Онлайн чтение книги Три часа между рейсами
Музыка в трех актах

I

Поначалу она слышалась едва-едва, растворяясь в неярком голубоватом свете с проблесками нежно-розового. Потом было просторное помещение, заполненное молодыми людьми, – и только здесь они наконец-то ее узнали и почувствовали.

Как их звали, не суть важно. Этот рассказ – о музыке.

Он взошел на эстраду, где пианист позволил ему прочесть надпись на нотном листе: «Из мюзикла „Нет, нет, Нанетт“ Винсента Йоманса»[17] …«Из мюзикла „Нет, нет, Нанетт“ Винсента Йоманса». < …> Пока играет «Чай для двоих».  – Песня «Tea For Two» («Чай для двоих») из мюзикла «Нет, нет, Нанетт» (1925; музыка Винсента Йоманса, слова Ирвинга Цезаря) в 1920–1930-х гг. была популярна по обе стороны Атлантики, а ее мелодия стала джазовым стандартом..

– Спасибо, – сказал он пианисту. – Я бы охотно подкинул вам чаевых, но, когда у интерна в кармане заведется доллар с мелочью, он скорее потратит их на свою свадьбу.

– Не беда, док. У меня в кармане было примерно столько же, когда я женился прошлой зимой.

Он вернулся к столику, и она спросила:

– Ну что, узнал, как зовут автора песни?

– Не узнал. Долго мы здесь пробудем?

– Пока играет «Чай для двоих».

Позднее, по выходе из женской гардеробной, она поинтересовалась:

– А кто это играл?

– Господи, да откуда мне знать? Оркестр играл.

Теперь музыка просачивалась сквозь двери зала:

– Никогда нам не пожениться. Я и в медсестры-то еще не выбилась.

– Тогда оставим эту затею и проведем остаток дней, бродя по таким местечкам и слушая музыку. Как там, кстати, звали автора?

– Это ты должен мне сказать. Ты же сувал нос в самые ноты.

– Не «сувал», а «совал».

– Смотрите какой знаток!

– Однако же я узнал имя автора.

– И кто это?

– Некий Винсент Йоманс.

Она замурлыкала:

Когда они шли по коридору к выходу, их руки на мгновение сплелись.

– Даже если ты лишишься последнего доллара и мелочи, я все равно согласна быть твоей женой, – сказала она.

II

Проходили годы, но музыка по-прежнему звучала в их жизни. Теперь это были «Я одинок», «Вспомни», «Всегда», «Синее небо» и «А как же я?»[18] «Я одинок», «Вспомни», «Всегда», «Синее небо» и «А как же я?» – «All Alone», «Remember», «Always», «Blue Skies», «How About Me» – песни Ирвинга Берлина (1888–1989), написанные в ту пору, когда «выскочка» Берлин добивался руки Эллин Маккей, дочери почтово-телеграфного магната, упоминающейся на с. 32 («Я слышала, он женился на богатой наследнице»).. Он только что вернулся из поездки в Вену, хотя это уже не слишком впечатляло.

– Подожди немного здесь, – сказала она перед дверью операционной. – Если хочешь, послушай радио.

– Ах, какие мы стали важные-занятые…

Он включил радио.

– Ты мне просто пускаешь пыль в глаза или вся медицина действительно начинается и заканчивается Веной? – спросила она.

– Вовсе нет, – сказал он со смиренным видом. – А ты, я вижу, здорово наловчилась гонять ординаторов и хирургов.

– На подходе операция доктора Менафи, и надо перенести удаление миндалин на другое время. Прости, у меня куча дел. Как-никак, заведую операционной.

– Но вечером мы с тобой где-нибудь поужинаем? Закажем оркестрантам «Я одинок».

Она помедлила, внимательно на него глядя.

– Да, я давно уже одинока. И кое-чего добилась в жизни, хотя ты этого не заметил… Скажи, а кто такой этот Берлин? Он вроде бы начинал тапером в дешевых ресторанчиках. У моего брата было придорожное кафе, и он предлагал мне открыть свое, давал деньги. Но не лежала у меня к этому душа. Так что там с Берлином? Я слышала, он женился на богатой наследнице.

– Да, они недавно поженились…

Тут она, спохватившись, прервала разговор.

– Извини, мне до начала операции еще нужно уволить одного интерна.

– Я сам был интерном когда-то. Могу понять.

…Тем вечером они все же выбрались в ресторан. Она теперь зарабатывала три тысячи в год, а он все так же принадлежал своей семье – старой консервативной семье из Вермонта.

– Вернемся к Ирвингу Берлину. Он счастлив с этой девицей Маккей? Что-то песни у него невеселые…

– Думаю, он в порядке. А вот ты – счастлива ли ты?

– Это мы уже давно обсудили. Что я значу вообще? Да, сейчас я имею кое-какое значение, но, когда я была всего лишь девчонкой из пригорода, твоя семья решила… Не ты, – быстро добавила она, заметив тревогу в его глазах. – Я знаю, это было не твое решение.

– В ту пору я знал о тебе еще кое-что. Я знал три вещи: что ты родом из Йонкерса[19] Йонкерс – формально отдельный город, фактически – рабочий пригород Нью-Йорка к северу от Бронкса., что ты частенько перевираешь слова…

– И что я хотела выйти за тебя замуж. Забудем это. Твой приятель мистер Берлин говорит куда лучше нас. Давай послушаем его.

