Онлайн чтение книги Том 18. Счастливчик
Глава 3

На большой черной доске в классе было написано мелом: "Первый урок — арифметика, второй — Закон Божий, третий — пение, четвертый — география, пятый — русский". А внизу детскими каракулями значилось: "Шестой — китайский язык на японском наречии, а потом от ворот — поворот, марш по домам, приказал начальник сам".

Мальчики читали расписание уроков говорили:

— Это Янко! Непременно Янко! Он последний вышел из класса! — горячился Подгурин.

— Ну, ты, «Верста», потише!.. Длинный, в потолок ушел, а такого простого правила не знаешь, чтобы не выдавать товарища, — грозно прикрикнул на него как из-под земли выросший Помидор Иванович.

— Мужик! Сапожник! У него отец сапожник! — презрительно крикнул Подгурин.

— Мой папа прежде всего честный рабочий человек, — горячо отвечал Курнышов. — И я могу только гордиться таким отцом. А чтобы ты много не разговаривал, так вот же тебе!..

В одну минуту Подгурин очутился на полу, а на его спине восседал, как всадник на лошади, Ваня Курнышов.

— Гоп-ля! Гоп-ля! — слегка пошлепывая свою жертву, покрикивал он. — Скверный ты, братец мой, конь, никакой у тебя нет рыси.

— Пусти! Пусти! Помидор! Мужик! Сапожник! — злился, стараясь освободиться, Подгурин.

Дверь растворилась, и вошел классный наставник, которого Кира уже успел узнать в первые минуты появления в гимназии.

Он прищурился на барахтающихся на полу и крикнул:

— Подгурин! Курнышов! Оба марш в угол! Не умеете себя вести в классе!

Оба мальчика, сконфуженные, направились к доске, где небольшего роста дежурный Голубин, тихонький, с задумчивыми глазами мальчик, сосед Киры на экзамене, усиленно стирал губкой надпись об японском наречии на китайском языке.

Новый звонок. И в класс вошел тот самый учитель арифметики, Владимир Александрович Аристов, который водил Киру экзаменоваться. Он сразу заметил Счастливчика, нерешительно топтавшегося посреди класса.

— А-а! Старый знакомый! Счастливчик, здравствуй! — радушно проговорил он.

— Он, Владимир Александрович, не Счастливчик, а Лилипутик! — послышался задорный голос с задней скамейки.

— Просто овца — бе-бе-бе! — вторил ему другой.

— Длинноволосая девчонка! — надрывался третий.

— Лохмач! Овчарка! Перепетуя Акакиевна! — забасил было Подгурин у доски и вдруг пронзительно взвизгнул на весь класс.

Это Помидор Иванович изловчился и ущипнул его за руку.

Добродушное лицо Владимира Александровича приняло строгое выражение.

— Эй, вы, почтенная публика в райке, тише! — сказал он. — Как не стыдно вам новенького обижать! И еще такого крошку! Подгурин, Курнышов, смирно стойте, раз вас поставили караулить казенное имущество, доску. А чтобы не терять драгоценного времени, ты, Подгурин, бери мел и пиши задачу: "У одного крестьянина было восемь мешков муки…"

Владимир Александрович продиктовал задачу и велел ее решить Подгурину. Тот пыхтел, кряхтел, писал и стирал написанное. Ничего не выходило.

— Не могу! — наконец, весь малиновый от напряжения признался Подгурин.

— Не можешь? А задача-то старая. Третьего дня решали. Неужели все позабыл? — сказал учитель. — Новенький, реши, — неожиданно обратился он к Кире.

Кира, которого «дедушка» только что усадил подле маленького Голубина на скамейку, подошел в доске и взял мел в руки.

Задачу он понял сразу и решил быстро.

— Молодец новенький! — произнес одобрительно учитель. — Пятерку получишь… А ты, Подгурин, стыдись. Второй год сидишь в классе, а толку мало.

Подгурин, насупившись, стоял у доски и смотрел на Счастливчика злым и завистливым взглядом.

— Овца противная! Лохмач! Девчонка! Ужо припомню тебе! — шептал он чуть слышно, но с таким сердитым блеском в глазах, что Счастливчик вздрогнул. Он не привык, чтобы на него так смотрели.

