Онлайн чтение книги Том 8. Стихотворения. Рассказы
Триолеты

Какая нежная интимность —

Туман, приникнувший к земле!

Чуть слышны плески на весле.

Какая нежная интимность!

Но чей призыв, и чья взаимность?

Кому хвала, земле иль мгле?

Какая нежная интимность —

Туман, приникнувший к земле!

Любите, люди, землю, — землю

В зеленой тайне влажных трав.

Веленью тайному я внемлю:

— Любите, люди, землю, — землю

И сладость всех ее отрав! —

Земной и темный, все приемлю.

Любите, люди, землю — землю

В зеленой тайне влажных трав.

Земля докучная и злая,

Но все же мне родная мать!

Люблю тебя, о мать немая,

Земля докучная и злая!

Как сладко землю обнимать,

К ней приникая в чарах мая!

Земля докучная и злая,

Но все же мне родная мать!

Земной, желанный сердцу рай

К тоскующим приник равнинам.

В моей земле не умирай,

Земной, желанный сердцу рай!

Весь мир зажгу огнем единым,

И запылает мглистый край.

Земной, желанный сердцу рай

К тоскующим приник равнинам.

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной бегут,

И рифмы звонкие влекут.

Еще в полях белеет снег,

Пророчество небесных нег,

А очи Змея сладко жгут.

Еще в полях белеет снег,

А воды уж весной бегут.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но снова вспаханы поля

И всходы вновь дает земля.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но всюду знаки жизни новой

И взлет свободный, без руля.

Как ни грозит нам рок суровый,

Но снова вспаханы поля.

Природа учится у нас,

Мы у нее учиться рады.

Меж ней и нами нет преграды.

Природа учится у нас,

И каждый день, и каждый час

Полны зиждительной отрады.

Природа учится у нас,

Мы у нее учиться рады.

Вздыхает под ногами мох,

Дрожат березки нежно, томно,

Закрылся лес туманом скромно,

И только лес, и только мох,

И песня — стон, и слово — вздох.

Земля — мираж, и небо темно.

О, милый лес! О, нежный мох!

Березки, трепетные томно!

Сердце дрогнуло от радости.

Снова север, снова дождь,

Снова нежен мох и тощ, —

И уныние до радости,

И томление до сладости,

И мечтанья тихих рощ,

И дрожит душа от радости, —

Милый север! Милый дождь!

Воздух, пестрый от дождя,

Снова мил и снова свеж.

Ножки детские потешь

Мелким брызганьем дождя.

Дождь, над рощею пройдя,

Тень укромную разнежь.

После вешнего дождя

Воздух снова мил и свеж.

Милая прохлада, — мгла среди полей.

За оградой сада сладостный покой.

Что-ж еще нам надо в тишине такой!

Подышать ты радо, небо, мглой полей,

Но в мою прохладу молний не пролей,

Не нарушь услады, — грезы над рекой.

Так мила прохлада мглы среди полей!

Так в ограде сада сладостен покой!

Рудо-желтый и багряный,

Под моим окошком клен

Знойным летом утомлен.

Рудо-желтый и багряный,

Он ликует, солнцем пьяный,

Буйным вихрем охмелен.

Рудо-желтый и багряный,

Осень празднует мой клен.

Тихо, тихо над прадедовским прудом.

Зарастай зеленой тиной, старый пруд!

Ни Наталка, ни Одарка не придут,

Не споют унывной песни над прудом.

Сестры милые покинули свой дом,

И в холодном, темном городе живут.

Их мечты уже не вьются над прудом.

Зарастай же темной тиной, старый пруд.

Каждый год я болен в декабре,

Не умею я без солнца жить.

Я устал бессонно ворожить

И склоняюсь к смерти в декабре, —

Зрелый колос, в демонской игре

Дерзко брошенный среди межи.

Тьма меня погубит в декабре.

В декабре я перестану жить.

Один в полях моих иду.

Земля и я, и нет иного.

Все первозданно ясно снова.

Один в полях моих иду

Я, зажигающий звезду

В просторе неба голубого.

Один в полях моих иду.

Земля и я, и нет иного.

Лежу в траве на берегу

Ночной реки и слышу плески.

Пройдя поля и перелески,

Лежу в траве на берегу.

На отуманенном лугу

Зеленые мерцают блески.

Лежу в траве на берегу

Ночной реки и слышу плески.

Печальный аромат болот

Пророчит радости иные,

Быть может, злые и больные.

Печальный аромат болот

Отраду травную прольет

В сердца усталые и злые.

Печальный аромат болот

Пророчит радости иные.

Пройду над влагами болот,

Дыша их пряным ароматом.

На скользком помосте досчатом

Пройду над влагами болот,

И у затворенных ворот

С моим забытым встречусь братом.

Пройду над влагами болот,

Дыша их пряным ароматом.

Какая радость — по дорогам

Стопами голыми идти

И сумку легкую нести!

Какая радость — по дорогам,

В смиреньи благостном и строгом,

Стихи певучие плести!

Какая радость — по дорогам

Стопами голыми идти!

Теплый ветер веет мне в лицо,

Солнце низко, вечер близко,

Томен день, как одалиска.

Ветер теплый веет мне в лицо.

Жизни странной плоское кольцо

Скоро сплющу в форме диска.

Теплый ветер веет мне в лицо,

Солнце низко, вечер близко.

К безвестным, дивным достижениям

Стремлюсь я в дали, юно-смел.

К планетам чуждым я доспел,

Стремясь к безвестным достижениям.

Сверканьем, страстью и стремлением

Воспламеню я мой удаль.

К безвестным, дивным достижениям

Стремлюсь я в дали, юно-смел.

Что может быть лучше дороги лесной

В полуденной, нежно спасающей мгле!

Свой дух притаился здесь в каждом стволе.

Что может быть лучше дороги лесной,

Особенно в полдень румяной, весной,

Когда еще холод таится в земле!

Что может быть лучше дороги лесной

В спасающей, милой, полуденной мгле!

Безумно злое упоенье

Вокзальных тусклых, пыльных зал, —

Кто даль тебе его, вокзал,

Все это злое упоенье?

Кто в это дикое стремленье

Звонки гремучие вонзал?

Безумно злое упоенье

Вокзальных тусклых, пыльных зал.

По узким улицам гремит

Разбито-гулкая коляска.

Какая трепетная ласка

По узким улицам гремит!

Куда летит, куда спешит

В пыли влекущаяся сказка?

По узким улицам гремит

Разбито-гулкая коляска.

