Онлайн чтение книги Толедский собор
VI.

Въ собор принято было ни слова не говорить о правящемъ прелат. Габріэль помнилъ съ дтства эту традиціонную привычку. Говорили о предшествующемъ архіепископ, обсуждая его слабости и недостатки; это допускалось. Мертваго прелата никто не боялся, тмъ боле, что осужденіе предшественника было косвенной лестью его живому преемнику. Но если въ разговор упоминалось имя правящаго архіепископа, вс умолкали. Никто не говорилъ правды о прелатахъ и не осмливался оглашать ихъ недостатки, пока ихъ смерть не развязывала языки.

Въ лучшемъ случа позволялось обсуждать распрю между канониками, называть тхъ, которые, встрчаясь въ хор, обмнивались враждебными взглядами, какъ собаки, готовыя загрызть другъ друга; позволялось говорить также о полемик двухъ канониковъ въ мадридскихъ католическихъ газетахъ на вопросъ о томъ,- былъ ли потопъ всемірнымъ, или только частичнымъ, и обсуждать статьи, которыми они отвчали другъ другу разъ въ четыре мсяца.

Вокругъ Габріэля образовался кружокъ людей, которые чувствовали въ немъ ту притягательную силу, которую прирожденные вожди оказываютъ на людей, даже когда они молчатъ и не стараются вліять на окружающихъ. По вечерамъ кружокъ собирался у звонаря или, въ хорошую погоду, на галлере надъ дверью Прощенія, a no утрамъ сборнымъ пунктомъ было помщеніе сапожника, служба котораго въ собор заключалась въ показываніи "Гигантовъ" постителямъ. Онъ былъ слабый, больной человкъ, вчно страдалъ головными болями и голова у него была всегда повязана нсколькими платками, свернутыми ввид тюрбана.

Онъ былъ бдне всхъ въ верхнемъ монастыр, такъ какъ безвозмездно исполнялъ свою должность, въ надежд, что откроется вакансія на какое-нибудь платное мсто. Онъ былъ благодаренъ и за даровое помщеніе, отведенное ему ради его жены, дочери стараго церковнаго служителя. Помщеніе это было сырое и нищенское, пропитанное запахомъ дегтя и моченой кожи. Къ довершенію несчастія, у него каждый годъ рождался ребенокъ. Жена его, болзненная и худая, вчно ходила съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, a no галлереямъ верхняго монастыря бродили старшія дти сапожника, блдныя, съ большими головами, худосочныя; они постоянно болли, но не умирали, и положеніе семьи было крайне бдственное.

Сапожникъ работалъ для городскихъ лавокъ, но зарабатывалъ очень мало. Уже на зар раздавался въ тишин монастыря стукъ его молотка. Этотъ единственный отзвукъ мірского труда собиралъ въ жалкое жилище сапожника всхъ праздныхъ людей верхняго монастыря. У него Габріэль заставалъ съ утра звонаря Маріано и своего племянника Тато, сидвшихъ на низенькихъ табуреткахъ. Отъ времени до времени звонарь бжалъ на башню, звонилъ въ опредленное время, и тогда мсто его занималъ или старый выдувальщикъ органныхъ мховъ, или кто-нибудь изъ другихъ служителей, привлеченныхъ толками объ этихъ собраніяхъ мелкаго соборнаго люда. Вс приходили слушать Габріэля. Революціонеру въ сущности не хотлось говорить, и онъ разсянно слушалъ жалобы соборныхъ жителей на ихъ нужду, но его заставляли разсказывать о далекихъ странахъ; слушатели широко раскрывали глаза отъ восторга, когда онъ описывалъ имъ красоту Парижа или величину Лондона, точно дти, слушающія волшебную сказку.