Дрогнул звонок в коридоре и служитель распахнул дверь класса в знак окончания урока

В переменку, пока в классе открывали форточку и проветривали, Счастливчик гулял по коридору с Янко, со своим новым соседом.

— Завтра же приходи стриженый, слышишь? — наказывал Счастливчику Янко, — а то совсем тебя засмеют. Сам увидишь, да и от инспектора достанется. Локоны в гимназии не полагаются.

А тихонький, как девочка, «Голубчик», как называли в классе Голубина за его кроткий, безобидный нрав, добавил:

— И подальше держись от Подгурина и Бурьянова. Они очень дурные.

— Второгодники, задиры и подлипалы, — вставил свое слово Янко и, ударив себя по ноге, как заправский конь, помчался вприскочку по всему коридору.

— Ты мне очень нравишься, — сказал Голубин, когда «Хохол» был далеко. Я — тоже маленький, почти такой же, как и ты. Вот бы хорошо нам подружиться…

Голубин не докончил: кто-то сильно толкнул его в бок прямо на Счастливчика. Голубин и Счастливчик стремительно полетели на пол.

— Ха-ха-ха — раздался над ними злой хохот. — На другом-то месте не сумели шлепнуться, где посуше! — это были Подгурин и его товарищ Бурьянов, тоже оставшийся на второй год в первом классе, ширококостный, приземистый, похожий на калмыка или татарина, с насмешливым лицом и черною, как смоль, головою.

Счастливчик с трудом поднялся, потирая колено, которым он больно ударился об пол. В глазах Голубина стояли слезы.

— Вот они всегда так! Ах, какие злые, какие злые! — произнес он с укором.

Оба второгодника заливались смехом на весь коридор.

* * *

— Маленькому барину фриштык принес! — сообщил гимназический сторож Онуфрий, которого «старшие» прозвали «президентом» за его внушительный вид.

И «президент» поставил на стул у дверей объемистую корзину с завтраком, привезенную из дому Счастливчиком и monsieur Диро.

После арифметики следовал урок Закона Божия, во время которого батюшка не спрашивал никого, а рассказывал то, что надлежало выучить к следующему разу. Потом было пение. Мальчиков повели в зал. Преподаватель пения, ударяя по клавишам рояля, приказывал гимназистам петь каждую ноту, издаваемую инструментом.

Еще пели по нотам: "до, ре, ми, фа, соль, ля, си" и обратно. Этот урок понравился Счастливчику; было весело и нетрудно тянуть голосом вместе с другими.

Наступила большая перемена. Мальчики завтракали: кто — у себя на скамейке, кто у окна. Завтраки у них были простые: у кого булка с ветчиной, у кого — кусок колбасы, укого — бутерброд с холодной котлетой или просто кусок вчерашнего пирога. Был и десерт: яблоки, леденцы, сухое пирожное. Некоторые ушли пить чай вниз, в раздевальную. Скромные завтраки эти приносились в уголке ранца или в кармане, тщательно завернутые в бумажку заботливыми родными, матерями, воспитательницами, прислугою. Не мудрено поэтому, что появление громадной корзины с «фриштыком» произвело суматоху. Все мгновенно позабыли о собственной еде и собрались вокруг стула, на котором стояла злополучная корзина.

Впереди всех очутился Подгурин.

— Братцы! Да никак здесь на всю артель прислано! — крикнул он весело и, потирая руки, схватился за бечевку, которой была nepeвязана корзина. — Славное, значит, выйдет угощение.

— Не надо трогать! Это не тебе! Это новенькому принадлежит! — прозвучал обычно тихий, а теперь взволнованный голосок Голубина.

— Ну, ты, шиш, потише! Так залимоню, что от тебя только мокро останется! — сердито крикнул «Верста», как называли в гимназии чрезвычайно высокий рост Подгурина.

— За Ваше здоровье, Ваше королевское величество.

— Не суйся, голубчик, не в свое дело! — насмешливо остановил его, поблескивая своими калмыцкими глазами, Бурьянов.

— Но нельзя же, нельзя брать чужое! — возмущался Голубин.

