Онлайн чтение книги Том 2. Стихотворения 1832-1841
1837

«Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Москва, спаленная пожаром,

 Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые?

Да, говорят, еще какие!

Не даром помнит вся Россия

 Про день Бородина!»

— Да, были люди в наше время,

Не то, что нынешнее племя:

 Богатыри — не вы!

Плохая им досталась доля:

Не многие вернулись с поля…

Не будь на то господня воля,

 Не отдали б Москвы!

Мы долго молча отступали,

Досадно было, боя ждали,

 Ворчали старики:

«Что ж мы? на зимние квартиры?

Не смеют что ли командиры

Чужие изорвать мундиры

 О русские штыки?»

И вот нашли большое поле:

Есть разгуляться где на воле!

 Построили редут.

У наших ушки на макушке!

Чуть утро осветило пушки

И леса синие верхушки —

 Французы тут-как-тут.

Забил заряд я в пушку туго

И думал: угощу я друга!

 Постой-ка, брат, мусью!

Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдем ломить стеною,

Уж постоим мы головою

 За родину свою!

Два дня мы были в перестрелке.

Что толку в этакой безделке?

 Мы ждали третий день.

Повсюду стали слышны речи:

«Пора добраться до картечи!»

И вот на поле грозной сечи

 Ночная пала тень.

Прилег вздремнуть я у лафета,

И слышно было до рассвета,

 Как ликовал француз.

Но тих был наш бивак открытый:

Кто кивер чистил весь избитый,

Кто штык точил, ворча сердито,

 Кусая длинный ус.

И только небо засветилось,

Всё шумно вдруг зашевелилось,

 Сверкнул за строем строй.

Полковник наш рожден был хватом:

Слуга царю, отец солдатам…

Да, жаль его: сражен булатом,

 Он спит в земле сырой.

И молвил он, сверкнув очами:

«Ребята! не Москва ль за нами?

 Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!»

— И умереть мы обещали,

И клятву верности сдержали

 Мы в бородинский бой.

Ну ж был денек! Сквозь дым летучий

Французы двинулись как тучи,

 И всё на наш редут.

Уланы с пестрыми значками,

Драгуны с конскими хвостами,

Все промелькнули перед нами,

 Все побывали тут.

Вам не видать таких сражений! ..

Носились знамена как тени,

 В дыму огонь блестел,

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

 Гора кровавых тел.

Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый,

 Наш рукопашный бой! ..

Земля тряслась — как наши груди,

Смешались в кучу кони, люди,

И залпы тысячи орудий

 Слились в протяжный вой…

Вот смерклось. Были все готовы

Заутра бой затеять новый

 И до конца стоять…

Вот затрещали барабаны —

И отступили басурманы.

Тогда считать мы стали раны,

 Товарищей считать.

Да, были люди в наше время,

Могучее, лихое племя:

 Богатыри — не вы.

Плохая им досталась доля:

Не многие вернулись с поля.

Когда б на то не божья воля,

 Не отдали б Москвы!

   Погиб поэт! — невольник чести —

   Пал, оклеветанный молвой,

   С свинцом в груди и жаждой мести,

   Поникнув гордой головой !..

   Не вынесла душа поэта

   Позора мелочных обид,

   Восстал он против мнений света

   Один как прежде… и убит!

   Убит !.. к чему теперь рыданья,

   Пустых похвал ненужный хор,

   И жалкий лепет оправданья?

   Судьбы свершился приговор!

   Не вы ль сперва так злобно гнали

   Его свободный, смелый дар

   И для потехи раздували

   Чуть затаившийся пожар?

   Что ж? веселитесь… — он мучений

   Последних вынести не мог:

   Угас, как светоч, дивный гений,

   Увял торжественный венок.

   Его убийца хладнокровно

   Навел удар… спасенья нет:

   Пустое сердце бьется ровно,

   В руке не дрогнул пистолет.

   И что за диво ?.. издалёка,

   Подобный сотням беглецов,

   На ловлю счастья и чинов

   Заброшен к нам по воле рока;

   Смеясь, он дерзко презирал

   Земли чужой язык и нравы;

   Не мог щадить он нашей славы;

   Не мог понять в сей миг кровавый,

   На что́ он руку поднимал !..

