Онлайн чтение книги Том 6. Дворянское гнездо. Накануне. Первая любовь
Накануне

Источники текста

Накануне. Повесть. Черновой автограф, начатый в Виши 16 (28) июня 1859 г. и законченный в Спасском 25 октября (6 ноября) 1859 г., 112 л. Хранится в ГПБ, фонд 795, ед. хр. 22; описание см.: Отчет Императорской публичной библиотеки за 1896 год. СПб., 1900, с. 198–199; Заборова Р. Б. Рукописи И. С. Тургенева. Описание. Л., 1953, с. 18–19.

Фрагмент рукописи чернового автографа (л. 85). 1 л. Хранится в ГБЛ, фонд 306, картон 1, ед. хр. 3.

Действующие лица повести. 1 л. Хранится: Bibl Nat, Slave 88; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 208. Опубликовано: Revue des Etudes slaves, 1925, т. V, в. 3–4, p. 247; Mazon, p. 18 (на французском языке) и Мазон, с. 67. См. наст. том, с. 305.

План новой повести. 5 л. Хранится: Bibl Nat, Slave 88; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 208. Опубликовано: Revue des Etudes slaves, 1925, т. V, в. 3–4, p. 245–254; Мазон, с. 68–76.

Рус. Вестн, 1860, т. XXV, кн. 1–2, с. 69–212.

Т, Соч, 1860–1861, т. IV, с. 301–456.

Т, Соч, 1865, ч. IV, с. 239–411.

Т, Соч, 1868–1871, ч. 4, с. 261–428.

Т, Соч, 1874, ч. 4, с. 257–424.

Т, Соч, 1880, т. 4, с. 1–170.

Т, ПСС, 1883, т. IV, с. 1–192.

Впервые опубликовано: Рус Вестн, 1860–1861, том XXV, кн. 1–2, с. 69–212, с подписью «Ив. Тургенев» (ценз. разр. 18 января и 3 февраля 1860 г.).

Печатается по тексту Т, ПСС, 1883, с учетом списков опечаток, приложенных к Т, Соч, 1874 и Т, Соч, 1880, с устранением опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам:

Стр. 164, строка 43: «как очарованные; как очарованные, как мертвые» вместо «как очарованные; как мертвые» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 166, строки 43–44: «то умиление» вместо «то утомление» (по всем другим печатным источникам).

Стр. 172, строка 42: «и, не дождавшись» вместо «и, дождавшись» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865 ).

Стр. 174, строка 11: «промолвив» вместо «промолвил» (по Рус Вестн ).

Стр. 176, строка 22: «неверным голосом» вместо «нервным голосам» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1860–1861, 1880 ).

Стр. 178, строка 15: «осталось» вместо «оставалось» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 179, строки 35–36: «ты идеалист, ты верить» вместо «ты веришь» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865 ).

Стр. 179, строка 37: «толкуешь о Шиллере» вместо «тоскуешь о Шиллере» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1860–1861, 1880 ).

Стр. 179, строка 39: «шутить… и… и…» вместо «шутить… и…» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 184, строка 32: «всё еще не без озлобления» вместо «всё не без озлобления» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 188, строка 9: «не позволяют этого» вместо «не позволяют?» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 191, строка 4: «этого не требую» вместо «это не требую» (по черновому автографу и Рус Вестн ).

Стр. 201, строка 32: «скрытно» вместо «скрыто» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865, 1868–1871 ).

Стр. 207, строка 20: «больше» вместо «более» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865 ).

Стр. 211, строка 22: «это время» вместо «в это время» (по печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 214, строка 35: «забирала» вместо «собирала» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 215, строка 26: «поиграл» вместо «проиграл» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865, 1868–1871 ).

Стр. 216, строки 3–4: «Впереди шли» вместо «Впереди шла» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865 ).

Стр. 216, строка 34: «называются» вместо «называется» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865 ).

Стр. 219, строка 2: «присоседился» вместо «присоединился» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 220, строка 22: «не понимайт, что вы говорит» вместо «не понимает, что вы говорите» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 220, строка 24, и стр. 221, строка 7; «официр» вместо «офицер» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 224, строка 14: «далеко, далеко» вместо «далеко» (по черновому автографу, Рус Вестн, Т, Соч, 1860–1861, 1865,1868–1871 ).

Стр. 225, строка 11: «ничего, ничего» вместо «ничего, ничего, ничего» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 227, строки 13–14: «всю розу. Я с некоторых пор вижу странные сны. Что бы это значило?» вместо «всю розу» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 228, строка 36: «Да как же это» вместо «Да как это» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 231, строка 34: «огнистые» вместо «огненные» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 233, строка 17: «исчезала» вместо «исчезла» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 236, строка 1: «направился» вместо «отправился» (по всем другим печатным источникам и черновому автографу).

Стр. 238, строка 14: «его голос» вместо «ее голос» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 255, строка 41: «увидела» вместо «увидала» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 269, строка 37: «мог бы» вместо «мог» (по всем другим печатным источникам).

Стр. 276, строка 82: «как медведь с чурбаном» вместо «как медведь с чурбаком» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 284, строка 32: «Вон белеет» вместо «Вот белеет» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

Стр. 290, строка 16: «больное» вместо «большое» (по черновому автографу).

Стр. 294, строка 4: «Иной и важничает» вместо «Иной важничает» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч; 1880 ).

Стр. 295, строка 8: «лазоревые» вместо «лазуревые» (по черновому автографу и печатным источникам до Т, Соч, 1880 ).

I

Первоначальный замысел романа «Накануне» возник, по-видимому, в 1853 или 1854 году. В предисловии к собранию своих романов в издании 1880 г., вспоминая о своем пребывании в Спасском в годы ссылки и во время Крымской войны («почти весь 55-й год — так же как предшествовавшие три года»), Тургенев указывал: «Я собирался писать „Рудина“, но та задача, которую я потом постарался выполнить в „Накануне“, изредка возникала передо мною. Фигура главной героини, Елены, тогда еще нового типа в русской жизни, довольно ясно обрисовывалась в моем воображении; но недоставало героя, такого лица, которому Елена, при ее еще смутном, хотя сильном стремлении к свободе, могла предаться». Из этого затруднения Тургенева вывела рукопись его приятеля, соседа по имению В. Каратеева. Отправляясь в Крым в качестве офицера орловского ополчения и не надеясь вернуться оттуда живым, В. Каратеев передал Тургеневу небольшую тетрадку, в которой «беглыми штрихами было намечено то, что составило потом содержание „Накануне“». «Рассказ, впрочем, — отмечал Тургенев, — не был доведен до конца и обрывался круто. Каратеев, во время своего пребывания в Москве, влюбился в одну девушку, которая отвечала ему взаимностью; но, познакомившись с болгарином Катрановым (лицом, как я узнал впоследствии, некогда весьма известным и до сих пор не забытым на своей родине), полюбила его и уехала с ним в Болгарию, где он вскоре умер. История этой любви была передана искренне, хотя неумело… Одна только сцена, именно поездка в Царицыно, была набросана довольно живо — и я в моем романе сохранил ее главные черты».

Ознакомившись с рукописью В. Каратеева, Тургенев «невольно воскликнул: „Вот тот герой, которого я искал!“. Между тогдашними русскими такого еще не было». Тем не менее в этот момент у Тургенева еще не было мысли о монопольном использовании рукописи для своих творческих целей, так как В. Каратеев, по-видимому, просил его предварительно попытаться напечатать ее в каком-нибудь журнале. Во всяком случае такая попытка была предпринята Тургеневым. 29 октября (10 ноября) 1854 г., собираясь из Спасского в Петербург, он писал Н. А. Некрасову: «Я привезу с собою небольшую, но очень недурную повесть Каратеева (которого ты у меня видел)». Однако повесть в «Современнике» не появилась, и рукопись осталась у Тургенева.

В следующие несколько лет Тургенев, занятый созданием «Рудина» и «Дворянского гнезда» почти не обращается к замыслу нового романа. Первым документом, свидетельствующим о возобновлении работы над ним, является список действующих лиц, датируемый А. Мазоном январем 1858 г. (см.: Мазон, с. 66–67, а также: Тургенев И. С. Накануне. Отцы и дети. Подготовка текста и комментарии М. К. Клемана. М.; Л.: Academie, 1936, с. 502–503). Этот список с обычными в творческой практике Тургенева краткими, но точными обозначениями возраста, семейного положения или профессии героев имел характер предварительного чернового наброска. Роман в нем по существу еще не имел заглавия. Первоначальное его название — «Инсаров» — зачеркнуто. Тургенев колебался также в выборе фамилий Берсенева и Инсарова. Первый сначала был назван Кандауровым, второй — по имени его прототипа — Катрановым, а потом Майдановым. Зоя Никитишна Мюллер, компаньонка Елены, фигурировала этом списке как вторая дочь Стаховых. Другой особенностью было соотнесение Берсенева с Каратеевым. На левом поле списка против фамилии Берсенева Тургенев сделал помету: «Карат —.» А. Мазон прочел эту помету как сокращенное написание фамилии Каратеев. М. К. Клеман, не располагавший автографом списка и руководствовавшийся, в сущности, окончательным текстом романа, предлагал читать ее как недописанное слово «кандидат» (см. комментарий М. К. Клемана в названном выше издании романов Тургенева, с. 504). Новое обращение к подлиннику списка подтверждает правоту А. Мазона. Написание «Карат<еев>» читается ясно.

Этот факт свидетельствует о том, что в начале 1858 года, а может быть в несколько позднее образы Берсенева и Шубина в творческом сознании Тургенева еще не были достаточно четкими. В предисловии к романам в издании 1880 г. Каратеев характеризуется как «романтик, энтузиаст, большой любитель литературы и музыки, одаренный притом своеобразным юмором, влюбчивый, впечатлительный и прямой», не нравившийся соседям «за вольнодумство и насмешливый язык». Именно эти черты личности Каратеева нашли полное воплощение в характере Шубина. Однако это произошло далеко не сразу. На ранней стадии обдумывания замысла романа Тургенев, по-видимому, предполагал воспользоваться ими для характеристики Берсенева. Образ же Шубина тогда был еще расплывчат и не имел реального прототипа. Слева против фамилии Шубина в черновом списке действующих лиц Тургенев написал: художник. Этими фактами подтверждается предположение Б. М. Энгельгардта о возможной связи первоначального замысла образа Шубина с теми впечатлениями, которые выносил Тургенев из бесед с Гончаровым о еще не написанном романе «Обрыв». Касаясь необоснованных обвинений в плагиате, неоднократно предъявлявшихся Тургеневу со стороны Гончарова, Б. М. Энгельгардт отмечал: «…все, что можно здесь допустить, это простое фиксирование внимания Тургенева под влиянием гончаровских рассказов и чтений на тех или иных явлениях жизни. Так, быть может, в связи с толками Гончарова о Райском Тургенев заинтересовался психологией художника и ввел Шубина в „Накануне“ как представителя искусства среди поклонников Елены» (Гончаров и Тургенев, с, 20).

Заметное оживление работы Тургенева над замыслом «Накануне» хронологически связано с окончанием «Дворянского гнезда». По свидетельству П. В. Анненкова, зимой 1858/59 года Тургенев в узком кругу знакомых неоднократно «читал < … > по вечерам отрывки из скомканной, неумелой, плохой рукописной повести», удивляя слушателей «своим участием к произведению, не заслуживающему никакого внимания» ( Анненков, с. 427). Это была все та же повесть Каратеева, которую вслед за этим, однако, Анненков называет — очевидно, вследствие ошибки памяти — «повестью некоего г. Катранова», а ее главного героя именует Николаем Каменским. Характеристика содержания повести Каратеева, известная по упомянутому выше предисловию к романам, дополнилась в новом пересказе Анненкова характерными деталями, существенно конкретизирующими представление об этой, по-видимому, навсегда утраченной первооснове романа. П. В. Анненков излагает содержание повести следующим образом:

«Повесть Катранова, озаглавленная „Московское семейство“, изображала пожилого немца, мучившего свою подругу, добродушную старушку Аграфену Степановну, и дочь от них, прелестную барышню, Катерину, которая не любила отца за грубое обращение с матерью. Дочь эта оказалась еще хорошей музыкантшей и очаровательной певицей. Повстречавшись на прогулке в окрестностях Москвы с молодым болгарином, Николаем Каменским, приехавшим для образования себя в Московский университет, и распознав в нем сразу честную, серьезную натуру, влюбилась в него; но он, по врожденной дикости, сторонился от нее. С помощью пения и музыкальных упражнений она скоро успела развить в нем привязанность к себе, вполне уничтожив его застенчивость и неповоротливость. Затем автору достаточно было трех полустраничек, чтобы поразить болгарина злой чахоткой в Москве, выслать его в Италию и там уморить, да и этого еще было мало. На тех же страничках автор помещает еще велеречивое предсмертное письмо болгарина к Катерине, которая получила его уже в Париже, куда выпросилась у отца для окончания своего музыкального образования, сулившего старику изрядные барыши в недальнем будущем. Вместе с письмом Каменского получено было в Париже и известие о кончине ее матери. Всё, что любила Катерина, разом уничтожилось вместе с планами ее явиться к больному в Италию и утешить его последние минуты своим присутствием. Повесть кончалась передачей факта, сухо, как обыкновенно кончаются рассказы, имеющие в виду изобразить „истинное происшествие“, но вот из каких слабых, едва намеченных штрихов создавалась в уме Тургенева сочная картина, развивающаяся в его „Накануне“» ( Анненков, с. 427–428).

Важнейшей причиной, стимулировавшей дальнейшую работу Тургенева над реализацией замысла «Накануне», явилось, по видимому, начало и бурное развитие острого идейного конфликта между либералами и разночинцами-демократами. В 1858 году статьей «Русский человек на rendez-vous» Чернышевский открыл полемику о «новых» и «лишних» людях. Статья была направлена против либералов, которые в условиях предстоявшей отмены крепостного права делали ставку не на революцию, а на реформы. Подвергнув критике людей рудинского типа за их неспособность к активным действиям в новых общественно-политических условиях, Чернышевский заявил, что на смену им уже идут новые люди, обладающие «широкой решимостью» и «благородным риском» ( Чернышевский, т. 5, С. 168).

Это и другие аналогичные явления в русской общественной жизни должны были окончательно убедить Тургенева в актуальности задуманного им произведения. Краткая история любви русской девушки к «болгару», заимствованная из тетрадки В. Каратеева, начала постепенно облекаться в формы большого социально-политического романа, в котором наряду с болгарской темой национально-освободительного движения не меньшее значение приобретала русская тема, связанная с основной проблемой эпохи — подготовкой крестьянской реформы. Впоследствии — 6 января н. ст. 871 г. — Тургенев писал Л. Фридлендеру: «Повесть „Накануне“ была так названа больше по времени ее появления (1860 — последний год перед освобождением крестьян)… В России начиналась новая эпоха — и такие фигуры, как Елена, Инсаров, являются провозвестниками того, что пришло позже».

В течение первых месяцев 1859 г. Тургенев интенсивно работал над составлением плана романа и закончил его приблизительно в апреле, находясь уже в Спасском. Незадолго до отъезда в Спасское, в начале или середине марта ст. ст. 1859 г., о предполагаемом содержании «Накануне» Тургенев подробно рассказывал Гончарову. Страдавший обостренной мнительностью Гончаров не замедлил усмотреть в плане нового романа очередную попытку незаконного вторжения Тургенева в давно известный ему замысел «Обрыва». «Лира и муза — вот ваш инструмент, — писал Гончаров Тургеневу 28 марта (9 апреля) 1859 г. — Поэтому я было обрадовался, когда вы сказали, что предметом задумываемого вами произведения избираете восторженную девушку, но вспомнил, что вы ведь дипломат: не хотите ли обойти или прикрыть этим эпитетом другой — нет ли тут еще гнезда, продолжения его, то есть одного сюжета, разложенного на две повести и приправленного болгаром… Если это действительно восторженная, то такой женщины ни описывать, ни драматизировать нельзя: ее надо спеть и сыграть теми звуками, какие только есть у вас, и ни у кого более. Я разумею восторженную, как Henriette в „André“ у Ж. Занд. Но такие женщины чисты; они едва касаются земли, любят не мужчину, а идеал, призрак, а ваша убегает за любовником а Венецию (отчего не в Одессу? Там ближе от Болгарии), да еще есть другая сестра: „Та — так себе “, сказали вы» ( Гончаров и Тургенев, с. 32).

По существу это было обвинение в плагиате, основанное на весьма гадательном сходстве любовной истории Инсарова и Елены с отношениями Марка Волохова и Веры в «Обрыве». Уликой против Тургенева считалось также наличие в плане его романа двух сестер, в которых Гончаров заподозрил сходство с женскими образами «Обрыва» — Верой и Марфинькой. Тургенев воспринял это письмо как новое проявление болезненной мнительности Гончарова. Тем не менее именно этим письмом было предопределено характерное изменение в расстановке главных героев «Накануне». В окончательном тексте первого списка действующих лиц, а также в кратком плане-конспекте романа, составленном Тургеневым в апреле 1859 г., Зоя Николаевна, вторая дочь Стаховых, превратилась в компаньонку Елены, Зою Никитишну Мюллер.

Контуры романа, обозначившиеся в плане, были еще зыбкими. В дальнейшем Тургенев отказался от некоторых намеченных в нем сцен и положений или существенно видоизменил их. Так, например, неоднократные упоминания о Курнатовском уже в первых главах плана свидетельствуют о том, что роль этого персонажа поначалу не представлялась Тургеневу эпизодической. В описании поездки в Царицыно вместо колоритного столкновения Инсарова с немцем предполагалась «стычка» между Инсаровым и Курнатовским. Впоследствии она переместилась в самый конец главы XXII, получив несколько иной характер (см. в письме Елены к Инсарову краткий отчет об «ужасном споре» Берсенева с Курнатовским). После сцены у часовни Тургенев собирался дать «описание счастливых дней», в течение которых Елена и Инсаров «не боятся видеться». В окончательном тексте романа этого описания нет. В соответствии с данными повести Каратеева в плане-конспекте намечался разновременный отъезд Инсарова и Елены в Венецию, причем о Елене говорилось, что она «уезжает тихонько», т. е. тайком. Таким образом, сцена прощания Елены с отцом на этой стадии оформления замысла еще не была ясна Тургеневу.

С другой стороны, в плане-конспекте вовсе не говорится о таинственном и неожиданном исчезновении Инсарова для оказания помощи своим землякам. Нет в нем указаний и на дневник Елены и на занятия Шубина скульптурой (статуэтки); не упоминаются «прогрессист» Лупояров и ничем не примечательный «неблаговидный лакей», вследствие доноса которого, однако, резко переменилась обстановка в доме Стаховых, предопределив дальнейшее более драматическое развитие сюжета. Наконец, в этот период Тургенев еще, по-видимому, не задумывался над эпилогом романа, о котором в плане также ничего не сказано. Все эти важные компоненты романа появились лишь в процессе непосредственного создания чернового автографа, работа над которым началась месяца через два после составления плана.