— А тебе жаль, что ли? Да ты не бойся, малыш, мы не возьмем, мы только попробуем! — расхохотался "Верста".

— Янко! Янко! Курнышов! Курнышов! — громко позвал Голубин обоих своих приятелей, благородных и рыцарски честных мальчиков.

Но ни Хохла, ни Помидора Ивановича не оказалось в классе. Вокруг корзины толпились по большой части приятели Подгурина и Бурьянова и были сами не прочь узнать, что за обильный «фриштык» привез новенький из дому.

— Постой, я побегу искать Янко и Курнышова. Они заступятся, они не позволят им распоряжаться чужими вещами! — горячо воскликнул Голубин и, оставив Киру, с которым не разлучался во все перемены между уроками, бросился в коридор отыскивать обоих мальчиков.

Счастливчик остался стоять, спокойный по своему обыкновению, и невозмутимо следил за тем, что будет дальше с его корзиной.

* * *

Следил, впрочем, не один Кира. Следило десять пар любопытных детских глаз за тем, как под быстрыми руками исчезали веревка и бумага, обвязывающие и обматывающие огромный пакет. Подгурин сорвал последнюю обертку.

— Вот тебе раз! Целое царское угощение! — произнес он восторженно и живо поднял крышку судка, в котором были тщательно уложены две куриные котлетки с гарниром.

Еще минута — и замазанная в чернилах рука Версты протянулась к котлете. Он вытащил ее из судка, пачкая в соусе руки, и отправил в рот.

— За ваше здоровье, ваше королевское величество! — комически раскланялся он перед Счастливчиком.

Начало было сделано. Вслед за одним угощением отведалось и другое. Теперь уже не один Подгурин хозяйничал в корзине. Бурьянов тоже запустил в нее руку, открыл другую крышку и, вытащив порядочный кусок рыбы из другого судка, принялся уничтожать ее с завидным аппетитом.

Их примеру последовали другие мальчики. Один схватил бутылку с какао, уложенную самым тщательнейшим образом заботливыми руками няни, точно птица в гнездышко из ваты и, отвернув пробку, вылил все содержимое из бутылки себе в рот. Другой схватил грушу, третий — плитку шоколада. И в какие-нибудь пять минут от съестных запасов, привезенных Счастливчиком из дому, осталась только пустая корзина.

— У вас дома всегда так здорово едят? — осведомляется Подгурин, облизывая губы.

— Что? — недоумевает Счастливчик.

— Вкусные, говорю, блюда такие у вас всегда готовят?

— Всегда!

— Ах, ты, хвастунишка! Дай ему щелчок по носу, кто стоит поближе! — хохочет Бурьянов.

— Нет, нет, подожди, Бурьяша, — смеется Подгурин, — мы его поисповедуем раньше. Пускай поврет.

И он делает такую лукаво-смешную физиономию, что все мальчики фыркают со смеха.

— Я никогда не лгу, — серьезно говорит Счастливчик.

— Уж будто? — щурится Бурьянов. — Не врешь? А ну-ка побожись, лилипут-девчонка! Побожись, что не врешь.

— Божиться грешно, — спокойно возражает Кира, — очень дурно божиться, особенно по пустякам.

— Ах, ты, святоша! Божиться грешно, видите ли, а хвастаться не грешно, скажешь? — не унимается Подгурин.

— Я не хвастаюсь!

— Врешь! А ну-ка повтори, что у вас каждый день едят за завтраком такую рыбу, компот, котлеты.

— Да, у нас всегда такие завтраки! — спокойно отвечает Кира, не понимающий, почему к нему так пристает этот долговязый мальчик.

— И одет ты всегда так хорошо?

— Как хорошо? — изумился Счастливчик.

— Ну, вот как на экзамене одет был: в бархат и кружева, точно его величество принц китайский! — говорит Подгурин.

— Я не видел, как одевается принц китайский, — говорит Счастливчик, — но бабушка любит, когда на мне бархатный костюмчик с кружевным воротником. Теперь я гимназист и носить его не буду больше. У меня форма, — заключает он.