   И он убит — и взят могилой,

  Как тот певец, неведомый, но милый,

   Добыча ревности глухой,

  Воспетый им с такою чудной силой,

Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

Зачем от мирных нег и дружбы простодушной

Вступил он в этот свет завистливый и душный

Для сердца вольного и пламенных страстей?

Зачем он руку дал клеветникам ничтожным,

Зачем поверил он словам и ласкам ложным,

 Он, с юных лет постигнувший людей ?..

И прежний сняв венок — они венец терновый,

Увитый лаврами, надели на него:

   Но иглы тайные сурово

Язвили славное чело;

   Отравлены его последние мгновенья

Коварным шопотом насмешливых невежд,

 И умер он — с напрасной жаждой мщенья,

С досадой тайною обманутых надежд.

   Замолкли звуки чудных песен,

   Не раздаваться им опять:

   Приют певца угрюм и тесен,

   И на устах его печать. —

   А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

 Таитесь вы под сению закона,

 Пред вами суд и правда — всё молчи !..

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

    Есть грозный суд: он ждет;

   Он не доступен звону злата,

И мысли и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

   Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

   Поэта праведную кровь!

Скажи мне, ветка Палестины:

Где ты росла, где ты цвела?

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана

Востока луч тебя ласкал,

Ночной ли ветр в горах Ливана

Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали

Иль пели песни старины,

Когда листы твои сплетали

Солима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?

Всё так же ль манит в летний зной

Она прохожего в пустыне

Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной

Она увяла, как и ты,

И дольний прах ложится жадно

На пожелтевшие листы ?..

Поведай: набожной рукою

Кто в этот край тебя занес?

Грустил он часто над тобою?

Хранишь ты след горючих слез?

Иль, божьей рати лучший воин,

Он был, с безоблачным челом,

Как ты, всегда небес достоин

Перед людьми и божеством ?..

Заботой тайною хранима

Перед иконой золотой

Стоишь ты, ветвь Ерусалима,

Святыни верный часовой!

Прозрачный сумрак, луч лампады,

Кивот и крест, символ святой…

Всё полно мира и отрады

Вокруг тебя и над тобой.

Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня,

Черноглазую девицу,

Черногривого коня.

Я красавицу младую

Прежде сладко поцелую,

На коня потом вскочу,

В степь, как ветер, улечу.

Но окно тюрьмы высоко,

Дверь тяжелая с замком;

Черноокая далеко,

В пышном тереме своем;

Добрый конь в зеленом поле

Без узды, один, по воле

Скачет весел и игрив,

Хвост по ветру распустив.

Одинок я — нет отрады:

Стены голые кругом,

Тускло светит луч лампады

Умирающим огнем;

Только слышно: за дверями,

Звучномерными шагами,

Ходит в тишине ночной

Безответный часовой.

Кто б ни был ты, печальный мой сосед,

Люблю тебя, как друга юных лет,

Тебя, товарищ мой случайный,

Хотя судьбы коварною игрой

Навеки мы разлучены с тобой

Стеной теперь — а после тайной.

Когда зари румяный полусвет

В окно тюрьмы прощальный свой привет

Мне умирая посылает,

И опершись на звучное ружье,

Наш часовой, про старое житье

Мечтая, стоя засыпает,

Тогда, чело склонив к сырой стене,

Я слушаю — и в мрачной тишине

Твои напевы раздаются.

О чем они — не знаю; но тоской

Исполнены, и звуки чередой,

Как слезы, тихо льются, льются…

И лучших лет надежды и любовь

В груди моей всё оживает вновь,

И мысли далеко несутся,

И полон ум желаний и страстей,

И кровь кипит — и слезы из очей,

Как звуки, друг за другом льются.