Крайние даты написания «Накануне» указаны самим Тургеневым на титульном листе черновой рукописи:

Начало работы над рукописью было трудным. 18 (30) июня 1859 г. Тургенев сообщал М. А. Маркович: «Собственная работа совсем как-то стала. В голове всё накипело — а на бумагу не ложится». В тот же день он жаловался в письме к А. А. Фету: «…до сих пор моя муза, как застоявшаяся лошадь, семенит ногами и плохо подвигается вперед. По страничке в день». Впрочем, очень скоро роман увлек Тургенева, и настроение его переменилось. 5 (17) июля 1859 г. в письме к М. Н. Каткову он уже отмечал, что новая «повесть», предназначаемая для журнала «Русский вестник», «подвигается быстро», а еще несколько дней спустя признавался Е. Е. Ламберт: «Я беспрестанно вожусь с моими лицами — даже во сне их вижу». Еще интенсивнее работа над романом продолжалась по возвращении Тургенева в Спасское. К 7 (19) октября 1859 г. роман был готов наполовину. Через два дня Тургенев писал Фету: «…я работаю. Но что такое я делаю — господь ведает. Забрался в каменоломню — бью направо и налево — пока, кроме пыли, мне самому ничего не видно». Однако через две недели черновая рукопись романа уже была закончена.

По сравнению с первоначальным замыслом в процессе создания чернового автографа значительно обогатилась итальянская тема романа. Тургенев осложнил и расцветил ее вводом мотивов, непосредственно связанных с самыми последними событиями итальянской общественно-политической жизни, за которыми не переставал следить с глубочайшим интересом и сочувствием. Вместе с тем в трактовке этой темы определенным образом сказывались личные поэтические воспоминания Тургенева об Италии.

12 (24) июня 1859 г. Тургенев писал Е. Е. Ламберт: «Я нахожусь теперь в том полувзволнованном, полутрустном настроении, которое всегда находит на меня перед работой; но если бы я был помоложе, я бы бросил всякую работу и поехал бы в Италию — подышать этим, теперь вдвойне благодатным воздухом. Стало быть, есть еще на земле энтузиазм? Люди умеют жертвовать собою, могут радоваться, безумствовать, надеяться? Хоть посмотрел бы на это — как это делается?» Воздух Италии, родины великих творений искусства, в 1859 году становится для Тургенева «вдвойне благодатным» потому, что в это время там с новой силой вспыхивает возглавленное Гарибальди национально-освободительное движение против австрийского владычества. В унисон этому письму Тургенева, написанному за четыре дня до начала работы над черновой рукописью и проникнутому горячим сочувствием к итальянскому национально-освободительному движению и его героям, звучат слова Шубина в XXX главе романа, сказанные с хорошей завистью к судьбе Инсарова и Елены, покидающих Россию, чтобы принять участие в борьбе за освобождение Болгарии от турецкого ига: «Да, молодое, славное, смелое дело. Смерть, жизнь, борьба, падение, торжество, любовь, свобода, родина… Хорошо, хорошо. Дай бог всякому… там — натянуты струны, звени на весь мир или порвись!» (Связь этого высказывания Шубина с письмом Тургенева к Ламберт впервые отмечена в статье Н. Л. Бродского «Тургенев в работе над романом „Накануне“». — Свиток, М., 1922. Кн. 2, с. 90.)

Не случайно эти знаменательные слова вкладываются в уста Шубина. Шубин художественно одаренная натура, но он близок Тургеневу не только этим. Шубину, как и Тургеневу, свойственны критическое отношение к дореформенной русской жизни, жажда и предчувствие важных перемен в ней. Недаром на первой стадии создания романа Тургенев именно от лица Шубина вел дневник, имевший подчеркнуто оценочный характер по отношению к окружающей действительности. Впоследствии, в беседе с американским писателем Бойезеном, Тургенев отмечал, что этот дневник, в котором Шубин, так же как несколько позднее Базаров, «высказывал свои мнения о важнейших текущих вопросах, религиозных, политических и социальных < … > был значительно объемистее романа» (см.: Минувшие годы, 1908, № 8, с. 70).

Таким образом, сопровождая работу Тургенева над романом, впечатления от национального освободительного движения в Италии получали в нем косвенное отражение, способствуя углублению темы героического служения порабощенной Болгарии. Итальянские события были частью того общественно-политического фона, на котором создавался роман. Можно предполагать, что, изображая отношения Елены и Инсарова, Тургенев как-то учитывал и хорошо известный к тому времени на Западе и в России биографический материал, связанный с личной жизнью Гарибальди (подробнее об этом см. ниже).

Грустный лиризм заключительных глав романа, придающий изображению любви Елены и Инсарова под «очарованными небесами» Венеции отпечаток прощания с жизнью и молодостью, оттенок «прелести увядания в самом расцвете и торжестве красоты», также находит соответствие в глубоко интимных переживаниях писателя, ощутимо связанных с Италией. 12 (24) апреля 1859 г., находясь в Спасском, Тургенев писал В. П. Боткину: «Чудесная погода — жарко, тихо, птицы поют, пахнет почками; я раза три прошелся по саду — и чуть не всплакнул. Жизнь пролита до капли, но запах только что опорожненного сосуда еще сильнее, чем когда он был полный. Addio, vita, слышал я раз на Корсо, во время карнавала; молодой женский голос произнес эти слова — и долго звук их звенел у меня в ушах». Наконец, сцена романа, в которой Елена и Инсаров слушают «Травиату» в венецианском театре, обязана если не своим возникновением, то во всяком случае некоторыми деталями, определяющими ее содержание, впечатлениям Тургенева от игры и безвременной кончины знаменитой итальянской певицы Бозио, в последний раз выступавшей в Петербурге в сезон 1858/59 г. Сцена начинается намеком на одно из этих обстоятельств: «…давали оперу Верди < … > хорошо известную нам, русским…» Затем повествование постепенно заполняет мотив неотвратимо надвигающейся смерти, усиливаемый параллельными указаниями на талантливое исполнение партии Виолетты и болезненное состояние Инсарова (см. наст. том, с. 287–289). Эмоционально-философская первооснова этой сцены намечается в письме Тургенева к Гончарову от 7 (19) апреля 1859 г., в котором непосредственно за общими суждениями о «Дворянском гнезде» и сюжете «Накануне» следуют характерные строки об итальянской певице: «Сегодня я узнал о смерти Бозио и очень пожалел о ней. Я видел ее в день ее последнего представления: она играла „Травиату“; не думала она тогда, разыгрывая умирающую, что ей скоро придется исполнить эту роль не в шутку. Прах, и тлен, и ложь — всё земное».

К 7 (19) ноября 1859 г. Тургенев заново «пересмотрел» черновую рукопись и переписал ее. 30 ноября (12 декабря) того же года беловой автограф был отправлен на отзыв графине Е. Е. Ламберт. Случилось так, что спешка и недомогание помешали Тургеневу устроить предварительное обсуждение своего нового произведения в кругу литературных знакомых. Поэтому графиня Ламберт оказалась, по-видимому, единственным, кроме П. В. Анненкова, читателем и критиком романа до его опубликования.

Ламберт дала неожиданно отрицательный отзыв, повергший Тургенева почти в отчаяние. В связи с этим он писал Анненкову 3 (15) декабря 1859 г.: «У меня сейчас была графиня Ламберт с мужем, и она (прочитавши мой роман) так неопровержимо доказала мне, что он никуда не годится, фальшив и ложен от A до Z, что я серьезно думаю — не бросить ли его в огонь?…» В воспоминаниях П. В. Анненкова, которому удалось разубедить и успокоить Тургенева, дипломатично указывается только одна причина недовольства Ламберт романом — «непривычка к политическим мотивам в художническом деле» ( Анненков, с. 433). На самом деле таких причин было по крайней мере две (см. ниже).

Местонахождение наборной рукописи романа в настоящее время неизвестно. О ее характере судить трудно, так как корректура с поправками Тургенева также не сохранилась. Можно утверждать, однако, что она не была простой копией чернового автографа. Сравнительным изучением текстов черновой рукописи и журнальной публикации «Накануне» установлены обильные разночтения, свидетельствующие о непрекращавшейся работе Тургенева над романом вплоть до самого момента его появления на страницах «Русского вестника»[222]Неполная сводка важнейших вариантов чернового автографа «Накануне» впервые представлена в статье И. В. Мальцева «К истории создания „Накануне“ И. С. Тургенева». — Уч. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1939, т. XXIV, с. 51–57)..

При подготовке журнальной публикации романа Тургенев опустил несколько небольших сцен, в которых был очерчен некто Петр Николаевич, обязанный Инсарову «своим спасением». Косвенная характеристика высоких человеческих достоинств Инсарова, к которой сводилось назначение этих сцен, выглядела несколько навязчивой и сентиментальной, и Тургенев вынужден был отказаться от нее (см.: Т, ПСС и П, Сочинения, т. 8, с. 437–438).

В журнальной публикации Тургенев устранил также довольно подробное описание одного из свиданий Елены с нищей девочкой Катей. В черновом автографе последнее, что особенно запомнилось Елене из встреч с Катей, были ее слова: «меня зовут». Сказанные за несколько дней до смерти, они приобретали мистический смысловой оттенок. В результате сокращения текста последними оказались слова Кати о жизни «на всей божьей воле», выражавшие страстное стремление к свободе, созвучное основному настроению Елены (см. там же. с. 420).

Из чернового автографа в печатный текст не перешли ядовитые характеристики отца Елены. В гл. III чернового автографа он был охарактеризован как «не злой человек с маленьким умом, маленьким сердцем, мелко упрямый и тщеславный», смолоду привыкший призывать «камердинера свистом», жить «очень грязно» и есть «что попало» (см. там же, с. 415).

В черновом автографе содержится большая, несколько декларативная характеристика Елены в начале гл. VI, испещренная массой поправок и зачеркиваний (там же, с. 418–420). Но сокращения в других главах сопровождались рядом существенных добавлений в текст перед его журнальной публикацией, в которых отразилось намерение Тургенева резче подчеркнуть идейное содержание романа и прежде всего героическое начало в нем. В основном эти добавления сводятся к следующему. Находясь под обаянием личности Инсарова, Елена записывает в своем дневнике (гл. XVI): «Разговаривая с ним, я вдруг вспомнила нашего буфетчика Василия, который вытащил из горевшей избы безногого старика и сам чуть не погиб. Папенька назвал его молодцом, мамаша дала ему пять рублей, а мне хотелось ему в ноги поклониться. И у него было простое, даже глупое лицо, и он потом сделался пьяницей». В главе XII впервые появляется сентенция Шубина об Инсарове и его целях с полемическим противопоставлением их славянофильскому народолюбию: «Он с своею землею связан — не то, что наши пустые сосуды, которые ластятся к народу: влейся, мол, в нас, живая вода! Зато и задача его легче, удобопонятнее: стоит только турок вытурить, велика штука!»[223]Вкладывая в уста Шубина ироническую характеристику славянофилов («пустые сосуды», жаждущие «живой воды» от народа), Тургенев, возможно, намекал на братьев И. С. и К. С. Аксаковых, с которыми часто спорил о значении народного влияния для формирования передовых общественных деятелей (см. характерные суждения Тургенева о «живой» и «мертвой воде», о необходимости «впрыскивания обеими водами» и т. п. в письме к И. С. Аксакову от 13 (25) ноября 1859 г.). В главу XIV (после слов «Если бы вы знали, какой наш край благодатный!») Тургенев ввел рассказ Инсарова о положении болгарского народа под властью турок: «А между тем его топчут, его терзают» и т. д. кончая словами: «Я не могу говорить об этом хладнокровно». В печатном тексте противопоставление болгарского патриота-разночинца Инсарова дворянским интеллигентам Берсеневу и Шубину, в известной мере олицетворявшим передовую Россию, стало выглядеть более четким и последовательным, чем в черновом автографе. На вопрос: отчего Инсаров «не русский?» — в дневнике Елены дается многозначительный ответ: «Нет, он не мог бы быть русским» (гл. XVI). В этом отношении характерна и вставка в диалог между Берсеневым и Шубиным, заканчивающаяся признанием, что «в наши времена требуются герои другого калибра» (гл. XII). В связи с этим в главе XXX по сравнению с черновым автографом была усилена критика дворянской интеллигенции. Здесь (после слов: «…палки барабанные!») появилась ироническая шубинская характеристика «лишних людей» типа «Гамлета Щигровского уезда»: «А то вот еще какие бывают: до позорной тонкости самих себя изучили, щупают беспрестанно пульс каждому своему ощущению и докладывают самим себе: вот что я, мол, чувствую, вот что я думаю. Полезное, дельное занятие!»

Подавляющее большинство вставок, появившихся в журнальном тексте «Накануне», являлось красноречивой иллюстрацией к характеристике романа, высказанной Тургеневым в письме к И. С. Аксакову от 13 (25) ноября 1859 г. «В основание моей повести, — писал Тургенев, — положена мысль о необходимости сознательно -героических натур (стало быть, тут речь не о народе) — для того, чтобы дело подвинулось вперед». Противопоставление Инсарова мыслящим русским людям в лице их представителей, Шубина и Берсенева, имело назидательный смысл, было проникнуто несвойственными предшествующему творчеству Тургенева откровенно дидактическими тенденциями. Оно основывалось на патриотическом стремлении средствами художественных образов способствовать объединению передовых сил русского общества для активной борьбы за общенациональное дело. Таким общенациональным делом в условиях начала шестидесятых годов была борьба за скорейшую ликвидацию крепостнических отношений. По убеждению Тургенева, успех этой борьбы всецело зависел от участия в ней «сознательно-героических» натур типа Инсарова, а не народа, еще не способного к самостоятельному решению больших общественно-политических задач. Свое отношение к людям, подобным Инсарову, Тургенев недвусмысленно высказал в речи «Гамлет и Дон-Кихот», напечатанной одновременно с романом и сразу же поставленной современниками в прямую связь с его замыслом (см. ниже). Говоря о Дон-Кихотах, противодействующих «враждебным человечеству силам < … >, т. е. притеснителям», Тургенев отмечал в этой речи: «Когда переведутся такие люди, пускай навсегда закроется книга истории. В ней нечего будет читать». О связи замысла образа Инсарова с идеями статьи «Гамлет и Дон-Кихот» см.: Бродский Н. Л. Тургенев в работе над романом «Накануне». — Свиток. М., 1922. Кн. 2, с. 81–86.

История текста большей части романов Тургенева после их первой публикации в известной степени была обусловлена критическими суждениями друзей писателя и откликами печати. Роман «Накануне» стоит в этом отношении несколько особняком. Опубликовав его в «Русском вестнике», Тургенев неоднократно возвращался к работе над текстом. Однако сводка многочисленных разночтений в прижизненных изданиях «Накануне» показывает, что в основном они носят стилистический характер. Отдельные отклонения от этой нормы далеко не всегда можно объяснить воздействием на автора извне. Тургенев с самого начала занял подчеркнуто независимую позицию в отношении критики, крайне скупо реагируя на ее претензии, подчас очень серьезные. Можно указать только на две поправки в тексте, сделанные, по всей вероятности, под влиянием критических отзывов.

Как известно, самым уязвимым местом романа «Накануне» Добролюбов считал бледность очертаний образа Инсарова. «Он, — писал Добролюбов о Тургеневе, — недостаточно приблизил к нам этого героя даже просто как человека < … > Гораздо менее человечные, даже просто фальшивые идеи, горячо проведенные в художественных образах, производили лихорадочное действие на общество; Карлы Мооры, Вертеры, Печорины вызывали толпу подражателей. Инсаров их не вызовет < … > его внутренний мир недоступен нам < … > Даже любовь его к Елене остается для нас не вполне раскрытою» ( Добролюбов, т. II, стр. 226–227). Вместе с Добролюбовым неудовлетворенность этой особенностью разработки характера Инсарова выразило подавляющее большинство критиков того времени — независимо от их принадлежности к тому или иному общественно-политическому лагерю. Даже Н. Ф. Павлов, редактор газеты «Наше время», в которой было помещено несколько пространных отзывов о «Накануне», выдержанных в сугубо реакционном духе, писал по этому поводу, обращаясь, как и Добролюбов, к аналогиям из мировой литературы: «Дездемона тоже влюбляется в идею, в идею страданий, в идею спасения Венеции, но какое живое представление почти мечтательного события! Черный варвар прельщает милую венециянку, но он не молчит, как шут Инсаров, он рассказывает женщине подробно, с искренностью простого сына природы, о понесенных им бедствиях, о терновом пути, по которому он шел, раскрывает ей всю душу, все события своей жизни: она видит его труды, его подвиги, твердость его воли на деле, обыкновенного смертного в пустяках и чудесного человека, где чудо нужно, и нам становится понятно, что женское сердце пленяется идеей, что женщина, бросив отца, следует за черным варваром» (Наше время, 1860, № 17, 8 мая). Возможным ответом Тургенева на такого рода замечания является лаконичная вставка в дневнике Елены, которой читателю дается понять, что Инсаров подробно рассказывал ей о своем прошлом. В главе XVI после слов: «я теперь знаю, отчего у него рана на шее» в издании Основского (1860) впервые появляется фраза: «Боже мой! Когда я подумаю, что он уже был приговорен к смерти, что он едва спасся, что его изранили…».

В процессе дальнейшей работы над текстом «Накануне» характерно почти полное пренебрежение писателя к толкам о легкомыслии и безнравственности Елены, — пренебрежение тем более знаменательное, что на первых порах после окончания романа автор сам, по-видимому, не совсем был уверен в безупречности своего нового произведения с точки зрения общепринятых моральных норм. 23 октября (4 ноября) 1859 г. Тургенев писал Анненкову: «…не имею никакого суждения о том, что я произвел на свет: кажется, эротического много, Шатобрианом пахнет…»

Вскоре последовали ожесточенные нападки на Елену, причем в числе поборников условной морали оказалась графиня Ламберт, с которой Тургенев в течение ряда лет был в дружеских отношениях.

Отвечая на письмо Тургенева от 16 (28) февраля 1860 г., Ламберт писала: «В этой повести есть Ваши слезы. Вы мне это сказали, — как же они не выразились, не отпечатались на ней — и всё потому, что в Елене мало женственности, — бойкая барышня, повторяю. Мы привыкли к той мысли, что добродетель должна быть угнетена, или по крайней мере скромна и застенчива» ( Granjard, p. 89, L. № 14). Перед включением романа в состав собрания сочинений в издании Основского (1860 г.) Тургенев скорее всего в связи с этим отзывом устранил из главы XXIII фразу: «То, что я тебе сделала сегодня, — прибавила она лукавой скороговоркой». Исчезновение этой фразы уже в издании Основского можно считать уступкой Тургенева слишком строгим моралистам, обвинявшим Елену в отсутствии застенчивости. Впрочем, рано или поздно Тургенев независимо от критики, вероятно, устранил бы эту фразу: в противном случае поведение Елены в гл. XXVIII выглядело бы психологически непоследовательным по сравнению с ее свободным обращением с Инсаровым в гл. XXIII.

В ряду других исправлений Тургенева наиболее существенны вставки в главах XXVIII, XXXIII, XXXV, впервые появившиеся также в издании Основского и связанные с углублением в романе идеи вины и обреченности. Вот, соответственно, эти вставки: 1) «или, может быть, я против тебя виновата — Это мой долг»; 2) «А если так, если он виноват, если я виновата — в этой глухой комнате»; 3) «Я искала счастья — и найду, может быть, смерть. Видно, так следовало; видно, была вина… Но смерть всё прикрывает и примиряет, не правда ли?» (см.: Варианты прижизненных изданий. — Т, ПСС и П, Сочинения, т. VIII, с. 443, 444).

