Онлайн чтение книги Торикаэбая моногатари, или Путаница
Часть вторая

— 1 —

Химэгими теперь часто удалялся в сторону снежных вершин Ёсино, и это очень печалило Удайдзина.

Шли дни и месяцы, и вот для Ённокими настало время уединиться в комнату для рожениц. Удайдзин, разумеется, беспокоился за исход родов. Поэтому он беспрестанно читал сутры и молился. Хотя Садайдзин и находил происходившее весьма странным, он не желал показаться подозрительным и тоже молился о благополучном разрешении от бремени. Словом, вокруг Ённокими царила суматоха. Но, возможно, именно благодаря этому, хотя во время беременности она и чувствовала себя отвратительно, теперь Ённокими легко разрешилась чудесной девочкой, такой красивой, что лучше и не пожелаешь — такая вполне сможет занять в будущем самое высокое положение. Удайдзин был счастлив, зазывал гостей, так что шуму вышло даже больше, чем уместно в подобном случае.

Садайдзин тоже не оставался в стороне, он даже соизволил поучаствовать в обряде первого купания, которого все ждали с таким нетерпением. Личико новорожденной, несомненно, напоминало Сайсё. Увидев это, Химэгими пришел в волнение — Сайсё был для него близким человеком, они давно дружили, были привязаны друг к другу, а теперь Сайсё, конечно, думает, что Химэгими — ужасный дурак. Ему было стыдно и горько. Химэгими так переживал, что у него разболелась грудь.

Ённокими еще не оправилась от родов — она закрылась с головой белыми одеждами, свернулась калачиком, ее клонило ко сну. Химэгими подошел к ней. «Послушай», — она вздрогнула и приподняла голову. Даже раньше Химэгими часто приходилось испытывать неловкость, а уж теперь… Он улыбнулся и спросил: «Как ты себя чувствуешь?»

И он прочел:

От стыда Ённокими ничего не отвечала. По понятной причине она не желала взглянуть на мужа.

— Что ж, теперь уже ничего не поделаешь. Но ведь нам с тобой еще жить и жить. Будет неприятно, когда вокруг станут судачить. Не могу ничего придумать, не знаю, что сказать, — у него катились слезы из глаз.

Химэгими беспокоился, как бы люди, занятые всей этой праздничной суматохой, не подумали, что он опечален. Он оставил Ённокими, но в сердце женщины еще долго не рассеивалась боль, и никто не мог понять, отчего она страдает.

Все очень радовались и шумели, жена Удайдзина заправляла купанием новорожденной, ей помогала третья дочь, мужем которой был Командующий государевой гвардией. Но кое-кто все же обратил внимание, что у Химэгими вид вовсе не радостный. Впрочем, они подумали, что таков уж его характер, и восприняли это со спокойствием, ничего не заподозрив.

— 2 —

На седьмой вечер после родов, в день праздника, распорядителем которого был определен Командующий государевой гвардией — муж сестры Ённокими, собралась вся знать, и только Сайсё сказался больным. Его терзали чувства, о которых никто не догадывался. Раньше он молился, чтобы роды прошли благополучно, и уже слышал, что это так, но только вдали от Ённокими он чувствовал себя одиноким. И он отправился к Саэмон.

— Ведь ты знаешь, как мы любим друг друга! Сегодня, сейчас! Я живу как во сне…

Своими домогательствами он сбил Саэмон с толку, и хотя она считала, что это бесполезно, но все же, с тяжестью на сердце, она пошла справиться у Ённокими. Все дамы уже оставили Ённокими. Пожилые руководили приготовлениями на кухне, молодые, занятые подарками и прочим, разошлись по своим покоям, сама же Ённокими приняла вечернюю ванну и легла спать, и лишь несколько женщин находились неподалеку. Удостоверившись, что никого рядом нет и можно проникнуть незамеченным, Саэмон приглушила свет и незаметно провела Сайсё. Ённокими полагала, что время для свидания совсем неподходящее, но их связь была так крепка, что разорвать ее было совершенно невозможно. В чуть теплящемся тусклом свете она выглядела какой-то маленькой и похудевшей, трогательной и бледной. Ённокими была вся укутана в белые одеяния, на голове — покрывало, будто хризантема, ее длинные волосы скрыты под одеждой. Сайсё подумал, что она поистине прекрасна, сам же он тоже надушился, выглядел обаятельным и желанным. Он повторял и повторял, как безгранично он любит ее и как хотел бы вызывать такое же глубокое чувство в ее сердце, его речи и облик были таковы, что поддались бы скала и дерево, а ведь женское сердце не чета им… Ённокими заплакала, она была так близко, она была так мила, что у Сайсё не было сил расстаться с ней.

— 3 —

Химэгими, отбивая такт, пел в саду «Море в Исэ», слушать его было необыкновенно приятно. Сайсё же в это время подумал: «Как странно! Его жена — прекрасна, так отчего же он избегает ее? Сам он блестящ, изящен и великолепен, но в то же время так подозрителен, у него всегда такой вид, будто он погружен в какие-то мрачные тайные думы. Уж не увлечен ли он другой женщиной?» Сайсё очень хотел бы узнать правду.

Праздник еще не закончился. Химэгими подарил кому-то свое верхнее платье и теперь мучался от холода. Он незаметно прошел в дом, чтобы одеться. Странно, но за занавесями ему почудилось какое-то подозрительное замешательство и возня. Когда Химэгими заглянул туда, какой-то человек вскочил с постели и выскользнул прочь. Впопыхах он обронил веер и листки бумаги. Ённокими была так напугана, что даже не порывалась спрятать их. Химэгими молча подошел к ней, поднял упавший у изголовья веер, поднес его к свету. На лакированном остове была натянута красная бумага с изображением падающего на бамбук снега, на обратной стороне — несколько любовных строк, выведенных изящной кистью. Это была рука Сайсё. Так Химэгими и думал! Сайсё не пришел на праздник, надеясь пробраться сюда… У Химэгими теперь был настоящий повод для ревности, но он не испытывал этого чувства. «Наверное, так он и должен был поступить — женщина остается в самом дальнем углу дома, самое время! Но ведь Сайсё здесь не в первый раз, не может быть, чтобы никто не знал обо всем и не помогал ему. Сайсё наверняка дал знать, что хочет сегодня прийти. А что Ённокими? Даже сейчас она впустила его, значит, она очень его любит!»