Люблю большие города

С неумолкающим их гулом

И с их пленительным разгулом.

Люблю большие города,

И пусть таится в них беда

С холодным револьверным дулом, —

Люблю большие города

С неумолкающим их гулом.

Разнообразность городов

Не достигает до предела.

У всех людей такое-ж тело.

Разнообразность городов

Все-ж не творит людей-орлов,

И все-ж мечты не захотела.

Разнообразность городов

Не достигает до предела.

Во внутреннем дворе отеля

Фонтан мечтательный журчал.

Печальный юноша мечтал

На внутреннем дворе отеля.

Амур с фонтана, метко целя,

Ему стрелою угрожал.

Во внутреннем дворе отеля

Фонтан мечтательный журчал.

По копейке четыре горшечка

Я купил и в отель их несу,

Чтобы хрупкую спрятать красу.

По копейке четыре горшечка,

Знак идиллий, в которых овечка

Вместе с травкою щиплет росу.

По копейке четыре горшечка

Я купил и в отель их несу.

По ступеням древней башни поднимаюсь выше, выше,

Задыхаюсь на круженьи сзади ветхих амбразур,

Слышу шелест легких юбок торопливых, милых дур,

По источенным ступеням узкой щелью, выше, выше,

Лишь затем, чтоб на минуту стать на доски новой крыши,

Где над рыцарскою залой обвалился абажур, —

Вот зачем я, задыхаясь, поднимаюсь выше, выше,

Выше кровель, выше храмов, выше мертвых амбразур.

Либава, Либава, товарная душа!

Воздвигла ты стены пленительных вилл,

Но дух твой, Либава, товар задавил.

Либава, Либава, товарная душа!

Живешь ты тревожно, разбогатеть спеша,

Но кислый дух скуки гнездо в тебе свил.

Либава, Либава, товарная душа!

Зачем тебе стены пленительных вилл?

Каменные домики, в три окошка каждый,

Вы спокойно-радостны, что вам пожелать!

Ваших тихих пленников некуда послать.

В этих милых домиках, в три окошка каждый,

Разве есть томление с неизбывной жаждой?

Все, что было пламенем, в вас теперь зола.

Тихи, тихи домики, в три окошка каждый,

Вам, спокойно-радостным, нечего желать.

Эта странная труппа актеров и актрис

Ставит зачем-то пьесы одна другой хуже.

Смотреть на них досадно, и жалко их вчуже.

Взяли бы лучше в горничные этих актрис.

Ведь из клюквы никто не сделает барбарис,

И крокодилов никто не разведет в луже.

В этом городе дела актеров и актрис,

Хоть из кожи лез, пойдут все хуже и хуже.

Отбросив навеки зеленые пятна от очков,

Проходит горбатый, богатый, почтенный господин.

Калоши «Проводник» прилипают к скользкой глади льдин,

И горбатый господин не разобьет своих очков,

И не потрошить паденьем шаловливых дурачков,

Из которых за ним уже давно бегает один,

Залюбовавшись на зеленые пятна от очков,

Которыми очень гордится горбатый господин.

Яркий факел погребальный

Не задует снежный ветер.

Хорошо огню на свете,

Пусть он даже погребальный,

Пусть его напев рыдальный

На дороге вьюжной встретит.

Яркий факел погребальный

Не задует снежный ветер.

В небо ясное гляжу,

И душа моя взволнована,

Дивной тайной зачарована.

В небо ясное гляжу, —

Сам ли звезды вывожу,

Божья-ль тайна в них закована?

В небо ясное гляжу,

И душа моя взволнована.

Тонкий край свой месяц долу кажет,

Серебристо-алый на востоке.

Неба сини все еще глубоки,

Но уж край свой месяц долу кажет,

И заря уж розы в полог вяжет,

Чтоб напомнить о суровом сроке.

Тонкий край свой месяц долу кажет,

Серебристо-алый на востоке.

Душой росы, не выпитой пространством,

Дышал зеленый луг, улыбчив небесам.

Душа моя во тьме влеклася по лесам,

Упоена в безмерности пространством

И в изменяемости постоянством,

И я был весь, и снова был я в мире сам,

Когда душой, не выпитой пространством,

Зеленый луг дышал, улыбчив небесам.

Купол церкви, крест и небо,

И вокруг печаль полей, —

Что спокойней и светлей

Этой ясной жизни неба?

И скажи мне, друг мой, где бы

Возносилася святкой

К благодатным тайнам неба

Сказка легкая полей!

По небесам идущий Бог

Опять показывает раны

Своих пронзенных рук и ног.

По небесам идущий Бог

Опять в надземные туманы

Колени дивных ног облек.

По небесам идущий Бог

Опять показывает раны.

Какое горькое питье!

Какая терпкая отрава!

Любовь обманчива, как славя.

Какое горькое питье!

Всё, всё томление мое

Ничтожно, тщетно и неправо.

Какое горькое питье!

Какая терпкая отрава!

Отдыхая в теплой ванне,

Кровь мою с водой смесить,

Вены на руках открыть,

И забыться в теплой ванне, —

Что же может быть желанней?

И о чем еще молить?

Отдыхая в теплой ванне,

Кровь мою с водой смесить.

Какая смена настроений!

Какая дьявольская смесь!

Пылаю там, и стыну здесь.

Какая смена настроений,

Успокоений и волнений!

Весь кубок пестрой жизни, весь!

Какая смена настроений!

Какая дьявольская смесь!

Надо жить с людьми чужими,

Только сам себе я свой,

И, доколе я живой,

Надо жить с людьми чужими,

Ах, не все ль равно с какими!

Уж таков мой рок земной, —

Надо жить с людьми чужими,

Только сам себе я свой.

Лукавый хохот гнусных баб

Меня зарею ранней встретил.

Смеются: — Что же ты не светел? —

Лукавый хохот гнусных баб

Напомнил мне, что, снова раб,

Я непомерный путь наметил.

Лукавый хохот гнусных баб

Меня зарею ранней встретил.

Сплетеньем роз венчайте милых жен,

Но деве терзайте чаще и больнее,

Чтоб дивы были строже и сильнее.

Сплетеньем роз венчайте милых жен, —

Трудами их союз наш освящен,

А дивы волн лукавей и вольнее.

Сплетеньем роз венчайте милых жен,

А дев терзайте чаще и больнее.

Себе я покупаю смерть,

Как покупают апельсины.

Вон там, во глубине долины,

Моя уже таится смерть.

Желта, худа она, как жердь,

И вся из малярийной глины, —

Покорно выбираю смерть,

Как выбирают апельсины.