II

Среди вопросов, вызванных появлением романа «Накануне» и составивших предмет горячей журнальной полемики, существенное место занял вопрос о том, «каким образом болгарин сделался героем (тургеневского) романа». «Господа критики, — вспоминал в 1880 году Тургенев, — дружно упрекали меня в деланности и безжизненности этого лица, удивлялись моей странной затее выбрать именно болгарина, спрашивали: „Почему? С какой стати? Какой смысл?“ — Ларчик просто открывался — но я не почел тогда нужным входить в дальнейшие объяснения»[224]См. «Предисловие» Тургенева к собранию романов в издании сочинений 1880 года. Недоумение по поводу того, почему Тургенев «выписывает из Болгарии невозможного и ни на что не нужного Инсарова», высказал особенно резко Д. И. Писарев, отказавшийся «принимать Инсарова за живое лицо» и видевший в нем лишь «тот процесс механического построения, которому Инсаров обязан своим происхождением» ( Писарев, т. 1, с. 268–270). Другие критики отзывались о герое романа почти в том же духе..

Ключом к «ларчику» Тургенев считал рассказ Каратеева, содержавшийся в полученной от него «тетрадке», где героем выступает действительно существовавшее лицо — болгарин Катранов (см. об этом выше, с. 430). Поэтому сопоставление героя «Накануне» Инсарова с его прототипом Катрановым имеет существенное значение для понимания романа. Но ограничивать и объяснять выбор героя частным и случайным обстоятельством — знакомством Тургенева с повестью Каратеева — было бы недостаточно: обращение Тургенева к деятелю болгарского национально-освободительного движения, избранному притом в качестве героя романа, в котором ставятся проблемы современной русской общественной жизни, имеет и другие, более общие и глубокие основания. Выбор Тургеневым своего героя подсказывался ему самой политической обстановкой, внутренней и внешней, складывавшейся в России в середине и второй половине 50-х годов XIX века, в период подготовки крестьянской реформы.

В это время писателя особенно волнуют вопросы о будущих судьбах России и о путях, которыми она должна идти. Разное понимание этих вопросов вызывает глубокое и всё обостряющееся расхождение между дворянскими либералами и разночинцами-демократами. Тургенев, не раз высказывавшийся как противник всяких социально-политических переворотов, выступал убежденным сторонником либеральных реформ, а необходимым условием их проведения считал объединение всех передовых сил русского образованного общества, за которыми должны, по его мнению, идти народные массы. В этом смысле его новый герой, Инсаров, носитель идеи единения всех народных сил и тесной связи интеллигенции с народом, воплощал в себе его идеал общественного деятеля, а самая идея народного единства выражалась известной сентенцией Инсарова, обращенной к Елене: «Последний мужик, последний нищий в Болгарии и я — мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и крепость». Перенесение инсаров-ских национально-освободительных идеалов, объединяющих народ, на почву русской общественной жизни было направлено против основных положений революционной демократии, что и отметил Добролюбов в своем разборе романа[225]По мнению М.К. Клемана, Тургенев хотел дать «политический урок» революционной демократии, стремясь убедить ее в том, что «русские Инсаровы» появятся только тогда, когда они «откажутся от углубления классовой розни, от революционной постановки.

С другой стороны, обращение Тургенева к теме болгарского национально-освободительного движения было обусловлено Восточной войной, начавшейся между Россией и Турцией летом 1853 года, а затем превратившейся в войну между Россией и западными союзниками Турции. В момент возникновения войны особенно сильно сказались освободительные стремления и надежды балканских славян, выразителем которых был Инсаров, и к этому времени приурочил Тургенев начало своего романа. Дальнейшее развертывание его сюжета связано с ходом военно-политических событий: в конце 1853 г. Елена с Инсаровым выезжают в Италию, чтобы из Венеции перебраться на Балканский полуостров и достигнуть Болгарии, где Инсарова «уже давно ждали» и «на него надеялись». В апреле 1854 г. Инсаров умирает.

Восточная война, явившаяся следствием противоречий между Россией и европейскими державами на Ближнем Востоке и отражавшая захватнические стремления тех и других, вызывала сложные ц различные отношения к себе разных кругов русского общества. Русский царизм вел войну под лозунгами освобождения балканских, славян и торжества православия. Однако официальная пропаганда этой идеи и близкая к ней славянофильская программа вызывали отрицательное отношение не только демократических, но и наиболее прогрессивных представителей либерально-западнических кругов, к числу которых принадлежал и Тургенев. Понимая всю лживость заверений русского самодержавия, он не дал в романе никакого намека ни на «освободительную» его миссию, ни на сведение болгарского вопроса к церковно-религиозным требованиям. Он изобразил в «Накануне» развитие национально-освободительной борьбы самого болгарского народа в лице одного из лучших его представителей — Инсарова. Тем самым, как отмечает современный исследователь, он сумел «четко и определенно противопоставить свою позицию всей либеральной и славянофильской шумихе вокруг славян»[226] Маркозова Д. С. Создание образа общественного деятеля в романе И. С. Тургенева «Накануне». — Уч. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1957, т. CL, вып. 2, с. 127.. Таким образом, и национальность Инсарова, и хронология романа выбраны Тургеневым не случайно и явились откликом на волновавшие писателя политические вопросы. Выраженное в романе сочувственное отношение к болгарскому народу, к борцам за национальную независимость балканских славян явилось поддержкой для последних в их борьбе и в глазах русского общества. Это тем более важно, что роман вышел несколько ранее статьи Герцена «Сербы и черногорцы» (Колокол, л. 84 от 1 ноября 1860 г.) и статей Чернышевского по славянскому вопросу.

При создании образа Инсарова Тургенев имел в виду, как сказано, реально существовавшее лицо — болгарина Николая Катранова, о котором он узнал из повести Каратеева.

Текст повести не дошел до нас. Но, помимо нее, биографические сведения о Катранове, которыми мы располагаем, довольно полны. Это материалы, сообщаемые другом Катранова по Московскому университету поэтом Саввой Филаретовым и русским фольклористом П. А. Бессоновым, а также сведения, собранные французским исследователем А. Мазоном и болгарскими литературоведами Н. Бобчевым и Иваном Г. Клинчаровым. Принадлежащая перу последнего биография Катранова наиболее полна и основана на документальном материале, а потому представляет наибольший интерес. Из нее видно, что Николай Димитров Катранов родился в 1829 г. в городе Свиштове, в купеческой семье. Город Свиштов находился, благодаря своему выгодному географическому положению, в центре культурного и общественного движения Болгарии; это оказало большое влияние на воспитание Катранова, на раннее пробуждение в нем интереса к судьбе своего народа и к народному творчеству[227] Клинчаров Ив. Г. Инсаров. Николай Д. Катранов. София, 1938, с. 29–33..

В 1848 г. Николай Катранов приехал в составе большой группы болгарских юношей и девушек в Россию и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Здесь он испытал благотворное воздействие передовой русской общественной мысли и русской художественной литературы; здесь он сформировался как «интеллект и как революционер-просветитель» (ср. намерение Инсарова в России «образоваться вполне»).

«В Болгарии Катранов научился любить родину и ненавидеть тиранию, — пишет Клинчаров, — в московских литературных и философских кружках он возвел эту любовь и ненависть в степень высокого сознания необходимости просвещения для масс и революционного преобразования в стране» (указ. соч., с. 35).

Будучи студентом, Катранов ведет большую общественную и литературную работу. Он пропагандирует идеи освобождения балканских славян, пишет стихи, обрабатывает при содействии А. Ф. Вельтмана народные песни, собранные им в Болгарии, занимается переводами. Оригинальные стихи Катранова, напечатанные в издававшейся в Константинополе болгарской газете «Цариградски вестник» (1853, № 153, 30 мая), по словам А. Мазона, «не обнаруживают в нем крупного поэта, но, по крайней мере, позволяют увидеть в нем поэтическую душу, горячо откликнувшуюся на крестьянские песни, народные легенды и романтические баллады»[228] Mazon A. L’œuvre de Nikolas Katranov. — Сборник в честь на проф. Милетич за седемгодишнината от рождението му. София, 1933, с. 373. Среди переводов на болгарский язык, выполненных Катрановым, — поэма Байрона «Абидосская невеста» (М., 1850) в оставшийся в рукописи отрывок из романа Гёте «Ученические годы Вильгельма Мейстера», переведенный, правда, не с оригинала, а с русского перевода..

Современники высоко ценили литературные труды Катранова. Издатель народных песен П. А. Бессонов, которому он передал собранные им народные болгарские песни, позднее отзывался о нем как о «весьма даровитом и горячо преданном задачам родного слова, а потому много обещавшем в будущем болгарине» (Болгарские песни Ю. Венелина, Н. Д. Катранова и других болгар. М., 1855. Введение, с. XV).

В начале 1853 г. Катранов окончил университет и отправился в Болгарию вместе со своей женой Ларисой[229]Имя жены Катранова, которую одни биографы называли Еленой, другие Катериной, стало известно лишь в самое последнее время — из книги: Павлович Н. Д. Николай Павлович. 1835–1894. София, 1955. На эту книгу обратил внимание редакции сотрудник Народного музея в г. Свиштове Рашко Иванов. В названной книге говорится: «…помещик Каратеев познакомил Катранова с русской девушкой Ларисой, в которую был влюблен сам. Молодые люди полюбили друг друга, и Лариса стала спутницей Катранова до конца его жизни. Историю их любви Каратеев записал в тетрадку, которую передал Тургеневу „для использования“ перед своим отъездом в Крым». Документальным подтверждением этого сообщения является приведенное в книге Н. Д. Павловича письмо двоюродного брата Катранова, художника Николая Павловича, где он, обращаясь к жене Катранова, называет ее Ларисой.. Пребывание его на родине оказалось очень кратковременным. Внезапная вспышка туберкулеза заставила его вернуться в Россию. Вскоре, по совету друзей, Катранов в сопровождении жены поехал лечиться в Вену, а оттуда в Венецию. Здесь, простудившись во время прогулки, Катранов внезапно умер 5 мая 1853 г.

Сопоставляя биографию Катранова с историей Инсарова, легко заметить, что, наряду с явной тождественностью основной линии, образ Инсарова во многом отступает от своего прототипа. Поставив перед собой задачу реализовать в Инсарове идеал «сознательно-героической натуры», появления которой Тургенев желал для России, писатель усилил трагические черты в биографии своего героя, вставив рассказ об убийстве родителей Инсарова турками. Тургенев изобразил Инсарова уже сформированным борцом, которого преследует турецкое правительство («На шее у него шрам — должно быть от раны»). Поэтому автор не останавливается на его литературных занятиях, хотя слова Инсарова в разговоре с Еленой, что «болгарские песни не хуже сербских», намекают на эти занятия и основаны на знакомстве Тургенева со славянским фольклором (см. в письме к Некрасову от 15 (27) октября 1854 г.: «Было время, что я с ума сходил от народных песен — и у меня есть различные переводы сербских, мадьярских, финских и других песен»).

Сочувствие национально-освободительной борьбе болгарского народа сохранилось у Тургенева и позже. Борьба балканских славян за свою национальную независимость, обострившаяся в конце 70-х. годов, и начавшаяся в связи с этим русско-турецкая война более чем на два года приковали к себе внимание писателя. Потрясенный жестоким подавлением апрельского восстания в Болгарии[230]«Болгарские безобразия оскорбили во мне гуманные чувства: они только и живут во мне…», — пишет он Е. А. Черкасской 9 (21) ноября 1876 г., Тургенев в июле 1876 г. пишет гневное стихотворение «Кро́кет в Виндзоре», в котором открыто обвиняет Англию в гибели нескольких тысяч мирных жителей. Стихотворение было запрещено цензурой, но быстро распространилось в списках, с одного из которых его опубликовал в болгарской газете «Стара планина» (1876, № 26, 6 ноября), издававшейся в Бухаресте, будущий видный болгарский общественный деятель и знакомый Тургенева Стефан Бобчев. На тему русско-турецкой войны 1877–1878 гг. написано несколько стихотворений в прозе[231]См.: Величкина И. И. И. С. Тургенев и война за освобождение балканских славян. — В сб.: Вопросы русской литературы. Уч. зап. Московск. пед. ин-та им. В. И. Ленина, вып. 389. М., 1970, с. 251–266.. Так, в своих художественных произведениях и письмах тех лет, Тургенев выразил горячее сочувствие и преданность делу освобождения братского болгарского народа (см. Велчев В. Тургенев в Болгарии. Вторая половина XIX в. Отдельный оттиск. София, 1961, с. 715, 738–739).

Со своей стороны, болгарская критика и читатели всегда высоко ценили Тургенева и особенно — как создателя «Накануне». Газета «Балкан» писала в связи со смертью Тургенева: «Для нас, болгар, Тургенев имел значение не только как просветитель и образованный художник мирового значения, но и как человек, который впервые создал героический образ представителя нашей патриотической интеллигенции, боровшейся за освобождение народа. Таков созданный Тургеневым Инсаров в его романе „Накануне“» (Балкан, 1883, бр. 37, 3 септември, с. 1–2). Современный же болгарский литературовед Ст. Каракостов указывает на то, что еще до перевода на болгарский язык читавшийся по-русски роман «Накануне» «был поддержкой для революционного движения в Болгарии и вселял в болгар уверенность, что освобождение от турецкого ига произойдет с помощью братского русского оружия» ( Каракостов Ст. Тургенев за България. — Българо-съветска дружба, София, 1947, № 10, с. 13).

Некоторые данные об отношении Тургенева к деятелям болгарского национально-освободительного движения сообщает в своих воспоминаниях Виктория Живкова (Вела Благоева), первая женщина-социалистка Болгарии, учившаяся на Высших педагогических курсах в Петербурге. В. Живкова знала Тургенева лично, некоторое время состояла с ним в переписке, собиралась перевести роман «Отцы и дети» на болгарский язык. Глубоко потрясенная смертью Тургенева, Живкова послала в Болгарию, в рущукскую газету «Славянин», свои «Мемуары» о «великом друге», как она называет Тургенева. В этих воспоминаниях Живкова передает, в частности, содержание своей беседы с Тургеневым в марте 1879 г. «С особым любопытством, — пишет мемуаристка, — расспрашивал он меня о нашей литературе, интересовался нашим старым поэтом Славейковым, знал многих из молодежи и говорил, что в числе его московских знакомых был и Инсаров, герой романа „Накануне“. Инсаров-де нарисован таким, каким был в действительности, не идеализирован и не приукрашен[232]Фамилия «Инсаров» здесь упомянута ошибочно — вместо «Катранов», которого Тургенев лично не знал: тетрадь Каратеева попала к нему в руки, когда Катранов уже умер.. Тургенев интересовался, много ли у нас в Болгарии таких героев?» К этому Живкова добавляет: «Кто знал лично наших молодых патриотов, кто видел, например, Каблешкова и знал его жизнь на уединенной станции пловдивской железной дороги, титанический труд и обаяние, которое он производил своей агитацией, — тот не мог не узнать в нем своего брата Инсарова» (текст мемуаров вместе с русским переводом приведен в указанной статье В. Велчева, с. 836–841). В воспоминаниях В. Живковой, несмотря на их неточность, важно то, что она связывает знакомых Тургеневу в Москве болгар с Катрановым, точнее с лицами, принадлежащими к его кругу. От этих болгар, по-видимому, Тургенев и узнал впоследствии, во время работы над «Накануне», подробности о прототипе своего героя, проверяя и дополняя те сведения, которые стали известны ему из повести Каратеева.

Мы не располагаем точными данными, с кем именно из московских болгар был лично знаком Тургенев, но сведения о многих из них Тургенев мог почерпнуть у Аксаковых, Погодина и других членов основанного в 1858 г. «Славянского комитета», который был призван оказывать культурно-просветительную и материальную помощь славянским народам. В тесных отношениях с членами Славянского комитета и, в частности, с Погодиным находился упомянутый выше Савва Филаретов, друг Катранова по Московскому университету. Филаретов оказал существенную помощь П. А. Бессонову в подготовке к печати раздела болгарских песен и словаря новоболгарского языка, которым Бессонов снабдил эти песни[233]См.: Временник Московского общества истории и древностей российских. М., 1855. Кн. 21; введение, с. XVII..

Интерес Тургенева к Болгарии, его вера в стремление и способность болгарского народа к борьбе за освобождение, с одной стороны, и честное отношение художника к фактам исторической действительности, с другой, позволили писателю уловить и придать своему герою такие черты, которые позднее оказались присущими целому поколению болгарских революционеров 1860-1870-х годов — В. Левскому, Л. Каравелову, Хр. Ботеву и другим.

Видный историк сербо-болгарских отношений Й. Скерлич находил у Любена Каравелова много черт тургеневского Инсарова[234]См.: Скерлич Й. Към сръбско-българските литературни влияния. Мисъл, 1902, с. 642; его же: Омладина и њена књжевност. У Београду, 1906, с. 282.. Любен Каравелов (1837–1879), выдающийся болгарский писатель и революционер, «балканский Герцен», провел в России 10 лет (1856–1866). Здесь он начал свой писательский труд. Здесь же, под воздействием русских революционных демократов, формировалась его идеология. Последние работы советских ученых Л. Воробьева и Л. Ерихонова (см. статьи в кн.: Изследвания и статии за Любен Каравелов. София, 1963) свидетельствуют о чрезвычайно разветвленных связях Каравелова с русскими революционными кругами (Каравелов был близок к ишутинскому кружку, знаком с Нечаевым, Бакуниным, редакцией «Народного слова», испытал сильное влияние И. Г. Прыжова), а также с русскими писателями и учеными. Правда, в числе московских друзей Каравелова мы не встречаем имени Тургенева. По-видимому, лично они не были знакомы. Однако предположение, что Тургенев слышал о Каравелове и им интересовался, не лишено основания.

Таким образом, глубокий интерес Тургенева к судьбе западных и южных славян, к их движению и борьбе за свою национальную независимость, с одной стороны, и попавшая в его руки повесть Каратеева с болгарским патриотом в центре, с другой, позволили ему создать оригинальный и жизненный образ нового героя, родного брата будущих болгарских революционеров 60-70-х годов и провозвестника того, что, по словам самого писателя, в России «пришло позже».

III

Образ героини со «смутным», но «сильным» стремлением к свободе возникал перед Тургеневым, по собственному его свидетельству, еще до создания или в период написания «Рудина» (см. т. 5, с. 482). Некоторые черты этого типа были воплощены Тургеневым в лице Натальи в «Рудине» и в других женских образах повестей, завершенных в период между возникновением и окончательной реализацией замысла «Накануне» («Переписка», «Фауст» и «Ася»). Приступив вплотную к работе над романом в конце 50-х годов и избрав в качестве основного героя деятеля болгарского национально-освободительного движения, с которым Елена соединила свою судьбу, Тургенев создал качественно новый образ русской женщины, отразивший общественные сдвиги в жизни России той поры. Писатель воспроизвел в лице Елены характерную представительницу молодого поколения кануна революционной ситуации в России. Последовав за Инсаровым в Болгарию, Елена претворила свои мечты в дело.

