Онлайн чтение книги Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы The Forge of Darkness
Глава первая

«Да будет мир».

Эти слова на древнем языке азатанаев были высечены на каменной облицовке над дверью. Не тронутые ветром или дождем, они могли бы показаться столь же юными и невинными, как и сама сентенция. Неграмотный увидел бы здесь лишь неистовство руки каменщика, но вряд ли будет ложью утверждать, что невежды не способны к иронии. И тем не менее, подобно домашнему псу, который по одному лишь запаху осознает истинную природу гостя, даже самый невежественный свидетель способен ощутить скрытую истину. Соответственно, жестокая рана на базальтовой поверхности дверной перемычки производила впечатление даже на непосвященных, в то время как искренность высеченных на камне слов заставляла задуматься тех, кто их понимал.

«Да будет мир». Убежденность подобна каменному кулаку в сердце всего сущего. Ее формируют уверенные руки, быстро сметая прочь отходы. Она создается, чтобы противостоять врагам и бросать им вызов, а оказавшись загнанной в угол, сражается, позабыв обо всяких законах чести. Нет ничего ужаснее убежденности.

По общему мнению, в Обители Драконс не могло быть никого, в чьих жилах текла бы кровь азатанаев. Собственно, мало кто из этих созданий с усталым взглядом, обитавших за Баретской пустошью, когда-либо бывал в королевстве, именовавшемся Куральд Галейн, за исключением разве что каменщиков и прочих строителей, призванных для выполнения той или иной задачи. В любом случае хозяин Обители был не из тех, кого можно расспрашивать о его личных пристрастиях. И если даже рукой азатанаев над порогом Большого дома были высечены двусмысленные слова – как будто провозглашавшие наступление новой эпохи (в форме не то обещания, не то угрозы), – то это никого не касалось, ибо являлось исключительно делом повелителя Драконуса, фаворита Матери-Тьмы.

Так или иначе, хозяин Обители в последнее время посещал ее не часто, в основном пребывая рядом с Матерью-Тьмой в Цитадели Харканаса. И когда он внезапно вернулся домой после ночной поездки верхом, это стало поводом для беспокойства и породило целую бурю слухов, которые передавали друг другу шепотом.

Грохот копыт становился все громче в слабом свете восходящего солнца, постоянно тусклом из-за близости Обители к средоточию могущества Матери-Тьмы. И вот уже лошади ворвались через арку ворот во внутренний двор, разбрасывая вокруг красную дорожную глину. Выгнув шею под тяжестью крепко натянутых поводьев в руках хозяина, боевой конь Каларас встал на дыбы; из ноздрей скакуна валил пар, а по лоснящейся черной шее и груди стекала пена. При виде его спешившие навстречу конюхи замерли.

Управлявший столь внушительным животным великан спешился, бросив поводья, и молча направился в Большой дом. Слуги разбегались перед ним, будто всполошившиеся куры.

Лицо повелителя не выражало ни малейших чувств, но это как раз было вполне ожидаемо и никого не удивляло. Драконус всегда оставался абсолютно бесстрастным, и, возможно, загадка, таившаяся в этих невероятно темных глазах, с самого начала была источником его могущества. Изображение Драконуса кисти выдающегося художника Кадаспалы из дома Энес теперь занимало почетное место в Портретной галерее Цитадели. Воистину рука гения сумела ухватить непостижимое в лице этого мужчины, намек на нечто выходящее за пределы совершенства его черт тисте, нечто более глубокое, нежели подтверждение чистоты благородной крови. Одним словом, получился портрет того, кто был настоящим королем, хотя и не носил этого титула.

Аратан стоял у окна Старой башни, где оставался с тех пор, как услышал звон колокола, возвещавшего о возвращении отца. Ничто не ускользало от взгляда юноши, смотревшего, как Драконус въезжает во внутренний двор. Поднеся руку к лицу, Аратан, сам того не замечая, обгрызал ногти и клочки кожи с пальцев, которые давно уже покраснели и распухли, а иногда кровоточили, пятная по ночам простыни. Он внимательно следил за движениями Драконуса, который спешился, небрежно оставив Калараса на попечение конюхов, и направился к крыльцу.

Трехэтажная башня занимала главное место в северо-западном углу Большого дома, парадный вход в который находился правее, так что из окна верхнего этажа его видно не было. В подобные моменты Аратан, затаив дыхание, напрягал все чувства, пытаясь уловить то мгновение, когда его отец перешагнет порог и ступит на голые камни вестибюля. Юноша ждал перемен в атмосфере, дрожи древних стен здания, грохота, знаменующего появление повелителя.

Но, как всегда, Аратан ничего не почувствовал. Почему? Трудно сказать. Может, с ним самим что-то было не так? Или же могущество Драконуса просто было надежно заперто внутри его впечатляющей фигуры, таилось за проницательным взглядом темных глаз, сдерживаемое доведенной до совершенства силой воли? Аратан подозревал, что все-таки верно первое предположение: он видел, как реагируют на появление его отца остальные, как застывают лица высокородных, как отворачиваются в испуге те, кто пониже рангом. По неким причинам, остававшимся для юноши непостижимым, все боялись Драконуса.

Так что, похоже, дело все-таки в самом Аратане. Да и чего от него ожидать? В конце концов, он был всего лишь внебрачным отпрыском повелителя, рожденным от матери, которую никогда не знал, даже имени ее не слышал. Аратан прожил на свете семнадцать лет, и за все это время ему от силы раз двадцать довелось побывать в одном помещении с отцом, да и то Драконус никогда не обращался непосредственно к сыну. Аратан не имел права обедать в главном зале, ему давали частные уроки, а обращению с оружием обучали вместе с новобранцами из домашнего войска. Даже сразу после того, как Аратан едва не утонул, провалившись в девятилетнем возрасте под лед, за ним ухаживал лекарь стражи, и мальчика никто не навещал, кроме его младших единокровных сестер, которые заглядывали в дверь – троица круглолицых девчушек с широко раскрытыми глазами – и тут же с визгом убегали по коридору прочь.

Поначалу подобная реакция при виде брата убедила Аратана в том, что он невообразимо уродлив. Поэтому мальчик приобрел привычку закрывать лицо ладонями, пряча свои черты, а вскоре единственным утешением для него стало нежное прикосновение собственных пальцев. Теперь он больше не считал себя уродом. Просто… заурядным типом, ничего собой не представляющим, не достойным внимания окружающих.

Хотя никто никогда не упоминал про его мать, Аратан знал, что имя сыну дала она. Уж отец бы точно не стал церемониться и придумал бы что-нибудь куда более жестокое. Аратану казалось, будто он помнит мать своих единокровных сестер, задумчивую тучную женщину со странным лицом, которая то ли умерла, то ли куда-то уехала вскоре после того, как отняла от груди тройняшек; правда, судя по тому, что потом говорил его наставник Сагандер, женщина, которую мальчик помнил, была всего лишь кормилицей, ведьмой из народа песьегонов, жившего за пределами Баретской пустоши. И все же он предпочитал считать ее родной мамой девочек, слишком добросердечной, чтобы дать дочерям имена, которые они теперь носили, – имена, которые, по мнению Аратана, тяготели над каждой из сестер подобно проклятию.