Ты пришла ко мне с набором

Утомленно-сонных трав.

Сок их сладок и лукав.

Ты пришла ко мне с набором

Трав, с нашептом, с наговором,

С хитрой прелестью отрав.

Ты пришла ко мне с набором

Утомленно-сонных трав.

О, безмерная усталость!

Пой на камнях, на дороге

О любви, о светлом Боге,

И зови, моя усталость,

На людей Господню жалость.

В несмолкающей тревоге

Пой, безмерная усталость,

И влекися по дороге.

Ниву спелую волнуешь,

Сердце темное тревожишь,

Но умчать с собой не можешь.

Ты недвижное волнуешь,

Ты стремленье знаменуешь,

Но томленья только множишь.

Неподвижное волнуешь,

Утомленное тревожишь.

Аллеею уродливых берез

Мы шли вблизи сурового забора,

Не заводя медлительного спора.

Аллеею уродливых берез

Вдоль колеи, где влекся грузный воз,

Боясь чего-то, шли мы слишком скоро.

Аллеею уродливых берез

Был скучен путь вдоль темного забора.

В иных веках, в иной отчизне,

О, если б столько людям я

Дал чародейного питья!

В иных веках, в иной отчизне

Моей трудолюбивой жизни

Дивился б строгий судия.

В иных веках, в иной отчизне

Как нежно славим был бы я!

Мои томительные дни

Омрачены жестокой бранью,

Моих сограждан щедрой данью.

Мои томительные дни —

В ночи медлительной огни

От ожиданий к увяданью.

Мои томительные дни

Россия омрачила бранью.

— Солнце, которому больно!

Что за нелепая ложь!

Где ты на небе найдешь

Солнце, которому больно? —

Солнце, смеяться довольно!

Если во мне ты поешь,

Разве же поешь ты безбольно?

Разве же боль эта — ложь?

Ты сжег мою умильную красу,

Жестокий лик пылающего бога,

Но у меня цветов и красок много,

И новую, багряную красу

Я над листвой поблеклой вознесу,

Чтоб не тужила гулкая дорога,

И пусть мою умильную красу

Сожгло пыланье яростного бога.

Ночь настала рано.

Рано, рано спать, —

Но кого-ж распять,

Чтоб наставший рано

Ирак живая рана

Стала колебаться

Ночь настала рано.

Рано, рано спать.

Безгрешно всё, и всё смешно,

И только я безумно грешен.

Мой темный жребий роком взвешен.

Безгрешно всё, и всё смешно.

Вам, люди, всё разрешено,

И каждый праведно утешен.

Засмейтесь люди, — всё смешно,

И даже я невинно грешен.

Я верю, верю, верю, верю

В себя, в тебя, в мою звезду.

От жизни ничего не жду,

Но все же верю, верю, верю,

Все в жизни верою измерю,

И смело в темный путь иду.

Я верю, верю, верю, верю

В себя, в тебя, в мою звезду.

Увидишь мир многообразный

И многоцветный, — и умри.

В огнях и в зареве зари

Приветствуй мир многообразный,

Пройди чрез все его соблазны,

На всех кострах его гори,

Отвергни мир многообразный

И многоцветный — и умри.

Что же ты знаешь об этом,

Бедное сердце мое?

К смерти-ли это питье, —

Что же ты знаешь об этом?

Верь невозможным обетам.

Чье же хотение, чье?

Что же мы знаем об этом,

Бедное сердце мое?

Где-то есть тропа мечтательная.

Правда в ней, а в жизни ложь.

Только этим и живешь,

Что светла тропа мечтательная.

Только где же указательная

К ней рука? — не разберешь.

Где-то есть тропа мечтательная, —

Как найти ее сквозь ложь?

Ты гори, моя свеча,

Вся сгорай ты без остатка, —

Я тебя гасить не стану.

Ты гори, моя свеча, —

Свет твои мил мне или нет,

Пусть кому-нибудь он светит.

Догорай, моя свеча,

Вся сгорай ты без остатка.

Благослови свиные хари,

Шипенье змеей, укусы блох, —

Добру и Злу создатель — Бог.

Благослови все эти хари,

Прости уродство всякой твари,

И не тужи, что сам ты плох.

Пускай тебя обстанут хари

В шипеньи змей, в укусах блох.

Если ты чего-нибудь захочешь,

То с душой, желанья полной, тело

Вместе брось в задуманное дело.

Если ты чего-нибудь захочешь,

То не жди, когда свой нож наточишь,

И не жди, чтобы пора приспела.

Нет, уж если ты чего захочешь,

То с душою на конь брось и тело.

Безумно осмеянной жизни

Свивается-ль, рвется ли нить, —

Что можешь, что смеешь хранить

В безумно-растоптанной жизни!

Лишь власти не дай укоризне

Страдающий лик отемнить,

Свивается-ль, рвется ли нить

Безумно-осмеянной жизни.

Все мы, отвергнутые раем

Или отвергнувшие рай,

Переживаем хмельный май

В согласии с забытым раем.

Все то, чего уже не знаем,

Мы вспоминаем невзначай,

Мы все, отвергнутые раем

Или отвергнувшие рай.

Моей свинцовой нищеты

Не устыжуся я нимало,

Хотя бы глупым называла

За неотвязность нищеты

Меня гораздо чаще ты.

Пускай судьба меня сковала,

Моей свинцовой нищеты

Не устыжуся я нимало.

Сверкайте, миги строгих дней!

Склонился я в железном иге.

Да будут вместо жизни книги

Наградою железных дней.

Пусть режут тело мне больней

Мои железные вериги.

Сверкайте, миги стройных дней

Покорен я в железном иге.

Моя душа тверда, как сталь.

Она блестит, звенит и режет.

Моих вериг железный скрежет

Ничто перед тобою, сталь.

Так пой же, пой, моя печаль,

Как жизнь меня тоскою нежит.

Моя душа тверда, как сталь.

Она звенит, блестит и режет.

Звенела кованная медь,

Мой щит, холодное презренье,

И на щит девиз: Терпенье.

Звенела кованная медь,

И зазвенит она и впредь

В ответ на всякое гоненье.

Звени же, кованная медь,

Мой щит, холодное презренье.

Моя далекая, но сердцу близкая,

Разлуку краткую прими легко, легко.

Всё то, что тягостно, мелькает коротко,

Поверь мне, милая, столь сердцу близкая.

Научен опытом, по свету рыская,

Я знаю — горькое от сердца далеко.