Сапожникъ слушалъ, опустивъ голову, разсказы о всхъ далекихъ мстахъ и не прерывалъ работу. Когда Габріэль кончалъ разсказъ, вс восклицали въ одинъ голосъ: Подумать только, что есть еще боле прекрасныя мста, чмъ Мадридъ!… Даже жена сапожника усаживалась гд-нибудь въ углу и, забывая больныхъ дтей, слушала Габріэля съ блдной улыбкой. Блескъ современной культуры волновалъ служителей храма больше, чмъ красоты неба, о которыхъ говорили проповдники съ церковной каедры. Среди пыльнаго, затхлаго воздуха въ верхнемъ монастыр, они видли въ воображеніи волшебные города и забрасывали Габріэля наивными вопросами о жизни и даже пищ людей въ большихъ городахъ,- точно это были существа иной породы.

Иногда днемъ, во время службы, когда сапожникъ работалъ у себя одинъ, Габріэль, соскучившись среди однообразной тишины верхняго монастыря, спускался въ церковь, гд Эстабанъ, въ шерстяномъ плащ съ блымъ воротникомъ, спускавшимся на плечи, съ шестомъ въ рук, стоялъ на одномъ мст въ трапецент, не подпуская никого въ пространство между хоромъ и главнымъ алтаремъ.

Дв золотыя дощечки, прибитыя къ колоннамъ, угрожали отлученіемъ отъ церкви всмъ, кто осмлится разговаривать или обмниваться знаками въ храм. Но эта устарлая угроза никого не смущала, и приходившіе къ вечерн люди свободно болтали съ церковными служителями, стоя за колоннами. Предвечерній свтъ, проникая черезъ стекла, бросалъ пестрыя пятна на плиты, и священники, проходя по этому пламенному ковру, становились красными и зелеными. Въ хор каноники пли для себя въ угрюмой пустынности храма. Двери хпопали какъ пушечные удары, пропуская запоздавшихъ служителей. Сверху, въ промежуткахъ хорового пнія лниво звучалъ органъ, скучно исполняя свой долгь, и звуки его казались унылыми жалобами среди пустыннаго мрака.

Габріэль натыкался каждый разъ на своего племянника, который, при вид его, уходилъ отъ своихъ товарищей, церковныхъ служекъ, и забавлялъ Габріэля своими шалостями. Какъ только появлялась случайно собака, онъ вступалъ въ должность реггего – собачника – и выгонялъ ее на манеръ тореадора, выходящаго на бой съ быкомъ; при этомъ, для большей потхи, онъ не давалъ ей сразу уйти, а гналъ ее изъ часовни въ часовню; ея отчаянный лай приводилъ въ бшенство канониковъ, къ величайшей радости Тато, который хохоталъ, не обращая вниманія на Эстабана, грозившаго ему своимъ шестомъ.

Посл подобныхъ представленій, дядя и племянникъ принимались болтать, главнымъ образомъ, о разныхъ соборныхъ сплетняхъ. Въ противоположность другимъ соборнымъ служителямъ, которые изъ страха, что на нихъ донесутъ кардиналу или каноникамъ, молчали обо всемъ, что длалось вокрутъ нихъ, Тато разсказывалъ кому угодно сплетни, доходившія до него. Онъ ничего не боялся. Въ крайнемъ случа, его прогонягь изъ этого погреба, и тогда онъ сможетъ оставить соборъ и сдлаться тореадоромъ съ согласія своей семьи.

Онъ придумалъ насмшливыя прозвища всмъ каноникамъ и, указывая на нихъ Габріэлю, разсказывалъ тайны ихъ жизни. Онъ зналъ, куда каждый отпрявляется посл службы, зналъ имена дамъ и монахинь, которыя плоятъ имъ стихари, и зналъ о соперничеств между собой этихъ пріятельницъ канониковъ. Онъ зналъ то, что каноники говорятъ противъ архіепископа, a apxiепископъ у себя во дворц – противъ канониковъ, зналъ вс интриги этихъ обозленныхъ холостяковъ, которые помнили время, когда капитулъ самъ избиралъ прелатовъ, и зналъ, также, что архіепископъ требуетъ полнаго подчиненія и выходитъ изъ себя при малйшей строптивости канониковъ.

