Онлайн чтение книги Старшины Вильбайской школы The Willoughby Captains
XXXI. ХЛОПОТЛИВЫЙ ДЕНЬ ДЛЯ ДИРЕКТОРА

Как только кончилась молитва, Риддель пошел к директору: необходимо было предупредить Силька. Но оказалось, что Риддель напрасно спешил. Директор сказал, что он отложил свое объяснение с Сильком и Джильксом, потому что у Джилькса, как сообщил ему мистер Паррет, с самого утра болит голова. При последних словах директор улыбнулся. Старшине эта внезапная боль тоже показалась подозрительной.

— Передайте Джильксу, чтобы он явился ко мне, когда его головная боль пройдет, — сказал Ридделю директор и прибавил: — А вы ко мне опять с донесением? Кто же провинился на этот раз?

— Я к вам насчет Виндгама, сэр.

И Риддель рассказал директору уже знакомую нам историю прегрешений своего любимца, причем, конечно, не поскупился на красноречивые доводы в его пользу.

Когда он кончил, директор заметил с улыбкой:

— Однако вы ловкий адвокат. Впрочем, по-видимому, ваш Виндгам действительно заслуживает снисхождения. Пришлите его ко мне.

Когда Виндгаму пришли сказать, что его требует директор, он струхнул не на шутку. Итак, его проделка с «Аквариумом» открыта… Это, конечно, Сильк донес… Что-то будет! Виндгам вышел из класса весь красный. В дверях своего отделения он наткнулся на Ридделя, который ждал его.

— Риддель, голубчик, все кончено! — воскликнул мальчик трагическим тоном. — Сильк донес на меня, меня требуют к директору.

Но каково же было его изумление, когда старшина прехладнокровно ответил:

— На тебя донес я, а не Сильк.

— Вы? Зачем же?! — мог только выговорить Виндгам, и в голосе его послышался упрек.

— Разве для тебя не лучше, чтобы это сделал я вместо Силька? — спросил, улыбаясь, старшина.

Тут только Виндгам сообразил суть дела и, по своему обыкновению, бросился в другую крайность.

— Ах да, теперь я понимаю, — затараторил он. — Какой я неблагодарный! Спасибо вам, голубчик… Что бы я делал без вас?! А как вы думаете, очень мне достанется?

— Думаю, что не очень, но все-таки достанется.

— Лишь бы не исключили! — крикнул Виндгам уже веселым голосом и побежал к директору.

Когда кончились утренние уроки, Риддель пошел в отделение директора: ему хотелось поскорее узнать об участи Виндгама. Но в отделении было пусто. Риддель хотел было уже вернуться к себе, как вдруг чей-то голос окликнул его. Риддель обернулся и увидел Джилькса, который делал ему знаки из своей комнаты. Когда Риддель вошел, Джилькс запер за ним дверь и начал молча ходить по комнате. Наконец он остановился и, не глядя на Ридделя, нерешительно начал:

— Я позвал тебя, потому что мне хотелось… то есть я решил сказать тебе… — Но вдруг, не кончив фразы, он спросил: — Директор, наверное, не поверил моему нездоровью?

— Не знаю, он ничего мне не говорил, — отвечал Риддель.

По мере того как Риддель вглядывался в Джилькса, ему становилось все больше и больше жаль его. Все лицо Джилькса было покрыто красными пятнами, глаза распухли от слез; он, видимо, переживал очень тяжелые минуты. Помолчав немного, точно собираясь с духом, Джилькс сказал отрывисто:

— У меня не болела голова — я сказался больным, потому что не мог решиться… одним словом, мне нужно было подумать. Теперь я решился. Я все расскажу директору… но прежде тебе. Вот что: это я подрезал шнурок во время гонок.

— Я уже слышал об этом, — сказал Риддель как мог мягче.

— От кого? Наверно, от Силька?

— Да. Только я все-таки не был уверен.

— Ты, верно, считал это слишком низким даже для меня? Когда-то я сам не поверил бы, что сделаю такую вещь, — заметил Джилькс с горечью.

— Но как же это? Ведь ты, говорят, держал пари за шлюпку Паррета? — спросил нерешительно Риддель.

— Я просто ошибся в темноте — я хотел подрезать ваш шнурок.

Настало тяжелое молчание. Наконец Риддель сказал:

— Если бы ты знал, как мне жаль тебя!

В тоне его слышалась неподдельная искренность. Джилькс поднял на него глаза. Губы его дрожали от сдерживаемых слез. Он заговорил прерывистым голосом:

— Я сам не знаю, отчего мне так захотелось рассказать обо всем тебе… Теперь мне легче, а было так тяжело, что несколько раз я чуть не убежал из школы. Если бы не Сильк. я никогда бы не сделал этого. Это он придумал, а потом меня же мучил… Я знаю, меня исключат, да я и рад: мне стыдно смотреть в глаза всем вам. Товарищи возненавидят меня, когда узнают, что я сделал…

— Напрасно ты так думаешь, — перебил его Риддель. — Ведь я же не возненавидел тебя. Наверное, и они поймут, что ты не так виноват, как может показаться с первого взгляда, и простят, особенно когда узнают, как сам ты мучился своим поступком.