— Не форсись, гимназист! Не гимназист ты, а девчонка или просто лохматая собачонка, или овца! — сердито крикнул Бурьянов и неожиданно дернул Счастливчика за волосы.

— Ай! — вскрикнул Счастливчик. — Мне больно!

— Коли больно, не держи себя вольно, — ухмыльнулся Бурьянов.

Другие мальчики вторили Калмыку, как они уже успели прозвать Бурьянова за его маленькие глаза и монгольские скулы.

— Эка неженка! Крикун! Волосок тронуть нельзя! Подумаешь тоже!

— Оставьте его, братцы! Я его живо от хвастовства отучу, — повысил голос Подгурин. — Эй, ты, левретка, овца, кукла нечесаная — резко обратился он к Кире, — небось тебе бабушка на заказ костюм шила?

— Да, на заказ, — отвечал удивленный таким неожиданным вопросом Счастливчик.

— Ишь ты как! Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты. А сапоги, поди, из кожи шевро?

— Право, не знаю.

— А белье? Тонкое, поди, дорогое, батистовое?

— Да, тонкое, — спокойно отвечал Счастливчик, — а что?

Оп поднял серьезные глаза на Версту с молчаливым вопросом. "Что, мол, тебе за дело до моего белья и платья?"

— Ага! Ты так-то! Хвастаться вздумал! Пыль нам пускать в нос с первого же дня своим богатством! Так постой же ты у нас! Мы тебя проучим! — закричал Подгурин и, нагнувшись к уху Бурьянова, шепнул ему что-то.

— Ха-ха-ха! — так и покатился со смеха Калмык. — Здорово придумал! Ай, да Подгурин! Молодец!

— Эй, ты, лилипут, снимай, брат, твою амуницию! — решительно проговорил Верста и крепко схватил Счастливчика одной рукой за плечи, а другой изо всей силы рванул его за борт куртки. Две пуговки на вороте отскочили. Тонкое сукно затрещало по швам. Подгурин и Калмык ликовали.

— Что вы хотите делать со мною? — теряя обычное спокойствие, спросил Счастливчик, стараясь запахнуть расстегнутую курточку на груди.

— Ничего особенного, миленький, — корча обезьянью гримасу, пищал умышленно тоненько длинный Подгурин.

— Раздеть тебя хотим. Ничего особеннаго, прелесть моя! Только костюмчик твой снимем, чтобы ты не больно-то форсился своим платьем. Эй, Калмычек, помоги мне справиться с этим франтом! — не переставая гримасничать, поманил Подгурин приятеля.

Вокруг них прыгали мальчики.

— Раздеть, раздеть, конечно! Что, в самом деле, за хвастун выискался! Франт пике нос в табаке! Форсило!

Счастливчик испуганным взглядом затравленного зверька окинул толпившихся мальчиков.

"Неужели это они, те самые, что только что угостились из его корзины? И ни одного расположенного к нему не найдется между ними!.. Все охотно принимают глупую, злую шутку этих двух гадких, злых второгодников. О, если бы можно было уйти домой! Сейчас домой!" — Мучительно сжималось сердце мальчика, но желанию Счастливчика не суждено было осуществиться.

Несколько пар рук протянулось к нему, и Подгурин крикнул:

— Эй, Малинин, иди караулить дверь!

Черненький, как мушка, Малинин, мальчик лет одиннадцати, стремглав помчался к двери класса.

Счастливчика окружили плотнее, схватили за руки, прижали к стене. Чьи-то проворные пальцы стали стаскивать с него куртку, пояс, сапоги, штанишки…

Через какие-нибудь пять минут у доски вместо гимназиста в куртке стоял в одном нижнем белье дрожащий как лист от холода и волнения худенький мальчик.

— Ну, вот, теперь ты и повар! Не хочешь ли сготовить нам обед? — спросил Подгурин, дергая Счастливчика то за волосы, то за рубашку.

— Нет, нет, он не повар, а сенатор! Только сенатор без мундира! Честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство! — вторил товарищу Калмык, становясь во фронт перед раздетым Счастливчиком и взяв руку под козырек.

— Вот умора! Совсем, совсем ощипанная левретка! Стриженая овца! Бе-бе-бе-бе! — неистовствовали остальные гимназисты.

