переселенцев, практиковали многобрачие, значило бы допустить нелепость, совершенно очевидную для каждого, кто видел этих отцов и матерей.

Хотя возможности проверить факты у меня не было, полагаю, что все наиболее распространенные виды ремесел были налицо. Широко были представлены батраки, пастухи и другие сельскохозяйственные работники, однако сомневаюсь, чтобы они преобладали. Любопытно было наблюдать, как непременно выявлялся «верховод» семьи даже в таком простом деле, как ответы во время переклички и проверки путешественников. Иногда это был отец, чаще мать, иногда смышленая девчушка, вторая или третья по старшинству. Казалось, что некоторые тяжкодумы-отцы впервые замечали, какие у них огромные семьи. Во время переклички они вращали глазами, словно подозревая, что в ряды их собственных домочадцев обманным путем затесалась еще какая-то семья. Среди красивых здоровых детей я заметил только двоих с отметинами на шее, возможно золотушного происхождения. Из всего числа переселенцев только одна старуха была временно задержана доктором, заподозрившим у нее жар, но даже она позднее получила удостоверение о полном здоровье.

Когда все «прошли» и день стал уже клониться к вечеру, на палубе появился какой-то черный ящик, вокруг которого хлопотали некий личности, тоже в черном; из них только один выглядел так, как подобает выглядеть странствующему проповеднику. В ящике находились сборники гимнов, аккуратно отпечатанных и изданных в Ливерпуле, а также в Лондоне на Книжном Складе «Святых последнего дня, 30, Флоренс-стрит». Некоторые были в красивых переплетах, но те, что были переплетены попроще, пользовались большим спросом и быстро раскупались. На титульном листе стояло: «Священные Гимны и Духовные Песнопения для отправления богослужений в Мормонских храмах Господа нашего Иисуса Христа». В предисловии, написанном в 1840 году, в Манчестере, говорилось: «Страстным желанием святых нашей страны было иметь Сборник Гимнов, применительных к их верованиям и богослужениям, дабы иметь возможность славословить истину с душой, исполненной понимания, и возносить хвалу, радость и благодарение Господу в песнопениях, применительных к Новому и Извечному Завету. В соответствии с этим желанием мы отобрали гимны, входящие в настоящий том, который, как мы уповаем, будет признан приемлемым, пока не будет сделан более многообразный подбор. С чувством совершенного и глубочайшего почтения, мы пребываем ваши братья по Новому и Извечному Завету — Брайэм Янг, Парли П. Прэтт, Джон Тэйлор». Из этого сборника, ни в коем случае не разъяснившего, что такое Новый и Извечный Завет, и не исполнившего пониманием мою душу, был пропет гимн, не завладевший всеобщим вниманием и поддержанный всего лишь несколькими избранными. Но хор, забравшийся в лодку, пел хорошо и пользовался успехом. Кроме того, должен был играть еще и оркестр, дело было только за корнетом, который прибыл на корабль с опозданием. В послеобеденные часы на борту появилась с берега какая-то женщина в поисках своей дочери, «сбежавшей с мормонами». Инспектор оказал ей всяческое содействие, но дочь так и не была обнаружена. Святые, как мне кажется, не слишком старались ее обнаружить. К пяти часам камбуз заполнился чайниками, и приятный аромат чая распространился по всему кораблю. Никто никого не толкал, никто не протискивался вперед за горячей водой, никто не сердился, никто не ссорился. «Амазонка» должна была отчалить, когда прилив достигнет наивысшей точки, а так как полную воду можно было ожидать не ранее двух часов утра, я покинул корабль в разгар чаепития, когда бездействующий паровой буксир временно передал кипящим чайникам свои полномочия по части пускания дыма и пара. Впоследствии я узнал, что прежде чем корабль вышел в открытый океан, капитан его прислал судовладельцам депешу, в которой превозносил поведение переселенцев, образцовый порядок и предупредительность по отношению друг к другу. Что сулит будущее этим бедным людям на берегах Большого Соленого Озера, какими счастливыми иллюзиями тешатся они сейчас и какие печальные разочарования ждут их впереди, я не берусь предсказывать. Но я отправился на корабль с намерением свидетельствовать против них, если бы они того заслужили (а в этом я был уверен); к моему крайнему изумлению, они того не заслужили, и я — как честный свидетель — не имею права поддаваться предубеждениям. Я покинул «Амазонку», уверенный, что некиим удивительным силам удается добиваться удивительных результатов — возможность, которую силы, более известные, постоянно упускают.[116]После того как был напечатан очерк об этом Путешествии не по торговым делам, я в разговоре с лордом Хаутоном коснулся описанных в нем событий. Тогда этот джентльмен показал мне свою статью, напечатанную в «Эдинбургском обозрении» в январе 1862 года, статью в высшей степени замечательную по глубине своей философской и литературной мысли и написанную по поводу этих самых «святых последнего дня». В ней содержится следующий абзац: «Выборная комиссия палаты общин по делам переселенческих кораблей в 1854 году пригласила для дачи показаний агента, занимающегося перевозкой мормонов, и пришла к заключению, что по комфорту и безопасности большинство кораблей, на которые распространяются правила „Пассажирского Акта“, во многом уступают кораблям, находящимся в его ведении. Пассажиры мормонского корабля» это единая семья, в которой царит крепкая, всеми признаваемая дисциплина, а на самом корабле есть все условия для обеспечения комфорта, внешнего благообразия и внутреннего спокойствия». (Прим. автора.)