Онлайн чтение книги Тотальное преследование
2

Все закрутилось в невероятном темпе. Не прошло и трех дней, как Том оказался в офицерской казарме, приписанной к инженерным частям, поэтому стройбатники ее как бы делали для «своих». Но все равно это была казарма, с ее непередаваемым запахом, скученностью, бестолковостью и привычным произволом старших над младшими.

В казарме этой выяснилось, что никто не знает, что следует делать. Кого-то куда-то посылали, приписывали к каким-то частям третьей очереди развертывания, но уже по прошествии нескольких дней эти же люди возвращались, потому что там, куда их посылали, никто не знал и не понимал даже, что с ними делать. Это происходило не раз и не два.

В эдакой возне, когда Том даже в штаб пытался протолкнуться (пусть и не привык соваться к начальству лишний раз – нормальная практика, усвоенная им еще на заводе), про него неожиданно вспомнили. Отослали за двести километров куда-то на север, придали два отделения голодных и вечно хмурых солдатиков, которые, как выяснилось из разговоров в курилке, и автоматов-то в руках не держали, и заставили настраивать, а потом и таскать куда-то мобильные электростанции. Зачем они были нужны, кому, для чего – все это осталось для Тома большой загадкой. Но с заданиями он справлялся по всей форме. Вот только спать приходилось в зимних палатках, с солдатами, поэтому уже через несколько дней половина его людей отправилась в лазарет с банальной простудой, но у двоих все же случилось воспаление легких. А один паренек даже обморозился, и в лазарете его так хорошо полечили, что, по слухам, он довольно скоро умер.

От этого отношение Тома к армии, впрочем, не изменилось. Ему все время казалось, что это только начало войны, что сопротивление пришельцам, откуда бы они не пришли, вот-вот начнется в самом скором будущем и, возможно, окажется успешным. Да и машины, с которыми, как выяснилось, Том умел обращаться куда лучше, чем с подчиненными ему людьми, внушали некоторую надежду на разумность происходящего. Но, к сожалению, всего лишь надежду. А однажды ночью, когда Том ворочался без сна в окружении таких же парней, он придумал, что сама потребность в этой надежде, в необходимости слепо и почти бездумно полагать, что все происходящее разумно, как раз и ставит на самой этой разумности большой и жирный черный крест.

Как ни удивительно, это соображение подтвердилось к вечеру следующего же дня – людей разобрали по другим отделениям, а самого Тома отослали назад, в уже знакомую казарму, в которой ему так не хотелось оказаться снова, что он по дороге чуть не дезертировал в Ярославль.

Тут стало понятно, что людей армия набрала уже столько, что обедать приходилось в две смены, и то не всем доставалась хотя бы тарелка отвратительной «кирзы» с какой-то подливой, густо замешанной на консервированной томатной пасте в качестве источника витаминов. Но место Тому нашли, правда, на третьем этаже поставленных ярусами коек, только с бельем было, разумеется, очень худо. Но у Тома от командировки остался почти чистый спальный мешок, иначе бы тоже, вероятно, в эту зиму подхватил что-нибудь вроде воспаления легких, и он сумел устроиться. Вот только мешок этот приходилось оберегать – в казарме, пусть и офицерской, народ подобрался разный, могли и утырить.

Но в действительности, если что и тырили по-настоящему безжалостно, так это батарейки к радиоприемникам. Еще воровали фонарики, но скоро эта практика прекратилась, потому что батареек для них уже не хватало. Предметом особой гордости и, соответственно, зависти оказались фонарики, которые можно было заряжать от сети. Еще у пары ребят были фонари, которые нужно было все время подкачивать, как кистевой эспандер, и которые за специфический звук называли «жучками». Тогда же Том и проявил себя, смастерив из кусочков консервной банки и проводков переходник, и теперь половина ребят могли послушать радио, подсоединив к «жучкам» вместо лампочки эту хитрую приспособу. Только звук в приемничках получался при этом слабым, поэтому «подкачивать» электропитание допускали не всех, а только самых сильных.

Радио слушали постоянно, хотя ничего особенно интересного не передавали. Почему-то много гнали классической музыки и, разумеется, старой попсы, а вот новости были короткими и такими путаными, что даже самые спокойные и нетребовательные ничего в них не понимали. Где-то, как говорилось, произошла высадка инопланетчиков, но их героически отбили, и оказались эти чужие бойцами не ахти, не самыми толковыми. Кто-то наш, русский, даже сбил одну из летающих тарелок, получил орден от правительства, которое, как водится, непрерывно заботилось о человечестве… Вот, как ни странно, и все.

А однажды в казарме появился строгий, хмурый майор в окружении почти десятка бойцов с автоматами и штыками на поясах, и все эти приемники отобрал. Зачем, кому они мешали – так и осталось непонятным. Тогда активно стали размножаться разные слухи. Некоторым можно было верить, другим, конечно, нет.