Моя далекая, но сердцу близкая,

Разлуку краткую прими легко, легко.

Прижаться к милому плечу,

И замереть в истоме сладкой.

Поцеловать его украдкой,

Прижавшись к милому плечу.

Шепнуть лукавое: — Хочу! —

И что ж останется загадкой?

Прижаться к милому плечу,

И замереть в истоме сладкой.

Я к ногам любимой брошу

Все державы и венцы,

Отворю ей все дворцы.

Я к ногам любимой брошу

Соблазнительную ношу, —

Всё, что могут дать творцы.

Я к ногам любимой брошу

Все державы и венцы.

Только будь всегда простою,

Как слова моих стихов.

Я тебя любить готов,

Только будь всегда простою,

Будь обрызгана росою,

Как сплетеньем жемчугов,

Будь же, будь всегда простою,

Как слова моих стихов!

В моем бессилии люби меня.

Один нам путь, и жизнь одна и та же.

Мое безумство манны райской слаще.

Отвергнут я, но ты люби меня.

Мой рдяный путь в метании огня,

Архангелом зажженного на страже.

В моем горении люби меня, —

Нам путь один, нам жизнь одна и та же.

Ты только для меня. Таинственно отмечен

Блистающий наш путь, и ярок наш удел.

Кто скажет, что венец поэта потускнел?

В веках тебе удел торжественный намечен, —

Здесь верный наш союз несокрушимо вечен.

Он выше суетных, земных, всегдашних дел.

Ты только для меня. Торжественно намечен

В веках наш яркий путь, и светел наш удал.

Сила песни звонкой сотрясает тело птички,

Всё, от шейки вздутой и до кончика хвоста.

В выраженьи страсти птичка радостно проста.

Сила звонкой песни сотрясает тело птички,

Потому что песня — чарованье переклички,

В трепетаньи звуков воплощенная мечта.

Сила нежной страсти сотрясает тело птички,

Всё, от вздутой шеи и до кончика хвоста.

Птичка — только канарейка, домик — только клетка,

Но учиться людям надо так любить и петь,

В трепетаньи вольной песни так всегда гореть.

Птичка — крошка канарейка, бедный домик — клетка

Роковой предел стремлений — только чья-то сетка,

Но любви, любви безмерной что капкан и сеть!

Божья птичка — канарейка, птичий домик — клетка,

Здесь учиться людям надо, как любить и петь.

Рая не знаем, сгорая.

Радость — не наша игра.

Радужны дол и гора,

Рая ж не знаем, сгорая.

Раяли птицы, играя, —

Разве не птичья пора!

Рая не знаем, сгорая.

Радость — не наша игра.

День только к вечеру хорош,

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Закону мудрому поверьте —

День только к вечеру хорош.

С утра уныние и ложь

И копошащиеся черти.

День только к вечеру хорош,

Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.

Просыпаться утром рано,

Слушать пенье петуха,

Позабыть, что жизнь лиха.

Пробудившись утром рано,

В час холодного тумана,

День промедлить без греха

И опять проснуться рано

Под оранье петуха.

День золотистой пылью

Глаза туманит мне.

Мир зыблется во сне,

Явь заслоняя пылью,

И к сладкому бессилью

Клонясь, и к тишине.

День золотистой пылью

Глаза отводить мне.

Не надо долгого веселья,

Лишь забавляющего лень.

Пусть размышлений строгих тень

Перемежает нам веселья.

Тревожный праздник новоселья

Пусть нам дарует каждый день.

Отвергнем долгие веселья,

Лишь забавляющие лень.

С вами я, и это — праздник, потому что я — поэт.

Жизнь поэта — людям праздник, несказанно-сладкий дар.

Смерть поэта — людям горе, разрушительный пожар.

Что же нет цветов привета, если к вам идет поэт?

Разве в песнях вам не виден разлитой пред вами свет?

Или ваша дань поэту — только скучный гонорар?

Перед вами открывает душу верную поэт.

В песнях, в былях и в легендах — несказанно-сладкий дар.

Вот так придешь и станешь на камнях над рекою,

Глядишь, как удит рыбу эстонское дитя,

Как воды льются, льются, журча и шелестя.

Пласты лиловой глины нависли над рекою,

А сердце, — сердце снова упоено тоскою,

И бьется в берег жизни, тоской своей шутя.

Стоишь, стоишь безмолвно над быстрою рекою,

Где тихо струи плещет эстонское дитя.

Откачнись, тоска моя, чудовище,

Не вались опять ко мне на грудь,

Хоть недолго вдалеке побудь.

Что ты хочешь, тяжкое чудовище?

Отдал я тебе мое сокровище,

Коротаю дни я как-нибудь.

Откачнись, косматое чудовище,

Не вались опять ко мне на грудь.

Дошутился, доигрался, докатился до сугроба,

Так в сугробе успокойся, и уж больше не шути.

Из сугроба в мир широкий все заказаны пути.

Доигрался, дошутился, докатился до сугроба,

Так ни слава, и ни зависть, и ни ревность, и ни злоба

Не помогут из сугроба в мир широкий уползти.

Дошутился, доигрался, докатился до сугроба,

Так в сугробе ляг спокойно, и уж больше не шути.

У меня сто тысяч теней.

С ними дни я коротал,

И менять их не устал.

Вереницу легких теней

Я гирляндами цветений

Всё по новому сплетал.

У меня сто тысяч теней,

С ними дни я коротал.

Пройдут все эти дни, вся жизнь совьется наша,

Как мимолетный сон, как цепь мгновенных снов.

Останется едва немного вещих слов,

И только ими жизнь оправдана вся наша,

Отравами земли наполненная чаша,

Кой-как слепленная из радужных кусков.

Истлеют наши дни, вся жизнь совьется наша,

Как ладан из кадил, как дым недолгих снов,

Прекрасный Днепр, хохлацкая река,

В себе ты взвесил много ила.

В тебе былая дремлет сила,

Широкий Днепр, хохлацкая река.

Был прежних дней от яви далека,

Былая песнь звучит уныло.

Прекрасный Днепр, хохлацкая река,

Несешь ты слишком много ила.

Зеленая вода гнилого моря,

Как отразится в ней высокая звезда?

Такая тусклая и дряхлая вода,

Зеленая вода гнилого моря,

С мечтою красоты всегда упрямо споря,

Она не вспыхнет блеском жизни никогда.

Зеленая вода гнилого моря,

Как отразится в ней высокая звезда?

В полдень мертвенно-зеленый

Цвет воды без глубины,

Как же ты в лучах луны

Свистишь, мертвенно зеленый?