Химэгими подумал, что, может, будет лучше оставить Ённокими на попечении Сайсё, но, похоже, на душе у него самого не станет легче, да и Сайсё, верно, это покажется неудобным. Ведь им, несомненно, представлялось множество удобных случаев, когда Химэгими отсутствовал, зачем же было встречаться так открыто, в тот час, когда в доме столько людей — пусть они и заняты совсем другими делами? Ведь все равно кто-то мог заметить Сайсё, и это было бы ужасно — как для Химэгими, так и для его жены. «И как мне следует поступить? Если я перестану бывать здесь, молва сочтет меня легкомысленным, но они ведь даже не слишком таятся, так что делать вид, что мне ничего не известно, тоже довольно глупо», — путано думал он. Люди развлекались, играла музыка, но Химэгими был погружен в свои мысли и ни в чем не принимал участия.

Когда праздники по поводу рождения девочки миновали, Химэгими вновь отправился в горы Ёсино, пытаясь отвлечься от одолевавших его сомнений, но мы не станем рассказывать об этом.

— 4 —

Сайсё, вынужденный скрывать свои чувства, вздыхал, что ему так трудно встречаться с возлюбленной. Он утешался тем, что писал ей задушевные письма и время от времени посещал ее. Ённокими — несравненна, но не в обыкновении Сайсё было думать лишь об одной женщине, к тому же, если Химэгими узнает, будет так неприятно! Дочь Садайдзина — Распорядительница женских покоев из Сверкающего дворца — несравненно хороша, и с ней можно будет чувствовать себя свободно, тогда как с Ённокими всегда необходима осторожность… Решив так, он, как уже бывало прежде, стал в слезах упрашивать даму по имени Сайсёно Кими помочь ему пробраться к госпоже. У Вакагими был день строгого воздержания, поэтому она не отправилась вечером в Грушевый павильон, и Сайсё проник к ней.

Поскольку это оказалось для нее полной неожиданностью, Вакагими пришла в ужас. Но будучи от природы спокойной и выдержанной, она не выказала никакого волнения. Сайсё плакал, досадовал и печалился, а когда рассвело, он остался. Сложилось странное положение, которое было неловким для обоих. Под предлогом своего воздержания Вакагими приказала не поднимать полог и не убирать ширмы. Но поскольку кто-то из дам всегда находился при госпоже, двое из них знали о происходящем и тоже находили положение весьма неудобным. Сайсё же, имея возможность любоваться красавицей, о которой все говорили, что она пленительно хороша, позабыл обо всем. Она была высокого роста, что не совпадало с его ожиданиями, ему казалось, что она должна быть маленькой. Впрочем, это нельзя было считать недостатком. Ее волосы, подобно шелковым нитям, свободно струились вниз. Он не мог как следует рассмотреть ее, но ее лицо было точь-в-точь как лицо Советника, только ее черты, может быть, были чуть более обворожительными и спокойными. Жена Советника — Ённокими, тайная возлюбленная Сайсё — и благородна, и красива, и воспитана, и желанна, так что никто не сравнится с ней в утонченности. Красота же Распорядительницы женских покоев была такой яркой, что слепила глаза. Сайсё сходил с ума, досадовал и печалился. Она же выглядела изящной, благородной, обворожительной и сдаваться не собиралась. У Сайсё билось сердце, текли слезы. Вот прошел день, и уже следующая ночь близилась к рассвету. Тревожась, Вакагими сказала:

— Когда мое воздержание закончится, сюда придет отец. Советник тоже будет здесь. Очень неловко, если вы останетесь. Если вы и вправду любите меня, то лучше вам уйти, буду рада получить весточку «в заливе Сига»,[13]Выражение означает надежду на будущие встречи. Встречается также в третьей части романа «Ёру-но Нэдзамэ», однако неизвестно, из какого именно стихотворения оно взято.

 — в ее голосе слышалось невыразимое обаяние, и голос был точно таким же, как у Химэгими. Сайсё внимал в волнении этому прекрасному, великолепному голосу, и ему вовсе расхотелось уходить.

«Как-то все странно получилось…» — добавил Сайсё.

Не успел он сказать это, как Вакагими прочла:

«Пойми меня». Ее голос звучал ласково.

Сайсё больше нечего было сказать. Он не хотел быть неучтивым и ушел, чувствуя себя пустой скорлупкой, свою душу он оставлял ей.

— 5 —

Сайсё не получил от нее ответа ни на одно из своих писем, она была далека, как облака, и оттого, что она ускользнула от него, он ревновал, печалился и досадовал — одним словом, был влюблен. Как-то будучи на службе во дворце, он увидел Советника, лица брата и сестры были похожи, как две капли воды — при том, что Распорядительница женских покоев выглядела на удивление благородной и свежей, а Советник был необыкновенно изящен, обаяние било через край. Увидев его, Сайсё разволновался, он не мог скрыть своих чувств, у него потекли слезы. Химэгими был очень удивлен.

— Мы дружим с незапамятных времен. Мое смятение становится все сильнее, так не может продолжаться — я чувствую себя слабым, как женщина, — сказал Сайсё, утирая слезы.

— Никто из людей не живет, подобно сосне, тысячу лет, рано или поздно жизнь кончается — как высыхает росинка на траве, разве это не печально? — ответил Химэгими, держа в уме, что, наверное, Сайсё считает его простаком. Вместе с тем в голосе его слышалась задушевность.

Сайсё пребывал в волнении. Одна женщина разделяла его чувства и любила его, но она была с ним только сердцем, и если бы они не избегали сторонних взглядов, об их связи тут же стало бы известно, а этого допустить никак нельзя — стыдно, и из-за того, что они так таились, их встречи стали похожи на тяжелый сон. А другая женщина ускользнула от него и стала теперь еще недоступнее.

Обе женщины вызывали в нем печаль и заставляли его плакать, Сайсё так желал увидеть Советника, который представлялся ему связанным с обеими женщинами, что, хотя никакого особого предлога у него не было, он решил: «Будь что будет!» — и отправился в дом Удайдзина. Но Советника там не было. «Ушел», — ответили ему. Сайсё посмотрел в сторону покоев Ённокими и хотел было пройти туда, но ведь он пришел днем и, вздохнув, Сайсё спросил:

— А где Советник?

— Он у отца.

Тогда Сайсё направился к Садайдзину.

Никому не сказавшись, Сайсё прошел в западные покои, туда, где обычно скрывался Химэгими. День был очень жарким, Химэгими отдыхал, сбросив верхнюю одежду. Заметив Сайсё, он отодвинулся подальше вглубь комнаты со словами:

— Ты некстати, я не могу тебя принять, я не одет.

— Это неважно, не беспокойся, — Сайсё будто и не слышал, что сказал Химэгими. Поскольку никого из женщин поблизости не было, Сайсё со спокойным сердцем прошел дальше.