В 50-х годах русская женщина начинает принимать всё более активное участие в общественной жизни. В 1854–1855 годах, которым непосредственно предшествует время действия романа, в России формировались первые отряды сестер милосердия, отправлявшиеся в Севастополь. Тургенев был знаком с некоторыми из «сестер», принадлежавших к привилегированным слоям дворянской интеллигенции и порвавших с привычным укладом жизни ради трудного дела ухода за ранеными. Так, он хорошо знал Е. М. Бакунину, которую Н. И. Пирогов в письме, посвященном деятельности Крестовоздвиженской общины сестер, охарактеризовал как пример «терпения и неустанного труда для всех сестер общины», подчеркнув в личности ее полную гармонию между чувствами и действиями, «самозабвение», «ревность» и «энергию» в преодолении препятствий[235]Загробный свидетель за женщин. Наблюдения, опыты и заметки Н. И. Пирогова, изложенные в письме баронессе Э. Ф. Раден. — ИВ, 1886. № 11, с. 270.. В своих «Воспоминаниях сестры милосердия» Е. М. Бакунина, упоминая о своем давнем знакомстве с Тургеневым и его матерью, называет и другую сестру милосердия, Медведеву, которая ранее жила у В. П. Тургеневой (см.: В Е, 1898, т. II, № 3, с. 175). Мог слышать Тургенев и об Александре Назимовой, одной из выдающихся сестер периода Крымской войны. М. К. Цебрикова — писательница, связанная с народническими кругами, — в своих воспоминаниях о пятидесятых годах несколько страниц отвела А. Назимовой, оказавшей большое влияние на ее формирование. По словам Цебриковой, такой «женский характер сильный, оригинальный < … >, мог вырасти только на русской почве той темной поры» ( Цебрикова М. Пятидесятые годы. — Вестник всемирной истории, 1901, № 11. с. 66). «В ней, — писала Цебрикова, — жила та сильная воля, которая, раз сознав, что дело хорошо, честно, что оно — героическое дело, захочет его; и раз она чего захочет, то никакая сила в мире не остановит ее, никакие позывы жизни на другое не уведут прочь от дела» (там же, с. 70). Сравнивая Назимову с Еленой Стаховой как с наиболее близким, но не тождественным ее литературным отражением, мемуаристка указывала, что Назимова пошла далее тургеневской героини: если Елене, по словам Цебриковой, «нужен был человек подвига, ей нужно было идти за милым», то Назимова, не встретив «человека, которому стоило бы поклониться», «не ждала ничьего толчка. Она нашла, чуть жизнь выдвинула дело ей по силам» (там же, с. 69–70).

Ряд черт женщины героического характера, подруги революционера, был подсказан Тургеневу итальянскими событиями, связанными с революцией 1848–1849 годов, за которым он внимательно следил, живя в эти годы в Париже, и последующим гарибальдийским движением, подвигами участников которого он вдохновлялся в 1859 г., работая над «Накануне»[236]Подробнее о гарибальдийках см. в статье Е. Н. Щепкиной «Героиня романа „Накануне“ в кругу своих современниц». — Т сб, вып. 2, с. 146–158 (публикация И. А. Битюговой).. Анита Рибейра, бразильянка, ставшая женой Гарибальди в пору пребывания его в Южной Америке, без колебаний оставила родной дом, отца, друзей, а позднее и родину, сопровождала мужа во всех его походах и умерла от лихорадки в августе 1849 г. среди небольшого отряда храбрецов-гарибальдийцев.

Близость образа Елены Стаховой к историческому образу жены Гарибальди была отмечена уже вскоре после появления романа. Так, в одном из первых критических отзывов на роман Тургенева, в статье Евгении Тур, самоотверженная любовь Елены к Инсарову, ее готовность делить с любимым человеком все трудности и невзгоды на пути к великой цели прямо сравнивалась с поведением жены Гарибальди (а также — в завуалированной форме — с подвигом жен декабристов). «Обязанность жены — идти за мужем, хотя бы он шел на верную смерть в Черногорию, или Болгарию, или Севастополь < … >, — писала Евгения Тур, возражая критикам, осуждавшим Елену за разрыв с родными и отъезд из России. — История полна примеров < … > преданности жен, которые делили опасности битв, мрак заключения и ужасы казни с своими мужьями < … > Еще в 1848 году жена Гарибальди следовала за ним всюду, скиталась с ним в горах Калабрии и умерла от истощения сил. Она не сгубила своим присутствием его цели, не ослабила ни его деятельности, ни деятельности его сподвижников, а заслужила их глубокую любовь, их глубокое уважение…» ( Моск Вед, 1860, № 85, 17 апреля). Это сравнение жизненной судьбы Елены и Инсарова с героической биографией четы Гарибальди не было единичным. Сведения же о Гарибальди и его сподвижнице Тургенев мог почерпнуть из русских и, в гораздо большей степени, из французских и других западноевропейских газет, постоянно читавшихся Тургеневым во время пребывания его в Париже в 1848–1849 гг. В частности, в «С.-Петербургских ведомостях» от 13 августа 1849 г., где приводились подробности отступления отряда Гарибальди после падения римской республики, сообщалось: «Жена его опередила его несколькими часами: она командовала небольшим отрядом, составлявшим нечто вроде авангарда. Деятельность и энергия этой женщины невероятны. Прибыв в Чезинатико, она приказала сделать на главных дорогах завалы и расставила везде часовых…» Писатель имел возможность позднее прочесть о жене Гарибальди и в его «Мемуарах», первые главы которых были набросаны им в начале 50-х годов и переведены его друзьями и сторонниками на немецкий, французский и английский языки ( Garibaldi . Mitteilungen aus seinem Loben. Gannover, 1855; Mémoires de Giuseppe Garibaldi, par Alexandre Dumas, précédés d’un discours par Victor Hugo et d’une introduction par George Sand. Bruxelles, s.a.; The life of gen. Garibaldi. Written by himself. Witli sketches of his companions in arms. Tr. by his friend and admirer Theodore Dwight. New York, 1859). Вероятно, Тургенев был знаком с каким-либо из этих изданий, так как во второй половине 50-х годов воспоминания Гарибальди получили широкое распространение во всех странах, проникли и в Россию, а в начале 60-х годов (уже после издания «Накануне») вышли и в русском переводе (Записки Иосифа Гарибальди. СПб., 1860–1863. Ч. 1–3). Из французских и итальянских газет Тургенев мог узнать также о таких отважных женщинах, как Антониетта Коломба, сражавшаяся вместе с мужем в защиту римской республики, писательница Христина Бельджиойозе, выступавшая впереди восставших в Неаполе, и англичанка Джесси Уайт, которая в 1854 г. познакомилась с Гарибальди и, увлеченная идеями борьбы за свободу, осталась в Италии, где вышла замуж за итальянского патриота Альберто Марио в вступила в 1859 г. в отряд Гарибальди (впоследствии о Гарибальди и Мадзини она написала несколько книг). В популярной книге Ж. Мишле «Légendes démocratiques du Nord» (Paris, 1854) одна глава была посвящена героической «маленькой брюнетке» Розетти, дочери шотландского капитана и француженки, которая в 1847 г. встретилась с румынским поэтом-революционером К. Розетти и уехала с ним на его родину, в Румынию, восставшую против турецкого гнета. Ни одну из названных выше женщин нельзя считать прямым прототипом Елены, однако в образе ее запечатлены наблюдения писателя над героическими женскими характерами в России и на Западе.

Ко времени написания «Накануне» стала приобретать общественный характер тяга русских женщин к образованию, получению самостоятельной профессии. Первые женщины в Петербургском университете появились в осенний семестр 1860 г. (см.: Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. Л., 1958, с. 213–220). Но полемика по вопросам о гражданских и семейных правах женщины началась задолго до этого. Открылась эта полемика статьей М. В. «Женский труд» в «Экономическом указателе» (1858, № 60) и ответной статьей противника женской эмансипации А. Пальховского «Еще о женском труде», опубликованной в «Атенее» (1858, ч. III, № 24). Прогрессивная критика в лице П. Славинского («Общественная самостоятельность женщин». — СПб Вед, 1858, № 55, и «Еще и еще о женском труде». — СПб Вед, 1858, № 148), К. А. Словцова («Несколько замечаний на статью г-на Пальховского». — СПб Вед, 1858, № 175), Н. Тверского («Женский труд». — СПб Вед, 1858, № 201), Евгении Тур («Женщина и любовь по понятиям г. Мишле». — Рус Вестн, 1859, т. 21, июнь, кн. 1), выступая против консерваторов, стремившихся ограничить жизнь женщины семейной сферой, доказывала необходимость участия женщины наравне с мужчиной в общественной жизни и видела в этом также средство для укрепления семьи и повышения роли женщины-матери как воспитательницы будущих граждан. Однако значение этих выступлений было ограничено их либеральным направлением: авторы их поднимали женский вопрос в отрыве от коренного вопроса времени — изменения основ существующего порядка. Революционно-демократическая точка зрения была представлена М. Михайловым, который в «Парижских письмах» ( Совр, 1859, № 1) решение проблемы женской эмансипации поставил в связь с освободительной борьбой. Находясь с лета 1858 г. до весны 1859 г. в России, Тургенев был в курсе этой полемики, и она оказала на него определенное влияние. В плане романа, в главе шестой Тургенев записал: «показать дрянность и дряблость у нас семейной жизни» (наст. том, с. 291). Изобразив в романе «дрянность» отношений старших Стаховых, Тургенев противопоставил им нерушимый союз Инсарова и Елены. В стремлении Елены к серьезной работе мысли, в беседах ее с Берсеневым также отразились характерные особенности женщин той эпохи[237]См.: Мальцев И. В. Замысел героического образа Елены в романе Тургенева «Накануне». — Уч. зап. Донецк. пед. ин-та, 1951, вып. 1, с. 49–62..

Но вопрос о положении женщины занимает в романе подчиненное место. Елена выходит за пределы узкого круга семейного счастья и становится равноправной участницей революционною дела Инсарова. В «Накануне» Тургенев приблизился к наиболее гармонической, соответствующей революционно-демократической этике, трактовке волновавшей его со второй половины 50-х годов проблемы соотношения общественного долга и счастья. Личные чувства и представления Елены о смысле и назначении жизни слились воедино. Но мотив отречения, прозвучавший так отчетливо в «Фаусте» (см. наст. изд., т. 5, с. 129) и нашедший затем поэтическое воплощение в образе Лизы в «Дворянском гнезде», где он, однако, уже и осуждается (см. выше, с. 390), не был снят Тургеневым окончательно. Отдельные пессимистические мысли, характерные для философских взглядов Тургенева тех лет, о «вине» и обреченности всякого живущего, находят отзвук и в «Накануне» (см. наст. том, с. 291, 298).

История создания образа «новой» тургеневской героини связана и с литературной традицией. В обрисовке портрета Елены, характеристике ее внутреннего мира, описании положения в семье Тургенев выступил продолжателем Пушкина, который, по определению Белинского в статье об «Евгении Онегине», показал в образе Татьяны пробуждение сознания русской женщины ( Белинский, т. 7, с. 497).

Еще в 1831 году Пушкин в повести «Рославлев» создал образ Полины, женщины героического характера, захваченной общественным подъемом 1812 года. Одновременно образ Елены ассоциируется с некоторыми героинями Жорж Санд, через влияние которой Тургенев прошел в 30-40-е годы. Свободолюбие, самостоятельное и смелое решение вопросов любви и брака — черты, роднящие Елену с женскими образами французской романистки, в творчестве которой протест против семейной тирании сочетался с идеями утопического социализма. В начале 50-х годов Тургенев соприкоснулся также с творчеством русских писательниц Е. Ган, Ю. Жадовской, Е. Тур, Е. Нарской, в произведениях которых тема женской эмансипации разрабатывается на конкретном материале русской действительности тех лет как тема борьбы одаренной женской личности против предрассудков света и семейного деспотизма (см.: Белецкий А. Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг. — Творч путь Т, с. 161–166).

Новая эпоха выдвигала перед писателем задачу создать образ женщины — активной участницы политической жизни страны. Основной стимул деятельности Елены — самопожертвование и сострадание к униженным и угнетенным. Отвечая в «Накануне» на центральный вопрос времени — крестьянский, Тургенев говорил о необходимости гуманного отношения к народу. Однако логика художественного развития образа Елены выводила Тургенева далеко за рамки его прогрессивно-либеральных установок. Используя в романе различные приемы характеристики внутренней жизни героини — дневник, письма, монологи, Тургенев воспроизвел самый процесс становления ее личности[238]См.: Ладария М. Особенности композиции образов в романе Тургенева «Накануне». — Труды Сухумского пед. ин-та, 1956, т. IX, с. 233–234.. Отвергнув «лучших» русских дворян-интеллигентов, талантливого индивидуалиста Шубина и героя «пассивной добродетели» Берсенева, а также честного и тупого деятеля-практика, представителя чиновничьей России, Курнатовского, Елена предпочла им Инсарова, цель жизни которого — освобождение родины. Размышляя над поступками и действиями Инсарова, Елена поднялась до понимания мотивов гнева и мести, мести не за личные обиды, а «народного общего отмщения».

Елена явилась в творчестве Тургенева предшественницей таких образов, как Марианна в «Нови» и русская девушка из «Порога». Между «Накануне» и «Порогом» существует и прямая параллель: Инсаров задает Елене вопросы о готовности ее расстаться с отечеством, с родными, жить в нищете, подвергаться не только опасностям, но лишениям и унижениям (см. наст. том, с. 237); в близких выражениях о том же вопрошает неведомый голос и героиню «Порога». Это сходство между Еленой и девушкой из «Порога» было замечено в современных Тургеневу революционно-народнических кругах. П. Лавров в статье «И. С. Тургенев и развитие русского общества», опубликованной в Женеве, писал: «Если бы Добролюбов дожил до настоящего времени, он узнал бы Елену, отвечающую Инсарову < … >: „Знаю“, в той „русской девушке“, которая, стоя на таинственном „Пороге“, отвечает тоже: „Знаю… Я готова < … >, не нуждаюсь даже в той личной любви, которая проникала всё существо Елены, сливаясь с ее исканием „настоящего дела“» (Вестник народной воли, 1884, год первый, № 2, с. 90). В той же статье Лавров отнес Елену к поколению периода подготовки революции, когда «воспитывающее слово могло подготовить ту среду, в которой началось и то, что называют „делом“ в более узком смысле» (там же, с. 93).

П. А. Кропоткин в своих «Записках революционера» писал: «Тургенев < … > вселил высшие идеалы и показал нам, что такое русская женщина, какие сокровища таятся в ее сердце и уме, и чем она может быть как вдохновительница мужчины. Он нас научил, как лучшие люди относятся к женщинам и как они любят. На меня и на тысячи моих современников эта сторона писаний Тургенева произвела неизгладимое впечатление, гораздо более сильное, чем лучшие статьи в защиту женских прав» ( Кропоткин П. Записки революционера. М., Л.: Academia, 1933, с. 265). Л. Н. Толстой, который в пору появления романа отнесся к образу Елены отрицательно (см. ниже, с. 454), позднее, в 1901 г., в беседе с Чеховым высказал иное суждение о тургеневских женщинах: «Тургенев сделал великое дело тем, что написал удивительные портреты женщин. Может быть, таких, как он писал, и не было, но когда он написал их, они появились. Это — верно; я сам наблюдал потом тургеневских женщин в жизни» (М. Горький и А. Чехов. М.: Гослитиздат, 1951, с. 161). Известны и факты непосредственного воздействия описанного в романе подвига Елены в период русско-турецкой войны 1877–1878 годов. На это впервые указал на обеде в честь Тургенева, устроенном петербургским собранием художников 17 (29)марта 1879 г., В. И. Немирович-Данченко. Как сообщалось в отчете об этом обеде, «Немирович в первом тосте определил жизненность тургеневских типов — политическими идеалами, а во втором указал на Елену в „Накануне“ как на прототип наших сестер милосердия» (Петербургский листок, 1879, 18 (30) марта, № 54). В 1877 г., близкий друг Тургенева, Ю. П. Вревская отправилась на Балканский театр войны в составе Свято-Троицкой общины сестер милосердия[239]См.: Назарова Л. И. С. Тургенев и Ю. П. Вревская. — Русская литература, 1958, № 3, с. 185–192.. 5 (17) января 1878 г. она умерла в болгарском местечке Бела, в той же больнице, в которой ухаживала за ранеными, заразившись сыпным тифом. В. Велчев, изложив историю подвига Вревской как случай, характеризующий воздействие романа «Накануне» на русскую интеллигенцию, заканчивает: «Она является выражением тех исканий русской интеллигенции, которые впервые были отмечены Тургеневым в образе Елены Стаховой. Будучи похожей на Елену, Вревская в известном смысле повторяет ее жизненный путь и ее участь. Имея возможность блистать в обществе, пользоваться всеми преимуществами своего социального положения, она предпочла радость служения людям» ( Велчев В. Тургенев в Болгарии. София, 1961, с. 735). Вместе с Вревской работала сестрой милосердия и В. А. Цурикова, будущая писательница, которая отправилась на Балканы также не без влияния знакомого и высоко ценимого ею писателя (см.: Ахрамеев В. Неизвестные письма И. С. Тургенева. — Вопросы литературы, 1962, № 10, с. 172–175),

Образ Елены Стаховой предварил собою образы «новых» женщин, созданные Н. Г. Чернышевским, В. А. Слепцовым и Н. А. Некрасовым. Если Тургенев, показав формирование героини, остановился на том моменте, когда она должна перейти к деятельности, которая развернется за пределами России, в Болгарии, то Чернышевский в «Что делать?» в лице Веры Павловны показал русскую женщину-шестидесятницу, вырастающую в сознательную революционерку, организатора «мастерских», которые мыслились автором как ячейки будущего общества. Не без идейного и художественного влияния «Накануне» создан Слепцовым в романе «Трудное время» образ Марии Николаевны, порывающей под воздействием разночинца-революционера Рязанова с мужем, либеральным барином Щетининым, и уезжающей в Петербург, чтобы стать участницей одной из возникших в начале 60-х годов коммун. Как и Елена, Мария Николаевна, по словам П. Н. Ткачева, не может удовлетвориться «узким, эгоистическим < … > счастьем филистера», она стремится «к счастью более возвышенному, более человеческому, более широкому, к счастью, которое невозможно и немыслимо без счастья целого народа» (Дело, 1868, № 9, Современное обозрение, с. 11). Для героинь поэм Некрасова «Княгиня Трубецкая» и «Княгиня Волконская», в образах которых подчеркнуты такие исторические черты декабристок, которые получили преемственное развитие у революционерок-семидесятниц, так же, как для Елены, характерно соединение долга, диктуемого личными чувствами, и общественного служения[240]См. также: Плукш П. И. Постановка и решение женского вопроса в русской литературе середины XIX века. — Уч. зап. Рязанского пед. ин-та, 1967, т. 39, с. 98–110, 115..

Приведенный краткий обзор показывает, что героиня романа «Накануне», Елена Стахова, связана с очень широким кругом современных созданию романа или предшествовавших явлений русской и мировой общественно-политической жизни, отчасти и литературы. Это сообщает образу Елены особую емкость и особое значение среди «женских типов» в произведениях Тургенева.

IV

Определяя отношение к роману Тургенева в различных кругах русского общества, П. В. Анненков писал в своих воспоминаниях: «В оценке „Накануне“ публика наша разделилась на два лагеря и не сходилась в одном и том же понимании произведения, как то было при „Дворянском гнезде“. Хвалебную часть публики составляли университетская молодежь, класс ученых и писателей, энтузиасты освобождения угнетенных племен — либеральный, возбуждающий тон повести приходился им по нраву; светская часть, наоборот, была встревожена. Она жила спокойно, без особенного волнения, в ожидании реформ, которые, по ее мнению, не могли быть существенны и очень серьезны, — и ужаснулась настроению автора, поднимавшего повестью страшные вопросы о правах народности и законности, в некоторых случаях, воюющей оппозиции. Вдохновенная, энтузиастическая Елена казалась этому отделу публики еще аномалией в русском обществе, никогда не видавшем таких женщин. Между ними — членами отдела — ходило чье-то слово: „Это „Накануне“ никогда не будет иметь своего завтра“» ( Анненков, с. 432–433).