Кто придет к тебе, влюбленный,

В час лукавой тишины,

О безумный, о зеленый

Цвет воды без глубины?

Лиловый очерк снежных гор

В тумане тонет на закате.

Душа тоскует об утрате.

Лиловый очерк снежных гор

Замкнул пленительный простор

Стеной в мечтательной палате.

Лиловый очерк снежных гор

В тумане тонет на закате.

Еще арба влечется здесь волами,

Еще в пыли и в лужах долгий путь,

Еще окрест томительная жуть,

А в небе над арбами и волами,

И над папахами, и над ослами

Спешить Икар надкрылья развернуть,

И пусть арба, влекомая волами,

Проходит медленный и трудный путь.

Веет ветер мне навстречу,

Вещий, вечный чародей.

Он быстроте лошадей

Веет, светлый, мне навстречу.

Что ж ему противоречу

Тусклой жизнью площадей?

Веет ветер мне навстречу,

Вековечный чародей.

На него еще можно смотреть,

На дорогу не бросило теней.

Поднялось чуть повыше растений,

И дает на себя посмотреть,

Как неяркая желтая медь.

В облаках, в кудесах раздвоений,

На него еще можно смотреть,

От себя не отбросивши теней.

Ну, что ж, вздымай свою вершину,

Гордись пред нами, камень гор, —

Я твой читаю приговор:

Дожди, омывшие вершину,

Творят на ней песок и глину,

Потом смывают их, как сор.

Так воздвигай свою вершину,

Гордись, невечный камень гор.

Огонёк в лесной избушке

За деревьями мелькнул.

Задымился росный луг.

Огонек поник в тумане.

Огороженная мглою,

За холмом стоить луна.

Огонек в лесной избушке

За туманами потух.

Долина пьет полночный холод.

То с каплей меда райских сот,

То с горькой пустотой высот,

Долина пьет полночный холод.

Долга печаль, и скучен голод,

Тоска обыденных красот.

Долина пьет полночный холод

Тоской синеющих высот.

Земли смарагдовые блюда

И неба голубые чаши,

Раскройте обаянья ваши.

Земли смарагдовые блюда,

Творите вновь за чудом чудо,

Являйте мир светлый и краше, —

Земли смарагдовые блюда

И неба голубые чаши.

Лежали груды мха на берегу морском,

Обрезки рыжих кос напоминая цветом.

Белели гребни волн, и радостным приветом

Гудел их шумный хор в веселии морском.

Легко рассыпанным береговым песком

Еще мы раз прошли, обрадованы светом,

Вдыхая соль волны в дыхании морском,

Любуясь этих мхов забавно рыжим цветом.

Увидеть города и веси,

Полей простор и неба блеск,

Услышать волн могучий плеск,

Заметить, как несходны веси,

Как разны тени в каждом лесе,

Как непохожи конь и меск, —

Какая радость — эти веси,

Весь этот говор, шум и блеск!

Снег на увядшей траве

Ярко сверкающей тканью

Пел похвалы мирозданью,

Белый на рыжей траве.

Стих за стихом в голове,

Не покоряясь сознанью,

Встали — на мертвой траве

Ярко живущею тканью.

Дачный домик заколочен,

Тропки снегом поросли,

Все отчетливо вдали.

Жаль, что домик заколочен, —

Лед на тихой речке прочен,

Покататься бы могли,

Да уж домик заколочен,

Тропки снегом поросли.

Ржавый дым мешает видеть

Поле, белое от снега,

Черный лес и серость неба.

Ржавый дым мешает видеть,

Что там — радость или гибель,

Пламя счастья или гнева.

Ржавый дым мешает видеть

Небо, лес и свежесть снега.

Всё зеленее и светлее,

Всё ближе счастье и тепло.

К чему же ненависть и зло!

Всё зеленее и светлее,

И откровенней, и нежнее

Через вагонное стекло,

Всё зеленее и светлее,

Всё ближе счастье и тепло.

Всё чаще девушки босые

Возносят простодушный смех,

Отвергнув обувь, душный грех.

Всё чаше девушки босые

Идут, Альдонсы полевые,

Уроки милые для всех.

Всё чаше девушки босые

Возносят простодушный смех.

Не увлекайтесь созерцаньем

Луж голубых и белых хат,

Что мимо вас назад скользят.

Не увлекайтесь созерцаньем,

И не любуйтеся мельканьем

Кустов, колодцев и ребят.

Не увлекайтесь созерцаньем

Луж голубых и белых хат.

Займитесь чтением в вагоне,

Чтоб не дразнил вас внешний блеск,

Чтоб не манили гул и плеск.

Займитесь чтением в вагоне,

Иль куйте в дремном перезвоне

За арабеском арабеск.

Займитесь чтением в вагоне,

Чтоб не дразнил вас внешний блеск.

Дивлюсь всему тому, что вижу,

Уродство-ль это, красота-ль.

За далью раскрываю даль,

Дивлюсь всему тому, что вижу,

И землю вкруг себя я движу,

Как движу радость и печаль.

Дивлюсь всему тому, что вижу,

Уродство-ль это, красота-ль.

Вон там, за этою грядою,

Должно быть, очень мило жить,

Венки свивать и ворожить.

За невысокою грядою,

Над тихо движимой водою,

И очи бы навек смежить.

Вонь там, за этою грядою,

Должно быть, очень мило жить.

Как же огня не любить!

Радостно вьется и страстно.

Было уродливо, стало прекрасно.

Как же огня не любить!

Раз только душу с пыланием слить, —

Жизнь прожита не напрасно.

Как же огня не любить!

Радостно, нежно и страстно!

Томилось небо так светло,

Легко, легко, легко темнея.

Звезда зажглась, дрожа и мрея.

Томилось небо так светло,

Звезда мерцала так тепло,

Как над улыбкой вод лилея.

Томилось небо так светло,

Легко, легко, легко темнея.

Иду по улицам чужим,

Любуясь небом слишком синим,

И к вечереющим пустыням

По этим улицам чужим

Я душу возношу, как дым, —

Но стынет дым, и все мы стынем.

Иду по улицам чужим,

Любуясь небом слишком синим.

Вот ухожу я от небес,

Как бы спасаясь от погони,

В лавчонку, где спрошу мацони.

Так, ухожу я от небес

Под светлый каменный навес,

Скрываясь в рукотворном лоне.

Да, ухожу я от небес,

Как бы спасаясь от погони.

Вечерний мир тебя не успокоил,

Расчетливо-мятущаяся весь,

Людских истом волнуемая смесь.