Зависть. Злоба. Подлость. Девочки по-прежнему не часто бывали в обществе единокровного брата. Пугливые, будто птицы, они лишь иногда попадались на глаза Аратану, перешептываясь по углам в коридорах и выглядывая из-за дверей, мимо которых он проходил. Похоже, он чем-то в немалой степени их забавлял.

Сейчас, когда детство уже осталось позади, Аратан считал себя пленником или, возможно, заложником, которыми традиционно обменивались Великие дома и Обители, заключая между собой союзы. Официально он не принадлежал к семейству Драконс; хотя никто не пытался скрыть его происхождение, равнодушие, с которым окружающие воспринимали данную подробность, лишь подчеркивало, сколь несущественной они ее считают. Семя проливается где попало, но отец должен взглянуть ребенку в глаза, чтобы признать его своим. А этого Драконус не желал. К тому же в жилах Аратана текло не так уж много крови тисте: он не мог похвастаться ни светлой кожей, ни высоким ростом, а взгляду его глаз, хотя и темных, недоставало свойственной чистокровным изменчивости. В этом отношении он ничем не отличался от своих сестер. Где же в таком случае кровь их отца? Почему не заявляет о себе?

«Она прячется, – подумал юноша. – Где-то глубоко внутри нас».

Хотя Драконус и не признавал сына, однако это не давало Аратану повода ненавидеть отца. Любой, будь то мужчина или женщина, после того как закончится детство, должен был встретиться лицом к лицу с внешним миром и найти в нем для себя место, полагаясь исключительно на собственную волю и имеющиеся ресурсы. А уж форма этого мира и прочие его параметры в полной мере соответствовали силе этой воли. В этом отношении общество Куральда Галейна являлось точным отображением способностей и возможностей каждого по отдельности. По крайней мере, так почти ежедневно внушал своему ученику наставник Сагандер.

Ни при дворе Цитадели, ни среди селений Пограничья не оставалось возможностей для притворства. Слабым и неопытным негде было скрыть собственные неудачи. «Это естественная справедливость, Аратан, и она во всех отношениях превосходит справедливость, скажем, форулканов или яггутов». У Аратана не имелось причин считать иначе. Никакого иного мира, кроме того, который столь решительно поддерживал его наставник, он никогда не знал.

И все же он сомневался.

За спиной Аратана послышались шаги обутых в сандалии ног, заставив его обернуться, слегка удивленно. Юноша давно уже объявил эту башню своей собственностью, провозгласив себя повелителем ее пыльной паутины, теней и эха. Лишь здесь он мог какое-то время побыть самим собой, когда никто не отталкивал его руку ото рта и не насмехался над изуродованными кончиками пальцев. Никто к нему сюда не приходил, а об уроках или трапезе Аратана извещали домашние колокола, по приглушенному звону которых он отмерял свои дни и ночи.

Шаги приближались. Сердце Аратана сильнее заколотилось в груди. Отдернув руку ото рта, он поспешно вытер пальцы о рубашку и повернулся к провалу лестницы.

К удивлению юноши, наверх выбралась одна из его сестер, та, что была меньше всех ростом и последней покинула материнскую утробу. Лицо девочки раскраснелось, она тяжело дышала. Темные глаза взглянули на него в упор.

– Аратан…

Никогда прежде она не называла его по имени. Юноша молчал, не зная, что ответить.

– Это я. – Глаза ее сердито вспыхнули. – Твоя сестра Подлость.

– Имена не должны становиться проклятием, – не подумав, ляпнул Аратан.

Даже если слова брата и задели ее, девочка ничем себя не выдала, а лишь слегка наклонила голову, глядя на него.

– Похоже, ты не настолько прост, как говорит Зависть. Отец будет… доволен.

– Отец?

– Он зовет тебя к себе, Аратан. Прямо сейчас. Мне велели тебя привести.

– К отцу?

Сестра нахмурилась:

– Зависть так и знала, что ты тут прячешься, будто рыжак в норе. Утверждает, что ты, мол, такой же тупой. Да? Она права? Ты что, рыжак? Зависть всегда права, – по крайней мере, так она всем говорит.

Метнувшись к Аратану, Подлость схватила его за левое запястье и потащила к лестнице.

Он не сопротивлялся.

Отец позвал его к себе. Зачем? Тут могла быть лишь одна причина.

«Меня собираются прогнать». Больше ничего в голову Аратану не приходило.

Пока брат с сестрой спускались по лестнице Старой башни, вокруг кружились облака пыли, создавая ощущение, будто эти двое нарушили царившее здесь спокойствие. Но пыль вскоре осядет, и вернется прежняя пустота, словно свергнутый король на свой трон; Аратан знал, что никогда уже больше не сможет бросить вызов ее господству. Все это было лишь глупым самомнением, детской игрой.

«Там, где властвует естественная справедливость, Аратан, слабым негде спрятаться, если только мы не наделим их этим правом. И помни, что это всегда лишь право, за которое слабые должны быть вовек благодарны. В любой момент, если сильные того пожелают, они могут взмахнуть мечами и покончить со слабыми. И таков будет сегодняшний урок. Снисходительность».

Рыжак в норе? К существованию этого зверька относятся терпимо, пока он не становится помехой, после чего в прорытый в земле туннель спускают собак, которые раздирают беднягу на куски или выгоняют на открытое пространство, где уже ждут копья и мечи, жаждущие лишить его жизни.

В любом случае зверек проявил пренебрежение к дарованным ему правам.

Все уроки, преподанные Сагандером Аратану, кружили, подобно стае волков, вокруг слабости или надлежащего места для тех, кому она стала проклятием. Нет, Аратан вовсе не был простаком или глупцом. Он прекрасно понимал очень многие вещи.

И он знал, что однажды причинит Драконусу невообразимую боль.

«Отец, я считаю твоей слабостью себя».

Пока же, спеша следом за Подлостью, крепко сжимавшей его запястье, юноша поднес другую руку к лицу и прикусил ноготь.

Капитан Ивис ждал за дверью, утирая пот со лба. Его позвали, когда он был в кузнице, объясняя мастеру, как правильно затачивать клинок. Считалось, будто все в роду Хустов знали железо так, словно бы впитали его расплавленный поток с молоком матери, и капитан нисколько не сомневался в правильности данного утверждения. Кузнец и впрямь был опытным оружейником, но сам Ивис унаследовал кровь Хустов от отца и, хотя считал себя солдатом до мозга костей, без труда мог на слух определить дефект клинка, еще когда меч вытаскивали из ножен.