Риддель не знал уже, что и сказать, чтобы хоть немного утешить бедного малого, и участие его не пропало даром. Джилькс видимо ободрился.

— Знаешь, я пойду к директору сейчас, — сказал он. — Если бы только он позволил мне уехать домой сегодня же: мне не хочется встречаться с товарищами. Я и вещи свои уложил.

— Вероятно, позволит. А если тебе придется остаться до утра, ты можешь переночевать в моей комнате, там тебя никто не увидит, — предложил Риддель.

Джилькс с радостью принял его приглашение и отправился к директору.

Между тем Виндгам разыскивал Ридделя по всей школе. Он спешил поделиться с ним результатом своего объяснения с директором. Результат был сравнительно счастливый: Виндгама не исключили, а только «арестовали» до конца года, как выразился он, передавая об этом Ридделю. Это значило, что до конца учебного года он мог выходить из стен школы только два раза в день на полчаса — после утренних и послеобеденных уроков.

— А ведь вы знаете, что это значит для меня. Прощай теперь мой крикет! — заключил Виндгам свое грустное повествование.

Но Риддель в первый раз слушал своего любимца рассеянно: он был слишком поглощен впечатлением своего разговора с Джильксом, и это впечатление было очень тяжелое. Однако Ридделю не пришлось долго предаваться грустным размышлениям: через четверть часа после ухода Джилькса его тоже потребовали к директору.

У директора он застал только одного Джилькса, Силька не было. Директор сидел с серьезным и строгим лицом, Джилькс стоял перед ним бледный, но спокойный.

— Риддель, — обратился директор к старшине, — Джилькс сделал мне сейчас очень важное признание, о котором я считаю нужным сообщить вам как старшине школы. Джилькс говорит, что это он подрезал рулевой шнурок шлюпки отделения Паррета во время гонок.

— Я знаю, сударь: Джилькс сказал мне об этом полчаса тому назад, — отвечал Риддель.

— Признаюсь, я никогда не думал, что услышу такое признание от воспитанника нашей школы, — продолжал директор. — Я не мог оставить такой проступок без самого строгого наказания. Конечно, сознание несколько смягчает вину, но оно было сделано слишком поздно. Я уже сказал Джильксу, что он должен оставить школу… А теперь, Риддель, приведите Силька: оказывается, что Джилькс был не единственным участником в этом постыдном деле, — по его словам, он был только орудием Силька.

Риддель вышел и через пять минут вернулся в сопровождении Силька. Сильк окинул комнату быстрым взглядом и понял, что все открыто. Он заметно побледнел, хотя и старался казаться спокойным.

— Сильк, — обратился к нему директор, — Джилькс обвиняет вас в том, что вы подали ему мысль подрезать шнурок шлюпки во время гонок.

— Он лжет: я только недавно узнал, что это сделал он, — проговорил Сильк, не глядя на директора.

— Нет, это ты лжешь, а не я, — сказал Джилькс. — Помнишь, как ты рассердился, когда меня исключили из числа команды нашей шлюпки и ты боялся, что мы проиграем пари? После того ты и придумал подрезать шнурок, а я согласился.

— И очень охотно, прибавь, — проговорил Сильк.

— Так, значит, вы действительно ему предлагали? — быстро спросил директор.

Сильк понял свою оплошность и начал было что-то такое путать, но директор остановил его:

— Довольно, Сильк. Прошу вас, не усугубляйте своей вины бесполезной ложью. Завтра вы оставите школу. Я сегодня же протелеграфирую вашему отцу. А теперь можете идти.

Но Сильк не доиграл своей партии. Взглянув искоса на Ридделя, он сказал:

— Прежде чем я оставлю школу, сударь, я считаю долгом довести до вашего сведения, что Виндгам-младший…

— Что еще такое? — перебил его директор с нетерпением.

— Виндгам-младший посещает рестораны: он несколько раз был в «Аквариуме», — продолжал, нисколько не смущаясь, Сильк. — Риддель об этом знает, но так как он, наверное, не сказал бы вам, то я и решился сказать, потому что…

— Старшина уже сказал мне, — произнес директор с нескрываемым презрением. — Можете идти, Сильк.

Таким образом, Сильк был лишен последнего удовольствия насолить Ридделю.