Вечерний мир тебя не успокоил,

Он только шумы толп твоих утроил

И раздражил ликующую спесь.

Вечерний мир тебя не успокоил,

Расчетливо-мятущаяся весь.

Итальянец в красном жилете

Для нас Sole mio пропел.

За окном закат пламенел,

Когда певец в красном жилете

Пел нам в уютном кабинете,

И жилетом своим алел.

Ах, как сладко в красном жилете

Певец Sole mio нам пел!

Тихий свет отбросив вверх, на потолок,

Желтыми воронками зажглася люстра.

Разговор запаужен, но льется быстро.

Лишь один мечтатель смотрит в потолок,

Бороды седой вперед поставив клок.

В комнате духами пахнет слишком пестро.

Желтый свет бросает вверх, на потолок,

На цепях раздвинутых повиснув, люстра.

Матово-нагие плечи

У девицы кремных лент

Пахнут, точно пепермент.

На ее нагие плечи

Сыплет ласковые речи

Удивительный студент.

Девственно-нагие плечи

Оттолкнули плены лент.

Глядит высокая луна

На легкий бег автомобилей.

Как много пережитых былей

Видала бледная луна,

И все-ж по-прежнему ясна,

И торжеству людских усилий

Вновь не завидует луна,

Смеясь на бег автомобилей.

Дрожат круги на потолке.

Писец нотариуса кисел.

Над вечной пляской слов и чисел

Дрожать круги на потолке.

О, если-б от него зависел

Удел кататься по реке!

Все та же дрожь на потолке,

И поневоле бедный кисел.

Над плесом маленькой реки

Стоить колдунья молодая,

Глядит, кого-то поджидая

На плоском берегу реки.

Глаза горят, как угольки,

И шепчет про себя, гадая

Над плесом маленькой реки,

Колдунья знойно-молодая.

Утонул я в горной речке,

Захлебнулся мутною водой,

Захлестнулся жаркою рудой.

Утонул я в горной речке,

Над которою овечки

Резво щиплют вереск молодой.

Утонул я в горной речке,

Захлебнулся мутною водой.

Молодой босой красавец

Песню утреннюю пел.

Солнце встретить он успел.

Молодой босой красавец,

Жизнелюбец, солнцеславец,

Смуглой радостью алел.

Молодой босой красавец

Песню утреннюю пел.

Бесконечный мальчик, босоножка вечный

Запада, востока, севера и юга!

И в краях далеких я встречаю друга

Не в тебе ли, мальчик, босоножка вечный,

Радости сердечной, шалости беспечной,

Неустанных смехов солнечная вьюга?

Бесконечный мальчик, босоножка вечный

Севера, востока, запада и юга!

Прачка с длинною косою,

Хочешь быть царицей мира

И венчаться в блеске пира?

Прачка с длинною косою,

С бриллиантовой росою

Хороша-ль тебе порфира?

Прачка с длинною косою,

Хочешь быть царицей мира?

Провинциалочка восторженная,

Как ты, голубушка, мила!

Ты нежной розой расцвела

В немой глуши, душа восторженная,

И жизнь, такая замороженная,

Тебе несносно тяжела.

Провинциалочка восторженная,

Как ты, голубушка, мила!

Плачьте, дочери земли!

Плачьте горю Айседоры!

Отуманьте ваши взоры!

Плачьте, дочери земли!

Счастье вы не сберегли

Той, что нежно тешит взоры.

Плачьте, дочери земли!

Плачьте горю Айседоры!

Вспомни слёзы Ниобеи, —

Что́ изведала она!

Айседоре суждена

Злая доля Ниобеи.

Налетели суховеи,

Жатва жизни сожжена.

Вспомни слёзы Ниобеи, —

Что́ изведала она!

Поэт, привыкший к нищете,

Не расточитель и не скряга,

Он для себя не ищет блага.

Привыкший к горькой нищете,

Он верен сладостной мечте,

Везде чужой, всегда бродяга,

Поэт, привыкший к нищете,

Не расточитель и не скряга.

Люди вежливы и кротки,

Но у всех рассудок туп,

В голове не мозг, а суп.

Да, и вежливы, и кротки,

Но найдите в околотке

Одного хоть, кто не глуп.

Что же в том, что люди кротки,

Если весь народ здесь туп!

Спозаранку две служанки

Шли цветочки собирать

И веночки завивать.

На полянку две служанки

Принесли четыре банки

Незабудок накопать.

Спозаранку две служанки

Ходят цветики сбирать.

Я ничего не знаю, какая радость есть.

Я тихо умираю, одна среди людей.

Моя дорога к раю — по остриям гвоздей.

Я ничего не знаю, какая радость есть.

Я только ожидаю, придет ли с неба весть,

Я только созерцаю небесных лебедей.

Я ничего не знаю, какая радость есть.

Я тихо умираю, одна среди людей.

Цветными шелками по беглому шелку я вышила милый и сложный узор

Карминных, шарлаховых, вишнево-алых, пунцовых, златистых и палевых роз.

Что может быть краше, что слаще волнует, в смарагдовой зелени брошенных роз!

По беглому шелку цветными шелками я вышила сложный и милый узор.

Пусть милый, далекий, меня позабывший, хоть раз поглядел бы на этот узор.

О скорби моей и о слезах пролитых ему разсказали-б сплетения роз.

Цветными по беглому шелку шелками я вышила милый и хитрый узор

Пунцовых, шарлаховых, вишнево-алых, карминных, златистых и кремовых роз.

Твоя душа — немножко проститутка.

Ее друзья — убийца и палач,

И сутенер, погромщик и силач,

И сводня старая, и проститутка.

Когда ты плачешь, это — только шутка,

Когда смеешься, смех твой словно плач,

Но ты невинная, как проститутка,

И дивно-роковая, как палач.

Кто же кровь живую льет?

Кто же кровь из тела точит?

Кто в крови лохмотья мочить?

Кто же кровь живую льет?

Кто же кровь из тела пьет

И, упившийся, хохочет?

Кто же кровь живую льет?

Кто же кровь из тела точить?

Ни человека, ни зверя

До горизонтной черты, —

Я, и со мною лишь ты.

Ни человека, ни зверя!

Вечно-изменчивой веря,

Силой нетленной мечты

Буду губителем зверя

Я до последней черты.

По неизведанным путям

Ходить не ты ль меня учила?

Не ты ль мечты мои стремила

К еще не пройденным путям?

Ты чародейный фимиам

Богам таящимся курила.

По неизведанным путям

Ходить меня ты научила.