Мастер Гилал вроде бы отнесся к словам капитана спокойно, хотя, разумеется, сложно было догадаться, что он думает на самом деле. Склонив голову, кузнец пробормотал извинения, как и подобало нижестоящему, а уходя, Ивис услышал, как этот великан орет на подмастерьев, хотя никто из них не был виноват в том, что клинок вышел бракованным: последнюю доводку мастер всегда выполнял своей собственной рукой. По этой его тираде капитан понял, что Гилал не держит на него зла.

Ожидая повелителя Драконуса у дверей Зала Кампаний, Ивис убеждал себя, что пот, от которого жгло глаза, – всего лишь следствие его пребывания в кузнице, где жарко пылали четыре печи, воздух был насыщен едким запахом металла, сажи и дыма, а работники лихорадочно трудились, выполняя дневное задание.

Во имя Бездны, кузница была далеко не фабрикой, и тем не менее за последние два месяца они здорово развернулись. Всех новобранцев, приходивших сюда, удавалось быстро обеспечивать доспехами и оружием, что намного облегчало Ивису задачу.

Но теперь повелитель неожиданно вернулся, и капитан отчаянно пытался понять возможную причину этого. Драконус неизменно был сдержан и вообще не отличался склонностью к необдуманным поступкам. Он обладал терпением и невозмутимостью камня, но все знали, что лучше не попадаться ему на пути. Что-то вынудило повелителя приехать в Большой дом, и вряд ли после долгой ночной скачки он пребывал в добром расположении духа.

Драконус срочно вызвал Ивиса, а теперь заставляет его ждать под дверью. Нет, тут явно что-то было не так.

Мгновение спустя послышались шаги, и дверь, щелкнув, открылась. Капитан увидел перед собой наставника Сагандера. Вид у старого ученого был такой, как будто он испытал немалый страх и еще не до конца пришел в себя. Встретившись взглядом с Ивисом, он кивнул:

– Повелитель сейчас вас примет, капитан.

И, ничего больше не сказав, Сагандер прошел мимо и удалился по коридору такой тяжелой шаркающей походкой, словно бы вдруг постарел на десяток лет. Что же такое ужасное поведал ему Драконус? Ивис тут же обругал себя за подобные мысли. Он редко видел наставника, который долго спал по утрам, а вечером частенько отправлялся в постель самым последним; так что, скорее всего, это лишь последствия непривычно раннего подъема, ну и плюс, возможно, вполне объяснимая в пожилом возрасте скованность движений.

Глубоко вздохнув, Ивис вошел в Зал Кампаний.

Сейчас старое название этого помещения обретало новое значение. Если все кампании прошлых десятилетий велись против иноземных врагов, то теперь единственным врагом стали взаимоисключающие амбиции Обителей и Великих домов. Пожалуй, напоминающая склеп кузница повелителя по нынешним временам – всего лишь разумная предосторожность. К тому же, поскольку Драконус носил титул фаворита Матери-Тьмы, не было ничего необычного в том, что он пополнил ряды своего домашнего войска, так что теперь его силы уступали лишь армии самой Матери-Тьмы. И тем не менее другие аристократы были отчего-то не слишком рады возросшей военной мощи Обители Драконс.

Собственно, политика не особо интересовала Ивиса. Его задача заключалась в том, чтобы обучать это скромное войско.

Занимавший центр помещения круглый стол был вырезан из ствола трехтысячелетнего чернодрева: под толстым слоем янтарного лака виднелись красные и черные годовые кольца. Стела, основательница Обители и приемная мать Драконуса, поставила этот стол в зале полтысячи лет назад, отметив таким образом свое выдающееся восхождение от Малого дома к Великому. Десять лет тому назад госпожа внезапно умерла, после чего семейные владения перешли к Драконусу. И следует признать: сколь бы впечатляющими ни были амбиции Стелы, они не могли сравниться с амбициями того, кого эта незаурядная женщина выбрала себе в сыновья.

В этом помещении на стенах не было фамильных портретов, а тяжелые портьеры из некрашеной шерсти служили лишь для тепла, как и толстый ковер под ногами.

Драконус сидел за столом и завтракал хлебом и разбавленным вином. Оловянное блюдо перед ним окружали беспорядочно свитки.

– Приветствую вас, повелитель, – сказал Ивис, видя, что Драконус словно бы и не замечает его появления.

– Доложи, как его успехи, капитан.

Ивис нахмурился, подавляя желание снова утереть пот со лба. В общем-то, если хорошенько подумать, этого и следовало ожидать. В конце концов, парень уже повзрослел.

– У Аратана имеются врожденные способности, повелитель, как и подобает сыну такого отца. Но руки его пока слабы: из-за привычки грызть ногти подушечки пальцев слишком мягкие и их легко поранить.

– Насколько он прилежен? – Драконус не поднимал взгляда, сосредоточившись на еде.

– В упражнениях, повелитель? Трудно сказать. Такое ощущение, что ему все дается легко. Как бы я ни муштровал парня или как бы ни посылал против него лучших новобранцев, он не особо… перетруждается.

Драконус что-то проворчал себе под нос.

– И это беспокоит тебя, капитан?

– То, что я еще не подверг Аратана настоящим испытаниям? Да, повелитель. Я не могу посвящать ему столько времени, сколько мне бы хотелось, хотя и понимаю, что он нуждается в лучшем обучении. И все же для столь юного возраста его владение мечом достойно восхищения.

Повелитель наконец поднял глаза:

– Вот как? – Драконус откинулся на спинку кресла, отодвигая блюдо с остатками хлебных крошек и несколькими каплями масла. – Найди ему приличный меч, какую-нибудь легкую кольчугу, перчатки, наплечники и поножи. И еще шлем. Потом поручи конюхам подготовить крепкую лошадку: знаю, он еще не научился ездить на боевом коне, так что постарайся, чтобы лошадь была не слишком норовистой.

Ивис моргнул.

– Повелитель, под неуверенным всадником любая лошадь будет норовистой.

– Думаю, молодая кобылка подойдет, – продолжал Драконус, будто и не слыша капитана. – Готовая не сводить взгляда с Калараса и во всем его слушаться.

«Слушаться Калараса? Да уж скорее бедняжка здорово перепугается», – подумал Ивис.

Возможно, мысли отразились на его лице, поскольку повелитель улыбнулся:

– Полагаешь, я не смогу управлять собственным жеребцом? Да, и еще потребуется запасная лошадь. Хороший выносливый конь. Лучше даже мерин.

«Ага, значит, возвращение в Харканас не планируется».

– Повелитель, путешествие будет долгим?

Драконус встал, и только теперь капитан заметил темные круги у него под глазами.

– Да, – кивнул он, а затем, будто отвечая на незаданный вопрос Ивиса, добавил: – И на этот раз я поеду вместе со своим сыном.