Расходясь в тот вечер по дортуарам, вильбайцы не подозревали о происшедших в школе переменах. Они знали только, что Силька и Джилькса потребовали к директору по поводу драки, слышали также от Виндгама о его «аресте» до конца года, но больше ничего не знали: не знали ни о новой дружбе между Ридделем и Блумфильдом, ни о разъяснении таинственного приключения во время гонок, ни об исключении Силька и Джилькса. Ничего не подозревали они и о разговоре, происходившем вечером в комнате старшины.

Джилькс, как было условлено между ним и Ридделем, ночевал в комнате последнего, где они проговорили далеко за полночь. Мы не станем подробно описывать их разговор. Читатель легко представит себе, что мог сказать такой великодушный и честный юноша, как Риддель, в утешение легкомысленному, не отличавшемуся строгими правилами, но все-таки не совсем испорченному Джильксу.

Не трудно представить также, что говорил своему новому другу Джилькс в последний вечер своего пребывания в старой школе.

Джилькс был счастлив, что нашел наконец человека, перед которым мог излить свое наболевшее сердце.

— И почему я не знал тебя раньше, как знаю теперь! — заключил он свои грустные признания. — Какое бы это было облегчение для меня! Теперь уже поздно быть друзьями…

— Отчего поздно? Мы можем переписываться, — предложил Риддель.

— В самом деле? Ты будешь мне писать? — спросил обрадованный Джилькс.

— Конечно, буду. Только и ты пиши. Я буду сообщать тебе все здешние новости.

Джилькс вздохнул.

— Вряд ли здешние новости будут для меня особенно радостны… Воображаю, как все будут бранить меня, когда узнают…

Он замолчал, но через минуту сказал робко:

— Вот что, Риддель: когда я уеду, ты когда-нибудь, при случае, скажи им всем, что я не такой уж негодяй, какой… каким могу показаться… скажи, что мне было очень стыдно и что… что… одним словом, я еще постараюсь стать честным человеком! — И бедный Джилькс горько расплакался.

Риддель долго утешал его, как маленького. Джилькс успокоился только тогда, когда Риддель обещал, что передаст его слова товарищам и напишет «правду», как они к нему отнесутся. После этого оба заснули с облегченным сердцем. Рано утром на другой день Риддель проводил Джилькса на железнодорожную станцию.

В тот же день уехал и Сильк. Силька никто не провожал, никто даже не видал, как он уезжал, потому что все были в классах.

После обеда воспитанникам было приказано собраться в рекреационном зале. Когда все собрались, вошел директор. Лицо его было серьезно.

— Я должен сообщить вам неприятную новость, — начал он. — Вероятно, вы уже заметили отсутствие между вами двух товарищей — Силька и Джилькса. Оба они исключены. Не стану распространяться об их вине — вы можете узнать о ней от старшины; но пусть пример их послужит предостережением для тех из вас, у кого правила чести недостаточно тверды или понятия о чести настолько смутны, что не всегда позволяют отличить честный поступок от бесчестного. Чтобы быть справедливым, я должен, однако, прибавить, что вина исключенных далеко не одинакова. Джилькс сам сознался в своем проступке и выказал глубокое раскаяние. К сожалению, не могу сказать того же о Сильке. Но вы не должны быть слишком строгими ни к тому, ни к другому и не кичиться своим превосходством.

Слова директора произвели глубокое впечатление на слушателей. Не один между ними сознавал в душе, что, в сущности, разница между ним и исключенными не так уж велика, и для таких предостережение директора не пропало даром.

Весь остальной день в школе царила странная тишина. В воздухе носилась какая-то торжественность. Даже буйные головы, неподатливые вообще на «чувствительности», в этот день притихли, не смея нарушать общее настроение. Но главным чувством школьников было все-таки чувство облегчения, все радовались, что дело с гонками, так долго не дававшее никому покоя, наконец разъяснилось. Не было больше поводов к междоусобицам, которые за последнее время так вредили духу школы. С разъяснением ненавистной тайны Вильбай мог снова стать той дружной семьей, какой он был прежде. Этому должно было также много помочь примирение между двумя старшинами, слухи о котором стали быстро распространяться между школьниками. Сначала к этим слухам относились с сомнением, но скоро должны были убедиться в их достоверности.

Дня через два после описанных событий Блумфильд поймал Стреттера и Вибберлея на довольно обыкновенном в Вильбае преступлении, которое на школьном наречии называлось «улизнуть от казенных харчей» и случалось всякий раз, как кто-нибудь из школьников получал из дому вкусную провизию; заключалось оно в том, что после переклички участники преступления, вместо того чтобы сесть за общий стол, скрывались потихоньку в комнату хозяина провизии, где и пировали на свободе. В прежние времена Блумфильд не только не взыскивал за такие нарушения школьных правил, но и сам частенько принимал в них участие. Теперь же он мало того что не позволил «улизнуть» Стреттеру и Вибберлею, но еще объявил им, что пожалуется на них старшине, а когда удивленный Вибберлей спросил его: «Какому старшине? Неужели Ридделю?» и вполне основательно заметил: «Ведь ты первый не признавал его старшиной», Блумфильд хладнокровно ответил: «Не признавал, а теперь признаю».