Счастливчик стоял у стены. Губы его дрожали, глаза были полны слез.

"Бабушка! Бабушка! Зачем ты меня отдал сюда на такую обиду, на такую муку!"

Вдруг Подгурин наклонился, схватил с пола валявшееся платье Счастливчика и, вскочив на парту, ловко забросил его на лампу, висевшую под потолком.

— Господа, кто желает купить с аукциона эти вещи? Дешево продам! — вскричал Калмык и волчком закружился на одном месте.

Но тут дверь класса широко распахнулась, и карауливший ее Малинин вылетел на середину комнаты.

В класс ворвались Янко, Голубин и Курнышов.

Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и в один миг понял все происшедшее.

— Ага! Вы все-таки обижаете его! — крикнул он. — Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!

Засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.

Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!

Аля Голубин растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив его за плечи, отчаянно жестикулируя, кричал:

— О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло!

Но мальчики и сами отлично знали, что во всем происшедшем действительно немного было хорошего.

Они отхлынули от новенького.

А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся куче.

* * *

— Директор идет!..

— Директор! Что делать? Что делать?

На лицах мальчиков отразился ужас. Только четверым драчунам сейчас не было до директора никакого дела: они продолжают кататься по полу, награждая друг друга пинками и тумаками. Тогда Малинин бросается к Помидору Ивановичу и кричит ему в самое ухо, что есть мочи, как на пожаре:

— Директор идет! Понимаешь — директор идет.

— Что? Где? Какой директор? — Тяжело дыша и сопя носом, с вытаращенными глазами, недоумевает Помидор Иванович.

Но ему некогда пояснять.

Десятки рук подхватывают его, ставят на ноги; потом приводят в стоячее положение Янко, Калмыка, Подгурина.

Голубин в это время хватает за руку Счастливчика и кричит:

— Спрячься! Спрячься! Под скамейку! Не то всему классу попадет!

И сам мчится к своему месту.

В классе топот… шелест… возгласы испуга…

Директор идет — это ведь не шутка! Директор идет, а у них раздетый мальчик в классе! Что делать?

Счастливчик, трепещущий, измученный, медленно направляется к своему месту.

— Скорее! Скорее! — кричат ему мальчики с первых скамеек.

Но уже поздно…

На пороге класса стоит директор — высокий, полный, красивый господин, с баками, вроде котлеток.

На лице его не то недоумение, не то испуг.

— Это еще что за явление? — говорит директор и протягивает вперед указательный палец.

Спиною к нему стоит Счастливчик в нижнем белье и носках.

На вопрос директора он оборачивается и, увидя взрослого, почтительно кланяется, шаркнув полуобутой ножкой по всем правилам.

— Это еще что такое? — строгим голосом спрашивает директор.

Подоспевший воспитатель, «дедушка», бочком протискивается к Счастливчику и тревожно спрашивает:

— Где же твое платье, Раев?

Счастливчик хочет поднять руку и показать, где его платье, хочет ответить, что его платье мирно покачивается на лампе под потолком, но в это время между партами пробирается Янко и, очутившись около Голубина, рядом с первой скамейкой, шепчет Счастливчику:

— Только не выдавай!.. Только не выдавай!.. Они все дрянные, гадкие, но ты их все-таки не выдавай!.. У нас выдавать не полагается… У нас правило товарищества… Пожалуйста, не выдавай!

Счастливчик молчит. Его губы сжаты. Глаза полны слез.

— Да что с тобой, голубчик? — тревожно спрашивает его воспитатель. — Отвечай же господину директору, отчего ты раздет.

Голос «дедушки» похож на голос monsieur Диро, и еще он смахивает немножко на «Ами»: такой же седенький, старый. И потом он первый приласкал Счастливчика в этих так неласково встретивших его стенах, назвал приветливо «голубчиком», тревожится, сочувствует ему…

Кира, перенесший столько волнений сразу, не выдерживает. Слезы брызгают фонтаном из глаз. Он прижимает голову к синему сюртуку воспитателя и рыдает горько, неудержимо.