— И правда, ужасная жара, — улыбаясь, сказал Сайсё и опустился на колени. — Я совсем запутался, мне грустно. Я так давно тебя не видел и очень скучал, мне было так одиноко, а ты ищешь предлог выгнать меня, — упрекнул он Химэгими.

— Мне неудобно, что я в таком виде.

— Правда, ужасно жарко. Давай-ка и я разденусь, — сказал Сайсё, снимая одежду. — Вот так гораздо лучше.

Химэгими положил подушки туда, где было попрохладнее, и они прилегли, обмахиваясь круглыми веерами. На Химэгими были шелковые штаны и белая нижняя рубаха, он расслабился, его разгоряченное от жары лицо было прекрасным, еще более привлекательным и дивным, чем всегда. Линия рук, округлость бедер, ясно просвечивающих сквозь тонкое полотно, белоснежная кожа были неподражаемы. Он был свеж, мил и очарователен, и так красив, что равного ему — не сыскать. «Если бы женщина была столь прекрасна, я наверняка влюбился бы в нее без памяти!» С такими неподобающими мыслями Сайсё придвинулся к Химэгими.

— Жарко! — попробовал возразить Химэгими, но Сайсё не слушал.

Они продолжали беседу, спустился вечер, подул свежий ветерок, будто осень пришла.

Сайсё никак не позволял Химэгими встать. Никто не передает его любовные послания Распорядительнице женских покоев, уже почти год он напрасно мечтает о ней, он не хочет больше жить — жаловался он, и в своей тоске был очень трогателен. «Так же, верно, он говорил и моей жене, а ведь у женщин сердца слабые — не поддаться невозможно. Как унизительно, ведь она — пусть и тайно! — отдала ему свое сердце, уступила, а ему все мало, он вздыхает, хотя они и встречаются, и она скрытно любит его, но он желает еще другую, он ненасытен».

Химэгими был расстроен, вынести это было невозможно.

Химэгими сказал это с двусмысленной усмешкой, теперь это был совсем другой человек, в его красоте больше не было отстраненности.

— 6 —

Химэгими придвинулся к Сайсё поближе, и Сайсё ощутил, как в его близости и домашней неопрятности слилась прелесть обеих женщин и той, которую он любил тайно, и той, что ускользнула от него. Опьяненный этим чувством, он подумал, что, верно, Химэгими знает о его связи с Ённокими. Ему стало не по себе, но он тут же отбросил сомнения и подвинулся еще ближе, почти вплотную к Химэгими.

Не успел он закончить, как Химэгими раздраженно сказал:

— Что ж, этого и следовало ожидать. Тебе кажется, что я связан и с той, и с другой, — говоря это, он хотел подняться, но Сайсё ему не позволил. — Да ты и вправду не в своем уме! Мне нужно поговорить с отцом, но было так жарко — вот я и прилег. Если я тотчас не пойду к нему, он рассердится. Мне нужно идти, — сказал Химэгими, вставая.

А что Сайсё? Он вдруг почувствовал, что не может отпустить Химэгими.

— Стой! — он внезапно схватил Химэгими, позабыв всякие приличия.

— Мне больно, ты что, тронулся? — рассердился Химэгими, но Сайсё не слушал его.

О чем бы они ни беседовали до этого времени, Химэгими не терял рассудка, как то и подобает мужчине, но когда Сайсё схватил его, он уже ничего не смог поделать — в сердечной слабости он лишь думал о том, что же теперь с ним будет. От стыда он заплакал. Поняв, что произошло, Сайсё тоже не мог прийти в себя. Он ощутил и любовь, и жалость, его мысли о двух других женщинах слились в одно чувство к этой, хотя он и рассердился, что до сих пор она вела себя так неподобающе. Но для вопросов еще будет другое время… Считая, что теперь он знает о ней все, Сайсё почувствовал, что никого и никогда так не любил — всем своим сердцем, и это душевное волнение захлестнуло его. Химэгими, догадываясь, что Сайсё недоступна вся странность случившегося, опечалился. Что может прийти Сайсё в голову? «Я не оставлял этот мир, и вот теперь моя тайна раскрыта», — слезы лились не переставая, она была прекрасна и обворожительна, равных ей не было на свете. Сайсё тоже плакал и плакал:

— Что мне делать? Теперь я не в силах расстаться с тобой ни на миг, — он не мог говорить.

Ночь прошла, но Сайсё вовсе не намеревался встать и уйти.

— 7 —

«Что толку сетовать, когда он теперь знает о моей тайне! Что негодовать? Пусть я стану сердиться, но когда случится разговор о том необычайном, что бывает в этом мире, он непременно расскажет и обо мне. Что я могу поделать? Принц Ёсино говорил мне, что причины нынешних бед скрываются в прошлом. Теперь мне будет трудно с ним расстаться».

— Знаешь, я и вправду должен казаться странным, но раз уж наши сердца соединились, я прошу тебя не выставлять меня на посмешище, только тогда я буду знать, что ты и вправду любишь меня. Я живу уединенно, у меня не бывает много людей, так что нам не составит труда встречаться как бы ненароком, — он говорил очень ласково, утешая Сайсё и понуждая его уйти.

Хотя Сайсё и понимал, что ему уже пора, но не мог представить себе, что расстанется с ней хоть на миг, в преддверии разлуки он печалился и никак не решался оставить ее. И вот, наконец, после бесконечных любовных клятв, он ушел. Оставшись один, Химэгими был как во сне. «Отчего мне не расстаться с жизнью? Ведь теперь мне будет неловко появляться там, где я могу повстречать Сайсё». Однако потом он подумал, что отец с матерью всегда беспокоятся, даже когда не видят его совсем недолго, и потому он решил оставить все, как есть — хотя бы ненадолго.

— 8 —

Как всегда любуясь сыном, Садайдзин улыбался и выглядел очень довольным.

— Ты был здесь сегодня ночью? Сайсё заходил по делу, сказал, что хочет что-то спросить по китайской классике, — сказал отец.

Химэгими был взволнован.

— Удайдзин очень недоволен. Ты должен вести себя так, чтобы никто не мог упрекнуть тебя, — сказал отец.

Химэгими стало не по себе, поэтому он ответил только:

— Не думаю, что я делаю что-то, что может его печалить.

Они с отцом позавтракали, и Химэгими собирался уже уходить, но тут принесли записку от Сайсё:

«Я должен увидеть тебя еще до вечера, моя милая».

Химэгими не хотелось отвечать согласием или же вообще отвечать, но ввиду своего двусмысленного положения он начертал в своей обычной прямодушной манере.

Стиль послания и почерк показались Сайсё особенно очаровательны этим утром. Однако она ничего не сказала о вечернем свидании — согласна она или нет! Обеспокоенный этим, Сайсё отправил еще одну записку:

Химэгими получил это послание, уже будучи в доме Удайдзина. Сайсё становился навязчивым, но Химэгими не желал обидеть его.