На вильбайцев это происшествие произвело очень сильное впечатление, они начали верить, что ветер действительно подул с другой стороны. Но если у них оставалось сомнение в искренности дружбы между двумя старшинами, оно окончательно рассеялось после ближайшего заседания вильбайского парламента. Это заседание происходило в первых числах августа. Парламент собрался в полном составе, и неудивительно: стоило заглянуть в «Книгу заявлений», чтобы понять, что привлекало членов почтенного учреждения. В книге на первом месте красовалось: «Отставка мистера Блумфильда». «Выборы президента».

После обычных формальностей Блумфильд начал:

— Джентльмены! Вы уже знаете, что я отказываюсь от должности президента вильбайского парламента, (Слышны голоса: «Нет, нет, мы этого не допустим!») Джентльмены! Есть пословица: «Лучше поздно, чем никогда». Я занял президентское кресло незаконным образом… (Голоса: «Нет, нет!») Да, я не имел никаких прав на это кресло. Я сделал глупость, допустив избрание себя в президенты, и стыжусь этого. Я не старшина школы и никогда им не был; я имею не больше прав на старшинство, чем последний фаг. Единственное, чем я могу хоть немного искупить свое самозванство, это выйти в отставку, — и я выхожу в отставку… Право, джентльмены, пора нам покончить с мелочными дрязгами. Посмотрите, на что стала похожа наша школа! Разве тем она была при старике Виндгаме? Я знаю, что вел себя не лучше других, и не могу никого обвинять. Я хочу только сказать, что если захотим, мы еще можем исправиться. Стоит только забыть, что у нас три отделения, и помнить одно: что все мы товарищи… (Единодушные крики: «Браво, Блумфильд!») Я сказал, что единственное, чем я могу искупить свое прошлое поведение, это отказаться от должности президента. Нет, джентльмены, я должен сделать еще одну вещь: я предлагаю, чтобы в президенты парламента был выбран старшина школы мистер Риддель. Мистер Риддель заслуживает полного уважения, и смею сказать, что если бы не он, наша школа была бы теперь больше похожа на зверинец, чем на школу.

Несмотря на такое не совсем лестное для присутствующих и несколько нескладное заключение речи бывшего президента, она была встречена дружными рукоплесканиями. Вильбайцы никогда не отличались взыскательностью к форме, содержание же речи пришлось им по душе. Все думали почти то же, что Блумфильд, и были рады, что он высказал общую мысль. Когда восторг утих, собрание заметило мистера Виндгама, который стоял на одной из задних скамей и отчаянно махал руками, стараясь обратить на себя внимание.

— Джентльмены, я поддерживаю предложение мистера Блумфильда! — прокричал он, когда увидел, что его слушают. — Я еще в «чистилище» и мое мнение, конечно, не важно, но никто из вас не знает так хорошо, как знаю я, какой он молодчина. Я говорю про Ридделя. Он лучше всех нас, взятых вместе. Это верно!.. Если бы вы только знали, что он сделал для меня! В настоящее время, как вам известно, дела мои плохи: я арестован до конца года… (Смех.) Я не могу участвовать во второй партии крикета… (Смех не прекращается.) Но теперь, когда Риддель занял наконец первое место, которое принадлежит ему по праву, наплевать мне на мои дела!.. И я горжусь, что могу поддержать предложение мистера Блумфильда.

Положительно это было необыкновенное заседание. Не успел сесть Виндгам, как в другом конце зала вскочил Тельсон со словами:

— Джентльмены, и я поддерживаю предложение мистера Блумфильда от своего имени и от имени всех «мартышек»! (Общий смех.) Смейтесь, сколько хотите, а все-таки мы за Ридделя, а за кого мы, тот всегда победит! Я кончил.

Было произнесено еще много речей в том же хвалебном тоне. Бедного Ридделя совсем сконфузили. Когда наконец его водворили на председательское кресло и, по обычаю, потребовали от него речи, он долго не мог выговорить ни слова; наконец проговорил, краснея и заикаясь:

— Благодарю вас, джентльмены!.. Только вряд ли я буду хорошим президентом, я совсем не умею говорить… Но не в этом дело, я хотел только сказать, что мистер Блумфильд прав: необходимо поднять дух школы, а для этого надо жить дружно. Впрочем, если мы будем продолжать так, как начали сегодня, то вашему старшине нечего будет делать… Но, право, джентльмены, сегодня я не могу говорить. В другой раз скажу больше, а на сегодня уж увольте.

И новый президент сел посреди оглушительных рукоплесканий всего собрания.