Подлость затащила брата в коридор, который вел к Залу Кампаний. Аратан знал его лишь по названию: сам он никогда не бывал в любимом помещении отца. Юноша попятился, пытаясь вырвать руку из руки сестры.

Девочка развернулась кругом, и лицо ее помрачнело – а потом, внезапно расслабившись, она отпустила его запястье.

– Ты прямо как заяц осенью. Думаешь, отец таким хочет тебя увидеть?

– Понятия не имею, что он хочет увидеть, – ответил Аратан. – Да и откуда бы мне знать?

– Видел, как оттуда вышел Ивис Драная Рожа? Он шел прямо перед нами, а потом свернул к выходу во внутренний двор. Наверняка все про тебя рассказал. А теперь отец ждет. Чтобы убедиться самому.

– Драная Рожа?

– Его прозвали так из-за шрамов…

– Это не шрамы, – возразил Аратан. – Просто возраст. Ивис Йерртуст сражался во время войны с форулканами. Отступая, они все едва не умерли от голода. Вот откуда взялись морщины на его лице.

Сестра уставилась на него, словно бы на сумасшедшего:

– Как ты думаешь, Аратан, что будет?

– В смысле?

– Ну, если отцу не понравится то, что он увидит.

Брат в ответ лишь пожал плечами.

Даже сейчас, находясь столь близко к Драконусу – оставалось пройти всего тридцать шагов по широкому коридору, а затем открыть дверь, – Аратан все равно ничего не чувствовал, будто могущество отца было лишь иллюзией. Мысль эта поразила юношу, но он тут же отбросил ее. Пока не пришло время проверять, сколь далеко она может завести.

– Отец убьет тебя, – сказала Подлость.

Пристально посмотрев сестре в лицо, Аратан заметил в ее глазах веселый огонек, едва ощутимый намек на усмешку.

– Имена не должны становиться проклятием, – повторил он.

Девочка показала на дверь в конце коридора:

– Отец ждет. Вряд ли мы когда-нибудь еще увидим тебя – разве что зайдем за кухню, под желоб, куда выбрасывают кости и потроха. Твои клочки окажутся на Вороньем кургане. Я сохраню прядь твоих волос. Даже не стану смывать кровь.

И, протолкнувшись мимо брата, она поспешила прочь.

«Драная Рожа – жестокое прозвище. Интересно, какое они дали мне?»

Не сводя взгляда с далекой двери, Аратан направился к ней, слыша эхо собственных шагов. Вряд ли отец его убьет. При желании Драконус мог сделать это уже давно, и не было никаких причин поступать так с внебрачным сыном именно сейчас. Отец никак не реагировал на любые его неудачи – о чем не раз говорил ученику Сагандер. Аратан словно не отбрасывал тени – ибо солнечный свет, сколь бы слабым и тусклым тот ни был, не способен осветить связующие кровные узы, и никакие слова не в состоянии этого изменить.

Подойдя к двери, Аратан немного поколебался, а затем вытер пальцы и стукнул железным кольцом. Приглушенный голос велел ему войти. Удивляясь тому, что совершенно не испытывает страха, юноша открыл дверь и шагнул в зал.

Сперва на него обрушился тяжелый запах ланолина, а затем – резкий и яркий свет из выходящего на восток окна с открытыми ставнями. Воздух был еще прохладным, но по мере наступления дня быстро прогревался. Увидев на огромном столе остатки завтрака, Аратан вспомнил, что сегодня еще ничего не ел. Наконец подняв взгляд, юноша увидел перед собой устремленные на него темные глаза отца.

– Возможно, – произнес Драконус, – ты считаешь, будто был ей не нужен. Ты жил, не получая ответов на свои вопросы, – но я не намерен за это извиняться. Она знала, что ее выбор причинит тебе боль. Могу сказать, что он также причинил боль и ей самой. Надеюсь, однажды ты поймешь это и найдешь в своей душе силы ее простить.

Аратан молчал, не зная, что сказать. Он смотрел, как его отец поднимается с кресла, и только теперь, когда тот оказался столь близко, юноша наконец-то ощутил исходящую от Драконуса мощь. Он был высок и крепок, обладал телосложением воина, однако наряду с этим в нем чувствовалось изящество, которое, возможно, впечатляло больше, нежели что-то иное.

– То, чего мы желаем в душе, Аратан, и то, что должно быть… это совпадает столь редко, что вряд ли тебе когда-либо суждено увидеть их встречу. Ты жил с этой истиной. Мне нечего тебе обещать. Не могу сказать, что тебя ожидает, но ты теперь уже взрослый, и пришло время самому решать, как жить дальше. – Отец немного помедлил, продолжая пристально разглядывать Аратана, и взгляд его темных глаз упал на руки сына; юноша с трудом подавил желание их спрятать, прижав к бокам ладони с длинными, покрасневшими на кончиках пальцами. – Сядь, – велел ему Драконус.

Оглядевшись, Аратан нашел у стены слева от двери стул с высокой спинкой – древний на вид, рассохшийся от времени. Возможно, он промахнулся с выбором, однако других вариантов не было, за исключением кресла, в котором до этого сидел отец, но тогда юноша оказался бы спиной к Драконусу. Поколебавшись, он неуверенно опустился на старинный стул.

– Должен заметить, камень на твоем месте выглядел бы лучше, – проворчал отец. – Я не собираюсь забирать тебя в Цитадель, Аратан, – и нет, причиной тому вовсе не стыд. Обстановка в Куральде Галейне накаляется. Я сделаю все возможное, чтобы умиротворить недовольных из числа Великих домов и Обителей, но положение мое куда более шаткое, чем тебе может показаться. Даже среди Великих домов меня все еще считают кем-то вроде чужака, и нельзя сказать, что мне особо доверяют. – Он внезапно выпрямился и бросил взгляд на сына. – Но ты ведь почти ничего об этом не знаешь, да?

– Вы – фаворит Матери-Тьмы, – сказал Аратан.

– Тебе известно, что это означает?

– Нет, кроме того, что она выбрала вас, чтобы вы были рядом с ней.

Глаза отца слегка сузились, но он лишь кивнул в ответ.

– Похоже, это решение поставило меня между нею и высокородными из Обителей – которые все сплошь носят титулы сыновей и дочерей Матери-Тьмы.

– Сыновей и дочерей – но не по рождению?

Драконус кивнул.

– Притворство? Или непоколебимая преданность? Кто знает?

– И я для вас такой же «сын», отец?

Вопрос явно застал Драконуса врасплох. Он пристально посмотрел на Аратана.

– Нет, – наконец ответил он, но не стал вдаваться в подробности. – Я не в силах гарантировать твою безопасность в Куральде Галейне – даже в самой Цитадели. И вряд ли ты можешь рассчитывать хоть на какую-то преданность со стороны Матери-Тьмы.