Когда волнуется желтеющая нива

И свежий лес шумит при звуке ветерка,

И прячется в саду малиновая слива

Под тенью сладостной зеленого листка;

Когда росой обрызганный душистой,

Румяным вечером иль утра в час златой,

Из-под куста мне ландыш серебристый

Приветливо кивает головой;

Когда студеный ключ играет по оврагу

И, погружая мысль в какой-то смутный сон,

Лепечет мне таинственную сагу

Про мирный край, откуда мчится он, —

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, —

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу бога…

Я, матерь божия, ныне с молитвою

Пред твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;

Дай ей сопутников, полных внимания,

Молодость светлую, старость покойную,

Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,

Ты восприять пошли к ложу печальному

Лучшего ангела душу прекрасную.

Расстались мы; но твой портрет

Я на груди моей храню:

Как бледный призрак лучших лет,

Он душу радует мою.

И новым преданный страстям

Я разлюбить его не мог:

Так храм оставленный — всё храм,

Кумир поверженный — всё бог!

Я не хочу, чтоб свет узнал ^*

Мою таинственную повесть;

Как я любил, за что страдал,

Тому судья лишь бог да совесть! ..

Им сердце в чувствах даст отчет;

У них попросит сожаленья;

И пусть меня накажет тот,

Кто изобрел мои мученья;

Укор невежд, укор людей

Души высокой не печалит;

Пускай шумит волна морей,

Утес гранитный не повалит;

Его чело меж облаков,

Он двух стихий жилец угрюмый

И кроме бури да громов

Он никому не вверит думы…

Не смейся над моей пророческой тоскою;

Я знал: удар судьбы меня не обойдет;

Я знал, что голова, любимая тобою,

 С твоей груди на плаху перейдет;

Я говорил тебе: ни счастия, ни славы

Мне в мире не найти; — настанет час кровавый,

 И я паду; и хитрая вражда

С улыбкой очернит мой недоцветший гений;

  И я погибну без следа

  Моих надежд, моих мучений;

Но я без страха жду довременный конец.

 Давно пора мне мир увидеть новый;

 Пускай толпа растопчет мой венец:

  Венец певца, венец терновый !..

  Пускай! я им не дорожил.

В Большом театре я сидел,

Давали Скопина: — я слушал и смотрел.

Когда же занавес при плесках опустился,

Тогда сказал знакомый мне один:

Что, братец! жаль! — вот умер и Скопин! ..

Ну, право, лучше б не родился.

Россию продает Фадей

Не в первый раз, как вам известно,

Пожалуй он продаст жену, детей

И мир земной и рай небесный,

Он совесть продал бы за сходную цену,

Да жаль, заложена в казну.

Россию продает Фадей

И уж не в первый раз злодей.

Се Маккавей-водопийца кудрявые речи раскинул как сети,

Злой сердцелов! ожидает добычи, рекая в пустыне,

Сухосплетенные мышцы расправил, и корпий

Вынув клоком из чутких ушей, уловить замышляет

Слово обидное, грозно вращая зелено-сереющим оком,

Зубом верхним о нижний, как уголь черный, щелкая.

Остаться без носу — наш Маккавей боялся,

Приехал на воды — и с носом он остался.

Ну что скажу тебе я спросту?

Мне не с руки хвала и лесть:

Дай бог тебе побольше росту —

Другие качества все есть.

Спеша на север из далека,

Из теплых и чужих сторон,

Тебе, Казбек, о страж востока,

Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от века

Твой лоб наморщенный увит,

И гордый ропот человека

Твой гордый мир не возмутит.

Но сердца тихого моленье

Да отнесут твои скалы

В надзвездный край, в твое владенье

К престолу вечному аллы.

Молю, да снидет день прохладный

На знойный дол и пыльный путь,

Чтоб мне в пустыне безотрадной

На камне в полдень отдохнуть.

Молю, чтоб буря не застала,

Гремя в наряде боевом,

В ущельи мрачного Дарьяла

Меня с измученным конем,

Но есть еще одно желанье!

Боюсь сказать! — душа дрожит!

Что если я со дня изгнанья

Совсем на родине забыт!

Найду ль там прежние объятья?

Старинный встречу ли привет?

Узнают ли друзья и братья

Страдальца, после многих лет?

Или среди могил холодных

Я наступлю на прах родной

Тех добрых, пылких, благородных,

Деливших молодость со мной?

О если так! своей метелью,

Казбек, засыпь меня скорей

И прах бездомный по ущелью

Без сожаления развей.