Я верен слову твоему,

И всё я тот же, как и прежде.

Я и в непраздничной одежде

Всё верен слову твоему.

Гляжу в безрадостную тьму

В неумирающей надежде,

И верю слову, твоему

И в этот день, как верил прежде.

Святых имен твоих не знаю,

Земные ж все названья — ложь,

Но ты пути ко мне найдешь.

Хотя имен твоих не знаю,

Тебя с надеждой призываю,

И верю я, что ты придешь.

Пусть я имен твоих не знаю, —

Не все-ль слова на свете — ложь!

Ночь, тишина и покой. Что же со мной? Кто же со мной?

Где ты, далекий мой друг? Изредка бросишь мне бедный цветок,

И улыбаясь уйдешь, нежно-застенчив иль нежно-жесток.

В дремной истоме ночной кто же со мной? Что же со мной?

Как мне мой сон разгадать, чудный и трудный, безумно-земной?

Как перебросить мне мост через поток на желанный восток?

Ночь, тишина и покой, вы безответны, но снова со мной,

А предо мной на столе брошенный другом увядший цветок.

Ласкою утра светла,

Ты не умедлишь в пустыне,

Ты не уснешь, не остынешь.

Ласкою утра светла,

Ладан росы собрала

Ты несказанной святыне.

Ласкою утра светла,

Ты не умедлишь в пустыне.

Ландыши, ландыши, бедные цветы!

Благоухаете, связанные мне.

Душу сжигаете в радостном огне.

Ландыши, ландыши, милые цветы!

Благословенные, белые мечты!

Сказано светлое вами в тишине.

Ландыши, ландыши, сладкие цветы!

Благоухаете, связанные мне.

Цвети, безумная агава,

Цветеньем празнуй свой конец.

Цветочный пышный твой венец

Вещает смерть тебе, агава.

Твоя любовь тебе отрава,

Твой сахар — жесткий леденец.

Цвети, безумная агава,

Цветеньем празднуй свой конец.

Слова так странно не рифмуют, —

Елена, роза, ландыш, ты.

Обыкновенной красоты

Слова хотят и не рифмуют,

Когда тревожат и волнуют

Слова привета и мечты

Слова так странно не рифмуют, —

Елена, ландыш, роза, ты.

Приветом роз наполнено купе,

Где мы вдвоем, где розам две купели.

Так радостно, что розы уцелели

И в тесноте дорожного купе.

Так иногда в стремительной толпе

Есть голоса пленительной свирели.

Шептаньем роз упоено купе,

И мы вдвоем, и розам две купели.

Обдувайся, одуванчик,

Ты, фиалочка, фиоль,

Боль гони ты, гоноболь,

Развевайся, одуванчик,

Ландышь дай росе стаканчик,

Мак, рассыпься, обезволь.

Разлетайся, одуванчик,

Ты, фиалочка, фиоль.

Венок из роз и гиацинтов

Мне сплел великодушный маг,

Чтоб светел был мой путь и благ.

В венок из роз и гиацинтов

Цветы болот и лабиринтов

Вплести пытался хитрый враг.

Венок из роз и гиацинтов

Оберегает мудрый маг.

Незабудки вдоль канавки

Возле дома лесника.

Загоревшая слегка,

К незабудкам у канавки

Уронила в зелень травки

Пальцы узкая рука, —

К незабудкам вдоль канавки

Перед хатой лесника.

Перванш и сольферино

В одежде и в цветках,

В воде и в облаках.

Перванш и сольферино, —

Вершина и долина,

Всё в этих двух тонах.

Перванш и сольферино

В улыбках и в цветках.

Как на куртине узкой маки,

Заря пылает. Сад расцвел

Дыханьем сладким мaтиoл.

Прохлады росной жаждут маки,

А за оградой сада злаки

Мечтают о лобзаньях пчел.

Заря пылает. Дремлют маки.

Сад матиолами расцвел.

Я был в лесу, и сеял маки

В ночном саду моей сестры.

Чьи очи вещи и остры?

Кто хочет видеть эти маки,

Путеводительные знаки

В ущелья дремные горы?

Я был в лесу, я сеял маки

В ночном саду моей сестры.

Пурпуреа на закате расцвела,

Цвет багряный и надменный, лишь на час,

В час, как Демон молвит небу ярый сказ.

Пурпуреа на закате расцвела,

Прижимаясь к тонкой пыли у стекла.

Яркий призрак, горний отблеск, ты для нас.

Нам ты в радость, пурпуреа, расцвела,

Будь нам в радость, пурпуреа, хоть на час.

Лес и в наши дни, как прежде,

Тайны вещи хранить.

Та же песня в глубине

Летом солнечным поется.

Леший кружит и обходит

Там и нынче, как и встарь.

Лес не все, что знает, скажет,

Тайну вещую храня.

Та святая красота

Нам являлась по равнинам,

Нам смеялась по долинам.

Та святая красота,

Тайнозвучная мечта,

Нам казала путь к вершинам.

Та святая красота

Нам являлась по равнинам.

Я иду, печаль тая.

Я пою, рассвет вещая.

Ясень в песнях облик мая.

Я иду, печаль тая.

Я устал, но светел я,

Яркий праздник призывая.

Я иду, печаль тая.

Я пою, рассвет вещая.

О ясных днях мечты блаженно строя

И яркоцветность славя бытия,

И явь приму, мечты в нее лия.

О ясных днях мечтанья нежно строя,

О, ясная! мне пой о днях покоя,

И я приду к тебе, венок вия,

О ясных днях мечты блаженно строя,

И яркоцветность славя бытия.

Луна взошла, и дол вздохнул

Молитвой рос в шатре тяжелом.

Моя любовь в краю веселом.

Луна взошла, и дол вздохнул.

Лугам приснится грозный гул,

Хорям — луна над тихим долом.

Луна взошла, и дол вздохнул

Молитвой рос в шатре тяжелом.

Господь прославил небо, и небо — благость Божью, но чем же ты живешь?

Смотри, леса, и травы, и звери в темном лесе, все знают свой предел,

И кто в широком мире, как ты, как ты, ничтожный, бежит от Божьих стрел?

Господь ликует в небе, все небо — Божья слава, но чем же ты живешь?

Отвергнул ты источник, и к устью не стремишься, и всё, что скажешь — ложь.

Ты даже сам с собою в часы ночных раздумий бессилен и не смел.

Всё небо — Божья слава, весь мир — свидетель Бога, но чем же ты живешь?

Учись у Божьих птичек, узнай свою свободу, стремленье и предел.