Именно такого ответа и ожидал Сайсё, он зарыдал в три ручья.

Сайсё отправился к Удайдзину. Химэгими подумал, что это посещение выглядит странным, а если он выйдет к Сайсё, то избежать свидания не удастся. Ему стало противно и скучно.

— Я с утра не в себе, так что принять тебя не смогу. Прости, ты зря потрудился прийти, — сказал Химэгими решительно.

Сайсё обиделся, расстроился и, не прячась от посторонних, продолжал:

— Я кое-что должен тебе сказать. Выйди хотя бы к двери.

— Мне не по себе, прости. Ты здесь, мне и самому хотелось бы с тобой поговорить, но у меня так болит грудь, что я прямо теряю сознание.

Химэгими так и не вышел.

Сайсё попытался скрыть тоску и печаль. Он представлял себе, что, наверное, обе его возлюбленные сейчас вместе, он был близок с обеими и не мог порвать ни с одной из них, но в глазах людей его домогательства выглядели бы ужасно. Он вернулся домой и провел ночь без сна — тоскуя и вздыхая.

— 9 —

Химэгими пребывал в душевном беспокойстве, поскольку куда ни пойди — всюду встретишь Сайсё и попадешь в неловкое положение. Поэтому он и не выходил из дома. Шли дни, Сайсё становился все тоскливее и печальнее, много раз наведывался он в дом к Химэгими, спрашивал: «Когда же? Когда?» — но возвращался ни с чем, в унынии. Через какое-то время он узнал, что Химэгими отправился во дворец, тут сердце Сайсё забилось быстрее, он сразу же оживился в предвкушении того, что наконец-то увидит ту, от любви к которой сгорал, казалось, целую вечность. Химэгими, встретив взгляд Сайсё, от смущения чуть заметно покраснел, но тут же взял себя в руки, вид у него был теперь холодный и независимый. Так Сайсё и не решился обнаружить свои чувства. Химэгими выглядел чужим. Сайсё снова расстроился и погрузился в бесконечные сомнения.

— 10 —

Государь пригласил Химэгими к себе. По своему обыкновению он попросил Химэгими сесть поближе, и, как всегда, речь зашла о его сестре — Распорядительнице женских покоев. Государь не отрываясь смотрел на Химэгими. Наружность Советника была чрезвычайно привлекательной, на него хотелось смотреть и смотреть… Государь слышал, что сестра очень на него похожа. Тут он подумал, что если бы у Химэгими были волосы подлиннее, а лицо набелено, если бы его волосы не были бы гладко зачесаны назад, то и небесные девы не могли бы с ним сравниться красотой и очарованием — он был так обворожителен, что поставить рядом с ним некого. Государю очень хотелось увидеть Распорядительницу женских покоев, и он делал все, чтобы Советник это понял. Химэгими сидел рядом с государем, но помня свой печальный опыт с Сайсё, он был разумно почтителен и не повинуясь сказал государю, что его сестра далека от обычных желаний обитателей этого мира. Поскольку государь не мог оторвать взгляда от Химэгими, он долго не отпускал его. Сайсё же в это время прямо-таки сходил с ума — он боялся, что государь вдруг тоже догадается, что Химэгими — женщина, а поскольку равных ей нет, государь непременно захочет проводить время только с ней. Государь же и вправду смотрел на Химэгими не отрываясь, хотя в его речах было лишь дружеское расположение. Однако Сайсё целый день не мог успокоиться — ни о чем другом не думал, ревновал и трепетал.

— 11 —

Наконец государь позволил Химэгими уйти. Сайсё дождался его, и отправился вместе с ним в караульное помещение, где они обычно отдыхали. Несмотря на все свои старания, Химэгими не смог ускользнуть, и ему пришлось сделать вид, что он на ночном дежурстве. Всякий раз, как они вместе бывали на ночном дежурстве, придворные, считавшие их общество особенно приятным, собирались в караульном помещении и уже с вечера там бывало шумно и многолюдно. Но сейчас Сайсё и Химэгими никого не замечали, всем своим видом показывая, что у них есть личный разговор, и каким-то образом сумели остаться наедине. И тогда Сайсё в слезах и тоске стал говорить о своей страстной любви. В ответ на его домогательства Химэгими рассердился:

— Если нас увидят, что подумают люди? Милый, если ты и вправду меня любишь, не веди себя так вызывающе. Если бы нам было невозможно видеться, если бы наши встречи были редки, тогда бы я понял тебя, но ведь мы видимся и днем и ночью, что же заставляет тебя вести себя столь безрассудно? Подумай и обо мне — мне очень непросто, и мне очень горько, что ты этого не понимаешь.

— Мне от твоих слов так больно — ведь свидания невозможны. Да, мы видимся — вот так, как сейчас, но ты выглядишь далекой и недоступной, я не могу поверить, что ты меня любишь, — Сайсё говорил очень искренне.

Его слова растрогали Химэгими, но отдаться всем сердцем этой любви он не мог — ведь он не хотел, чтобы люди прознали про его тайну.

— Мы будем встречаться, но только так, чтобы не вызывать толков, — пообещал он.

Сайсё от этого разговора стало тяжело, тревога не оставляла его.

Тут Химэгими дал понять Сайсё, что знает о его посещениях Ённокими.

— Я догадывался, что происходит, но при моих обстоятельствах нельзя никого осуждать. Я и теперь не собираюсь показывать, что все знаю, так что ты утешай ее время от времени, когда ей станет плохо, — попросил Химэгими.

Хотя Сайсё было очень жаль Химэгими, но поскольку ему казалось, что Химэгими вовсе не обеспокоена его любовными похождениями, то он спокойно и ничуть не таясь рассказал про то, как все было, добавив, что теперь больше не любит Ённокими. «Ну и ну, какая жестокость! Он ведь очень сильно любил ее, а теперь говорит о ней так спокойно. Вот оно, сердце мужчины, что изменчиво как трава „луноцвет“, теперь я вижу это. Пока он меня любит, он не выдаст мою тайну, но когда его помыслы обратятся к другой, он наверняка расскажет о моем секрете… Как горько, что мне не удалось избежать связи с ним, очень жаль».

