Онлайн чтение книги Том 4. Алые паруса. Романы
XIV. Король Н. Комбе

Первые два дня плавания прошли без особых приключений, если не считать встречи со стадом гиппопотамов, которые едва не перевернули пирогу. Гент отогнал их выстрелами, старый гиппопотам, плывший невдалеке, пришел в бешенство и, приподнявшись из воды, схватил уже зубами борт зыбкого судна, но нерастерявшийся Гент поразил его в глаз разрывной пулей. Гиппопотам грузно отвалился и скрылся под водой; скоро его труп всплыл ниже по течению.

Ночью путешественники приставали к берегу, где спали по очереди у костра. Утром третьего дня показались крутые пороги; вода кипела в них, кидаясь на черные камни белой пеной; от ударов волн летели брызги. Гент издалека заметил эти пороги; он, конечно, не мог рисковать единственной своей лодкой и поэтому велел Цаупере пристать к левому берегу, рассчитывая на руках пронести пирогу так далеко, чтобы миновать опасное место.

Береговая почва, где они шли, была неровна и заросла таким обилием ползучих растений, что Гент промучился часа два, пока миновал пороги.

Он и Цаупере обливались потом; не без труда спустив лодку на воду, так как здесь была вязкая отмель, поросшая высокой травой, Гент, обернувшись, застыл в немом изумлении.

Недалеко от них на корточках, полукругом сидело шесть дикарей с безумно вытаращенными глазами. Седьмой стоял сзади, судорожно сжимая руками копье, в позе готовности мгновенно исчезнуть при первом признаке опасности. По-видимому, они наткнулись на сцену спуска лодки случайно и так растерялись, что ошалели. Гент тоже недоумевал, как поступить, но показалось ему, что дикари настроены не враждебно. Веря инстинкту негров, он спросил Цаупере:

— Ты что думаешь?

Дикарь, закатив глаза, подошел к одному из сидевших, который тотчас вскочил. Цаупере дружески похлопал его по животу. Приветствуемый ответил тем же. Тогда Цаупере изобразил сложную мимическую сцену, кривляясь, перегибаясь и размахивая руками так, что Гент опасался за целость его членов. Он ничего не понимал, но туземец, видимо, понял, так как показал рукой в сторону, начал топтаться на месте и прибавил еще какие-то жесты. В это время соплеменники его толпились вокруг Гента, рассматривая белого со всех сторон, восклицая и хватая друг друга за пальцы.

Цаупере сказал:

— Музунгу, они не хотят нам зла. Они никогда не видели белого человека и просят тебя идти к ним в деревню — невдалеке, на горе. Ты там продашь им что хочешь, а они обещаются угостить и снабдить провизией.

Гент подумал, что предложение это могло маскировать какой-нибудь предательский замысел, но, тщательно присмотревшись к дикарям, уверился в их изумлении. Они до сих пор не выказали ничего враждебного и подозрительного. К тому же у него были два ружья, третье — у Цаупере, и все путешествие в целом составляло сплошной риск. Поэтому он решил посетить деревню.

Он наклонил голову, выражая согласие; тотчас раздался шумный крик радости.

Махая копьями, дикари окружили Гента; он, хлопнув одного из них по плечу, показал на пирогу. Туземцы, поняв, чего хочет белый, вытащили пирогу, спрятав ее среди кустов, и шествие тронулось узким лугом, извивавшимся подобно реке среди леса. Дикари шли по сторонам двумя группами, болтая и объясняясь с Цаупере жестами. Они, видимо, понимали друг друга, но Гент чувствовал себя преглупо.

Скоро показалась деревня — двойная линия хижин, похожих на ульи, с коническими тростниковыми крышами, тесно сжатыми заостренным частоколом. Куча черных детей высыпала из ворот и с визгом попряталась в кустах, завидев европейца. Следующий встреченный Гентом человек был старик, несший мешок с просом; старик остолбенел, бросил мешок и юркнул в хижину. Женщина, сидевшая у дверей другого дома, отчаянно закричала и скрылась.