Говорили, что тем, кто сдался пришельцам, кормежка и вообще пребывание в плену обеспечиваются не в пример лучше, чем в армии. Еще болтали, что некоторые страны перешли на сторону пришельцев, получив какие-то гарантии стабильности и сохранения прежних властей. Но Том отмахивался от этих пересудов – все они казались недостойными доверия. Хотя стирать белье приходилось в ледяной воде, от чего по ночам иной раз так ломило пальцы, что он едва не стонал.

Потом снова поднялась кутерьма. В армии всегда так: или «быстро-быстро», или приходится бездельничать и ждать, ждать… На этот раз все действительно произошло как-то слишком уж мгновенно. За сутки Тому выдали новый ремень с кобурой, исцарапанный пистолет Макарова и два магазина к нему. Патронов, пахнущих незнакомой смазкой, дали две коробочки, правда, они развалились, и скоро в карманах его бушлата образовалась непонятная масса из раздавленного картона, неаппетитной желтой смазки и светлых патронов. Том уже знал, как чистят пистолеты, но вот оружейного масла не достал, поэтому приходилось пользоваться собственным одеколоном и какой-то фигней, которую он выиграл в шашки в казарме. Парень, у которого он выиграл этот пузырек, говорил, что это чистейшее фреоновое масло, подходящее даже для швейных машинок.

А ночью Тома разбудили, велели командовать взводом и отправили на машинах куда-то в поле, километрах в ста от Ярославля, ближе к Угличу. Там ему надлежало «развернуть вверенную часть и ждать дальнейших приказов».

Народу на этом поле собралось довольно много, пожалуй, больше батальона, но его взвод поставили сбоку – как это называлось на жаргоне военных: на батальонном фланге, – у рощицы, грустной и неживой по зимнему времени. Это поле Том облазил и выучил досконально и временами ему начинало казаться, что он будет помнить его всю жизнь.

Две палатки, костры, пресловутая рощица, торчащие из-под снега стебли подсолнухов и той гадости с трубчатыми стеблями и широкими, коричневыми от мороза, зонтичными венчиками, которую выращивали на корм скоту и об которую можно было обжечь кожу серьезнее, чем о крапиву. Горячую пищу подвозили неаккуратно, не каждый день, но концентратов пока хватало. Их-то солдатики и разогревали на кострах, да так, что очень скоро – опять же от безделья, – выяснилось, что по-настоящему готовить умеют только двое из тридцати с гаком человек, которые были у Тома в подчинении. Разумеется, этих двоих сделали бессменными кашеварами, что им очень понравилось, потому что обеспечило и сытость, и немеркнущий авторитет.

Иногда приезжал кто-нибудь на армейском уазике и строжайшим тоном называл радиочастоту, по которой следовало получать приказы, а пока они не поступили, необходимо было давать регулярные отзвоны: мол, часть на месте, ЧП не произошло, противник не появился. И все в таком духе. Правда, по прошествии пары-тройки суток после подобных наездов такие «переклички» становились бесполезны, потому что там, куда следовало докладываться, все куда-то исчезало, и ответных сигналов Том не получал. Зато можно было ставить эти станции на прием, и хотя радиус собственного действия у них был невелик, кое-что подслушать получалось. Но по-прежнему на волнах, которые удавалось поймать, звучала музыка либо передавали совсем уж невразумительные сводки.

А потом грянула настоящая война.

Однажды под утро к ним в палатку ввалился заснеженный капитан, приказал строиться и занимать оборону на опушке рощицы. И уходя, сообщил, чтобы стреляли во всех, кто окажется в другой, не русской форме. Том хотел спросить, как быть со штатскими, но не успел, капитан уже умчался куда-то на лыжах.

Тем не менее взвод изготовил «калаши», выстроился по опушке и стал ждать. Довольно скоро с запада появилось пять танков. Шли они без пехоты, но от них веяло такой мощью, что стало страшно.

И опять же непонятно – сражаться с этими танками или это были свои? Даже бойкий ефрейтор Сагдеев, который, как подозревал Том, пару раз вообще бегал в соседнюю деревню то ли за самогоном, то ли к подвернувшейся там подруге и который рассказывал вечерами, что пришельцы города не разрушают, потому что им нужна инфраструктура человечества, не мог ничего сказать о наличии у инопланетян танков.

Танки выглядели незнакомо, но кто в них действительно сидел, Том не догадывался. И еще поднялась метель. Ладно бы просто поземка загуляла по полю, а то ведь действительно завьюжило. Видно стало метров на пятьдесят, не больше, и сделалось почему-то очень голодно. А приказать кашеварам приготовить чего-нибудь Том опасался – дым от костров, даже в такую метель, мог выдать расположение взвода. Все-таки натопить снега на керосинках и заварить чаю пришлось, иначе до вечера на одних сухарях, которыми были набиты карманы солдат, они бы не протянули.