Так все и шло. Сайсё следовал за Химэгими даже во дворце, будто став его тенью. Не имея возможности скрыться, Химэгими попрежнему избегал встреч наедине, к чему его склонял Сайсё, но речи Химэгими были очень нежны. Когда же у них случались свидания, Химэгими, понимая, что в его положении близости не избежать, был очень податлив. Но стоило им только расстаться, как он снова и снова отказывал Сайсё — свидания были редки, и вел себя Химэгими так, будто они вовсе и не были близки. Это очень печалило Сайсё. «Не отправиться ли тебе к той, что страдает без тебя?» — время от времени говорил Химэгими, и, делая вид, что ничего не замечает, устраивал все так, чтобы Сайсё и Ённокими могли встретиться. «И вправду, какое у нее редкое, милое и доброе сердце», — Сайсё считал вполне естественным, что он встречается с Ённокими, но поскольку теперь большая половина его души принадлежала Химэгими, его любовь к Ённокими стала таять. В присутствии Химэгими он ощущал себя все более и более слабым и в конце концов даже перестал желать встреч с другими женщинами, что могло бы послужить ему утешением в то время, когда Химэгими с ним не было. При тайных встречах с Ённокими он казался милым и нежным, и избегал теперь лишь посторонних глаз — страх, что Химэгими может обо всем узнать, оставил его, виделись они теперь чаще, чем в прежние дни, и Ённокими по-настоящему привязалась к нему и стала податливее. И теперь пришел черед беспокоиться Химэгими, хоть сама она и доставляла столько страданий Сайсё.

— 12 —

Химэгими знал теперь все. «В каком странном положении я очутился!» — вздыхал он. Теперь ему и вовсе не хотелось, чтобы Ённокими узнала его секрет. Он полагал, что ему недолго оставаться в этом мире, вот он и разговаривал с Ённокими очень ласково. Поскольку пришло время месячных, он укрылся в доме кормилицы на Шестой улице, но Сайсё выследил его.

Сайсё спрятался за изгородью. Моросило, затянутое облаками и потемневшее к вечеру небо было восхитительным. Подняв бамбуковые занавески, Химэгими любовался небом. Поверх красных нижних одежд на нем была накидка узорчатого китайского шелка, вытканная фиолетовыми и белыми нитями. При вечернем освещении он выглядел особенно прекрасным. Химэгими подпирал голову своей точеной ручкой, из глаз катились слезы.

«Не знаю, долго ли еще продлится мой век…» — сам себе в печали проговорил Химэгими — вряд ли сыщется кисть, способная изобразить эту картину. И, конечно, Сайсё так разволновался, что подошел поближе и прочел:

Он появился так неожиданно, что Химэгими поначалу испугался, но потом он даже растрогался.

Сайсё стал говорить, как жестоко со стороны Химэгими скрываться и одной любоваться небом, не подавая весточки о себе.

— Если у тебя такое жестокое сердце, то мне, думаю, вовсе не стоит жить, — заключил он.

Поскольку место было совершенно безопасным, они улеглись посупружески, и говорили обо всем на свете — то плача, то смеясь. Пересказать это невозможно.

— 13 —

Они и не заметили, как рассвело. Они поднялись, и Сайсё пристально посмотрел на Химэгими. Ее раскованные, блестящие манеры и независимость были, безусловно, мужскими, но смятение с внутренней дрожью сообщали ей мягкость и очарование, от любви и растерянности она сделалась бесконечно слабой. Ённокими, к которой привык Сайсё, была всегда грустной и обеспокоенной — даже когда отдавалась ему, и он притерпелся… Но вот эта женщина, которую он действительно любил, сумела перемениться, она стала слабой, милой, покорной, игривой, трогательной, мягкой, податливой — словами и не скажешь. Однако Сайсё представлялось обидным, что она появляется в свете, открытая чужим взглядам, он хотел во что бы то ни стало спрятать ее, чтобы она принадлежала только ему.

— Годами я видел в тебе мужчину, но в женском облике ты прекраснее всех сказочных принцесс — ведь это твое настоящее лицо. Я спрячу тебя, ты будешь только женщиной. Если ты останешься мужчиной, я не смогу видеть тебя так часто, как хочет того мое сердце, а это невыразимо печально. Сколь бы странным это теперь ни казалось, но с самых давних времен женщина слушается мужчину — нравится ей это иди нет, так уж повелось. Да и тебе самой быть мужчиной вовсе не подходит, — Сайсё во что бы то ни стало хотел видеть Химэгими только своей, он повторял это и днем, и ночью.

Правда была на его стороне, но для человека, привыкшего к мужской жизни, взять да и запереться накрепко было бы так странно, что Химэгими не хотел и думать об этом. Сайсё же страдал, он плакал днем и ночью и не мог отделаться от своих мрачных мыслей.

Химэгими не давал о себе знать гораздо дольше, чем это обычно бывало, и уже беспокоился о том, что Удайдзин опять станет волноваться, и потому Химэгими отправил Ённокими записку: «Мое обычное недомогание никак не проходит, поэтому мне ничего не остается, как жить здесь в заточении, я чувствую себя беспомощным и спрашиваю себя, чем это может кончиться.

В доме Удайдзина поговаривали: «Как бы он себя не чувствовал, в обычае чтобы за человеком ухаживали дома». «Эти его постоянные отлучки совершенно непонятны». «Что же это за супружеские отношения?» Удайдзин горевал, женщины шептались, и только одно сердце, казалось, знало, отчего не проходит эта болезнь. Причиной была она, Ённокими, ей было горько и стыдно, ей было больно, и оттого, что отец волновался, и оттого, что ее тайный возлюбленный не пылает страстью, как то бывало, словом — ничто не радовало ее.

Записка от Химэгими, разумеется, привела Удайдзина в возбуждение, и он тут же сам развернул ее. «Выходит, дело и впрямь серьезное! — забыв про свою обиду, Удайдзин заплакал. — Вот ведь, уж и не знаю, отчего он может быть так тяжело болен. По меркам наступившего упадка он — человек выдающийся, по записке видно, что его одолевают самые мрачные мысли. Но каков почерк, никто с ним не сравнится!» Он снова и снова перечитывал послание.

— Напиши ответ, да так, чтобы он его запомнил, — приказал он Ённокими.

Она робела, но написала очень милый ответ.

Записка была очень трогательной, но Химэгими она не взволновала. Он не хотел показывать письмо Сайсё и не давал ему прочесть его. Понимая, что это, должно быть, ответ Ённокими, Сайсё все же отнял письмо, прочел и забеспокоился, Он любил Химэгими, но теперь он покрылся краской и посерьезнел, ощутив, как сильно он привязан и к Ённокими. «И вот такому человеку я доверяюсь, собираясь переменить себя всего и жить с ним взаперти», — с тоской подумал Химэгими. Сайсё же пребывал в таком блаженстве, будто собирался прожить десять тысяч лет, он наслаждался Химэгими днем и ночью до изнеможения, повторяя клятву верности на следующие жизни. Так прошло довольно много дней, и Химэгими собирался уже вернуться домой, но Сайсё печально повторял:

— Стоит тебе оказаться в свете, как ты снова станешь чужой.