Скоро, однако, улица наполнилась жителями, почтительно, со страхом и недоумением теснившимися около своих дверей; у некоторых были луки. Редко на ком можно было заметить драный передник или кусок тряпки, почти все ходили нагишом, что, по-видимому, нисколько не стесняло этих детей природы. Часть туземцев, сопровождавших Гента, рассеялась по деревне, вопя и объясняя что-то; объяснения вызвали одобрительный гвалт, и к шествию начали понемногу присоединяться те, кто был посмелее. Образовалась густая толпа, в центре которой, стиснутые со всех сторон, двигались к дальнему концу деревни Гент и Цаупере. Их ощупывали, как вещь; платье Гента и цвет его кожи вызывали визгливые гортанные крики; каждый негр, коснувшийся платья или руки охотника, отскакивал с добродушным хохотом, уводя голову в плечи, подскакивая и щипля соседей. Гент был терпелив, но это начинало ему все же надоедать; поэтому он крайне обрадовался, когда провожающие, остановясь у довольно большой хижины, знаками пригласили его войти.

Согнувшись, Гент протиснулся в узкую дверь и очутился в просторном полукруглом помещении с земляным полом. Здесь стояли деревянные скамьи. Присев на одну, охотник усадил рядом Цаупере, а тюк с товарами положил под скамейку.

Сначала в оглушительном гомоне толпы, заполнившей помещение, трудно было начать говорить что-нибудь дельное, но постепенно туземцы отошли к стенам, очистив свободное пространство.

Гент встал и, обратясь к дикарям на арабском языке, сказал, что, во-первых, ему нужен переводчик, знающий по-арабски, а затем он хочет видеть короля.

Тогда выступил дикарь, заявивший на плохом арабском языке, что он жил в Уиджиджи и может говорить с Гентом. Наступила тишина. Все ждали.

— Я вам не враг, — сказал Гент. — Я и мой слуга Цаупере плывем к Танганайке. Мы нуждаемся в провизии. У нас есть бусы, ленты, материи и маленькие зеркала, а взамен мы хотим получить съестного: яиц, мяса, масла, хлеба и овощей.

Дикарь, кружась и размахивая руками, немедленно перевел сказанное зрителям; толпа сочувственно закричала, но опять смолкла, когда заговорил переводчик.

Он сказал:

— В Магалазари много рыбы. В лесу много дичи. У белого есть два ружья. Почему он не стреляет антилоп и буйволов и не ест их, это нельзя понять.

— Потому, — сказал Гент, — что я тороплюсь. Меня ждет белый человек, которого несколько лет считают умершим. Я хочу скорее узнать, жив ли он, и если жив, то помочь ему вернуться домой.

Когда негр перевел это, восклицания стали еще шумнее, а взгляды — благосклоннее. Гент снова собрался говорить, но в это время у дверей раздался звон колокольчика, и толпа застыла в почтительном ожидании.

— О музунгу, — воскликнул переводчик, — вот сам король королей, король Н. Комбе, он будет сам сейчас говорить с тобой.

Вошло трое воинов с щитами и дротиками; за ними, влекомый под руки вельможами, еле передвигая ногами, шел маленького роста старик. Он казался больным и был действительно болен, как выяснилось впоследствии.

Белая бахрома бороды окаймляла его широкое скуластое лицо с низким лбом, жадными крошечными глазами и двойным подбородком. Большие уши смешно топорщились. Он был грузен, но его руки и ноги выглядели совсем тощими; вокруг бедер вилась полосатая повязка; старая морская фуражка едва держалась на седой курчавой голове, а на груди висело множество амулетов. В левой руке король держал палку с колокольчиками.

Вельможи отличались от остальных жителей большой упитанностью, медными браслетами, сложными высокими прическами, напоминавшими конические груды черных хлебцев; в волосах торчали цветные перья, а бедра, как у короля, были обернуты материей.