Но больше всего онъ любилъ разсказывать скандальную хронику. Когда каноники выходили изъ хора посл службы, онъ указывалъ Габріэлю на группу молодыхъ священниковъ, очень нарядныхъ, гладко выбритыхъ, въ шелковыхъ мантіяхъ, отъ которыхъ шелъ запахъ мускуса. Это были щеголи собора, молодые каноники, часто здившіе въ Мадридъ исповдывать своихъ покровительницъ, старыхъ маркизъ, доставившихъ имъ, благодаря своимъ связямъ, мсто въ хор. У двери del Mollete они останавливались на минуту поправить складки плаща, прежде чмъ выйти на улицу.

– Они идутъ къ своимъ подругамъ,- съ хохотомъ говорилъ Тато.- Мсто донъ-Жуану Теноріо!

Посл ухода послдняго каноника, мальчикъ сталъ разсказывать дяд про кардинала.

– Онъ теперь золъ, какъ чортъ; во дворц вс дрожатъ оть страха. Когда у него разбаливается фистула, онъ впадаетъ въ полное бшенство.

– Разв правда, что у него фистула,- спросилъ Габріэль.

– Еще бы, вс это знаютъ. Спросите тетю Томасу… Они потому такъ дружны, что она приготовляетъ мазь, которая ему помогаетъ. Онъ добрый человкъ, но когда его мучитъ болзнь, онъ невмняемъ. Я самъ видлъ его разъ, въ облаченіи и съ митрой на голов, такимъ бшенымъ, что, казалось, вотъ онъ сейчасъ бросится на всхъ насъ и отколотитъ. Тетя правду говоритъ: ему нельзя пить.

– А разв правда, что онъ пьянствуетъ?

– Нтъ, не пьянствуетъ; это неврно: онъ только выпиваетъ, при случа, рюмочку-другую, когда кто-нибудь приходитъ къ нему въ гости. Эту привычку онъ пріобрлъ въ Андалузіи, когда былъ тамъ епископомъ. И вино-то отличное – по пятидесяти дуросовъ за аробу. Оно укрпляетъ желудокъ и придаетъ силы. Но когда оно попадаетъ въ его внутренности, кардиналъ мучается, какъ въ аду. Доктора его потомъ подлечатъ, а онъ снова принимается пить свое винцо.

Тато, несмотря на свою насмшливость, выражалъ сочувствіе прелату.

– Онъ вдь не кто-нибудь, дядя, онъ хорошій человкъ,- только характеръ у него несносный. У него маленькое блое и розовое личико, а между тмъ голова не пустая… Онъ молодецъ, и главное, не лицемръ. Ничего не боится,- видно, что былъ солдатомъ въ молодости; онъ не поднимаетъ по всякому поводу глаза къ небу, не труситъ ничего. Настоящій человкъ. Мн онъ тмъ нравится, что держитъ въ строгости канониковъ – не то, что прежній, который трусилъ передъ каждымъ… Съ нимъ вдь шутки плохи! Онъ въ состояніи броситься во время службы въ хоръ и выгнать всхъ. Онъ вотъ теперь два мсяца, какъ не показывается въ собор, разсердившись на канониковъ. Они послали къ нему делегацію съ просьбой о какой-то реформ, одинъ изъ делегатовъ началъ рчь словами: "Монсиньоръ, капитулъ полагаетъ…" Тогда донъ Себастіанъ прервалъ его въ бшенств, крикнувъ: "Капитулу нечего полагать, капитулъ ничего не понимаетъ"!- повернулся къ нимъ спиной и ушелъ… Онъ правъ, что такъ съ ними обходится. Чего они вмшиваются въ его жизнь? Онъ вдь ихъ не ругаетъ за похожденія, извстныя всему Толедо.

– Что же они говорятъ про него?

– Говорятъ, что Хуанито – его внукъ, что отецъ Хуанито, который сходилъ за брата его, на самомъ дл былъ его сынъ. Но больше всего его бсятъ толки про донью Визитаціонъ.

– Это кто такая?