Нечасто можно видеть в классе плачущего гимназиста в нижнем белье, похожего на поваренка. Это явление далеко не обычное. Притом мальчик плачет так искренно, так исступленно и так дрожит, что тревога невольно наполняет сердце директора, и он говорит, приближаясь к Кире:

— Ну, ну, успокойся, мальчик! Да расскажи, в чем дело.

Но так как вместо рассказа слышны одни только рыданья и всхлипыванья, директор ровно уже ничего не понимает.

— Да объясните же вы мне, наконец, что случилось? — начиная сердиться, обращается он к классу. Но мальчики стоят, как истуканы, каждый у своей парты, и молчат.

Тогда встает Янко с первой скамейки. Рожица у Ивася сейчас самая плутовская, но брови он хмурит, стараясь быть серьезным. Он оборачивается назад и смотрит на заметно испуганных Подгурина и Бурьянова.

На них лицах написано:

"Не выдай нас, Янко! Пощади! Не выдай!"

Но Янко и без этого отлично помнит, что выдавать товарищей — мерзость. Помнит и то, что директор, Григорий Исаевич Мартьянов, любит его, Янко. Авось поверит его словам и не рассердится.

Ивась обдергивает курточку и говорит, обращаясь к директору, почтительно, но смело:

— Мы, Григорий Исаевич, в перемену бежали завтракать из коридора в класс. И новенький с нами был. Вдруг новенький поскользнулся, упал и прямо на доску боком угодил. Стал плакать и стонать: "Бок больно! Бок больно!" Стал просить нас: "Посмотрите, нет ли раны на боку?" Ну, мы и хотели посмотреть. Сняли куртку и все прочее. А вы и изволили войти как раз в эту минуту.

Янко говорит явную неправду, и директор отлично понимает это. Но Григорий Исаевич Мартьянов — в сущности очень добрый человек и не любит наказывать гимназистов.

Однако он все-таки очень недоволен беспорядком в классе и строго обращается к ученикам:

— Чтобы этого не было в другой раз!.. Слышите! Если кто стукнется, заболеет, нечего самим мудрить! Надо сказать господину воспитателю, и вас отведут к доктору в приемный покой, А ты не плачь и одевайся! Да в другой раз не будь таким дурачком, не позволяй так глупо с собой распоряжаться, — полушутливо обратился к Счастливчику директор и повернулся уже, чтобы уйти, как неожиданно увидел покачивающийся на лампе злополучный костюм гимназиста.

— Кто это осмелился сделать? Это еще что за шалость? Кто посмел забросить на лампу костюм?

Мальчики молчали.

— Ну-с, я жду! — еще строже спросил Григорий Исаевич.

Легкий шум проносится по классу:

— Мы все закинули!.. Мы все виноваты, Григорий Исаевич! — слышатся робкие голоса.

— Как все? Что за чушь! Не может быть, чтобы весь класс! — говорит директор.

— Все!

— Все виноваты до единого? — переспрашивает Григорий Исаевич.

— Все виноваты, все! — звучит дружный ответ.

Директор подходит к Счастливчику, кладет ему руку на плечо.

— Ну, а ты что скажешь, новенький? Кто сделал это? — и он поднял кверху палец, указывая на злополучный костюм.

Счастливчик поднимает голову. На него обращены испуганные лица тех двух злых мальчиков, которые так гадко поступили с ним сегодня. Что если назвать их директору?… Их строго накажут, и больше никогда никто не посмеет обидеть Счастливчика.

Но доброе сердечко Счастливчика выстукивает совсем другое:

"Ну, пожалуешься ты на них, ну, накажут их строго, и что ж? Легче от этого будет? Сестра Ляля постоянно говорит: "Надо прощать врагов, тогда только и будет хорошая, светлая, радостная жизнь на земле".

И при этой мысли теплая волна вливается в душу. Хочется простить и Версту, и Калмыка, всем сердцем простить.

Директор внимательно смотрит на заалевшее лицо Счастливчика.

— Ну, что же? Кто закинул твой костюм? — спрашивает директор. — Дождусь я ответа?

Кира делает над собой невероятное усилие. Он не привык ко лжи. Но сейчас, когда надо спасать товарищей, приходится поневоле говорить неправду.