Войдя, король тотчас уселся, подбоченился и принял важный вид, хотя в его свиных глазках светилась тревога. Вельможи и вся остальная свита встали полукругом за повелителем. Подозвав переводчика, король что-то сказал ему, морщась и тряся головой. Переводчик обратился к Генту:

— Н. Комбе желает выслушать от музунгу, куда, зачем он идет и чего хочет в деревне.

Гент повторил свои объяснения. Король сделал длинное замечание.

— Король королей спрашивает, — перевел негр, — какие подарки вы ему принесли и что он может сделать для вас. Он не может долго говорить и сидеть. Он просит передать, что стал жертвой интриги. Он отравлен и болеет пятые сутки. Он слышал, что жидкий огонь (водка) белых людей очень помогает при всякой болезни и просит дать ему немного этого чудесного напитка.

Гент поинтересовался, что произошло с черным величеством. Тогда король стал охать, щелкать языком и закатывать глаза со страдальческим видом и долго говорил что-то переводчику, после чего Гент был посвящен в следующую историю.

Обыкновенно королевское кушанье, прежде чем опуститься в чрево повелителя, давалось на пробу одной из его жен. Таким образом яд обнаружил бы свое действие без вреда для Н. Комбе, Но по оплошности приближенных или по рассеянности самого короля несколько дней прошли без этих проб, после чего король почувствовал недомогание и стал чахнуть. Тогда после жертвоприношений, завываний и заклинаний королевский чародей (он же жрец) выяснил следующее.

Короля отравила молодая девушка из соседней деревни. Эта особа (впрочем, совершенно неповинная в болезни Н. Комбе) должна была сделаться женой одного из приближенных короля. На ее несчастье, невольник, принадлежавший ее брату, убил свободного человека, близкого приятеля колдуна, поссорившись с ним на каком-то празднике. По местному праву, родственник или друг убитого свободного человека мог требовать в отмщение смерти того, кому принадлежит раб-убийца. Брат несчастной невесты, спасая свою жизнь, нужную, по его мнению, для блага отечества, успел склонить короля к замене себя своей сестрой. Она, по словам колдуна, с целью убить Н. Комбе отравила его кушанье. Разумеется, все обвинение, совершенно бездоказательное, было построено на участии сверхъестественных сил, открывших преступницу, но Гент видел нехитрую, злобную интригу, основанную на праве короля рубить головы, кому он захочет.

К этому дню дело находилось в таком положении: обвиняемая и ее жених, подозреваемый в соучастии, сидели под стражей в ожидании казни.

Выслушав переводчика, Гент сказал:

— Король Н. Комбе! Я, белый музунгу, прошу позволения осмотреть твою особу. Я великий колдун, великий знахарь и жрец белых людей. Я умею лечить. Затем кладу тебе вот эти подарки.

И он развернул тюк, оторвал перед глазами восхищенного короля аршин пять голубой бумазеи, осыпанной розовыми крапинками; затем, присоединив к этому два латунных зеркальца, связку зеленых бус и полбутылки рома, преподнес Н. Комбе.

Казалось, болезнь временно оставила короля при виде сокровищ. Нервно дрыгнув ногой, он сорвался с места и погрузил трясущиеся руки в материю, прикладывая ее к шее, груди и животу; затем, схватив зеркальце, вытаращил на него глаза и расхохотался, чрезвычайно довольный. Но полбутылки рома, казалось, приковали к себе всю его душу. Он нюхал ее, тер ладонями, прикладывая к щеке, булькал и тряс ею над ухом и, наконец, вдавив пробку пальцем внутрь бутылки, попробовал на язык содержимое. Восторженное остолбенение отразилось на его лице.

Подданные и свита в полной мере разделяли ликование повелителя. Дикари плотным кольцом окружили разложенные у ног властителя подарки, волнуясь и завидуя чрезвычайно. Когда сенсация улеглась, король, рассадив вельмож вокруг себя, объявил через переводчика, что, желая почтить белого путешественника, он отдаст приказ начать пляску, за которой последует угощение, а затем казнь преступников. Н. Комбе, видимо, хотел произвести впечатление.