– Какъ, вы не знаете? О ней столько говорятъ въ собор и въ город. Это – племянница архіепископа и живетъ въ его дворц. Онъ ее очень любитъ. Какъ бы онъ ни бсился, когда его схватитъ припадокъ болзни, стоитъ ей явиться,- и онъ становится кроткимъ какъ ягненокъ. Онъ весь сіяетъ, когда она скажетъ ему ласковое слово. Прямо души въ ней не чаетъ.

– Такъ неужели она?…- спросилъ Габріэль.

– Ну, конечно. Какъ же иначе? Она воспитывалась въ институт благородныхъ двицъ, и кардиналъ выписалъ ее къ себ во дворецъ, какъ только пріхалъ въ Толедо. Неизвстно, чмъ она ему такъ нравится: она слишкомъ высокая, худая, блдная. Только глаза у нея большіе и цвтъ лица нжный – вотъ и все. Говорятъ, что она поетъ, играетъ, читаетъ книги и и очень образованная. Во всякомъ случа, она сумла забрать въ руки кардинала. Она приходитъ иногда въ соборъ, одтая какъ монахиня, въ сопровожденіи уродливой служанки.

– Можетъ быть, ты ошибаешься, Тато?

– Ну, вотъ еще! Это извстно всему собору, и даже прихлебатель архіепископа, который доноситъ ему вс сплетни, не отрицаетъ этого. A кардиналъ приходитъ въ бшенство, какъ только услышитъ что-нибудь дурное про племянницу… Ужъ вы мн поврьте, что это такъ. У меня самыя точныя свднія, дядя, отъ человка, живущаго во дворц. Онъ сколько разъ видлъ, какъ они цловались, то-есть цловала-то она его, а онъ улыбался отъ удовольствія. Бдняга – онъ такъ старъ!

Братъ Габріэля возмущался всми этими слухами, доходившими до него. Онъ не выносилъ неуваженія къ высшимъ властямъ. Вдь про всхъ прежнихъ епископовъ тоже говорили при ихъ жизни разныя гадости, а посл смерти производили ихъ въ святые. Когда онъ слышалъ непочтительную болтовню Тато, мальчику сильно отъ него доставалось.

Эстабанъ радовался, видя, какъ поправляется Габріель, и продолжалъ нжно заботиться о его здоровьи. Онъ былъ доволенъ осторожностью брата, не выдававшаго никому своего прошлаго, и гордился почтительнымъ и восторженнымъ отношеніемъ къ нему всхъ соборныхъ служащихъ, которые восхищались разсказами Габріэля о его путешествіяхъ.

Когда онъ иногда съ улыбкой глядлъ на Габріэля и выражалъ свое удовольствіе по поводу того, что онъ меньше кашляетъ и уже не такой блдный, Габріэль грустно предостерегалъ брата и говорилъ, что смерть всетаки придетъ и даже скоро. Эстабанъ тревожился и еще усердне отпаивалъ его молокомъ и упитывалъ вкусными блюдами, надясь восторжествовать кадъ болзнью, разрушившей организмъ Габріэля въ тяжелые годы революціонной борьбы.

Попеченія о больномъ брат сильно отзывались на скромномъ бюджет Эстабана. Его крошечнаго жалованья и небольшой денежной помощи отъ регента, дона Луиса, не хватало на покрытіе новыхъ расходовъ, и ему приходилось обращаться къ помощи дона Антолина въ конц каждаго мсяца. Габріэль ясно понималъ затруднительное положеніе брата и не зналъ, какъ ему помочь. Онъ бы радъ былъ взять какую угодно службу,- но вс мста при собор были заняты, и если иногда открывалась вакансія за чьей-нибудь смертью, на нее было слишкомъ много голодныхъ кандидатовъ, предъявлявшихъ свои семейныя права. Кром того, Эстабанъ, на просьбы брата достать ему какую-нибудь работу, отвчалъ рзкимъ протестомъ, говоря, что единственной его заботой должно быть возстановленіе здоровья.