– Это я понимаю, отец.

– Мне придется отправиться на запад, и ты будешь меня сопровождать.

– Да, отец.

– Я должен на какое-то время ее покинуть – прекрасно осознавая, сколь велик риск, – и потому не потерплю, если ты станешь задерживать меня в пути.

– Конечно, отец.

Драконус немного помолчал, будто размышляя, почему Аратан отвечает ему так спокойно, а затем добавил:

– Нас будет сопровождать Сагандер, чтобы продолжить твое обучение. Но мне придется поручить тебе опекать старика: хотя он полжизни мечтал побывать у азатанаев и яггутов, похоже, эта возможность представилась ему слишком поздно. Вряд ли он настолько слаб, как кажется ему самому, но в любом случае тебе предстоит о нем заботиться.

– Понимаю. Отец, а капитан Ивис?..

– Нет, он нужен в другом месте. Нас будут сопровождать сержант стражи Раскан и четверо пограничников. Это не увеселительная поездка. Двигаться будем быстро, возьмем запасных лошадей. Баретская пустошь негостеприимна в любое время года.

– Когда мы отправляемся, отец?

– Послезавтра.

– Вы намерены оставить меня у азатанаев, отец?

Драконус подошел к открытому окну.

– Возможно, – ответил он, глядя на что-то во дворе, – тебе кажется, будто я хочу от тебя избавиться, Аратан.

– Вам не за что извиняться, отец.

– Знаю. Иди к Сагандеру, помоги ему собраться.

– Да, отец.

Встав, юноша поклонился спине Драконуса и вышел из зала.

Шагая по коридору на подгибающихся ногах, Аратан предавался невеселым мыслям. Он понимал, что во время первой настоящей встречи с отцом вел себя не лучшим образом. Он выглядел глупо и наивно, разочаровав того, кому был обязан своим появлением на свет. Возможно, так чувствуют себя перед отцами все сыновья. Но в любом случае время упущено, и того, что уже случилось, изменить никак нельзя.

Сагандер часто говорил, что нужно жить с оглядкой на прошлое и всегда учитывать былой опыт, делая тот или иной выбор. Даже ошибки что-то оставляют после себя, подумал Аратан. Если потребуется, он сумеет построить свою жизнь из сломанных палок и высохших костей. Возможно, подобная конструкция окажется непрочной, но, с другой стороны, его вес она вполне может выдержать. Ведь он – внебрачный сын от неизвестной матери, и теперь отец отсылает его прочь.

«Лед тонок. Трудно найти опору. Здесь идти опасно».

Сагандер прекрасно помнил тот день, когда мальчик едва не утонул. Видение случившегося постоянно преследовало наставника, но довольно странным образом. Когда собственная жизнь задавала ему чересчур много вопросов, когда вокруг него смыкались все загадки мироздания, старику приходил на ум тот самый лед. Подтопленный снизу зловонными газами, поднимавшимися от толстого слоя навоза на остатках старой каменоломни под тридцатью локтями темной воды, после теплых не по сезону дней, а затем жгучих морозов, лед выглядел достаточно прочным, но глаза с трудом могли отличить истину ото лжи. И хотя Аратан тогда выбрался на скользкую ледяную поверхность в одиночку, Сагандер чувствовал предательский лед под собственными ногами в то прохладное ясное утро, отчетливо слышал скрип, а затем и жуткий треск, зная, что от падения в бездну его самого отделяют лишь несколько мгновений.

Ну не странно ли? Вроде бы следовало радоваться. Ему предстояло, пусть уже и в далеко не молодые годы, совершить путешествие к азатанаям, а потом еще дальше, к яггутам. Там он мог найти ответы на свои вопросы, там могли стать явными тайны, раскрыться все истины, а душа его нашла бы умиротворение. И все же каждый раз, когда мысли Сагандера устремлялись к столь желанным новым знаниям, он почему-то вспоминал тот коварный лед и его неизменно охватывал страх в ожидании ужасающего треска.

Все должно иметь свой смысл, от начала до конца, вне зависимости от того, какой выбран путь. Все должно складываться в единое целое, ибо таков дар порядка, свидетельство того, что все в твоей власти. Сагандер не мог смириться с мыслью о том, что полностью познать мир невозможно. Просто тайны надо выслеживать, подобно хищным врашанам, которыми когда-то кишел Черный лес; в конце концов были обнаружены все их темные логова, и зверям негде стало укрыться. Всех животных перебили, и теперь наконец-то можно спокойно гулять в огромном лесу, где ничей вой не нарушает милосердную тишину. Черный лес стал познаваемым. И безопасным.

Им предстояло путешествие к азатанаям и в Ягг-одан, возможно, даже в сам Омтоз Феллак, Пустой город. Но самое главное – он наконец увидит Первый дом Азатов; не исключено, что даже поговорит с его служителями – Строителями. А потом Сагандер вернется в Куральд Галейн, окруженный славой, имея все необходимое, чтобы восстановить свою репутацию ученого, и все те, кто высокомерно от него отвернулся, не скрывая своего презрения, снова сбегутся, подобно щенкам, и он радостно их поприветствует – пинком.

Ничего, жизнь еще не закончилась.

«Нет никакого льда. Мир под ногами прочен и надежен. Понял, старина? Ничего там нет».

Услышав странный звук – в дверь не столько стучали, сколько скреблись, – Сагандер на мгновение закрыл глаза. Аратан. Как мог кто-то подобный Драконусу произвести на свет такое дитя? Да, Аратан был достаточно умен, и, насколько известно Сагандеру, Ивис расстарался, научив парня искусно владеть мечом. Но подобный опыт не имел особой ценности. За оружие хватались те, кому отказывал разум, или же те, кто боялся правды. Сагандер сделал для Аратана все возможное, но, похоже, несмотря на весь свой ум, юноша был обречен оставаться посредственностью. Да и какое еще будущее могло ждать нежеланного отпрыска?

Стук повторился. Сагандер вздохнул и предложил ученику войти.

Он услышал, как открылась дверь, но не оторвал взгляда от множества предметов, усеивавших его стол.

Аратан молча подошел к наставнику и встал рядом, разглядывая груду вещей на запятнанной чернилами поверхности.

– Повелитель сказал, что нам придется путешествовать налегке, учитель, – наконец сказал он.

– Я прекрасно знаю, что мне потребуется, и это самый минимум. Чего ты хотел? Как видишь, я очень занят – в идеале мне нужно три дня на сборы, но приходится исполнять приказ повелителя Драконуса.

– Я помогу вам собраться, учитель.

– А ты сам?

– Уже.

– Ты еще пожалеешь о своей беззаботности, Аратан, – усмехнулся Сагандер. – Подобные вопросы требуют серьезных размышлений.

– Да, учитель.