Резюме Анненкова верно лишь в отношении «светской части» общества, типичной представительницей которого была графиня Ламберт. Злая острота, процитированная Анненковым, принадлежала одному из столпов этого общества, князю П. А. Вяземскому (см.: Дневник графа Петра Александровича Валуева. — Рус Ст, 1891, № 11, с. 396). Эта же острота упоминалась в погромной статье о «Накануне», принадлежавшей перу редактора газеты «Наше время» Н. Ф. Павлова. Удивляясь волнению, произведенному в обществе романом Тургенева, Павлов писал: «И всё наделала повесть Тургенева, всё вышло от этого „Накануне“, которое, как говорит один житель Петербурга, известный своим остроумием, не худо бы было отложить до завтра» (Наше время, 1860, № 17, 8 мая, с. 263). Запоздалым, но уничтожающим ответом на нее Тургенева был созданный в «Нови» карикатурный образ князя Коврижкина, прототипом которого являлся князь П. А. Вяземский (см.: Т, Сочинения, т. IX, с. 160). Мнения о романе, высказывавшиеся в писательской среде, отличались, вопреки заключению Анненкова, гораздо большим разнообразием и не всегда были благоприятны для Тургенева.

Поэту А. Н. Плещееву принадлежит единственная в своем роде пространная характеристика Курнатовского как типичнейшего представителя особой прослойки чиновного мира — правоведов, т. е. молодых людей, окончивших училище правоведения. Плещеев писал Е. И. Барановскому 19 февраля ст. ст. 1860 г.: «У всех правоведов конек — буква закона < … > Это всё проводители бесстрастной идеи государства, как они сами выражаются < … > Они для известного принципа — узкого принципа — готовы принести в жертву самое святое человеческое чувство. < … > С ребяческих лет чиновник берет в нем верх над человеком < … > Тургенев в последнем романе своем „Накануне“ изобразил нам правоведа в лице г. Курнатовского и, по обыкновению изобразил мастерски. На одной странице сказал всё, что можно сказать об этом типе». Переходя к оценке романа в целом, Плещеев продолжал: «По концепции он гораздо шире „Дворянского гнезда“, а поэзии в нем столько же. Впечатление оставляет сильное, а главное — заставляет крепко призадуматься. Но такого повсеместного и единогласного успеха этот роман не может иметь, как имело „Гнездо“, по многим причинам. Зато всё живое, молодое и мыслящее будет на стороне Тургенева» (Шестидесятые годы. Материалы по истории литературы и общественному движению. М.; Л.: АН СССР, 1940, с. 457–458). В противоположность А. Н. Плещееву, в отзыве которого явственно слышались гражданские мотивы, В. П. Боткин при оценке романа руководствовался по преимуществу эстетическим критерием. Пренебрежительно отозвавшись об идейной сущности романа и весьма сдержанно — о его архитектонике, Боткин свое письмо к А. А. Фету от 20 марта 1860 г. посвятил тонкому анализу художественных достоинств «Накануне», не связывая их непосредственно с воплощением центральной идеи сюжета.

«… „Накануне“ я прочел с наслаждением, — писал Боткин. — Я не знаю, есть ли в какой повести Тургенева столько поэтических подробностей, сколько их рассыпано в этой. Словно он сам чувствовал небрежность основных линий здания и чтобы скрыть эту небрежность, а может быть и неопределенность фундаментальных линий, он обогатил их превосходнейшими деталями, как иногда делали строители готических церквей. Для меня эти поэтические, истинно художественные подробности заставляют забывать о неясности целого. Какие озаряющие предметы эпитеты, да, солнечные эпитеты, неожиданные, вдруг раскрывающие внутренние перспективы предметов! Правда, что несчастный болгар решительно не удался; всепоглощающая любовь его к родине так слабо очерчена, что не возбуждает ни малейшего участия, а вследствие этого и любовь к нему Елены более удивляет, нежели трогает. Успеха в публике эта повесть иметь не может, ибо публика вообще читает по-утиному и любит глотать целиком. Но я думаю, едва ли найдется хоть один человек с поэтическим чувством, который не простит повести все ее математические недостатки за те сладкие ощущения, которые пробудят в душе его ее нежные, тонкие и грациозные детали. Да, я заранее согласен со всем, что можно сказать о недостатках этой повести, и все-таки я считаю ее прелестною. Правда, что она не тронет, не заставит задуматься, но она повеет ароматом лучших цветов жизни» ( Фет, ч. 1, с. 323).

Примечателен крайне суровый и парадоксальный отзыв Л.Н. Толстого о «Накануне», данный в письме к А. А. Фету от 23 февраля ст. ст. 1860 г.: «Прочел я „Накануне“. Вот мое мнение: писать повести вообще напрасно, а еще более таким людям, которым грустно и которые не знают хорошенько, чего они хотят от жизни. Впрочем „Накануне“ много лучше „Дв<орянского> гнезда“, и есть в нем отрицательные лица превосходные — художник и отец. Другие же не только не типы, но даже замысел их, положение их не типическое, или уж они совсем пошлы. Впрочем, это всегдашняя ошибка Тургенева. Девица — из рук вон плоха — ах, как я тебя люблю… у ней ресницы были длинные… Вообще меня всегда удивляет в Тургеневе, как он с своим умом и поэтическим чутьем не умеет удержаться от банальности, даже до приемов. Больше всего этой банальности в отрицательных приемах, напоминающих Гоголя. Нет человечности и участия к лицам, а представляются уроды, которых автор бранит, а не жалеет. Это как-то больно жюрирует с тоном и смыслом либерализма всего остального < … > Вообще же сказать, никому не написать теперь такой повести, несмотря на то, что она успеха иметь не будет» ( Толстой, т. 60, с. 324–325).

В отзыве Л. Н. Толстого сквозило известное и по другим фактам из истории его отношений с Тургеневым раздражение против личности автора «Накануне». Однако было бы ошибкой объяснять его излишне суровый тон лишь субъективными причинами. Упоминание о Гоголе свидетельствует о том, что роман «Накануне» воспринимался Толстым как произведение, не выходящее за рамки привычной литературной традиции, уже отживающей свое время. Жесткие суждения Толстого о «Накануне» были продиктованы повышенной требовательностью к Тургеневу. Выгодно выделяя Тургенева в ряду его современников («никому не написать теперь такой повести»), Толстой тем не менее считал, что его творческие возможности не нашли полного выражения в «Накануне».

Пожалуй, столь же примечателен отзыв Ф. М. Достоевского о «Накануне». Правда, представление о нем слагается лишь из косвенных данных. В письме А. Н. Плещеева к Достоевскому от 17 марта (1860 г.) читаем: «Я на тебя, братец ты мой, очень сердит, за твой отзыв о романе Тургенева. Что за ярлычки ты везде находишь. После этого — не смей художник выставить ни одного типа, служащего представителем известной породы людей, известного класса общества, все ярлычки. И почему так легко жить болгару, посвятившему себя великому делу освобождения родины? Не знаю, легко ли ему жить, но я бы желал пожить такой жизнью. Непосредственным натурам, цельным, не подточенным анализом и рефлекторством, не путающимся в разных противоречиях, жить, конечно, если хочешь, легче… но когда эти натуры несут на плаху головы во имя любви к правде — ужели они менее гамлетов и гамлетиков достойны сочувствия? А что натуры практические, деятельные не любят по большей части искусства — это факт, повторяющийся беспрестанно в действительности. Тургенев взял этот факт и был вправе так сделать. Он вовсе не хотел сказать, что эти люди не могут или не должны любить искусства. Но показал только, что есть на самом деле. Артистические натуры по большей части — не деятели» (Достоевский Ф. М. Материалы и исследования / Под ред. А. С. Долинина. Л., 1935, с. 451–452). Комментируя эти возражения Достоевскому, А. С. Долинин отметил: «Как видно из слов Плещеева, Достоевский отнесся к этому роману отрицательно из-за главной фигуры: болгарина Инсарова, сухого, ничего не понимающего в искусстве, идущего прямо к своей цели без всяких сомнений и колебаний» (там же, с. 492). Можно полагать, что отношение Достоевского к не колеблющемуся, ни в чем не сомневающемуся Инсарову было во многом прямо противоположным его отношению к Базарову — герою следующего романа Тургенева (см.: наст. изд., Сочинения, т. 7).

В периодической печати роман Тургенева породил настоящий поток критических статей. 27 мая (8 июня) 1860 г., в письме к Фету, Тургенев сетовал по этому поводу: «Кстати, когда прекратятся статьи о „Накануне“? Это нечто вроде эпидемии. Пора бы оставить эту штуку в покое».

Обсуждение романа велось в основном по двум главным направлениям. Подавляющее большинство критиков с разных позиций, но почти в один голос выражало недовольство неполной обрисовкой, в «Накануне» Инсарова как носителя идеи гражданского служения родине. С другой стороны, сравнительно немногочисленная, но очень активная часть критики, тяготевшая к охранительному лагерю, осуждала поведение Елены, находя его безнравственным с точки зрения условной морали. Впрочем, в некоторых статьях претензии к Тургеневу в связи с изображением Инсарова и Елены высказывались одновременно и в крайне резкой форме. Разноречив в истолковании сущности этих центральных образов придало критическому обсуждению романа в целом характер ожесточенной полемики.

Первая статья о «Накануне», появившаяся в газете «С.-Петербургские ведомости», отличалась еще спокойным и благожелательным тоном. Ряд высказываний в ней свидетельствовал о том, что ее анонимный автор был лицом, хорошо осведомленным о противоречивом отношении к роману в различных слоях общества. Так, например, говоря о том, что «Елена — лучшее создание его (Тургенева), да и вообще лучшая русская женщина, какую мы встречали в русской литературе со времени пушкинской Татьяны», критик продолжал: «А между тем, эта светлая личность произвела в чопорной части нашей публики довольно сильное негодование < … > Мы, конечно, не вступим в пререкание с этими поклонниками ложной нравственности, с этими Тартюфами в юбках и фраках» ( СПб Вед, 1860, № 48, 5 марта, с. 230). Эта отповедь защитникам «ложной нравственности» была высказана за несколько дней до их открытого нападения на Тургенева в печати. Характеристика художественных особенностей романа в этой статье напоминает приведенный выше отзыв В. П. Боткина. «К „неоцененным достоинствам“ романа, — отмечалось в ней, — принадлежат подробности, передавать которые своими словами невозможно, да и грешно. Первое впечатление, производимое чтением этого нового произведения г. Тургенева — неотразимо < … > „Это — соната Бетховена“, — сказал нам один знакомый, прочтя „Накануне“, и мы находим, что он не совсем неправ…». Вместе с тем критик выражал несогласие с идейной концепцией романа. Он отказался признать в Инсарове «живой укор нашей недеятельности», так как, по его мнению, этот герой «ничем не приобрел права на то, чтобы сделаться нашим образцом: он ничем фактически не заявил своей деятельности; вся жизнь его была только приготовлением, стремлением».

Образ Инсарова не удовлетворял критика во всех отношениях. «Личность эта одна из самых неудачных < … > в повести г. Тургенева, — писал он. — Елена любовно называет его железным человеком, сама не подозревая того, что в этой односторонней железности и заключается то, что лишает Инсарова большой доли симпатичности < … > Будь в Инсарове больше мягкости, и энергия его выступала бы с большею яркостью < … > Потом, много интереса теряет в глазах наших Инсаров оттого, что автор прекратил деятельность его в ту самую пору, как мы начинали спрашивать себя: „что́ выйдет из этого человека?“ Нам хотелось бы видеть его на поле действия, видеть осуществление его планов пли, наконец, падение в борьбе с непреодолимыми обстоятельствами».

Заключительная часть этой характеристики напоминала аналогичные высказывания Добролюбова, статья которого в это время была написана, но еще не напечатана. Такого рода совпадения были нередким явлением в процессе полемики вокруг романа. Буквально в следующей статье о «Накануне», написанной консервативным критиком М. И. Дараганом, отдельные оценки образа Инсарова выглядели еще более близкими критике Добролюбова. «Мы, — писал Дараган, — Инсарова желали бы видеть в кругу его живой деятельности, в сношениях его с болгарскими патриотами, желали бы видеть, как он думал взяться за дело, как он брался за него, в чем именно в отношении к делу выразился его характер, его ум, его воля. Тогда бы мы действительно могли познакомиться с живым человеком и понять < … >, в чем именно состоит неотъемлемое превосходство его героя над нами…» (Наше время, 1860, № 9, 13 марта, с. 134). Этой близостью оценок не исключалось принципиальное отличие отношения Добролюбова к роману Тургенева от позиции, занятой критиком «Нашего времени». Обращаясь к Тургеневу с претензиями, внешне напоминающими то, что писал о «Накануне» Дараган, Добролюбов вместе с тем приветствовал романиста за первую и во многом удачную попытку изображения в художественном произведении деятеля нового типа — гиганта по сравнению с «гамлетиками и самоедами» сороковых годов, в то время как дарагановская критика образа Инсарова носила чисто негативный характер, сводясь к его полной дискредитации с позиций, враждебных освободительному движению.

М. И. Дараган первый указал на связь замысла «Накануне» с идеями тургеневской речи «Гамлет и Дон-Кихот». «Мы, — писал он, — совершенно вправе делать сближение статьи г. Тургенева о Дон-Кихоте и Гамлете с его повестью „Накануне“ потому, что два эти произведения вышли одновременно, оба они выражают одну и ту же идею, и наконец одно служит подтверждением и разъяснением другому. В повести г. Тургенев изобразил на деле те противоположные типы, которые с таким тщанием, так красноречиво разъяснял, сравнивая два величайшие создания двух величайших поэтов» (Наше время, 1860, № 9, 13 марта, с. 133). Однако в противоположность Тургеневу, выдвигавшему на передний план и в речи и в романе достоинства деятеля дон-кихотовского типа, Дараган всячески подчеркивал его недостатки. «В Дон-Кихоте, — писал он, — мы видим, как и г. Тургенев, тип бескорыстного деятеля на пользу общую < … >, но никак не можем от идеи о нем отделить того легкомыслия, той неосмотрительности, необдуманности, с которыми он принимается за всякое дело и от которых все попытки его исправить зло остаются неуспешными; так что вместо деятеля (homme d’action) он представляется в наших глазах мечтателем (homme de théorie); мечтателем однако ж, который приводит тотчас свои идеи в исполнение — и опять-таки мечтательными же средствами… Таких ли деятелей, ради бога, нам нужно в настоящее время?» (там же, с. 133–134).

Дальнейший анализ романа в статье Дарагана сопровождался мелочными придирками и бранью по адресу и Тургенева и его героя.

Опошляя и компрометируя в изощренно-враждебной интерпретации чуть ли не каждый поступок Инсарова, ханжески обвиняя Елену за «безрассудное путешествие на квартиру молодого человека», несообразное, по его мнению, с «приличиями нравственного такта, женскою стыдливостью, женскою робостью», Дараган в заключение своего отзыва о романе Тургенева писал, что «идей, по-настоящему, в повести две, обе неверные, что взгляд автора на обязанности гражданина односторонен, а взгляд на женщину мечтателен», и заканчивал его издевательской фразой: «Название „Накануне“ указывает на какое-то глубокое значение этой повести, которого однако ж она не имеет» (Наше время, 1860, № 9, 13 марта, с. 138).

Полемическим ответом на критику М. И. Дарагана была напечатанная в еженедельной газете «Московский вестник» статья И. В. Павлова «„Накануне“ и „Наше время“», подписанная псевдонимом Л. Оптухин. Ответственность за появление в печати статьи Дарагана И. В. Павлов возлагал на редактора «Нашего времени» Н. Ф. Павлова, обвиняя его в совершенном отсутствии литературного вкуса, а говоря о нападках Дарагана на роман Тургенева, отмечал, что они похожи «на требования самого придирчивого квартального надзирателя» и свидетельствуют о «разительном сходстве с полицейским образом мыслей» ( Моск Вестн, 1860, № 12, 25 марта, с. 192).

Расценивая роман «Накануне» как «самое зрелое из всех тургеневских произведений», И. В. Павлов брал под защиту обличительно-дидактическое начало в нем, связанное с критикой «лишних людей». По его мнению, это начало, ничуть не повредив художественности романа, подтвердило способность Тургенева не отгораживаться «от всего живого и современного». Имея в виду изображения Шубина и Берсенева, И. В. Павлов утверждал: «одна правда, горькая правда!» (там же, с. 193, 194). Аналогичная оценка этой особенности романа была дана также в неподписанной статье о «Накануне», напечатанной в журнале «для взрослых девиц» «Рассвет»: «Прежде г. Тургенев высказывал свое мнение без всякого намерения поучать, желая только, чтобы читатель немного задумался о темных сторонах своей обстановки, между тем как теперь, показывая недостатки общества, представляет вместе с тем и те идеалы, к которым, по его мнению, должны стремиться люди. В этом заключается, по нашему мнению, поучительная сторона новой повести г. Тургенева» (Рассвет, 1860, № 3, отд. II, с. 44).

Тургенев откликнулся на статью И. В. Павлова благодарственным письмом от 15 (27) апреля 1860 г. «Земно кланяюсь Вам за Ваше заступничество, — писал он, — и сожалею только о неприятностях, которые Вы навлекли на себя Вашей статьей».

Одновременно со статьей И. В. Павлова в еженедельном демократическом журнале «Искра» появились посвященные «Накануне» «Выдержки из памятной книжки старшего чиновника особых поручений „Искры“». Эта небольшая заметка, направленная в основном против трактовки Дараганом образа Елены, имела характерное резюме: «От статьи г. Дарагана о последней повести г. Тургенева веет такою высокою добродетелью, что редактору „Домашней беседы“ приходится смиренно преклонить голову и сказать: „ты превзошел меня“» (Искра, 1860, № 12, 25 марта, с. 134). Через три месяца редактор «Домашней беседы», мракобес В. Аскоченский, подтвердил справедливость этого заключения «Искры», напечатав на страницах своего издания «Журнальные заметки», в которых была предпринята демагогическая попытка опорочить образ Елены от лица провинциального читателя. «Повесть „Накануне“ произвела в провинции крайне неприятное впечатление, — говорилось в этих заметках, — в девушке она хочет видеть нравственно разумное существо, а не нечто вроде самки, увлекаемой минутой…» (Домашняя беседа, 1860, вып. 29, 16 июля, с. 365–366). «Журнальные заметки» заканчивались пряным апофеозом узконационалистических и религиозно-патриархальных начал в женском воспитании: «Русская женщина должна быть вполне русской: с крепкой верой в бога, с любовью ко всему чистому, святому и истинно прекрасному. Жорж Санды и tutti quanti вовсе не к лицу нам < … > да избавит нас святое провидение от всех и даже от тургеневских Елен!» (там же, с. 370, 371).