Пока же король приставил ко рту заветную бутылку с ромом и выпил, не переводя духа, более половины. Ему принесли деревянную чашку; налив ее ромом так, что в бутылке осталась еще хорошая порция, король угостил вельмож. Выпив, вельможи продолжали жадно смотреть на бутылку, но король, заткнув ее, велел отнести в свою хижину.

Затем переводчик сказал:

— Король благодарит белого человека. Он очень нуждается в лечении. Если белый человек уничтожит действие яда, то Н. Комбе обязуется исполнить все его желания.

Важно встав, Гент размеренными шагами подошел к королевской особе и попросил его лечь на лавку. Десятки глаз впились в руки европейца, в его лицо и движения; свита едва дышала от страха и почтительности; наступила благоговейная тишина.

Король, крякнув, лег, вытаращил глаза на Гента, с серьезнейшим видом засучившего рукава. Он приказал королю открыть рот и высунуть язык; язык был совсем белый, что указывало на засорение желудка. Затем Гент пощупал королевский живот, твердый, как барабан, от обжорства, и, наконец, приложив ухо к сердцу, нашел у магалазарского дикаря порок сердца. Сердце работало с хрипом, стоном, перебоями и замираниями. Гент когда-то учился медицине. Теперь ему стало понятно, отчего королю плохо. Так как к тому же его величество сообщило, что третьего дня был большой пир, на котором ели кабана, то вмешательство слабительного становилось необходимым.

Отрицать яд ни к чему бы не повело. Гент сказал:

— У короля Н. Комбе болит сердце, живот, спина, горло, шея и голова. Вот что нашел я.

Довольный обилием болезней, делавшим его особу столь плачевной в глазах подданных, король щелкнул языком и снова стал охать, хлопая себя руками по воображаемым больным местам. Видя это, все женщины подняли вой, утирая сухие глаза. Затем король встал, приглашая музунгу следовать за ним; вся свита вывалила на двор, публика тоже. Негры расселись обширным кругом; Гент и Цаупере поместились рядом с королем; тут же уселся оркестр из пяти человек. Один, с продетой в носу палочкой, держал другую такую же костяную палочку у узкого отверстия выдолбленного слонового клыка; он дул в него ртом и носом, но как получались звуки, Гент не мог понять. Звуки эти напоминали мычание коровы; оглушительно и дико раздавались они. Второй музыкант ударял костью по барабану, сделанному из выдолбленного пня с натянутой поверх кожей. Третий извлекал пронзительные звуки из пары воловьих пузырей с вставленными в них дудочками. Четвертый дергал струну, натянутую в деревянном желобе, а пятый, одев на запястья круглые железные тарелки, бил ими что есть мочи. Такая музыка могла заставить человека взгрустнуть; она к тому же сопровождалась припеванием; все вместе было лишено мелодии с произвольным, зачастую меняющим такт ритмом.

Под эту-то музыку выступили танцоры. Они держали копья и широкие ножи треугольной формы. Их лица были раскрашены белой и желтой краской, на поясе висели короткие передники, с плеч спускались лохмотья звериных шкур. Их танец напоминал кадриль. Два ряда сходились, отступали, повертывались, хлопая себя по пяткам, перегибаясь головой к земле, подскакивая, вертясь и свирепо махая оружием. Наконец они издали оглушительный вопль, все разом подскочили, расставив ноги, пали перед королем ниц и смешались с толпой.

Гент облегченно вздохнул, так как сильно хотел есть, но, к несчастью, это была только первая половина программы.

Зазвенел колокольчик, и из толпы, сзади короля, вытиснулась странная личность. Это был местный жрец, правая рука короля. Жрец, странно припадая к земле на каждом шагу, стремительно пробежал к середине круга, размахивая руками. Он был завернут в множество маленьких циновок, делавших его до странности схожим с огородным чучелом. На его голове лежал плоский обруч, обвешанный зубами, косточками, бусами, бубенцами; в руке он держал палку с колокольчиком. Жрец перевернулся три раза и стал говорить.

— Переведи, — сказал Гент переводчику, — я хочу все слышать.