Сагандер махнул рукой в сторону стола:

– Как видишь, я завершил предварительный отбор, постоянно имея в виду, что мне вплоть до самого последнего момента может прийти в голову мысль что-нибудь добавить, а значит, во всех сундуках должно оставаться свободное место. К тому же я рассчитываю вернуться со множеством различных артефактов и рукописей. Если честно, не понимаю, чем ты можешь быть мне полезен, – разве что спустить сундуки вниз, однако тут в одиночку все равно не справиться. Пусть лучше этим займутся слуги.

– Я мог бы помочь вам освободить больше места в сундуках, учитель, – поколебавшись, предложил юноша.

– Да ну? И каким же образом?

– Я вижу у вас пять бутылок чернил, учитель. Поскольку передвигаться нам предстоит очень быстро, вряд ли у вас будет время писать в пути…

– А когда мы прибудем к азатанаям?

– У них наверняка найдутся чернила, которыми они поделятся с гостями, особенно если речь идет о визите знаменитого ученого вроде вас, учитель. Думаю, кроме того, азатанаи охотно предоставят в ваше распоряжение свитки, пергамент и воск, а также снабдят вас всем необходимым для письма. – И прежде чем Сагандер успел ответить, Аратан продолжил: – А эти карты Куральда Галейна… полагаю, они предназначаются в подарок?

– Есть обычай…

– Хотя между азатанаями и тисте уже какое-то время царит мир, у них, несомненно, бывают и другие гости, которые ценят подобные карты по совершенно иным причинам. Учитель, я полагаю, что повелитель Драконус запретит приносить карты в дар.

– Обмен между учеными в интересах науки не имеет никакого отношения к приземленным вопросам политики… Откуда у тебя такое высокомерие?

– Прошу прощения, учитель. Возможно, мне стоит вернуться к нашему повелителю и спросить его?

– Спросить о чем? Не будь глупцом. Более того, не думай, будто твой статус внезапно повысился лишь оттого, что ты провел несколько минут в обществе нашего повелителя. В любом случае я уже решил, что не стану брать карты – они занимают слишком много места; к тому же эти копии сделаны твоей рукой, и качество их в лучшем случае вызывает подозрения, а порой и весьма прискорбно. Так что подарок получится, прямо скажем, сомнительный, поскольку они наверняка изобилуют ошибками. Хочешь помочь мне, ученик? Прекрасно! Тогда подумай, что подошло бы в качестве дара.

– Для одного или для многих, учитель?

Недолго поразмышляв, Сагандер кивнул:

– Нужны четыре достойных подарка и один крайне ценный.

– Крайне ценный предназначен для Повелителя Ненависти, учитель?

– Ну разумеется! А теперь убирайся, но возвращайся, прежде чем прозвонят к ужину.

Аратан направился было к двери, однако Сагандер вновь повернулся к нему:

– И вот еще что. Я решил сократить число сундуков до двух, из которых лишь один будет заполнен. Имей это в виду, когда будешь думать насчет подарков.

– Я понял, учитель.

И дверь за Аратаном со скрипом закрылась.

Поморщившись от неприятного звука, Сагандер вновь сосредоточился на вещах, лежавших на столе. Карты он отодвинул в сторону, чтобы они не мешали.

Наставник сомневался, что Аратан сумеет найти подходящий подарок для Повелителя Ненависти, но теперь он хотя бы не крутился у него под ногами. Сагандер заметил, что у юноши возникли новые дурные повадки, хотя и затруднялся точно сформулировать, в чем именно они заключаются. Пожалуй, это проявлялось в том, как Аратан говорил, какие вопросы задавал, и в том, что на его лице при этом появлялась маска невинности. И не просто невинности – его ученик искренне старался выглядеть серьезным, что невольно вызывало подозрения.

В последнее время после почти каждого разговора с Аратаном Сагандер ощущал смутное беспокойство, и наверняка тому имелась веская причина.

Так или иначе, это путешествие должно было снова поставить парня на место, заставив широко раскрыть от страха глаза. Мир за пределами родного дома и прилегающих к нему земель велик и обширен. После того прискорбного случая на старой каменоломне Аратану строго-настрого запретили куда-либо выходить одному и даже во время коротких вылазок в деревню с него не спускали глаз.

Ну а сейчас Аратану предстояло пережить потрясение, которое этому юнцу только пойдет на пользу.

Сержант стражи Раскан стащил сапог и принялся разглядывать подошву. Из-за особенностей его походки каблуки снашивались сзади, и именно там начали отставать приклеенные слои кожи. Заметив это, он выругался себе под нос.

– А ведь им и полугода еще нет. Разучились нынче делать нормальную обувь, не то что раньше.

Ринт, прослуживший семь трудных лет в Пограничье, стоял напротив Раскана, прислонившись к стене крепости и скрестив руки на груди. Он напоминал дикого кабана, готового загнать свинью в лес. Сержант мрачно взглянул на его поношенные мокасины из толстой грубой шкуры хенена и подумал, что командовать Ринтом и тремя другими пограничниками будет нелегко, а заслужить их уважение еще тяжелее. Само собой, одно с другим тесно взаимосвязано, поскольку от командира, которого не уважают, проку мало. Хотя такие, увы, в последнее время появляются все чаще. Вполне достаточное доказательство того, что титулы и звания, которые прежде надо было заслужить, теперь обесценились и стали всего лишь монетами на грязных весах. Раскан трезво оценивал свои возможности и прекрасно понимал, что может и не справиться с поставленной перед ним задачей, ведь сам он даже в сержанты выбился лишь благодаря тому, что состоял в родстве с капитаном Ивисом.

– А все из-за того, что здесь сплошные булыжники, – сказал Вилл, с небрежным видом сидевший возле ступеней, которые вели в обвалившуюся траншею возле насыпи у ворот. – На мягкой земле обувь так не снашивается. Во время пограничных войн я не раз видел, как солдаты возвращались с разбитыми коленями и ногами в лубках – такие ужасные там дороги. Чтобы ходить по камням, нужны раздвоенные копыта, как у горных козлов.

– Но для этого и существуют сапоги на твердой подошве, – вставил сидевший рядом с Виллом Галак. – Своего рода копыта для тех, кто ходит по таким вот дорогам. Нужно только подбить их гвоздями или подковать, как подковывают лошадей.

– Гвозди портят плиты полы, – возразил Раскан, – а мне по долгу службы часто приходится заходить в дома.

– До конца похода должны выдержать. – На обветренном лице Ринта возникла едва заметная улыбка.

Раскан пристально посмотрел на него:

– Ты ведь бывал на западе?

– Недалеко. Как и каждый из нас. Там, на Баретской пустоши, ничего нет – по крайней мере, по эту сторону границы.