Участие газеты «Наше время» в полемике вокруг романа не ограничилось выступлением Дарагана. Вскоре на ее страницах появилась снискавшая столь же скандальную известность статья Н. П. Грот «Елена Николаевна Стахова», подписанная претенциозным псевдонимом «Русская женщина». Высказав мысль, что Елена «как нельзя лучше воплощает в себе элемент разрушения», и осуждая «не женскую храбрость и стремительность Елены», отважившейся на «эгоистический и легкомысленный поступок тайного брака», Н. П. Грот, подобно В. Аскоченскому, противопоставляла ей «типы женщин, которые в тиши и безвестности отмечают свое существование высокими христианскими добродетелями», отличаясь «самоотвержением и благодушием в отношениях семейных < … > даже и там, где родители в глазах детей не заслуживают полного сочувствия и уважения» (Наше время, 1860, № 13, 10 апреля, с. 208, 209). Протестуя «против безусловного поклонения образцу, созданному для нас г. Тургеневым», Н. П. Грот обращалась к романисту с советом «проникнуться глубоким нравственным смыслом человеческой жизни, понять ее связь с вечностью, стараясь узнать ближе тот небесный источник духовного усовершенствования, который мы, христиане, не можем более исключать из жизни нашей».

На статью Н. П. Грот отвечала известная писательница Евгения Тур (графиня Е. В. Салиас де Турнемир), анализировавшая образ Елены по преимуществу с точки зрения идей женской эмансипации. Защищая право тургеневской героини на самостоятельный выбор жизненного пути и касаясь в связи с этим нелепых обвинений в безнравственности, эгоизме, недостатке самоотверженности и т. п., высказанных по ее адресу в статье Н. П. Грот, Е. Тур писала: «Можно ли кинуть камень в Елену за то, что она < … >, полюбив некрасивого, бедного и неуклюжего Инсарова, пошла за ним на край света», сознавая, что «жизнь его < … > принадлежит безраздельно освобождению отечества, а потом уже ей? В этом сознании уже заключается отречение от себя, совершенное отсутствие эгоистического чувства…» ( Моск Вед, 1860, № 85, 17 апреля; статья «Несколько слов по поводу статьи „Русской женщины“»). Не считая тургеневскую Елену «образцом совершенства», Е. Тур вместе с тем отдавала ей предпочтение перед большинством женщин из привилегированного общества. Сущность взглядов Н. П. Грот на роль женщины в семье определялась в статье Е. Тур следующим образом: «Одни жители Востока < … > осуждают женщину на жизнь в гареме и не приобщают ее к жизни мужей и сыновей < … > Странно, что Русская женщина < … >, щеголяя своими христианскими чувствами, сошлась в этом случае с воззрением магометан!» Особое противодействие встретило в статье Е. Тур замечание Н. П. Грот о том, что «Елена отрешена от глупой способности сердца привыкать к окружающей действительности».

После статьи Е. Тур полемика вокруг образа Елены вспыхнула с новой силой. Мнения Дарагана и Грот получили поддержку в статье редактора газеты «Наше время», Н. Ф. Павлова, цинично утверждавшего, что положительные отзывы о Елене со стороны Е. Тур и других критиков обязаны своим происхождением слепому поклонению авторитету писателя, «ребяческому состоянию умственного развития, живучей страстишке к раболепству» (Наше время, 1860, № 17, 8 мая, с. 264). Вместе с тем Н. Ф. Павлов стремился доказать, что Тургенев, подобно Гоголю в период работы над вторым томом «Мертвых душ», идет по ложной дороге создания мнимо положительных образов, не имеющих почвы в реальной действительности. «Елена Стахова не живое существо, а мертвая фигура, гальванизированная искрами ума и поэзии. Это родная сестра Улиньки», — писал Н. Ф. Павлов.

В периодической печати шестидесятых годов мысль о родстве «Накануне» со вторым томом «Мертвых душ» высказывалась нередко. Однако в отличие от Писарева и некоторых других критиков того времени (см. ниже) Н. Ф. Павлов защищал эту точку зрения с реакционных позиций. Сравнение «Накануне» со вторым томом «Мертвых душ» было для него поводом для дискредитации прогрессивной общественной тенденции романа Тургенева. В истории любви Елены к Инсарову Н. Ф. Павлова раздражала главная причина ее возникновения — сочувствие освободительным идеям. «Скажите на милость, — возмущался Н. Ф. Павлов по этому поводу, — есть ли в этом спасении Болгарии хоть одна черта, одно слово, один звук, который отозвался бы в душе читателя и заставил его, хоть на минуту, поверить, что в Инсарова < … > можно влюбиться?»

Последним выступлением газеты «Наше время» в связи с романом Тургенева была статья «Ответ русской женщины госпоже Тур», в которой Н. П. Грот, правда, в более сдержанной форме, повторила свою точку зрения на образ Елены. Примечательными в этой статье были лишь некоторые новые детали. Так, например, имея в виду то место из статьи Е. Тур, где говорилось о превосходстве Елены над женщинами из высшего общества, Н. П. Грот писала: «Кто может так решительно утверждать, что между светскими, аристократическими нашими женщинами нет таких, которые были бы способны на совершенное забвение себя и не разделили бы охотно с любимым человеком даже ужасов заточения и казни? И в нашей недавней истории есть уже тому живые примеры» (Наше время, 1860, № 18, 15 мая, с. 285). Это был намек на жен декабристов.

Центральное место в полемике вокруг «Накануне» заняла статья Н. А. Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» (журнальное заглавие — «Новая повесть г. Тургенева». — Совр, 1860, № 3), в которой роман получил оценку с революционно-демократических позиций.

Добролюбов отмечал в «Накануне» «неотразимое влияние естественного хода общественной жизни < … >, которому невольно подчинилась сама мысль и воображение автора», чутье Тургенева к «живым струнам общества», его уменье «тотчас отозваться на всякую благородную мысль и честное чувство», «живое отношение к современности» ( Добролюбов, т. 2, с. 208).

Рассматривая «Накануне» на фоне предшествующих романов и повестей Тургенева с их главной темой о «лишних людях», Добролюбов с удовлетворением констатировал также существенные изменения в миросозерцании писателя, в его художественном восприятии действительности. «В новой повести, — писал Добролюбов, — мы встречаем другие положения, другие типы, нежели к каким привыкли в его произведениях прежнего периода. Общественная потребность < … > живого дела, начало презрения к мертвым абстрактным принципам и пассивным добродетелям выразилось во всем строе новой повести» (там же, с. 212, 213). В образе Елены Добролюбов видел новую, по сравнению с Ольгой Гончарова, «попытку создания энергического, деятельного характера», основой которого является «строгое равнодушие к ненужным излишествам богатой жизни» и «жажда деятельного добра» «ввиду беспомощной нищеты». «Как идеальное лицо, составленное из лучших элементов, развивающихся в нашем обществе, — отмечал Добролюбов, — Елена понятна и близка нам» (там же, с. 214, 216). Об Инсарове Добролюбов писал: «Всё обаяние Инсарова заключается в величии и святости той идеи, которой проникнуто все его существо» (там же, с. 226), и подчеркивал, в связи с этим, «огромную разницу» между ним и Берсеневым и Шубиным: «Любовь к свободе родины у Инсарова не в рассудке, не в сердце, не в воображении: она у него во всем организме < … > Оттого, при всей обыкновенности своих способностей, при всем отсутствии блеска в своей натуре, он стоит неизмеримо выше, действует на Елену несравненно сильнее и обаятельнее, нежели блестящий Шубин и умный Берсенев» (там же, с. 222). Положительные характеристики общественной значимости образов Елены и Инсарова сопровождались в критике Добролюбова столь же высокими оценками изображения интимных отношений главных героев. Добролюбов особо отметил проникнутое «строгой истиной и бесконечно грустной прелестью» изображение жизни Елены и Инсарова в Венеции. «Для нас это самое задушевное, самое симпатичное место всей повести», — писал Добролюбов (там же, с. 223).

Вместе с тем Добролюбов указывал на недостатки романа, обусловленные отсутствием изображения деятельности Инсарова. Добролюбов прекрасно понимал смысл тургеневского противопоставления Инсарова русским героям романа, но, находя его недостаточно полным и убедительным, писал: «Тут нет упрека русскому молодому поколению, нет указания на то, каков должен быть гражданский герой. Если б это входило в план автора, то он должен был бы поставить своего героя лицом к лицу с самим делом — с партиями, с народом, с чужим правительством, с своими единомышленниками, с вражеской силой» (там же, с. 223–224). Одновременно с этим Добролюбов отмечал, что «этот Инсаров всё еще нам чужой человек. Сам г. Тургенев, столь хорошо изучивший лучшую часть нашего общества, не нашел возможности сделать его нашим. Мало того, что он вывез его из Болгарии, он недостаточно приблизил к нам этого героя даже просто как человека» (там же, с. 226). Справедливые сами по себе, эти упреки были продиктованы и политическими соображениями, так как Добролюбов стремился к использованию художественных произведений в качестве действенного средства революционного воспитания и пропаганды.

Главным лицом романа Добролюбов считал Елену, в настроениях которой, по мнению критика, нашли типическое выражение чаяния лучших русских людей того времени. «В ней, — писал Добролюбов, — сказалась та смутная тоска по чем-то, та почти бессознательная, но неотразимая потребность новой жизни, новых людей, которая охватывает теперь всё русское общество < … > Не характеризуется ли у нас каждый истинно порядочный человек ненавистью ко всякому насилию, произволу, притеснению и желанием помочь слабым и угнетенным?» (там же, с. 224, 225). «Для удовлетворения нашего чувства», — продолжал Добролюбов, — «нужно более» того, на что намекает роман Тургенева: «нужен человек, как Инсаров, — но русский Инсаров», борец против «врагов внутренних» (там же, с. 239).

Так тургеневская мысль в романе о необходимости объединения всех передовых сил русского общества для борьбы за реформы получала в критике Добролюбова революционно-демократическую окраску.

Статья Добролюбова вызвала резкое противодействие Тургенева. 19 февраля (2 марта) 1860 г. он писал Некрасову: «Убедительно тебя прошу, милый Н<екрасов>, не печатать этой статьи: она кроме неприятностей ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка — я не буду знать, куда деться, если она напечатается». А. Я. Панаева рассказывает в своих воспоминаниях, как Некрасов ездил объясняться с Тургеневым по этому поводу, по, не застав его дома, оставил письмо, на которое получил ответ: «Выбирай: я или Добролюбов» ( Панаева А. Я. Воспоминания. М., 1956, с. 276).

Главной причиной бурной реакции Тургенева на статью Добролюбова было несогласие с ее основным выводом о необходимости революционной борьбы с «внутренними турками», т. е. со всем самодержавно-крепостническим укладом жизни, и боязнь в связи с этим «неприятностей» со стороны официальных властей. Тургенев, очевидно, беседовал на эту тему с цензором «Современника» В. Н. Бекетовым, отмечавшим в своем письме к Добролюбову (написанном, кстати сказать, в один день с письмом Тургенева к Некрасову), что напечатать статью «Когда же придет настоящий день?» < … > «значит обратить внимание на бесподобного Ивана Сергеевича…» ( Добролюбов, т. 2, с. 683). Кроме этой причины, раздражение Тургенева объясняется и тем, что он читал статью Добролюбова в ее первоначальной, несохранившейся редакции, отличавшейся значительно более резким тоном по сравнению с общеизвестным журнальным текстом (см. там же, с. 684).

Из-за отсутствия первоначальной редакции статьи «Когда же придет настоящий день?» конкретное содержание претензий Тургенева к Добролюбову остается неясным. Приблизительное представление о нем можно составить лишь на основании некоторых данных из мемуаров современников. Так, по утверждению А. Я. Панаевой, Некрасов говорил ей о просьбе Тургенева выбросить из статьи «всё начало», в котором «Добролюбов будто бы глумился над его литературным авторитетом» ( Панаева А. Я. Воспоминания, с. 274). Между тем в журнальной публикации всё начало статьи Добролюбова хвалебно по тону, за исключением нескольких фраз, вроде следующей: «…талант г. Тургенева не из тех титанических талантов, которые, единственно силою поэтического представления, поражают, захватывают вас и влекут к сочувствию такому явлению или идее, которым вы вовсе неспособны сочувствовать» ( Добролюбов, т. 2, с. 208). Здесь же, говоря о «Дворянском гнезде», Добролюбов относил Лаврецкого к «тому же роду бездельных типов, на которые мы смотрим с усмешкой», отмечая при этом, что «путь создания возвышенных характеров, принужденных смиряться под ударами рока, сделался очень скользким…» (там же, с. 211, 212). Но даже эти высказывания звучат резко только в полном отрыве от контекста. Таким образом, если А. Я. Панаева не искажает слов Некрасова, можно предполагать, что перед журнальной публикацией начало статьи Добролюбова, столь возмутившее Тургенева, было существенно сокращено или, что не менее правдоподобно, значительно расширено, в результате чего отдельные резкие реплики по адресу автора «Накануне» уже не так бросались в глаза.

В свою очередь Чернышевский отмечал в своих воспоминаниях: «Тургенев нашел эту статью Добролюбова обидной для себя: Добролюбов третирует его как писателя без таланта, какой был бы надобен для разработки темы романа, и без ясного понимания вещей» ( Чернышевский, т. I, с. 728). Наиболее резкой критике «тема романа» подвергается в той части статьи Добролюбова, где с иронией говорится, что «сущность повести вовсе не состоит в представлении нам образца гражданской, т. е. общественной доблести», так как Тургенев «и не в состоянии был бы написать героическую эпопею»; что «из всей Илиады и Одиссеи он присвоивает себе только рассказ о пребывании Улисса на острове Калипсы, и далее этого не простирается» ( Добролюбов, т. 2, с. 223–224).

По-видимому, такого рода оценки романа, болезненные для авторского самолюбия, в первоначальной редакции статьи звучали еще суровее. Об этом свидетельствует письмо к С. Т. Славутинскому (вторая половина 1860 г.), в котором Добролюбов явно сожалеет, что в журнальной публикации статьи не имел возможности подчеркнуть «резче» свое отношение к Инсарову (см. там же, с. 686).

Несколько позднее статьи Добролюбова появился еще ряд отзывов о «Накануне», главным образом в либеральных изданиях. Резким тоном отличалась статья Н. Соколовского в журнале «Светоч». Свои суждения об Инсарове, Шубине и Берсеневе Соколовский полемически противопоставлял основному выводу из статьи Добролюбова. «Пусть Берсеневым недостает энергии, — писал Соколовский, — пусть в решительную минуту они останавливаются в недоумении, всё же трудно решить, было ли бы лучше, если бы их заменили сухие Инсаровы с их фанатизмом < … >. Нет, не таковы нам надобны герои < … > нужны люди, а не фанатики с их односторонними взглядами < … > Крайности везде неуместны < … > Представителями современного поколения в романе являются Берсенев, Шубин и Курнатовский» (Светоч, 1860, № 4, отд. III, с. 27).

Апология Берсенева и Шубина сопровождалась в этой статье упреками Тургеневу за предпочтение, оказанное им иностранцу. Напоминая о неудачных попытках изображения положительного героя в произведениях Гоголя и Гончарова, Н. Соколовский с удовлетворением отмечал: «Итак, ни полугрек, ни полунемец не выдержали напора русской жизни; теперь осталась очередь за болгаром последовать их примеру и удалиться из неродственной ему страны < … > Штольц и Инсаров люди одного покроя…» (там же, с. 23, 26).

Во многом близким точке зрения Н. Соколовского был напечатанный в газете «Одесский вестник» отзыв В. Чибисова, выражавшего недовольство тем, что Тургенев, не ограничиваясь художественными задачами, «задумал из своего рассказа сделать вместе и демонстрацию публициста» (Одесский вестник, 1860, № 41, 19 апреля, с. 189).

Против тургеневской трактовки Инсарова как сознательно-героической натуры, пока еще не встречающей подобия себе в России, резко возражал и критик газеты «Московские ведомости» Н. П. Некрасов, писавший в своей статье о «Накануне»: «Мы думаем, что и в России найдутся люди, которые нисколько не уступят Инсарову, болгару, ни в любви к отечеству, ни в стремлении к деятельности. Автор сам противоречит себе в повести личностью Елены» ( Моск Вед, 1860, № 99, 5 мая, «Литературные заметки. Несколько слов о повести г. Тургенева „Накануне“»). Утверждая вместе с тем, что «право на имя представителей лучшего современного направления молодежи» имеют также Берсенев и Шубин, Н. П. Некрасов спрашивал: «Разве это не люди? Почему же в повести г. Тургенева Инсарову отдано предпочтение?» (там же, № 99, 5 мая и № 100, 6 мая). Тургеневскому Инсарову Н. П. Некрасов, в сущности, противопоставлял свой весьма скромный идеал русского положительного героя — сторонника либеральных свобод в условиях господства «начал бюрократизма».

В журнале «Отечественные записки» появились одновременно два отзыва о «Накануне»: обширная статья П. Е. Басистова «Толки о том, что нового в новом романе г. Тургенева» и анонимное «Письмо провинциала к г. Тургеневу», автором которого был К. Н. Леонтьев.

Общая оценка романа в статье П. Е. Басистова была положительной, несмотря на ряд критических замечаний, не отличавшихся, впрочем, особенной глубиной и оригинальностью. Наиболее существенные из них сводились к доказательству художественной невыразительности изображения Инсарова, обусловленной, по мнению критика, тесной связью замысла этого образа с идеями речи «Гамлет и Дон-Кихот». Сопоставляя центральные положения этой речи с характеристиками Инсарова от лица Шубина и Елены, П. Е. Басистов отмечал: «Итак, другие говорят об Инсарове то же самое, что сам г. Тургенев говорит о Дон-Кихоте; жаль только, что Инсаров сам за себя ничем не говорит, как бы следовало ожидать от живого лица. Что ж такое этот Инсаров? Отвлеченная идея донкихотства, в благороднейшем смысле этого слова, окрещенная славянской фамилией, но, при всем том, оставшаяся отвлеченной, как создание мышления, а не фантазии… Из всего сказанного выходит, кажется, то заключение, что философское мышление и мышление поэтическое не столько помогают друг другу, сколько мешают, как скоро начинают действовать вместе < … > отвлеченное мышление портит ряд поэтических образов мертвыми призраками» ( Отеч Зап, 1860, т. СХХХ, № 5, отд. III, с. 9, 14). Однако отрицательная оценка Инсарова в статье П. Е. Басистова в значительной степени предопределялась не столько несовершенством его художественного воплощения, сколько общественно-политической ориентацией критика. В соответствии с этой ориентацией в статье настойчиво подчеркивалось, что «идея гражданина своей земли < … > и теперь, после Инсарова, осталась пока в нашей литературе без образа», что «этот образ — в будущем», а несогласие с добролюбовской трактовкой Инсарова граничило почти с испугом: «Ведь „Накануне“ значит очень близко, завтра…» (там же, с. 15).

«Письмо провинциала к г. Тургеневу» не отражало мнения редакции «Отечественных записок» о романе и было напечатано только по просьбе самого писателя. В редакционной сноске, принадлежавшей, очевидно, С. С. Дудышкину, отмечалось, что это «Письмо… слишком взыскательно и односторонне в своих эстетических требованиях» (там же, с. 1). В свою очередь Тургенев, сообщая К.Н. Леонтьеву о своих попытках продвинуть его отзыв в печать, писал 22 апреля (4 мая) 1860 г.: «Статью вашу о „Накануне“ я отдал было в „Современник“, но он отказался поместить ее; тогда я вручил ее Дудышкину — и он обещался ее принять < … > Мне самому она показалась очень умной и тонкой; но вы согласитесь, что я в этом деле не судья, и, в силу тех же законов человеческого самолюбия, подкуплен порицанием».