— Все… — говорит Счастливчик, — все закинули, весь класс…

И помолчав немного, неожиданно добавляет к полному изумлению присутствующих:

— И я тоже!.. И я закидывал тоже на лампу мой костюм…

Это вышло так неожиданно, что директор, воспитатель и весь класс смотрят на Счастливчика изумленно.

Директор понимает, что он сказал неправду, но он доволен новеньким, который не хочет платить злом за зло. А что новенькому причинили зло — в том директор теперь уже не сомневался. Недаром же так горько плакал Счастливчик.

Директора точно что подтолкнуло к Кире. Он взял его за руку, притянул к себе, откинул ему кудри со лба.

— Вот это надо убрать завтра же! — произнес он, указывая на его волосы, — и помни, что в гимназии нельзя быть такой росомахой и позволять с собой делать, что только вздумается. А вы все, в наказание за шалость, останетесь на час после уроков.

* * *

— Ай, да овечка.

— Ай, да девчонка!

— Ура, Лилипутик!

— Не Лилипутик, а герой!

— Молодчинище, герой! Постоять сумел горой!

— Не выдал товарищей!

Крики, сыпавшиеся со всех сторон, едва не оглушили Киру.

Мальчики теперь гурьбой толпились вокруг него.

Кто-то полез на стол, потянулся к лампе, стащил с нее костюм Счастливчика.

Ребята стали хлопотать вокруг Счастливчика, одевать его.

Помидор Иванович, Янко, Гарцев, Голубин, Малинин, — все наперерыв старались услужить ему.

— Если еще кто-нибудь когда-нибудь осмелится проделать с ним что-либо такое, я так отпотчую…

Ваня не закончил. Кто-то отстранил его и ударил легонько Киру по плечу.

Это был Подгурин. За ним подошел Калмык.

— Ты уж того… брат… прости, Лилипутик… — ронял смущенно Подгурин, — мы, брат, не знали, что ты такой рубаха-парень и герой.

— Лихой, брат, товарищ! — вторил ему Калмык.

— Ты, брат, не взыщи, — продолжал Подгурин, — прости… Неладно у нас это вышло и с завтраком, и с костюмом. Или вот что, дай мне хорошего тумака, а я ни-ни… сдачи… Вот и будем квиты.

— И мне тоже! И мне тоже! — обрадовался Бурьянов.

Но Счастливчик никак не стал исполнять эту оригинальную просьбу. Между тем мальчики успели одеть его, привести в порядок.

— Ну, вот, — как ни в чем не бывало радовались все. — Теперь хоть не только директор входи, а и сам министр. Милости просим! Все в исправности!

— Братцы! Предлагаю качать Раева за его товарищеский поступок! — воскликнул Помидор Иванович и, прежде чем Счастливчик успел опомниться, его подхватили на руки.

Счастливчика осторожно подбрасывали и раскачивали в воздухе и припевали:

— Слава Лилипутику, слава! Слава — кудрявому, слава!

Счастливчика подхватили на руки.

Счастливчик, повеселевший, с растрепанными локонами принимал эти знаки восторга.

Вернувшись с monsieur Диро домой, Счастливчик, не желая волновать бабушку и Лялю, рассказывая о первом, проведенном в гимназии дне, умолчал об истории с костюмом и завтраком.

Одному только Мик-Мику, пришедшему к нему вечером давать уроки, поведал он все до капельки. Мик-Мик внимательно слушал своего ученика и заставлял его повторять по нескольку раз, что сказал директор и как отвечал ему Счастливчик, как его «чествовали» всем классом.

Счастливчик не скрыл ничего. Мик-Мик не выдаст, он не пойдет к бабушке, не будет жаловаться на негодных мальчуганов, как это, наверное, сделал бы monsieur Диро. Мик-Мик непременно желает видеть в Счастливчике маленького мужчину. Вот почему так любит Счастливчик своего молодого учителя, как искренен и откровенен с ним.

В этот вечер Кира уснул скоро, но тревожно. И снились ему веселые, шумные мальчики, длинный Верста, тихий Голубин, смеющийся Янко и смелый и умный Помидор Иванович.