Том и сам решился пообедать, жалея, что не догадался в свое время спрятать коробки с патронами в полиэтиленовый мешок, и вот теперь приходилось жевать хлеб вперемешку с порошком крахмального киселя и патронной смазкой. И зачем он только сунул эти патроны и брикет с киселем в один карман?.. Вероятно, просто сработала привычка запасать еду на будущее, и теперь это будущее наступило, черт побери!.. А потом начался бой.

Над метелью неожиданно проглянуло солнышко и помогло увидеть, как из серо-снежного неба вынырнули три очень странные, закругленные машины без крыльев. Одна пошла на бреющем и принялась палить тонкими лучами куда-то влево. А остальные навалились на другую сторону поля, и лишь тогда по звуку ответных выстрелов Том догадался, что кроме танков там были и зенитки, которые тоже принялись стрелять, но продержались недолго, хотя одну из бескрылых машин, кажется, подранить сумели. Потом где-то еще взлетали ракеты – поочередно то белые, то зеленые. Что это значило, никто не догадывался.

И вдруг все поле перед взводом расцвело сполохами огня, фонтанами снега и земли, а по ушам ударила почти непрерывная взрывная волна, больше похожая на рев, чем на раздельное буханье. Том прокричал команду окапываться поглубже… И вдруг все кончилось.

Том поднялся на колени – стоять на ногах он не мог, из-под шапки по шее текла кровь. В голове стоял звон, да такой, что даже поднять веки, чтобы осмотреться, было трудно. Но нужно… Оказалось, что вокруг все сожжено до земли – снег, лежавший неровными большими проплешинами, стаял. От палаток и самой рощи остались одни воспоминания. Там и сям лежали тела ребят, почти никто из них и выстрелить не успел, а на некоторых еще тлели бушлаты.

В пронизанной солнцем снежной пелене над Томом как-то странно, боком пролетел обычный, человеческий штурмовик. Его даже с болью в башке можно было услышать, но сверху его уже пытались нанизать те же лучи, которыми первая из атакующих летающих тарелок ударила по батальону. И хотя за метелью было не видно, что в действительности происходит, скоро звук двигателей самолета оборвался, а затем раздался взрыв, от которого дрогнула даже метель. Вспышки Том не увидел, но и без нее стало понятно, что штурмовику конец.

Ребята почти все были искромсаны, в живых осталось семь человек, не считая Тома. Трое были сильно контужены, у них текла из ушей кровь, одному разорвало живот, еще одному изломало руку – кажется, в трех местах, – так что она приняла совсем уж немыслимую форму. Том забрал тех двоих, что почти не пострадали, приказал оставаться за старшего ефрейтору Сагдееву, понемногу преходящему в себя, и пошел к батальону.

Когда они пересекали поле по направлению к штабу, над ними появился вертолет, который силой своих винтов завивал такие косы снега, что это было бы красиво, если бы он не принялся стрелять. Один из двоих прихваченных Томом солдатиков бросился в сторону, и его убило стразу. А когда Том с другим бойцом побежали по полю, оскальзываясь чуть не на каждом скачке, вертолет дал еще пару очередей и положил того солдатика, который бежал за Томом. Это был пожилой, рассудительный и медлительный мужичок, он не способен был бегать быстро, это его и погубило. Снарядом из скорострельной вертолетной пушки ему оторвало правую ногу.

Том, убедившись, что вертолет улетел, вернулся и присел перед солдатом. Но тот только и сумел проговорить мерзлыми губами:

– Что же они по своим-то?.. Или предатели нашлись?

Да, вертолет, возможно, сделанный людьми, стрелял теперь по ним, и это было несправедливо. Том не нашелся, что ответить, и просто ждал, пока солдат не умер. Спасти раненого в этой мертвой пустыне, постепенно вновь покрывающейся снегом, было невозможно. Том подхватил автомат с запасными рожками и пошел дальше.

Когда ему уже чудилось, что он заблудился в снежной круговерти, впереди показался танк. Машину здорово покорежило, башня слетела с корпуса, но не до конца, и висела, словно голова, неловко отсеченная неумелым палачом. В черную землю уперлось толстое дуло в зимних маскировочных разводах. Танк горел уже не сильно. Из переднего люка свисало тело водителя, он стонал, вся спина у него дымилась, и эта обугленная плоть распространяла такой запах, что Тома вывернуло. Но он все же попытался вытащить паренька.

Тот оказался не тяжелым, но лишь когда Том положил его на снег, пробуя загасить тлеющую ткань, он обнаружил, что нижняя часть водителя попросту сгорела до костей и страшно ужалась сделалась, словно бы частью карлика, приставленной к нормальному человеческому торсу. Разумеется, парень умер быстро.

Тогда Том отошел в сторону и умылся снегом, тихо матерясь на неизвестных летчиков, которые так легко, даже небрежно раздолбали весь их батальон, посланный кем-то на бессмысленную и бесславную смерть. Снег был грязный, но умыться было необходимо, чтобы скрыть слезы.