«Порицание» Тургеневу в критическом отзыве Леонтьева действительно было очень сильным, во многом несправедливым и педантично придирчивым. Леонтьев утверждал, например, что Тургенев в романе «Накануне» не перешел «за ту черту, за которой живет красота, или идея жизни». План романа представлялся ему «слишком выразительным, ясным, резким; от него, — отмечал Леонтьев, — не веет волшебной изменчивостью, смутою жизни. Возьмите все лица: как ясно, что они собрались для олицетворения общественных начал» ( Отеч Зап, 1860, т. СХХХ, № 5, отд. III, с. 21). Леонтьев упрекал Тургенева за «механические приемы», употребленные им «для объяснения читателю, что Инсаров человек дела не сухого, а поэтического» и жаловался «на безжизненность всего этого, на отсутствие откровения изящного и в сцене спасения дам, и в сцене встречи у часовни, и в других местах» (там же, с. 22, 23). Крайне резким было суждение Леонтьева о «самых страстных, самых драматических сценах „Накануне“». «Все они, — настаивал критик, — как будто сделаны с усиленным стремлением к простоте и вечным, коренным красотам страсти; но вместо всего этого вышло что-то избитое и механическое» (там же, с. 23).

Однако наряду с такого рода суждениями в «Письме» Леонтьева встречались хотя и односторонние, но не лишенные проникновенности характеристики главных образов романа. Примечательным было утверждение Леонтьева о «художественном самоотрицании» Тургенева в «Накануне», обусловленном первым опытом выбора центрального героя из среды, социально чуждой ему, о намерении Тургенева с помощью Инсарова «казнить» не только Берсенева и Шубина, лучших представителей культурного передового дворянства, но и самого себя. «Художественное самоотрицание убийственно для поэзии, — отмечал Леонтьев, — < … > если писателю невесело, не по себе с его лицами, едва ли уважение спасет их от холодности… Надо их любить, а не уважать; вы не любили Инсарова, вы любили Рудина, и он всё озарил вокруг себя, и сама Наталья, которой нравственный принцип туманнее принципа Елены, вышла мила» (там же, с. 25).

Видя главную «беду» Тургенева в «Накануне» «в насиловании собственного вкуса, в предпочтении упрямой, ограниченной, но благородной направлением души — душе изящной, разбегающейся, страдающей и мыслящей», Леонтьев ставил вопрос, в высшей степени — и социально и психологически — актуальный и для Тургенева на всем протяжении его романного творчества: «Какие души нужнее, когда и где — кто решит?» Вместе с тем критик пытался внушить Тургеневу мысль, что сближение с Инсаровым пагубно для его художественного таланта. Леонтьев заканчивал свой отзыв о романе следующим образом: «…нравственное торжество Инсаровых над Берсеневыми и Шубиными непривлекательно для русской души (она не виновата!), а потому вы оставались холодны к уважаемым вами лицам, не возвели их „в перл создания…“» (там же, с. 26, 27).

Одновременно со статьями Басистова и Леонтьева в журнале «Русское слово» появилась статья Н. Н. Булича «Две повести г. Тургенева: „Накануне“ и „Первая любовь“». Отзываясь весьма положительно о новом романе Тургенева, Булич возражал тем критикам, которые упрекали автора за болгарское происхождение главного героя. «Виновата среда, если лицо Инсарова в русской повести кажется нам иностранным, — отмечал критик. — Нам горько и больно это обстоятельство, но делать тут нечего, и мы покорно клоним голову перед неизбежным произволом автора, но зато радостно приветствуем этот новый, невиданный дотоле в русской литературе < … > образ, как заждавшиеся, стареющие супруги приветствуют первое дитя свое, ожидаемое с трепетом и молитвою» ( Рус Сл, 1860, № 5, отд. II, с. 6).

Касаясь упреков Тургеневу в связи с отсутствием в романе широкой картины деятельности Инсарова, Булич писал: «Нам не нужно в повести подробного изображения всего круга его деятель ности, его сношений с болгарскими патриотами, рассказа, как в деле выражается его ум, воля, характер. Автор пишет повесть из русского быта, а вовсе не историю славянских племен» (там же, с. 26). В данном случае Булич полемизировал с Добролюбовым. Его вывод противоречил и точке зрения А. Григорьева, высказанной несколько позднее (см. ниже).

В следующем, 1861 году появились отзывы о «Накануне» А. Григорьева и Д. И. Писарева.

В статье «Искусство и нравственность», где речь шла не только о Тургеневе, А. Григорьев спокойно иронически отнесся к злопыхательской критике «Нашего времени» и расценил новый роман Тургенева как несомненно «замечательное произведение». Однако основная мысль его статьи заключалась не в этом. По мнению А. Григорьева, перед Тургеневым в процессе создания «Накануне» стояли две важные задачи, но писатель безукоризненно решил только одну из них — «общепсихологическую и поэтическую». По атому поводу он писал: «Задача общепоэтическая: стремление изобразить два страстных существования, роковым, трагическим образом столкнувшиеся, скользящие над бездной и гибелью в исключительной обстановке Венеции — жажду жизни и упоение ею на краю смерти и гибели посреди чудес поэтического и отжившего мира, — задача, выполненная блистательным образом, создавшая в романе какой-то байронски-лихорадочный эпизод, великолепную, обаятельную поэму» (Светоч, 1861, № 1, отд. III, с. 12). Иным было отношение критика к общественной тенденции романа с ее главным вопросом о герое. А. Григорьев находил, что этот вопрос, «логически и исторически правдиво» поставленный Тургеневым-мыслителем, оказался не по силам Тургеневу-художнику.

«Против болгарского дела не может быть сделано никакого возражения: дело совсем правое, ясное и понятное всякому, — писал А. Григорьев. — Но совершенно правильно выбравши героя из среды близкой нам по племенному происхождению, поэт не позаботился нисколько о красках для своего очерка… Никаких местных болгарских черт, ни в нем самом, ни в его обстановке < … > в этом отношении художническая манкировка < … > вовсе непростительна < … >. Будь Инсаров окружен настоящей болгарской обстановкой, т. е. будь он расцвечен красками, какое бы это вышло лицо!» (там же, с. 13–14).

Как отмечено выше, аналогичные суждения об Инсарове неоднократно высказывались в критике того времени, причем почти всегда — с разных идеологических позиций. А. Григорьев критиковал роман «Накануне» с позиций так называемого почвенничества, имевшего общие черты с идеологией славянофилов. Бледность местного болгарского колорита в романе А. Григорьев ставил в прямую зависимость от специфических условий, в которых формировались взгляды Тургенева и его отношение к действительности. «В манкировке виноват < … > не столько сам поэт, сколько эпоха, к которой принадлежит он по своему развитию, — писал А. Григорьев. — Его эпоха совершенно чуждалась славянства — хоть этого ей, поглощенной до самозабвения западными идеалами — нельзя поставить в укор» (там же, с. 14).

Почвеннические идеи А. Григорьева сказались и на его анализе образа Елены, в которой он видел «дитя, воспитавшееся под могущественным, но малозначительным по количеству влиянием кружков < … > Белинского и Грановского». «Елена Стахова — совершенно исключительное, местное, московское явление, — утверждал А. Григорьев. — Поэт не потрудился задать себе вопроса: что такое ваша женщина вне исключительных влияний известного, развитого более других кружка, составляющего < … > оазис в безбрежной и безвыходной пустыне, что такое наша настоящая женщина, женщина в обычных средах жизни» (там же, с. 14–15).

В противоположность А. Григорьеву, всё же не отрицавшему больших художественных достоинств романа и его общественного значения, Д. И. Писарев дал о «Накануне» подчеркнуто нигилистический отзыв.

В статье «Писемский, Тургенев и Гончаров» ( Рус Сл, 1861, № 11) Писарев отмечал: «…Тургенев и Писемский — стояли в чисто отрицательных отношениях к нашей действительности < … > Эти отрицательные отношения, этот скептицизм — величайшая их заслуга перед обществом» ( Писарев, т. 1. с. 213). Эта характеристика распространялась на всё творчество Тургенева, за исключением романа «Накануне». В следующей статье Писарева «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова» ( Рус Сл, 1861, № 12) роман получил крайне суровую оценку, так как ни в его замысле, ни в его центральных образах критик не обнаружил соответствия с характером предшествующей литературной деятельности писателя. В связи с этим Писарев писал, например, о Елене: «…она ищет лучшего и, не находя этого лучшего, уходит в мир фантазии, начинает жить воображением < … > она не критикует нашей жизни, не всматривается в ее недостатки, а просто отворачивается от нее и хочет выдумать себе жизнь» ( Писарев, т. 1, с. 267). Наряду с Еленой в мечтательном отношении к действительности Писарев обвинял и самого автора. «Оттого, — резюмировал Писарев, — он вместе с Еленой ищет героев < … > вместе с нею бракует Шубина и Берсенева; оттого он выписывает из Болгарии невозможного и ни на что не нужного Инсарова» (там же).

Обращаясь к анализу образа Инсарова, Писарев писал: «Тургенев не мог остановиться на чисто отрицательных отношениях к жизни < … > Ему захотелось колоссальности, героизма < … > образ не напрашивался в его творческое сознание, надо было с невероятними усилиями составлять этот образ из разных кусочков < … > Инсаров, каким он является в отдельных сценах романа < … > не представляет в себе ничего целостно-человеческого и решительно ничего симпатичного». И далее: «… что истинный художник, Тургенев, соорудил ходульную фигуру, стоящую ниже Штольца, — это очень грустно; это показывает радикальное изменение во всем миросозерцании, это начало увядания. Кто в России сходил с дороги чистого отрицания, тот падал. Чтобы осветить ту дорогу, по которой идет Тургенев, стоит назвать одно великое имя — Гоголя. Гоголь тоже затосковал по положительным деятелям, да и свернул на „Переписку с друзьями“. Что-то будет с Тургеневым?» (там же, с. 270, 271).

В романе «Накануне» Писарев усматривал опасные симптом» отказа Тургенева от реализма и вместе с тем признаки возможною компромисса с действительностью. «Отцы и дети» внесли необходимую поправку в это ошибочное представление критика о характере творческой эволюции писателя, но отрицательное отношение к роману «Накануне» сохранилось у него до конца жизни.

В ряду критических статей о «Накануне» наиболее значительной была статья Добролюбова, ускорившая разрыв Тургенева с лагерем «Современника», но вместе с тем оказавшая несомненное влияние на его дальнейшую писательскую деятельность. В этой статье были четко определены взгляды и настроения новых людей и дана суровая критика дворянско-либеральных общественных деятелей, а это способствовало более глубокому проникновению Тургенева в сущность социального конфликта, предопределившего сюжетную основу его следующего романа — «Отцов и детей». История создания этого романа свидетельствует о художественном преломлении в образе Базарова многих высказываний Добролюбова. Тургенев-художник не мог не считаться и с общими установками статьи Добролюбова, сводившимися к требованию изобразить русского Инсарова в борьбе с внутренними турками. В этом требовании выражалось одно из характернейших настроений эпохи, а Тургенев всегда был чуток к таким настроениям.

Роман Тургенева и посвященная ему статья Добролюбова оказали, по-видимому, определенное воздействие на Чернышевского при его работе над романом «Что делать?».

Рахметов стал тем «русским Инсаровым», скорый приход которого в русскую жизнь и в русскую литературу предсказывался в статье Добролюбова. Образ Рахметова был полемичен по отношению к тургеневскому Базарову и создавался в пору, когда идейный разрыв революционной демократии с Тургеневым стал непреложным фактом. Но всё это не исключало преемственной зависимости замысла образа Рахметова от проблематики творчества Тургенева, связанной с поисками и изображением нового героя.

Такая зависимость подтверждается использованием в «Что делать?» характерных композиционных особенностей романа «Накануне». В композиционном отношении группировка характеров (Лопухов — Кирсанов — Рахметов) напоминает аналогичную группировку характеров в «Накануне» (Шубин — Берсенев — Инсаров). Обыкновенность, «заурядность» хороших «новых людей» Лопухова и Кирсанова постигается вполне только при сравнении их с Рахметовым, а достоинства Рахметова как идеального революционера еще рельефнее выделяются на фоне этой «нормы». То же самое происходит в романе Тургенева. И Тургенев и Чернышевский преднамеренно представляют читателю сначала своих сравнительно второстепенных героев и только после этого вводят в действие главные силы — Инсарова и Рахметова. И в том и в другом случае система характеров и определенная последовательность в их обрисовке рассчитаны на один и тот же эффект, но приоритет в применении таких приемов композиции в романе с ярко выраженной тенденцией поучения обществу но праву принадлежит Тургеневу.

Эта связь улавливалась современниками писателя. В статье «Новый тип» ( Рус Сл, 1865, № 10) Д. И. Писарев, повторяя свои прежние чрезмерно резкие и категорические суждения о «Накануне», вместе с тем отмечал: «Попытку Чернышевского представить читателям „особенного человека“ можно назвать очень удачною. До него брался за это дело один Тургенев < … > Тургенев хотел из Инсарова сделать человека, страстно преданного великой идее…» ( Писарев, т. 4, с. 48).

Роман «Накануне» еще при жизни Тургенева много раз переводился на иностранные языки. Первым и весьма неудачным был перевод романа на французский язык, выполненный П. Дуэром («La veille». Roman russe d’Ivan Tourghénieff. Traduction P. Douhaire. — Le correspondant, 1860, sept., p. 117–167). По словам Тургенева, этот перевод имел с его романом лишь «некоторое сходство в деталях», так как «переводчик-украшатель выкинул несколько действующих лиц и заменил их другими» («Записки охотника» И. С. Тургенева. Сборник статей и материалов. Орел, 1955, с. 339). В следующем году в журнале «Revue Européenne» (т. XVII и XVIII) появился новый перевод романа на французский язык под названием «Елена» («Elena»), сделанный И. Делаво. Этому переводу, «полностью как в отношении эпизодов, так и в отношении характеров» соответствующему «рукописному подлиннику», Тургенев давал высокую оценку в письме к редактору «Revue Européenne» от 14 (26) марта 1861 г. и в письме к Л. Пичу от 4 (16) апреля 1870 г. (см. тот же сборник, с. 339). В 1863 году перевод И. Делаво вышел в Париже отдельной книгой вместе с повестью «Первая любовь» («Nouvelles scènes de la vie russe»).

Немецкий перевод «Накануне» под названием «Helene» был напечатан в 1871 году в пятом томе митавского издания избранных сочинений Тургенева (Ausgewählte Werke). В том же году появился английский перевод «Накануне» («On the Eve» by I. S. Tourgueneff. A tale, translation from the Russian by C. E. Turner. London, 1871). Роман в переводе Тернера дважды, в 1873 и в 1875 годах, издавался также в Нью-Йорке.

Особое значение имел роман «Накануне» для болгарских читателей; но он далеко не сразу после выхода в свет был переведен на болгарский язык. В этом, вероятно, сначала не было надобности, так как болгарская интеллигенция могла читать его по-русски. Но для широких кругов болгарских читателей перевод стал необходим, и первая мысль о нем явилась в 1879 г. у Ст. Бобчева, будущего видного общественного деятеля Болгарии, а в то время студента Московского университета. В статье, помещенной в рущукской газете «Българин», Ст. Бобчев писал о своей встрече с Тургеневым: «Я имел случай представиться старику-романисту и испросил у него позволения перевести на болгарский язык „Накануне“, героем которого является болгарский студент, а также некоторые рассказы из „Записок охотника“. На мою просьбу Тургенев ответил согласием и обещал написать собственное предисловие к переводу» (Българин, 1879, № 178). По свидетельству Н. Бобчева, эту встречу Ст. Бобчева с Тургеневым в феврале 1879 г. устроил М. М. Ковалевский (Славянски глас, 1908, кн. V–VI, с. 189). В марте того же года Тургенев писал Ковалевскому: «…я хотел просить Вас передать г-ну Бобчеву, что не уеду из России, не переслав ему (на Ваш адрес) того небольшого предисловия к переводу „Накануне“ с рассказом о Катранове, которое я обещал». Однако замысел перевода Ст. Бобчевым не был осуществлен, так же как и предисловие, задуманное Тургеневым.

Первый перевод «Накануне» вышел в Болгарии лишь десять лет спустя, в 1889 г. Роман появился одновременно в двух изданиях — в переводе И. Иванова (Тырново, 1889) и в переводе Ив. Драгиева (Пловдив, 1889).

В 1860-1870-е годы роман неоднократно переводился и на другие иностранные языки: польский (1870-71, 1874), чешский (1873, 1874), датский (1872), голландский (1872). После смерти Тургенева роман был переведен на языки: шведский (1884), венгерский (1887) и т. д. Итальянский перевод «Накануне» появился в 1924 году.

…вышел третьим кандидатом! — Имеется в виду низшая ученая степень, присуждавшаяся в период между 1804 и 1884 годами успешно закончившим полный курс университета и представившим специальное сочинение. При назначении на гражданскую должность кандидатам присваивался чин десятого класса, т. е. коллежского секретаря.

…в дантановском вкусе, — В стиле Жана Пьера Дантана (Dantan, 1800–1869), французского скульптора-портретиста и монументалиста, снискавшего особую известность карикатурными бюстами и статуэтками известных деятелей своего времени (Талейрана, прусского короля Фридриха Вильгельма IV, Виктора Гюго и др.)

«Да здравствует Марья Петровна! » — Шубин поет популярную во второй-половине XIX века студенческую песнюна слова Н. М. Языкова («Разгульна, светла и любовна пусть слышится песня моя». Автор музыки неизвестен. Текст впервые опубликован в первом издании «Стихотворений» Языкова (СПб., 1833, с. 269–270; написан в 1829 г.). С нотами впервые опубликована в 1880 г. в издании графа А. А. Бобринского «Студентские песни 1825–1855» (СПб.; М.: Бернард, № 11).

…романтические звуки Оберонова рога… — Легендарный волшебник Оберон (Альберих) был героем ряда средневековых и позднейших литературных и музыкальных произведений на немецком и французском языках. По легенде, рог Оберона имел чудодейственную силу. В первую половину XIX века особенно известны были: последняя опера К. М. Вебера (Weber, 1786–1826) «Оберон» (1826) и поэма Х. М. Виланда (Wieland, 1733–1813) того же названия (на русский язык переведена в 1787 г.).

…не любовь-наслаждение, любовь-жертва. — Об этих двух родах любви неоднократно писал Артур Шопенгауэр («Мир как воля и представление». Т. 1, § 67; в русском переводе Ю. И. Айхенвальда — М., 1900, с. 389–392).

…мы толстокожие скифы. — В середине XIX столетия русская археология только начинала проверку сведений о скифах, сообщаемых Геродотом (V век до н. э.). Наиболее значительны были работы Н. И. Надеждина («Геродотова Скифия, объясненная чрез сличение с местностями», 1844), графа А. С. Уварова («Исследование о древностях Южной России и берегов Черного моря», 1851–1856) и Э. Г. Муральта («Скифские древности, хранящиеся в императорском Эрмитаже», 1853). В эту эпоху скифы представлялись только кочевым племенем, их культура обычно принижалась.

…вне Италии нет спасения! — Посылать художников для работы в Италию в первой половине XIX века считалось в России обязательным; в связи с этим в Италии в то время существовала постоянная русская художественная колония, неоднократно находившая отражение в литературе.

Ставассер полетел же… — Русский скульптор Петр Андреевич Ставассер (1816–1850), ученик профессора С. И. Гальберга, академик. Главные произведения: «Молящийся ангел», «Русалка», группа «Нимфа и сатир, надевающий ей на ногу сандалию».