В очарованьи здешних мест

Какой же день не встанет ясен?

И разве путь мой не прекрасен

В очарованьи здешних мест?

Преображаю все окрест,

И знаю, — подвиг не напрасен.

В очарованьи здешних мест

Какой же день не будет ясен!

Рождает сердце в песнях и радость и печаль.

Земля, рождай мне больше весельем пьяных роз,

Чтоб чаши их обрызгать росою горьких слез.

Рождает сердце в песнях и радость и печаль.

Я рад тому, что будет, и прошлого мне жаль,

Но встречу песней верной и грозы и мороз.

Рождает сердце в песнях и радость и печаль.

Земля, рождай мне больше весельем пьяных роз!

Я возвращаюсь к человеку,

К его надеждам и делам.

Душа не рвется пополам, —

И весь вернусь я к человеку.

Как тот, кто бросил тело в реку

И душу отдает волнам,

Так возвращаюсь к человеку,

К его надеждам и делам.

Но не затем к тебе вернуся,

Чтобы хвалить твой тусклый быт.

Я не над щелями корыт

К тебе, согодник мой, вернуся,

И не туда, где клювом гуся

Давно весь сор твой перерыт.

Я лишь затем к тебе вернуся,

Чтобы сжигать твой темный быт.

Давно создать умел я перлы,

Сжигая тусклой жизни бред.

В обычности пустынных сред

Без счета рассыпал я перлы,

Смарагды, яхонты и шерлы.

Пора настала, — снова пред

Собой рассыплю лалы, перлы,

Сжигая тусклой жизни бред.

Неживая, нежилая, полевая, лесовая, нежить горькая и злая,

Ты зачем ко мне пришла, и о чем твои слова?

Липнешь, стынешь, как смола, не жива и не мертва.

Нежилая, вся земная, низовая, луговая, что таишь ты, нежить злая,

Изнывая, не пылая, расточая чары мая, темной ночью жутко лая,

Рассыпаясь, как зола, в гнусных чарах волшебства?

Неживая, нежилая, путевая, пылевая, нежить темная и злая,

Ты зачем ко мне пришла, и о чем твои слова?

Две лесные старушки и лесной старичок

Поболтать полюбили с проходящими там,

Где дорога без пыли залегла по лесам.

Две лесные старушки и лесной старичок

На холме у опушки развели огонек,

И к костру пригласили легкомысленных дам.

Две лесные старушки и лесной старичок

Щекотать полюбили заблудившихся там.

Защекочут до смеха, защекочут до дрожи,

Защекочут до корчи, защекочут до смерти.

Старичку и старушке вы не верьте, не верьте.

Бойтесь нежной щекотки и пленительной дрожи,

Закрестите с молитвой неумытыя рожи, —

Это — злые, лесные, подколодные черти.

Защекочут до смеха, защекочут до дрожи,

Защекочут до корчи, защекочут до смерти.

В пути, многократно измеренном

И пройденном множество раз,

Есть некий таинственный лаз.

В пути, многократно измеренном,

Пройдешь под задуманным деревом,

И видишь таящийся глаз.

В пути, многократно измеренном,

Встречаешь чужое не раз.

Гулял под зонтиком прекрасный кавалер,

И черт ему предстал в злато-лиловом зное.

Подставил кресло черт складное, расписное.

На кресло черта сел прекрасный кавалер,

И порт его умчал в кольцо своих пещер,

Где пламя липкое и тление сквозное.

Так с зонтиком погиб прекрасный кавалер,

Гулявший по полям в злато-лиловом зное.

Стихия Александра Блока —

Метель, взвивающая снег.

Как жуток зыбкий санный бег

В стихии Александра Блока.

Несемся — близко иль далеко? —

Во власти цепенящих нег.

Стихия Александра Блока —

Метель, взвивающая снег.

Розы Вячеслава Иванова —

Солнцем лобызаемые уста.

Алая радость святого куста —

Розы Вячеслава Иванова!

В них яркая кровь полдня рдяного,

Как смола благовонная, густа.

Розы Вячеслава Иванова —

Таинственно отверстые уста.

Мерцает запах розы Жакмино,

Который любит Михаил Кузмин.

Огнем углей приветен мой камин.

Благоухает роза Жакмино.

В углах уютных тихо и темно.

На россыпь роз ковра пролит кармин.

Как томен запах розы Жакмино,

Который любит Михаил Кузмин!

Зальдивши тайный зной страстей, Валерий,

Ты назвал сам любимый свой цветок.

Он ал и страстен, нежен и жесток.

Во всем тебе подобен он, Валерий.

И каждый день одну из криптомерий

Небрежно ты роняешь на песок.

Сковавши тайный зной страстей, Валерий,

Ты назвал сам любимый свой цветок.

Дарованный тебе, Георгий,

Ночной, таинственной тайгой,

Цветок, для прелести другой

Ты не забыл его, Гeopгий?

Но в холоде эфирных оргий

С тобой сопутник твой благой,

Цветок ночей, тебе, Георгий,

Во мгле взлелеянный тайгой.

Будетлянка другу расписала щеку,

Два луча лиловых и карминный лист,

И сияет счастьем кубо-футурист.

Будетлянка другу расписала щеку,

И, морковь на шляпу положивши сбоку,

Повела на улицу послушать свист,

И глядят дивясь прохожие на щеку, —

Два луча лиловых и карминный лист.

На щеке прекрасной будетлянки

Ярки два лиловыя пятна,

И на лбу зеленая луна,

А в руках прекрасной будетлянки

Три слегка раскрашенных поганки,

Цель бумажной стрелки шалуна.

На щеке прекрасной будетлянки

Рдеют два лиловые пятна.

Позолотила ноготки

Своей подруге Маргарите.

Вы, проходящие, смотрите

На золотые ноготки,

И от завистливой тоски

В оцепенении замрите,

Иль золотите ноготки,

Как будетлянка Маргарите.

Пусть будет все не так, как было,

Пусть будет все, как я хочу.

Я дам по красному лучу

Всему, что прежде белым было.

Все яркоцветное мне мило,

Себе я веки золочу,

Чтоб было все не так, как было,

Чтоб было все, как я хочу.

Кто увидит искру? Виден только след.

Как ее напишешь? Начерти черту.

Пусть она разрежет лунную мечту,

Пусть горит кроваво, точно рана, след.

В этом зыбком мире острых точек нет.

Я из лент горящих ткань мою плету.

Я не вижу искры, вижу только след,

Огненную в черном, быструю черту.