– Я его слушаю.

– То есть я хотела сказать: послухаем.

– Почему ты назвала его моим приятелем? Я этого мистера Берлина и в глаза не видел.

– Я подумала: может быть, ты встречался с ним в Вене, пока жил там?

– Не видел я его ни там, ни где-либо еще.

– Он точно женился на той девушке?

– Почему ты плачешь?

– Я не плачу. Я только сказала, что он женился на той девушке, – он ведь на ней женился? Почему бы мне об этом не спросить? Если уж на то пошло… когда…

– Ты все же плачешь, – сказал он.

– Нет. Честное слово, нет. Это все из-за работы, очень устают глаза. Давай потанцуем.

исполнял оркестр.

Танцуя в его объятиях, она вдруг вскинула голову:

– Значит, по-твоему, они счастливы?

– Кто?

– Ирвинг Берлин и девчонка Маккей.

– Откуда мне знать, счастливы они или нет? Я же сказал, что не знаю их и никогда их не видел.

Мгновение спустя она прошептала:

– Мы все их знали.

III

Этот рассказ – о музыке. Иногда люди ведут мелодию, а иногда она ведет людей. Как бы то ни было:

– Значит, не суждено, – произнес он с ноткой обреченности.

меж тем говорила музыка.

– Почему?

– Потому что мы уже слишком старые. Да ты и сама не захочешь – теперь, когда тебе дали эту работу в Дюкском центре[21] Дюкский центр – одно из ведущих медицинских учреждений Америки, основанное в 1930 г. при Дюкском университете в Северной Каролине..

– Я туда еще не перебралась.

– Но работу-то дали. И будут платить четыре тысячи в год.

– Ты получаешь вдвое больше.

– То есть ты все еще согласна?

продолжал оркестр.

– Нет. Думаю, ты прав. Уже слишком поздно.

– Слишком поздно для чего?

– Просто «слишком поздно», как ты сам сказал.

– Я не это имел в виду.

– И все равно ты был прав… Тише.

– Эта песня – как раз о тебе, – сказал он с чувством.

– Что? Это я-то взгляду услада и так далее? Тебе следовало сказать это мне пятнадцать лет назад. А сейчас у меня под началом целая клиника… Я по-прежнему женщина, – добавила она после паузы, – но уже не та женщина, которую ты знал когда-то. Теперь я совсем другая.

гнул свое оркестр.

– Да, я могла услаждать взгляды, когда была никем и даже не умела правильно выражаться…

– Я никогда не думал…

– Только не начинай снова. Лучше послушаем, что они играют.

– Песня так и называется: «Взгляду услада».

– А кто автор?

– Его зовут Джером Керн.

– А с ним ты встречался, когда в последний раз ездил в Европу? Он твой приятель?

– Никогда его не видел. С чего ты взяла, будто я должен знать всю эту звездную братию? Я всего-навсего врач. Я не музыкант.

Она помолчала, размышляя: откуда в ней эта горечь?

– Должно быть, все потому, что я за эти годы не встречала никаких знаменитостей, – сказала она наконец. – Впрочем, однажды я видела самого доктора Келли[23] …видела самого доктора Келли…  – Говард Этвуд Келли (1858–1943) – известный гинеколог, рентгенолог и хирург., но только издалека. Я стала такой, какая есть, просто потому, что хорошо делаю свое дело.

– А я стал таким, потому что…

– Для меня ты всегда будешь лучше всех. Как, ты сказал, звали этого автора?

– Керн. И я не говорил «звали». Я сказал «зовут».

– Ты всегда любил меня поправлять. А теперь мы оба располнели – средний возраст, ничего не попишешь. Не так уж много радостей выпало на нашу долю.

– В том не моя вина.

– В этом нет ничьей вины вообще. Просто так уж вышло. Давай потанцуем. Красивая мелодия. Как, ты сказал, звали того автора?

– Керн.

– Однако у нас было все это, верно? – спросила она. – Были все эти люди – и Йоманс, и Берлин, и Керн. Им, наверно, пришлось наизнанку вывернуться, чтобы написать такие песни. А мы эти песни слушали вместе с тобой.

– Боже, но ведь этого так мало… – начал он, но она его прервала:

– Давай не будем зря мусолить эту тему. Ведь это наше с тобой достояние. Это все, что мы узнали о жизни. И у этих людей были имена – ты знал их имена.

– Их имена…

– Ты хоть с кем-нибудь из них познакомился за все годы, что провел в Европе?

– Ни разу не видел никого из них.

– Вот и я никогда их не увижу.

Она задумалась, представляя себе широкие просторы той жизни, какая могла бы быть у них вдвоем. Она могла бы стать женой этого человека, родить ему детей и, если нужно, умереть ради него… А вместо этого она в одиночку выкарабкивалась из унизительной нищеты, получала образование, делала карьеру, стремилась вперед – навстречу одинокой старости. И сейчас ей уже не было дела до этого мужчины, так и не ставшего ее мужем. Но ей очень хотелось знать, как жили все эти композиторы – Йоманс, Берлин, Керн, – и она думала, что, если их жены вдруг попадут к ней в клинику, она сделает все возможное для того, чтобы они чувствовали себя счастливыми.