«La dernière pensée» — фортепьянная пьеса К. М, Вебера (см. выше примеч. к с. 166).

…если это будет возможно, — См. ниже первое примеч. к стр. 199.

…пойти по следам Тимофея Николаевича… — Тимофей Николаевич Грановский (1813–1855) — профессор Московского университета по кафедре всеобщей истории, получивший широкую известность своими публичными лекциями (с 1843 года). Тургенев познакомился с Грановским в 1835 г. в Петербургском университете, где они оба были студентами. В статье «Два слова о Грановском» Тургенев писал: «От него веяло чем-то возвышенно-чистым; ему было дано (редкое и благодатное свойство) не убежденьями, не доводами, а собственной душевной красотой возбуждать прекрасное в душе другого» (наст. изд., т. 5, с. 326). Письма Тургенева к Грановскому (1839–1840) см.: наст. изд., Письма, т. 1.

…о французских романах… — Явно непочтительный, если не пренебрежительный тон в этих словах Елены объясняется появлением в тридцатые и сороковые годы XIX века множества русских низкопробных переводов романов французских писателей Поля де Кока, Поля Феваля и других, не претендовавших на серьезное литературное и общественное значение.

…второй том «Истории Гогенштауфенов» Раумера… — Фридрих Людвиг Георг фон Раумер (Raumer, 1781–1873) — профессор истории и политических наук в Бреслау (Вроцлаве), позднее в Берлине. Его основополагающий труд «Geschichte der Honenstaufen und ihrer Zeit» (6 томов, 1823–1825, имеется ряд изданий) посвящен немецкому рыцарскому и царствующему роду XI–XIII веков, носледние представители которого погибли в заточении.

…о новом инструменте — «контробомбардоне»… — Контробомбардон — сокращенное название бомбардона контрабаса, духового металлического инструмента с пистонами, сконструированного бельгийским мастером Адольфом Саксом (патент 13 октября 1845 г.). Лондонская всемирная выставка открылась в 1851 г.

«Не отходи от меня»… — Романс на слова «Мелодии» А. А. Фета, впервые опубликован: Москв, 1842, ч. IV, № 8, с. 234; музыка композитора А. А. Дерфельдта (1810–1869); издан М. Бернардом в 1858 г.

«Самосон»… — Так назывался диван в с. Спасском, на котором любил отдыхать Тургенев. В настоящее время «Самосон» хранится в музее И. С. Тургенева в Орле.

…иллюминат… — Последователь религиозно-мистического учения немецкого мистика Адама Вейсгаупта (Weishaupt, 1748–1830), основавшего в 1776 г. тайное просветительское общество иллюминатов.

…сведенборгианизм… — Теософское учение Эммануила Сведенборга (Svedenborg, 1688–1772), выдающегося шведского ученого-энциклопедиста, с 1745 года прекратившего научные исследования и обратившегося к теософии. В середине XIX века в России последователями учения Сведенборга являлись В. И. Даль и философ П. Д. Юркевич.

…о Вашингтоне. — Джордж Вашингтон (Washington, 1732–1799) — прогрессивный деятель, первый президент Соединенных Штатов Америки (1789), вложивший много сил в дело освобождения их от Великобритании.

Было, говорят, время в Московском университете! — Расцвет Московского университета падает на вторую половину 1830-х и первую половину 1840-х годов. Большую роль при этом сыграла деятельность профессоров Т. Н. Грановского, К. Ф. Рулье, Г. Е. Шуровского, П. Г. Редкина, П. Н. Кудрявцева, В. Н. Лешкова. Вместе с тем Берсенев, вероятно, имел в виду также знаменитые кружки Н. В. Станкевича и А. И. Герцена, возникшие в Московском университете в первую половину 1830-х годов. В течение 1848-1850-х годов Московский и другие русские университеты в связи с реакцией, вызванной революцией 1848 года, были лишены права преподавания философии; чтение курсов психологии и логики в них было передано профессорам богословия; научная сторона курсов истории, права и других дисциплин значительно снизилась.

…родом из Тырнова. — Тырнов (Тырново) — один из древнейших болгарских городов, известный уже в IX столетии; в 1186–1393 годах столица Болгарского царства. В 1393 г. был завоеван турками.

…болгарские — летописи… — Древнеболгарская летопись излагает события с 1296 по 1413 год. Уверенность в существовании более древних болгарских летописей выразил Ю. И. Венелин (см. ниже примеч. к с. 213) в своем труде «Критические исследования об истории болгар». М., 1849. Т. I–II.

…собирал материалы о восточном вопросе… — Под восточным вопросом, возникшим в семидесятые годы XVIII века в связи с ослаблением Турецкой империи, подразумевался вопрос о ее судьбах, преимущественно на Балканском полуострове. В течение всего XIX века он находился в центре внимания европейских политиков.

…мой друг Горацио? — Неточная цитата из трагедии У. Шекспира «Гамлет» (действие 1, сцена 2).

…непонятного, но великого Венелина… — Юрий Иванович Венелин (настоящая фамилия — Гуца, 1802–1839) — выдающийся исследователь истории, языка и фольклора болгар; с 1825 года жил в России. Академия наук командировала Венелина в Болгарию для изучения нового языка и памятников старого языка болгар.

…болгарского короля Крума, Хрума или Хрома… — Крум (ум. в 815 г.) — болгарский князь с 802 г., выдающийся полководец, неоднократно успешно сражавшийся с византийскими войсками и нанесший решительное поражение армии византийского императора Никифора, во время которого сам Никифор был убит (811 г.).

…как Макс к Агате. — Макс и Агата — герои оперы Вебера «Волшебный стрелок» («Freischütze», 1820). Здесь имеется в виду сцена 3-го явления второго акта оперы.

…наши пустые сосуды… — Намек на учение славянофилов, с наибольшей полнотой изложенное в статьях А. С. Хомякова (1804–1860), К. С. Аксакова (1817–1860) и И. В. Киреевского (1806–1856), опубликованных в течение 40-х в 50-х годов. Согласно этому учению в результате европеизации русского дворянства Петром I оно оторвалось от исконных устоев русской культуры, в своем чистом виде сохранившейся лишь среди патриархального крестьянства.

…мужичок тянул « Степь моздокскую», — Народная песня «Степь моздокская» (о смерти извозчика на чужбине), особенно распространенная в средней полосе России, впервые была опубликована в 1833 г. в издании: Русские народные песни, собранные и изданные для пения с фортепиано Даниилом Кашиным, кн. 1, Песни протяжные (№ 4).

И Фемистокл ел накануне Саламинского сражения… — В сентябре 480 г. до н. э. в результате хитроумного плана афинского военачальника Фемистокла греки одержали знаменитую победу над персидским флотом у острова Саламина.

Какие у нас песни! не хуже сербских. — Песни сербского народа приобрели мировую славу после того как они были записаны Вуком Караджичем (1787–1865) и изданы в 1814 и 1815 годах. Сербские песни характеризовал в связи с болгарскими уже Ю. Венелин в 1835 г. Близость болгарских песен к сербским отмечена также поэтом и переводчиком Н. В. Бергом в его книге «Песни разных народов» (М., 1854, с. XXIII).

…к развалинам Царицынского замка… — В Царицыне (название произошло в связи с принадлежностью этой местности Ирине Годуновой, жене царя Федора Иоанновича) была начата постройка, по приказу императрицы Екатерины II, большого дворца, оставшегося недостроенным и заброшенным.

«Le lac» Нидермейера. — Романс французского композитора Луи Нидермейера (Niedermeyer, 1802–1861) на текст стихотворения «Le lac» («Озеро») Альфонса Ламартина (Lamartine, 1790–1869). В романе цитируется первый стих второй строфы стихотворения.

…покнейпировать …— От немецких слов kneipen — пить, кутить, бражничать и Kneiperei — кутеж, попойка.

Он предчувствует войну… — См. ниже примеч. к с. 250.

…масляный портрет великого князя Константина Павловича… — Великий князь Константин Павлович (1779–1831) — второй сын императора Павла I, считавшийся до смерти Александра I наследником престола, но подписавший еще в 1823 г. отречение, остававшееся втайне.

Trema, Bisanzia! (правильно: Trema, Bisanzio!). — Слова Аламира из оперы Гаэтано Доницетти (Donizetti, 1797–1848) «Велизарий» (действие второе, явление XI), впервые поставленной в Неаполе в 1836 г. Либретто оперы написано Эдуардом фон Шенком по трагедии Сальваторе Каммарано (Cammarano 1801–1852). В России опера «Велизарий» впервые с большим успехом была поставлена в Петербурге в сезон 1839/40 г.

…художник, по новейшим эстетикам, пользуется завидным правом воплощать в себе всякие мерзости… — Имеются в виду представители немецкой эстетической мысли К. Розенкранц, А. Руге и Т. Фишер, в воззрениях которых существенную роль играло учение о безобразном. В своих построениях названные мыслители опирались на идеи знаменитого немецкого писателя Жан Поля (настоящая фамилия Рихтер, Иоган Пауль, 1763–1825). Значительное развитие идея безобразного получила также во французской литературе (Виктор Гюго, Шарль Бодлэр и др.).

…показывавшее пластические позы … — В «Московских ведомостях» соответствующего времени (в начале осени 1853 г.) данных об этом нет.

…занятие княжеств русскими войсками… — На. основании манифеста императора Николая I от 14 (26) июня 1853 г. русские войска постепенно, преимущественно в течение июня, заняли дунайские княжества Молдавию и Валахию. Эта акция русского правительства явилась главной причиной начавшейся в том же году войны, в настоящее время обычно называемой Крымской. В русских газетах сообщения о занятии княжеств значительно запоздали. Так, например, в «Московских ведомостях» 21 июля, со ссылкой на «Немецкую бухарестскую газету» от 21 июня (3 июля), сообщалось о переходе русских войск под начальством генерал-адъютанта Горчакова через Прут 18 июня. На самом деле этот переход состоялся 10 (22) июня 1853 г. Занятию княжеств предшествовал отказ Турции в предоставлении России «обеспечения на будущее время священных прав церкви православной» (формулировка манифеста Николая I).

…aut Caesar, aut nihil. — Девиз внебрачного сына папы Александра VI — Чезаре Борджиа (1475–1507), известного своим политическим авантюризмом и аморальностью.

…он теперь изучал Грота. — Джордж Грот (Grote, 1794–1871) — прогрессивный английский историк, автор 12-томной «Истории Греции», начавшей выходить в 1845 г. (последний том вышел в 1855 г.).

…собиралась прочесть «Вертера»… — Роман Гёте «Страдания юного Вертера» (1774).

Что за охота лепиться к краешку чужого гнезда! — Черты автобиографичности образа Берсенева в этих словах сказываются всего более. Во время работы над «Накануне» Тургенев 10 (22) июля 1859 г. писал М. А. Маркович: «Нет счастья вне семьи — и вне родины; каждый сиди на своем гнезде и пускай корни в родную землю… Что лепиться к краешку чужого гнезда?»

…судя по газетам, война неизбежна… — См. первое примеч. к с. 272–273.

Вы красноречивы, как Пифагор… — Древнегреческий философ и мыслитель Пифагор (вторая половина VI века до н. э.) красноречием не отличался, но широко известны были его «златые (aurea) изречения», записанные его многочисленными учениками. Наиболее полный перевод этих изречений на русский язык был выполнен В. С. Сопиковым в 1806 г. (журнал «Любитель словесности», части 2 и 4). В 1855 г. в журнале «Москвитянин» появилось исследование о Пифагоре, выполненное по первоисточникам князем Н. Н. Голицыным (части V и VI).

Турция объявила России войну… — 27 сентября 1853 г. турецкий главнокомандующий Омер-паша предъявил командующему русской армией на Дунае М. Д. Горчакову ультиматум, требуя вывода в двухнедельный срок русских войск из княжеств Молдавии и Валахии. В связи с отказом Горчакова, 3 (15) октября Турция объявила России войну. В московских газетах сообщение об этом появилось 15 (27) октября. Россия объявила Турции войну 20 октября (1 ноября) 1853 г.

…день Синопского погрома. — 18 (30) ноября 1853 г. русский флот под командованием вице-адмирала П. С. Нахимова уничтожил в Синопской бухте весь турецкий черноморский флот под командованием Осман-паши, которого взял в плен.

…лепи с него Брута… — Марк Юний (Квинт Цепион) Брут (Brutus, 85–42 до н. э.) — политический деятель древнего Рима, с 48 г. сторонник Юлия Цезаря; позднее, в 44 г. возглавил республиканский заговор против него.

«Человек он был ». — Слова Антония о Бруте (см. выше) в трагедии У. Шекспира «Юлий Цезарь» (действие 5, явл. 5: «This was a man»). Вместе с тем эти слова являются дословной цитатой из перевода Н. А. Полевого трагедии Шекспира «Гамлет» (действие I, явл. 2).

.желт как пупавка… — Пупавка — пахучее сорное растение с желтыми цветками.

«С богом, в дальнюю дорогу»… — Первый стих «Похоронной песни Иакинфа Маглановича» (Песни западных славян, VII) А. С. Пушкина. Ниже («Все умолкли — прощальные слова») заметны следы впечатления, оставленного стихотворением Н. Д. Хвощинской (1824–1889) «В прощальный смутный час не знаешь что сказать» ( Отеч. Зап, 1852, № 8, с. 316).

Война уже кипела на Дунае… — Переправа русских войск через Дунай началась 11 (23) марта 1854 г. под командованием генерал-адъютанта А. Н. Лидерса.

…Англия и Франция объявили России войну… — Разрыв дипломатических отношений между Россией и Францией и Англией произошел 23 января (4 февраля) 1854 г., а 19 (31) марта России была объявлена война.

Каналетти — Антонио Каналетто (Старший, Canaletto, 1697–1768), создатель многочисленных картин, изображавших Венецию. Гварди — Франческо Гварди (Guardi, 1712–1793), выдающийся мастер венецианской живописи и рисунка.

…об академии delle Belle arti… — Академия изящных искусств (пинакотека) — музей венецианской живописи, основанный в 1807 г. по инициативе Наполеона I. Находится между Большим и Еврейским каналами. Каталог картин музея издан в 1858 г.

…над святым Марком Тинторетта… — «Чудо св. Марка, освобождающего раба, осужденного на мучение», одна из наиболее знаменитых картин венецианского живописца Джакопо Робусти (псевдоним Tintoretto, 1512–1594), ученика Тициана. Картина изображает евангелиста Марка, патрона Венеции.

……на первом плане тициановского «Вознесения»… — «Вознесение на небо богоматери», картина венецианского живописца Тициана Вечеллио ди Кадоре (Tiziano Vecelli, 1477–1576), одна из главных достопримечательностей Академии изящных искусств.

…картина старика Чима да Конельяно. — Джованни Баттиста Чима да Конельяно (Cima da Conegliano, 1459 — ок. 1517) — живописец венецианской школы, ученик Джованни Беллини. В венецианской Академии изящных искусств в то время находилось восемь картин художника. Вероятно, Тургенев имеет в виду его картину «Святая дева, окруженная святыми Севастьяном, Георгием, Николаем, Екатериной и Люцией».

…давали ~ «Травиату». — Опера Джузеппе Верди (1813–1901) «Травиата» впервые была поставлена в Венеции в 1853 г. На русской сцене, в Петербурге, опера впервые шла в сезон 1858/59 г. при участии итальянской певицы Анджелины Бозио (1824–1859). Критическое отношение Тургенева к творчеству Верди сложилось (в значительной мере под влиянием Полины и Луи Виардо) задолго до этого. В 1847 г. писатель присутствовал на премьерах опер Верди «Разбойники» (в Лондоне) и «Иерусалим» (в Париже). В письмах к Л. и П. Виардо от 10 (22) июля и к П. Виардо от 14, 15 (26, 27) ноября Тургенев дал развернутые отрицательные отзывы об этих операх и о музыке Верди вообще (см.: наст. изд., Письма, т. 1).

…Redentore Палладия… — Итальянский архитектор и теоретик архитектуры Андреа Палладио (Palladio, 1508–1580), родом из Виченцы, в последние годы своей жизни занимавший пост архитектора Венеции. Построенная им церковь il Redentore (Искупителя) относится к 1576 году.

«Osservatore Triestino» — основанная в 1784 году итальянская газета, выходившая в австрийском (ныне итальянском) портовом городе Триест.

…на Дунае произошло решительное сражение… — За исключением уничтожения у Никополя в марте 1854 г турецкой флотилии, никаких крупных военных действий на Дунае в марте и апреле 1854 г. не происходило.

…Силистрия взята… — Турецкая крепость на правом берегу Дуная Силистрия была осаждена русскими войсками в апреле 1854 г., но затем осада была снята.

…Сербия уже объявила себя независимою. — Во время Крымской войны Сербия формально сохраняла нейтралитет; независимым государством она стала лишь в 1878 г.

.место Марино Фалиеро… — Марино Фалиери (Falieri, 1273–1355) — венецианский дож с 11 октября 1354 г.; был обезглавлен 17 апреля 1355 г. в связи с раскрытием его заговора против аристократического правительства Венеции. Судьбе Марино Фалиери посвящены многочисленные произведения литературы и искусства.

…справедливо сказал Байрон… — Цитируется первая строка первой строфы четвертой песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда» (1818). Мост вздохов (Ponto dei sospiri) — крытый мост соединявший (через канал) Дворец дожей с тюрьмой для уголовных преступников.

Бустрапа́ — прозвище императора Франции Наполеона III (1808–1873), составленное из начальных слогов названий городов, в которых он пытался произвести переворот (Булонь в 1840 г., Страсбург в 1836 г. и Париж в ночь на 2 декабря 1851 г.).

Пальмерстон — лорд Генри Джон Темпль Пальмерстон (Palmerston, 1784–1865) — министр внутренних дел Великобритании в 1852 г., один из главных инициаторов вступления Великобритании в войну с Россией на стороне Турции.

«Les Châtiments» — сборник стихотворений Виктора Гюго, вышедший в Брюсселе в 1853 году. Политические сатиры сборника направлены против Наполеона III и переворота 1851 года.

L’avenir — le gendarme de Dieu… — Цитируемый текст представляет собой окончание последней строфы стихотворения Гюго «On loge à la nuit», написанного в ноябре 1852 г. на острове Джерсей и вошедшего в четвертую книгу названного сборника «Кары» (см. предыдущее примечание).

Хорошо также сказал князь Вяземский… — Цитата из написанного в декабре 1853 г. стихотворения П. А. Вяземского без названия, впервые опубликованного в его сборнике «К ружью!» (СПб., 1854). Здесь, обращаясь к «храбрым вождям», «крестным сыновьям Полтавы и Петра», Вяземский писал:

(см. названный сборник, № 3, с. 12–13). 19 ноября (1 декабря) 1853 г. русские войска на Кавказе под командованием генерал-лейтенанта князя В. О. Бебутова (1791–1858) нанесли поражение превосходящим силам турок в битве под Баш-Кадыкляром. О Синопе см. примеч. к с. 272–273.

…последняя книжка Прудона… — Имеется в виду вышедшая в 1852 г. книга французского социалиста Пьера Жозефа Прудона (Proudhon, 1809–1865) «La révolution sociale» («Общественная революция»).

…в конторах «Ллойда»… — «Ллойд» — английская (позднее международная) пароходная компания, возникшая в XVII веке; вела учет движения морских судов на всех океанах и морях мира.