И все же продолжаться так до бесконечности не могло, Химэгими заставил Сайсё уйти, а сам, вновь почувствовав себя мужчиной, отправился туда, куда его призывали дела.

— 14-

Все так и шло, но в десятую луну, когда для Химэгими настало время снова скрыться в «тихой обители», вдруг оказалось, что это вовсе не нужно. Химэгими не мог взять в толк — отчего так, вставал и ложился в беспокойстве. Поскольку на этот раз ему не потребовалось уединяться, он оставался у Удайдзина. Ённокими выглядела необыкновенно благородной и изящной. Поскольку Химэгими находился здесь, Ённокими оставила все другие заботы, она вздыхала и не отходила от него. Смотреть на это было очень трогательно. Считая, что он уже совсем скоро покинет этот мир, Химэгими разговаривал с ней сердечно и ласково, что приводило Удайдзина в радость и умиление, так что он побеспокоился заказать молебны, всеми силами стараясь помочь им.

Ённокими была снова в тяжести. Поскольку со времени первых родов прошло совсем немного времени, она стеснялась своего положения и никому не признавалась.

— 15 —

Поскольку Химэгими так долго находился в доме Удайдзина, Сайсё, который был вынужден скрывать свою связь с обеими возлюбленными, мог бы утешиться «у той сосны морской, что в Оёдо…»,[14]Строки из стихотворения, помещенного в «Исэ моногатари».

Перевод Н. И. Конрада но понимая, что кругом так много посторонних глаз, он даже не мог написать откровенного письма, и мучился от тоски.

Наступила двенадцатая луна. Химэгими не чувствовал себя настолько плохо, чтобы оставаться в постели, но выходил лишь для того, чтобы навестить отца. Он почти перестал есть и сильно похудел, от одного вида мандаринов или апельсинов его тошнило, а отец пребывал в сильном беспокойстве, заказывая все новые и новые молебны. Химэгими в глубине души стал осознавать, что так, наверное, чувствует себя женщина, носящая ребенка, и, похоже, вид Ённокими служил тому подтверждением. Химэгими был несказанно расстроен — теперь он знал наверняка, что ему придется бесследно скрыться, он не знал, как ему быть, к тому же не было и человека, с кем бы он мог посоветоваться. Может, открыться родителям? Но это так стыдно. Что они подумают? Или признаться Сайсё, чтобы решить все вместе с ним?

В разлуке с Химэгими любовь Сайсё становилась, между тем, все сильнее, он тосковал и печалился, прятался от людей и чувствовал себя безмерно одиноким. Химэгими находил его жалким, но теперь они были связаны такими прочными нитями, что распрощаться с ним было невозможно. Они встретились в доме на Шестой линии и хотя Химэгими было неловко открыться, поскольку он привык вести себя по-мужски, он сказал, несмотря на стеснение:

— Я всегда испытывала беспокойство по поводу нашей связи, и вот теперь признаюсь: случилось нечто ужасное.

Сайсё был ошеломлен услышанным, заливаясь слезами, он стал говорить о том, как любит ее.

— Раз уж случилось так, сделаем, как я тебе говорил с самого начала — невозможно сопротивляться, когда нашей судьбой повелевает Бог любви. Твой нынешний облик невыносим для нас обоих. Ты ведь знаешь сама: пока мы молоды, нам легко видеться — будь то во дворце, или еще где, но когда мы оба войдем в возраст и станем настоящими сановниками, мы, за исключением особых случаев, не сможем встречаться даже в то время, когда мы оба будем во дворце, и ночных дежурств тоже больше не будет. И дома увидеться будет тоже совершенно невозможно, всегда придется опасаться, что нас заметят, желание видеть друг друга никогда не исполнится, а это все равно, что умереть. Сделай так, как я прошу! Если ты останешься для всех мужчиной, как мы будем жить?! Подумай об этом, — произнес Сайсё.

Химэгими было очень больно — он свыкся с тем, что он такой, как он есть, если же принять женский облик — ведь так не хочется, чтобы узнали о его тайне! — тогда придется исчезнуть, не сказавшись даже отцу с матерью, а они станут горевать, вот ведь несчастье какое.

— С тех пор, как я осознал свою непохожесть, я твердо решил покинуть этот мир, я остаюсь здесь лишь потому, что родители станут печалиться. Ты сумел понять меня. Мне ужасно жаль, что я не могу распутать этот узел сам, — сказал Химэгими. Он был так пленителен и красив — было просто невозможно представить себе, что он может быть обеспокоен хоть чем-то, но на самом деле он был совершенно потерян. Закрывшись рукавом, он заплакал.

Было очень странно и непривычно знать, что Химэгими — не мужчина, но поглядеть на него повнимательней — ни в чем не уступит любой красавице с ее распущенными волосами, стелющимися по полу. После того, как Сайсё понял, что имеет дело с женщиной, она стала ему бесконечно дорога и близка.

— Конечно, я понимаю о чем ты говоришь, но ведь так предначертано самой судьбой, — плача, он стал утешать ее, повторяя, что нужно немедля принять женский облик и скрыться.

И вправду, думал Химэгими, оставить все, как есть, нельзя, нужно сделать именно так, как говорит Сайсё. В то же время его преследовали образы привычного и столь милого ему мира — воспоминания, которые невозможно избыть. Что до Сайсё, то он льет столько слез, говорит столько слов — видно, что любовь его глубока, — так казалось Химэгими…

Когда Сайсё разлучался с Химэгими, он писал ей множество любовных посланий, но все же он любил не ее одну. Он виделся с Ённокими, не таясь от Химэгими, но он не мог посещать ее открыто и избегал посторонних глаз. Он посещал ее тайно, она была беременна от него уже во второй раз, и это означало, что их связь очень прочна.

«Пусть он без ума от меня. Пусть даже я оставлю все должности и ранги и скроюсь в горах, где затеряется мой след, пусть я откажусь от этого мира, чтобы предаться молитвам о будущей жизни — мне это не горько. Но Сайсё изменчив и непостоянен. Как положиться на него? Жить с ним взаперти — а ведь мне суждено затворничество — быстро наскучит. У него переменчивое сердце, он слишком обольстителен, влюбчив и сластолюбив, сейчас он вроде бы любит меня без памяти, но все же он постоянно бывает вместе с Ённокими, он любит ее всерьез. К тому же теперь он станет думать, что я принадлежу только ему, он успокоится, привыкнет ко мне, и, как водится, настанет время, когда я увижу, что он охладел, и как больно мне будет тогда, каким посмешищем я стану! Мне боязно сделать так, как говорит Сайсё, но сейчас я все равно не могу оставаться в обществе, и мне придется скрыться хотя бы на время» — решил Химэгими.