Тут появилась Ферен, четвертая и последняя из выделенных сержанту пограничников, родная сестра Ринта, на пару лет его старше. В отличие от крепко сложенного брата, она была худой и жилистой, с запястьями лучницы; на левой руке женщина носила защитный медный браслет, который, по слухам, никогда не снимала. Ферен двигалась с удивительной грацией, одновременно напоминавшей кошку и волчицу, как будто была готова и выслеживать добычу, и охотиться на нее. Слегка раскосые глаза намекали на то, что кто-то из ее предков жил восточнее Черного леса, однако примесь крови явно была незначительной, поскольку у брата Ферен ничего подобного не наблюдалось.

Раскан попытался представить, как где-либо на землях королевства эта женщина входит под своды главного зала любого дома, не оскорбив своим видом хозяев… и не смог. Место Ферен было в диких лесах; то же самое можно было сказать и о ее товарищах. Грубые и неотесанные, они явно чувствовали себя неуютно здесь, на территории Обители Драконс, но Раскан прекрасно знал, что все изменится, как только цивилизация останется позади.

У пограничников не было званий. Вместо этого существовала некая тайная и загадочная иерархия, причем весьма изменчивая: лишь обстоятельства определяли, кто именно командует в конкретный момент. Однако в данном случае все было проще некуда: Раскан командовал этими четверыми, и все вместе они отвечали за безопасность не только повелителя Драконуса, но также юноши и его наставника.

Пограничникам предстояло готовить еду, чинить снаряжение, охотиться, разбивать и сворачивать лагерь, а также ухаживать за лошадьми. Безусловно, все эти их навыки пригодятся повелителю, который намерен путешествовать быстро и без свиты. Раскана беспокоило только одно: эти воины не клялись в верности Обители Драконс. Если они вдруг замыслят измену… Но с другой стороны, пограничники славились своей преданностью. Они традиционно держались вдалеке от политики и именно благодаря своему нейтралитету считались столь надежными.

Тем не менее никогда еще положение в королевстве не было столь напряженным, как сейчас, и, похоже, у самого Драконуса, хочет он того или нет, остаться в стороне не получится.

Задумчиво отведя взгляд, Раскан снова натянул сапог и встал.

– Пойду выберу лошадей, – сказал он.

– Мы разобьем лагерь снаружи, – произнес Ринт, отрываясь от стены; он бросил взгляд на сестру, которая слегка кивнула, будто отвечая на невысказанный вопрос.

– Только не на тренировочной площадке, – предупредил их Раскан. – Мне нужно сегодня посадить парня на боевого коня, чтобы он привык.

– А если по другую сторону? – предложил Ринт, подняв густые брови.

– Хорошо, хотя Аратан не слишком любит, когда на него смотрит слишком много глаз.

Ферен взглянула на Раскана в упор:

– Неужели ты думаешь, что мы станем насмехаться над сыном повелителя, сержант?

– Да он же незаконный отпрыск Драконуса, ублюдок…

– Как бы ни относился к нему отец, – возразила женщина, – нас это не касается.

Раскан нахмурился, обдумывая ее слова.

– Аратан всего лишь зеленый новобранец. Если юнец заслуживает насмешек, к чему его щадить? Нет, меня беспокоит другое: если он станет нервничать, то может пострадать. А поскольку мы отправляемся завтра, мне очень не хотелось бы докладывать повелителю, что парень не в состоянии ехать верхом.

Ферен на мгновение задержала на сержанте взгляд своих удивительных диких глаз и отвернулась.

Тон Раскана стал жестче.

– И впредь имейте в виду, что я не намерен перед вами отчитываться и объяснять свои соображения, – сказал он. – Я отвечаю за парня головой, а уж как я буду исполнять свои обязанности, это мое дело и обсуждению не подлежит. Всем понятно?

– Так точно сержант, – улыбнулся Ринт. – Вполне.

– Прошу прощения, сержант, – добавила его сестра.

Раскан направился в сторону конюшни, шаркая каблуками по булыжникам.

Время уже перевалило за полдень, когда сержант стражи велел юноше вывести боевого коня через главные ворота на тренировочную площадку. Земля там была безжалостно изрыта с тех пор, как отряд копейщиков начал упражняться на новых лошадях, отрабатывая групповые маневры. Поле было влажным после весенних дождей, и под слоем грунта образовалась предательская глина – как в настоящем бою. Каждый год они теряли двух или трех лошадей и стольких же солдат. Однако, по словам повелителя, когда дело доходило до конных сражений, многие солдаты из войск Великих домов и Обителей оказывались плохо обученными, да и снаряжение тоже оставляло желать лучшего. Драконус намеревался использовать эту их слабость, если вдруг разразится гражданская война.

Гражданская война. Никто не осмеливался произнести эти два слова вслух, но все были к ней готовы. Это было безумием. С точки зрения Раскана, ситуация вовсе не выглядела безнадежной. Да и вообще, стоило ли огород городить? Что такое эта самая вожделенная власть, которую столь многие, похоже, полны решимости захватить? Пока ты не держишь в руках чужие жизни или хотя бы не угрожаешь им, во власти нет никакого смысла. А если все сводится к столь простой грубой истине, то невольно возникает вопрос: какую жажду хотят утолить все те, кто стремится к власти? Кто среди всех этих глупцов, суетящихся во дворцах королевства, окажется настолько отважным и честным, чтобы сказать: «Да, именно этого я хочу. Заполучить власть над жизнью и смертью стольких из вас, сколько возможно. Разве я не заслужил этого? Или, может, не посмею ею воспользоваться?»

Но Раскан был всего-навсего сержантом стражи. Он не обладал утонченным умом Сагандера или повелителей, повелительниц и высокопоставленных чиновников Куральда Галейна. Похоже, он рассуждал слишком примитивно, тогда как на самом деле власть представляла собой нечто большее, нежели было доступно его пониманию. Так или иначе, Раскан твердо знал лишь одно: его собственная жизнь и впрямь находилась в чужих руках; вполне возможно, что у него имелся некоторый выбор, но сержанту не хватало мудрости, чтобы это увидеть.

Аратан, как обычно, молчал, ведя спокойную с виду лошадь по изрытой копытами мягкой земле.

– Обрати внимание на высокую спинку седла, – сказал ему Раскан. – Она выше, чем ты привык, но не настолько, чтобы сломать тебе хребет, как только налетишь на препятствие. Нет, лучше уж пускай тебя вышвырнет из седла. По крайней мере, появится шанс пережить падение. Небольшой, но все же. Впрочем, пока можешь об этом не думать. Я просто хочу, чтобы ты понял: это боевой конь, и его упряжь выглядит иначе. Закрытые стремена, особый изгиб седла. В любом случае полных доспехов на тебе не будет – у повелителя на этот счет иные мысли; и если мы вдруг столкнемся с конными врагами из других Обителей, то лучше объедем их подальше. Более того, даже свалившись с седла мы, скорее всего, уцелеем, а не станем беспомощно лежать с переломанными костями, ожидая, пока нас выпотрошат, будто скотину.