Переводчик отрывочно загудел ему на ухо:

— Слушайте, внимайте и удивляйтесь. Белый человек прибыл с Востока; богатый белый человек; он никогда не был у нас, и мы его никогда не видали. Он нам не враг, и его приняли с почетом. Он видел короля Н. Комбе и удивился его могуществу. Он видел воинов страшных, как львы. Он видел военный танец и теперь увидит, как исполняется правосудие — беспристрастное, священное. Он узнает, что преступник, кто бы он ни был, пусть не надеется на пощаду, если под личиной дружбы таит коварные замыслы.

Последние слова были, несомненно, намеком на вызов Гента полечить Н. Комбе; охотник удивился, как, несмотря на то что жреца до сих пор не было видно, узнал он об этом, но его размышления были прерваны окончанием речи:

— Итак, слушайте, казнь Кагонгу и Мо-Осве свершится теперь. Дети Н. Комбе, приведите негодяев сюда! Можете объявить, что настал их последний час. Идите и возвращайтесь скорее.

Произошло волнение. Негры, падкие на зрелища, с нетерпением ожидали страшной сцены, о которой Гент подумывал с тоской и душевным холодом. Разыгравшийся аппетит способствовал тому, что его дурное настроение перешло в открытое раздражение.

Дети, то есть четыре огромных негра, отправились, приплясывая, за жертвами. Жрец, сев рядом с королем, впал в сумрачное молчание. Теперь уже было видно, что он обижен и недоволен, его взгляды, исподлобья бросаемые на Гента, были красноречиво угрюмы.

Круг расступился, пропустив арестантов. Они стояли понуро, сложив руки. На правой ноге каждого висела глухая деревянная колодка, тащить которую, волоча ее по земле, было, вероятно, мучительно. Кагонгу показалась Генту почти девочкой. Вся ее фигура напоминала испуганного, дико озиравшегося зверька; отчаянный страх блестел в глазах. Мо-Осве, молодой дикарь, стоял прямо, заложив руки назад; с сумрачным, неподвижным лицом он смотрел прямо на короля. Н. Комбе был оживлен ромом и предстоящей казнью; он беспрестанно подзывал то одного, то другого из своих приближенных, отдавая распоряжения.

Гент пристально рассматривал обреченных. В их полной покорности было много печали. Случается иногда нам видеть собаку, издыхающую голодной смертью. Животное лежит на боку, вытянув ноги, закрыв глаза. Можно подумать, что оно умерло. Но нет — заметно дыхание, бока вздымаются и опадают. Собака лежит день за днем, не сходя с места, пока не умрет, и прохожий, видя ее, чувствует, что здесь нет больше надежды: жизнью овладевало отчаяние…

Именно таких собак напоминали Генту покорные позы узников. Ему захотелось спасти их. Он знал, что его вмешательство может вызвать весьма неприятные осложнения, но не мог оставаться безучастным зрителем несправедливой и мучительной казни. Тем временем принесли два коротких толстых бревна; на вопрос Гента, для чего эти приспособления, переводчик нарисовал картину казни: осужденных кладут на землю и раздавливают им шейные позвонки тяжестью бревна.

«Нет, этому не бывать», — подумал Гент, быстро создав план действия.

— Слушай, — сказал он переводчику, чувствуя, что произведет сейчас большую смуту, — я буду говорить всему народу. Пусть все слышат белого человека.

Едва переводчик провозгласил эти слова Гента, как колдун закричал и, подбежав к королю, начал с ним длинный разговор. Король, видимо, возражал. Наконец колдун отошел, а переводчик сказал Генту, что жрец воспротивился выступлению белого человека, считая нужным приступить к казни. Король, однако, держится противного мнения.

Тогда Гент стал говорить, а переводчик, жестикулируя с невероятной экспрессией и закатывая глаза, переводил толпе; его усиленная мимикой речь, несомненно, имела внушительное действие.