Ему было печально видеться с родителями, и грустно бывать при дворе; прежде он находил эти встречи такими обыкновенными, но теперь, когда он понимал, что так продлится всего месяц или два, даже легкое дуновение ветра было ему грустно и бесконечно тоскливо.

— 16 —

Сайсё не догадывался, что у Химэгими на уме — он-то полагал, что теперь Химэгими уж точно принадлежит ему и он сможет запереть ее, так что его сердечное волнение несколько улеглось. Ённокими же волновалась и грустила из-за своей новой беременности — даже в обычное время она ни с кем не могла поделиться, а теперь ее положение было так печально, что и рассказать невозможно; ей оставалось только вздыхать.

«Зимними ночами мне так одиноко», — думала она.

Она ничего не сказала прямо, но когда Сайсё увидел, как она благородна, слаба, красива и обворожительна, он ощутил необычайную любовь к этой женщине, которая уже давно пленила его сердце. Когда Химэгими станет жить с ним, зачем тогда будет скрывать свои отношения с Ённокими? Так, мечтая об обеих женщинах, он разволновался, предвкушая счастье и наслаждение, и, как когда-то принц Гэндзи, оросил слезами оба рукава — так переполняли его чувства.[15]Имеется в виду стихотворение из главы «Сума» «Гэндзи моногатари»:

Перевод Т. Л. Соколовой-Делюсиной Поскольку ему было обидно, что Ённокими считает его слишком холодным, он шел на всяческие ухищрения, чтобы встретиться с ней.

Химэгими же думал: «Этого и следовало ожидать. Если он так меня огорчает, и вовсе не беспокоится, что из этого может выйти, видно, я его не слишком забочу, да к тому же, кажется, его любовь к ней как-то подозрительно крепнет». Хотя Химэгими был расстроен, но прямо высказать свое неудовольствие он посчитал неприличным и недостойным, поэтому, скрывая беспокойство и приняв безучастный вид, он все продолжал вздыхать и уже не считал, что его настроения могут измениться к лучшему.

— 17 —

В последний день двенадцатой луны Химэгими отправился к отцу. Всех одолевали хлопоты, но отец так о нем беспокоился, что не мог представить, как это они не виделись целые сутки, и хотя Химэгими наведывался часто, отец ожидал его с нетерпением — взгляд его светился радостью. Химэгими был в самом расцвете своей красы, но очень исхудавший и погрустневший, что обеспокоило отца.

— Ты плохо выглядишь. Тебе все еще нездоровится? — спросил он.

— Ничего особенного, просто недомогание, но оно уж слишком долго длится, — отвечал Химэгими.

— Это ужасно. Надо снова приступить к молитвам.

Садайдзин позвал нужных людей и отдал распоряжения относительно чтения заклинаний, молебнов и молитв. Химэгими, растроганный этим, думал, как будет горевать отец, когда он бесследно исчезнет, и, не умея справиться со своими чувствами, он расплакался, хотя и пытался скрыть слезы.

— Мои дети отличаются странностями, причиной тому, верно, мои грехи, я даже подумывал о том, чтобы покончить с жизнью. Но теперь у тебя есть служба, высокий чин, ты принят в обществе и при дворе, все хвалят твою красоту. Я сам ничем не замечателен, так что это мне вдвойне лестно. Я уже был готов утешиться и смириться с судьбой, но когда мне казалось, что моим горестям пришел конец, я увидел, что ты постоянно пребываешь в тоске, тебя одолевают печальные мысли, это так горько, что мне незачем жить, — сказал отец плача.

— Не думай, что со мной случилось что-то серьезное. Да, моя хворь — сильнее обычного, вот ты и волнуешься, но только речь вовсе не идет о жизни и смерти, мне просто отчего-то почудилось, что мы можем разлучиться, — попытался успокоить отца Химэгими. Преодолевая себя, он поел вместе с отцом.

Отец был очень доволен совместной трапезой и немного пришел в себя. Между тем мать Химэгими оставалась совершенно спокойна, и никаких вопросов не задавала.

— 18 —

С началом нового года Химэгими почувствовал себя, «как баран, ведомый на заклание». «И сколько еще может так продолжаться?» — думал он. В Новый год все было вычищено и приведено в порядок — экипаж, шторы, оглобли… Слугам была пожалована приличествующая случаю одежда. Сам Химэгими выглядел безукоризненно — от верхней одежды и до глянцевого узора нижних одежд, он был блистателен. Сделав все необходимые приготовления, он первым делом отправился к отцу, чтобы выразить почтение родителям. Стоило им только увидеть, как он замечательно красив, как им сразу показалось, что в этом году он еще прекраснее обычного, и они не могли сдержать слез, что было совершенно неуместно в этот радостный день.

Когда Химэгими появился во дворце, его облик поразил всех. Пришел и Сайсё, он тоже был привлекательнее других. «Он привык бывать в обществе, при его положении ему будет трудно измениться», — беспокоился Сайсё. Он внимательно наблюдал на Химэгими, но поскольку никакого предлога не обнаружилось, поговорить с ним не удалось.

Когда Химэгими отправился к Вакагими, там было много знати и сановников, все его приветствовали и превозносили, но теперь это светское общение было ему стеснительно и горько. Сайсё попросили сыграть на бива, а Распорядительница женских покоев спела «Ветку сливы», ее голос был необыкновенно хорош. Сайсё теперь перенес свою любовь на Химэгими и удовлетворился этим, но сейчас он вспомнил, как странно и твердо прекратила отношения с ним Распорядительница женских покоев, и он покинул этот дом с неспокойным сердцем.

Химэгими посещал все придворные празднества, старательно исполняя свои обязанности, на заседаниях государь ставил его мнение выше мнения сановников, которые были гораздо старше его. Нет в мире ничего более благостного, чем государевы милости.

— 19 —

В ту весну сакура цвела пышнее обычного. В первый день третьей луны должно было состояться любование цветами в Южном дворце, отовсюду были приглашены признанные сочинители китайской поэзии — событие обещало стать необыкновенным, сердца радовались.

Пришел назначенный день, государь задал тему, на которую должно было быть сложено стихотворение. Когда Химэгими прочел свое стихотворение, всем стало ясно, что даже прославленные знатоки не смогут его превзойти.

— Даже в Китае никто с ним не сравнится, что уж говорить о нашей стране… — так сказал государь.

Все, включая самого государя, декламировали свои сочинения, было шумно. Тут Химэгими призвали к государю, выделив его среди прочих. Сняв с себя верхнее платье, государь помог Химэгими облачиться в него. Спускаясь с возвышения, где находился государь, Химэгими так изящно кланялся, его манеры и облик казались еще более замечательными и превосходными, чем всегда. Он был прекраснее благоухающих цветов, всякий, кто видел его, плакал. И уж, конечно, его отец Садайдзин, проливая слезы радости, чему, разумеется, были свои причины, думал: «Как прекрасно! Как он великолепен! А я еще смею печалиться! Разве можно заподозрить хоть что-то? Кажется, он может отлично прожить и так». О радости Удайдзина нечего и говорить.

— 20 —

Стемнело, начался концерт. Химэгими думал о том, придется ли ему еще когда-нибудь играть на флейте. Раньше он, бывало, время от времени уклонялся от музицирования, но теперь вкладывал в игру все сердце. Рассекая облака, звуки достигали небес, и не было никого, кто остался бы равнодушным, кто не сказал бы, как это прекрасно. Химэгими был так необыкновенно одарен и обладал такой прекрасной внешностью, что выглядел существом из другого мира. Однако недаром говорят: «Ослепительное сияние до добра не доводит»…

Государь был очень растроган: «Этот человек перерос свою должность и ранг, вот и сегодня он показал свои разнообразные таланты». Решив отметить его, государь назначил Химэгими Командующим правой гвардией. Посчитав, что и Сайсё тоже выказал свою незаурядность, государь пожаловал ему должность внештатного Среднего советника. Было бы так естественно обрадоваться оказанной им чести…

Итак, Химэгими получил указ о назначении. Когда спустилась ночь, из дворца вышел Садайдзин. Химэгими был хорош до изумления. Конечно, он радовался, что удостоился внимания государя, но в глубине души по-прежнему печалился: «Люди думают, что я процветаю — ведь я поднялся так высоко, и никто из них не может себе даже представить, что я должен буду исчезнуть без следа». Несмотря на великую радость, его сердце было омрачено, но о его тоске не догадывался никто. Вскоре отец с сыном проследовали в дом Удайдзина, там уже ждали их, в доме было шумно и радостно, а сам Удайдзин выглядел даже еще более довольным, чем если бы его дочь стала государыней.

Хотя Сайсё вроде должен был бы радоваться, но это было не так: он понимал, что удостоился внимания государя только лишь благодаря другому, который был лучше его, и ему было горько оттого, что он не стал первым. «Советник обладает замечательной внешностью и непревзойденными дарованиями. Как я повел бы себя, окажись я на ее месте Сколько ни меняй свой облик — трудно отказаться от того, к чему привык», — всю ночь Сайсё думал об этом, а когда рассвело, написал поздравительное письмо.

В эти дни повсюду, включая дом Удайдзина, царили радость и веселье, но Химэгими был взволнован и озабочен. То, что Сайсё, похоже, об этом догадывался, было так странно и трогательно.

«Поздравить нужно в первую очередь тебя, — написал он.

Прочтя послание, Сайсё понял, что у Химэгими действительно есть причина печалиться, и он заплакал, потому что думал не о радости своего возвышения, а о любви к ней.

Торжества и праздники занимали все время, увидеться было невозможно, но посчитав месяцы и дни, Сайсё решил, что скоро Химэгими будет принадлежать только ему, и его сердце совершенно успокоилось.

— 21 —

Химэгими полнел. Как ни трудно ему было именно теперь — после того, как он был обласкан государем — расстаться с привычной жизнью, но и оставить все, как есть, было тоже нельзя. Химэгими был потерян.

Как-то ему случилось дежурить ночью во дворце. Сайсё тоже был там, они отправились в комнату отдыха, разговаривали. Сайсё украдкой написал ответ на чье-то письмо. С заговорщицким видом он отдал его посыльному. Если бы Сайсё спрятал полученное письмо, вышло бы, что он скрывает что-то от Химэгими, если бы показал — обидел бы того, кто прислал его. По его нерешительному виду Химэгими догадался, что, должно быть, письмо было от Ённокими.

— От кого? Ну-ка покажи!

Химэгими удивился, что Сайсё не нашелся с ответом.

Химэгими, как бы озорничая, выхватил письмо. Не желая иметь секретов от Химэгими, Сайсё не сопротивлялся. Письмо было написано на великолепной фиолетовой бумаге еле видной бледной тушью, оно было без сомнения от Ённокими. Должно быть, она отвечала на что-нибудь вроде: «Ты, верно, очень рада, что Советник получил повышение по службе».

Хотя различить написанное не составляло труда, Химэгими сказал:

— Бледновато, ничего не разберу, от кого это? — он попытался скрыть свои чувства и протянул письмо Сайсё. Тогда Сайсё спросил:

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

— Никак не прочесть, ничего не вижу, — уклонился Химэгими.

Про себя же он рассуждал так: «До чего же ненадежно человеческое сердце, будь то мужчина или женщина! Вот Ённокими, на первый взгляд она невинна и благородна, но это только со стороны. Пусть ей самой все равно, что у меня на сердце, но ведь другие люди тоже обо всем догадываются, судачат, и это ужасно по отношению ко мне. А ведь она такая замечательная, каковы же тогда сердца людей обыкновенных… Как горько думать об этом! Но мне так не хочется, чтобы кто-то заметил, что я хоть чуточку неспокоен». И он не показал своего недовольства Ённокими.

Понимая, что привычная жизнь продлится еще месяц или около того, Химэгими часто навещал отца, ходил на ночные дежурства во дворец. Это была его обычная жизнь. Раньше он никогда — если не было на то особой причины — не вступал в разговоры ни с высшими аристократами, ни с простыми придворными.

«Он, конечно, человек замечательный, но только он нас за людей не считает, ведет себя отстраненно и высокомерно», — сыпались упреки на его голову.

Но теперь Химэгими стал гораздо внимательнее и сердечнее, он стал благосклонным к дамам, а ведь считалось, что с ним трудно завязать отношения. Люди все больше терялись в догадках.

— 22 —

Химэгими находился на ночном дежурстве во дворце. В двадцатых числах месяца луны нет допоздна.

Вдохнув аромат, Химэгими вспомнил о даме, которая в праздник Нового года написала: «Узорчатый шелк лишь мельком увидала…» Когда все умолкло, он украдкой подошел к Живописному павильону.

Когда он тихим приятным голосом дочитывал последнюю строку, кто-то вдруг неожиданно приблизился к нему.

Верно, это ответила та самая дама. Химэгими растерялся, он и не думал, что она все еще в него влюблена, полагая, что она его давным-давно забыла, но оказывается ее сердце не изменилось, он не смог пройти мимо и приблизился к ней.