Гент сказал, что хочет и может вылечить короля. Король дал на это согласие и обещал ему в случае успеха исполнить все его желания. Поэтому Гент просит отложить казнь. Великий дух сообщил ему, что эти люди невинны. Виновен же не кто иной, как злой дух, именуемый «запор желудка», забравшийся в короля и желающий погубить его. Но он, Гент, даст королю лекарство, которое выгонит злого духа, и король будет здоров, завтра будет здоров. Поэтому надо отложить казнь. Кагонгу и Мо-Осве невинны. И завтра, когда король выздоровеет, все убедятся в этом и отпустят обвиняемых.

Впечатление получилось колоссальное. Тщетно жрец, видя, что колеблется его репутация, махал руками, убеждая народ не уступать Генту; здесь, видимо, были замешаны самые разнообразные страсти, расчеты и ожидания, так как суеверные дикари кричали ужасно; на лицах осужденных появилась жизнь, тень улыбки, ожидания. Король в пылу спора с вельможами и жрецом толкал их в грудь кулаком, сопел и, видимо, не знал, на что решиться. Переводчик бегал от Гента к королю и обратно, бормоча что-то невразумительное.

— Хорошо, — сказал наконец король, — но мы до сих пор не видели еще никакого знамения со стороны белого человека. Если он докажет, что он волшебник, я уступаю его желанию, откладываю казнь, лечусь у него и, выздоровев, отпускаю узников.

Королевская резолюция была встречена одобрением. Жрец знаками пригласил Гента выйти на середину круга. Гент вышел.

— Вот что, — заявил он собранию, — я дам доказательство, что я великий жрец белых. Я сделаю кипяток без огня и выпью его кипящим, даже не поморщась.

Сказав это, он вынул из мешка свой стакан и попросил принести воды; наполнив стакан водой, он опустил туда кусочек лимонной кислоты и щепотку соды; вода зашипела и вспенилась. Испуганные дикари отпрянули, завизжав в восторженном изумлении, когда Гент одним духом осушил приятный прохладительный напиток, улыбаясь налево и направо.

«Я победил вас лимонадом», — подумал он, видя, как все поражены. Но жрец куда-то исчез; он понимал, что благодаря таким событиям должен временно стушеваться, обдумав на свободе решительный контрманевр. И на свою беду, как увидит читатель, он действительно придумал его.

Осужденных увели, король поднялся со своей свитой, и Гент был приглашен следовать с ним во дворец, оказавшийся простой хижиной, но вдвое больше других и несколько чище. Здесь было много шкур, щитов, оружия, горка вражеских черепов и много посуды, частью деревянной и глиняной, частью железной.

Ели на полу, сидя кругом овальных деревянных крышек из коры, на которые ставилось кушанье. Обед состоял из вареной баранины, маисовых лепешек на бараньем жиру, кур, обложенных вареными яйцами, кислого молока, фиг и пальмового вина.

Н. Комбе почти не прикасался к еде; он жаловался на тяжесть головы и желудка. Гент счел удобным дать ему порцию каломеля и, размешав порошок в воде, поднес королю.

Н. Комбе нерешительно покосился на придворных. Ему хотелось выздороветь, но он боялся. Тогда, рискуя получить расстройство желудка, Гент отпил глоток, после чего и король, собравшись с духом, опустошил чашку. Гент дал ему еще полстакана рома, и король окончательно почувствовал себя хорошо.

Насытившись, Гент сказал, что хочет отдохнуть; его отвели в пустую хижину, где Цаупере лег у входа, а охотник — на земляном ложе, покрытом травой и шкурой. Он не думал, что заснет, однако заснул, а проснувшись, увидел, что вокруг сидят на корточках женщины и дети, разинув рты, и в почтительном молчании созерцают белого человека. При первом его движении все бросились вон.

Он еще лежал и курил, когда пришел дикарь, заявивший от имени короля, что Гента просят пожаловать к Н. Комбе.

Взяв с собой Цаупере, Гент пришел к королю.

Он застал его удивленным, слабым… однако король выглядел веселее и заявил, что лекарство отлично действует. Он выразил желание поесть, и ему принесли мясо, но Гент сказал, что лучше пока ограничиться бананами и молоком. Н. Комбе послушался. Чавкая, он объявил, что исполнит желание Гента, и отдал распоряжение немедленно привести узников. Пока воины ходили за ними, король полюбопытствовал узнать, всегда ли белые путешествуют в одиночку.

Это был хороший подсказ, и Гент немедленно им воспользовался.

— В расстоянии суток пяти отсюда, — сказал он, — за мной плывут еще четыре пироги с пятью белыми людьми и восемьюдесятью носильщиками. У них много товара; они хотят торговать в этих местах.

Король замолчал, он не хотел высказывать своего мнения по этому поводу, но было видно, что он скорее доволен, так как мог рассчитывать на новые подарки и выпивку. Гент же сказал так на всякий случай, чтобы негры не выкинули с ним какой-нибудь предательской штуки.

Раздался звук барабана, сзывающего выслушать королевское решение, и маленькая площадь наполнилась народом; главные лица собрания заняли прежние места. Привели осужденных.

Король сказал:

— Я отпускаю Кагонгу и Мо-Осве потому, что они не виноваты. Яда не было. Лекарство белого человека принесло пользу. Я обещал исполнить его желание и держу слово.

Подданные огласили деревню радостными воплями. Генту трудно было понять, насколько искрения эта радость, но он с удовольствием увидел, что с узников снимают колодки.

Жрец, до сих пор смирно сидевший в стороне, выступил и направился к середине круга. Он не знал, что готовил себе верную погибель. Им овладело желание унизить Гента, доказать его бессилие. Фокус, придуманный им, разыгрался быстро. Жрец, позвонив колокольчиком, заявил:

— Белый человек — обманщик. У него нет никакой силы, и он ничего не знает. Если белый человек — волшебник, пусть он скажет, что будет сейчас с Кагонгу и Мо-Осве. Вот они, они стоят и тоже не знают. Ты знаешь ли, белый человек?

— Скажи этому человеку, — сказал Гент переводчику, подозревая что-то неладное, — что злые силы более не коснутся Кагонгу и Мо-Осве. Они будут жить хорошо.

Выслушав, жрец злорадно засмеялся.

— Белый человек лжет, — вскричал он. — Вот удел преступников! Смотрите!

Одним прыжком он очутился возле пораженных ужасом, только что отпущенных дикарей и, выхватив широкий нож, замахнулся на Мо-Осве. Но Гент был готов ко всему. Быстро прицелившись, он свалил колдуна разрывной пулей; тот грянулся ничком, выронив нож.

Произошло великое смятение. Крик ужаса пронесся в толпе. Часть попадала на землю; большинство, а с ними и герои истории — Кагонгу и Мо-Осве, разбежались, скрывшись за хижинами. Когда Гент оглянулся, вокруг не было никого, кроме Цаупере, — ни короля, ни вождей, — все обратились в бегство, ожидая страшных явлений. Пользуясь этим, Гейт сказал Цаупере:

— Идем немедленно. Вещи с тобой. Отлично. Но не беги. Иди скоро и смело.

Они пошли к выходу из деревни. Она казалась вымершей. Никем не остановленные, они прошли ворота, мостик через ручей и спустились в рытвины долины, ведущей к реке. Пирога лежала там же, где ее оставили.

Гент облегченно вздохнул.

Столкнув лодку на воду, он сел, а Цаупере стал сзади с веслом, и пирога выплыла на середину реки.

— Как ты думаешь, — спросил Гент, — почему мы ушли свободно после того, как я застрелил жреца? Мне казалось, что начнется бой, и я уже приготовился.

— Музунгу храбр, — сказал Цаупере. — Музунгу знает больше Цаупере. Музунгу видит, что в деревне нет ружья; ружье — гром. Гром убил колдуна, за белым человеком идут еще белые — все испугались, бежали.

— Какие белые, Цаупере?

— Ты сказал, что едут четыре пироги и там пять белых.

— Но ведь я выдумал это. Нарочно.

— Уах, — гаивно ответил дикарь, — музунгу все может.