Пока Раскан говорил, взгляд Аратана скользнул туда, где на бревне у края поля сидели в ряд четверо пограничников. Мельком посмотрев на них через плечо, сержант вновь переключил внимание на юношу:

– Не отвлекайся. Я хочу, чтобы ты слушал меня.

– Да, сержант. Но почему они поставили там шатры? Разве их не готовы принять в усадьбе?

– Просто пограничники сами так решили, только и всего. Наполовину дикари, что с них взять. Вероятно, годами не мылись. А теперь слушай меня внимательно, Аратан. Это кони особой породы: они отличаются не только размерами, но и темпераментом. Большинство лошадей скорее умрут, чем причинят кому-то из наездников вред, – нет, я не имею в виду укусы и удары копытом или когда они в панике вдруг встают на дыбы и все такое. Это, разумеется, лишь случайность или следствие дурного настроения. Тебе следует понять одно: эти массивные животные одним только своим весом запросто могут нас раздавить, превратив в груду мяса и костей. Но они никогда этого не сделают, а, наоборот, будут подчиняться. Необъезженная лошадь боится – в смысле, боится нас. У объезженной же страх сменяется доверием. Иногда слепым, даже попросту идиотским. Так уж оно повелось. Но боевой конь – совсем другое дело. Да, ты остаешься его хозяином, но если придется сражаться, вы оба сражаетесь на равных. Подобным созданиям присуща врожденная ненависть к врагу, и враг этот выглядит точно так же, как ты и я. Но как же конь отличает в бою друзей от врагов?

Сержант помедлил. Аратан растерянно моргнул, поняв, что вопрос вовсе не риторический.

– Не знаю, – сказал он.

– Хороший честный ответ, – проворчал Раскан. – На самом деле никто этого не знает. Но эти клятые звери безошибочно различают друзей и врагов. Может, напряжение мышц всадника подсказывает им, откуда исходит опасность? Вполне вероятно. Некоторые считают именно так. Или, возможно, песьегоны правы, утверждая, будто есть некие слова, связывающие души: душу всадника и душу коня. Якобы возникают кровные узы или что-то в этом роде. Не важно. Главное – ты должен понять, что полагаться тебе следует только на инстинкты. Ты будешь знать, куда идет твоя лошадь, а она будет знать, куда ты хочешь, чтобы она пошла. Со временем это придет само.

– И сколько для этого потребуется времени, сержант? – бесстрастно уточнил юноша.

– Что ж, тут есть определенная сложность – для вас обоих. Мы не располагаем таким количеством времени, как хотелось бы. Так что посмотрим, как пойдут дела, но не рассчитывай, что сможешь проехать на этой лошади больше лиги или двух за день. Но ты будешь водить ее в поводу и заботиться о ней. Многие утверждают, что от кобыл в бою якобы толку мало. Наш господин, однако, считает иначе. Собственно, повелитель Драконус полагается на их природный стадный инстинкт, и не случайно именно он ездит верхом на жеребце, вожаке стада. Понимаешь, что у него на уме?

Аратан кивнул.

– Ладно, отпусти поводья. Пора браться за работу.

Парнишка и лошадь оба в этот день изрядно потрудились, упражняясь сперва с поводьями, а потом без них, и Ферен, даже с того места, где она сидела на бревне вместе со своими товарищами-пограничниками, было видно, как блестит от пота черная шкура кобылы. Когда сержант наконец велел сыну повелителя повернуться к лошади спиной и та спокойно подошла к Аратану, Галак проворчал:

– Неплохо.

– Что-то ты неохотно это признаешь, – заметил Вилл. – Как говорится, со скрипом. Хотя мне послышалось, Галак, как у тебя внутри что-то треснуло.

– Ха! Мундиры, сапоги на каблуках… Признаюсь, меня не особо впечатлили обитатели этого дома.

– Они всего лишь другие, – сказал Ринт. – Не лучше и не хуже, просто другие.

– Раньше, когда в лесу еще водились кабаны…

– Когда еще был лес, – вставил Вилл.

– Ну да, – продолжал Галак. – В ту пору устраивали грандиозную охоту, с загонщиками и собаками. Оцепив участок леса, который можно было объехать верхом меньше чем за три колокола. Как будто кабан собирался куда-то уходить. Как будто его что-то интересовало, помимо своих забот – найти себе еду или самку.

– К чему ты клонишь? – спросил Ринт, которому не по душе были долгие рассуждения.

– Ты говоришь: они не лучше и не хуже, просто другие. Я же утверждаю, что ты слишком великодушен, может быть, даже заблуждаешься. Если хочешь расстелить перед ними ковер – пожалуйста. Я видел, как на рассвете к ручью приходила напиться терета, и слезы подступили к моим глазам, поскольку она была последней на многие лиги вокруг. Ни друзей, ни самца. Что ждет беднягу? Лишь одинокая жизнь и еще более одинокая смерть среди валящихся наземь деревьев.

Ферен откашлялась, не сводя взгляда с юноши, за которым, будто преданная собака, шла лошадь.

– Война оставляет после себя пустыню. Мы видели это на границе, и тут все обстоит точно так же. Она подступает, подобно пожару на торфяном болоте. Никто не замечает его до тех пор, пока не станет слишком поздно. А потом уже некуда бежать.

Сержант, хромая, повел своих подопечных обратно в сторону дома.

– Стало быть, у нее появился новый любовник, – проворчал Галак, резко сменив тему. Однако не было нужды уточнять, что он имеет в виду.

– Говорят, отныне ее окружает особая непроницаемая магия, – пробормотал Ринт. – Не пропускающая ни малейшего света, куда бы она ни шла. Так что, похоже, теперь нашу королеву никто не сможет увидеть. Кроме разве что Драконуса. Я так думаю.

– Меньше надо думать, – заметил Галак.

Ферен фыркнула. Остальные, включая и самого Ринта, тоже негромко и сухо рассмеялись.

Мгновение спустя Ферен посерьезнела:

– Парень весь на нервах, да и стоит ли удивляться? Судя по тому, что я слышала, вплоть до сегодняшнего дня собственный отец оставался для сына столь же невидимым, как и его новая возлюбленная в Цитадели.

– Ну и какой в том смысл? – покачал головой Галак.

Ферен удивленно взглянула на него.

– Смысл как раз вполне ясен, – ответила она. – Так Драконус наказывает мать мальчика.

– А ты знаешь, кто она? – подняв брови, спросил ее брат.

– Я знаю, кем она не является, и этого более чем достаточно.

– Ты меня совсем запутала, – криво усмехнулся Вилл.

– Вспомни, как Галак рассказывал нам про терету, которая на рассвете пила воду из ручья. Но для нее рассвет так и не наступил. Она обречена, для нее все кончено. Кто убил ее самца? Стрелой или заманив бедного зверя в капкан? Кто-то ведь это сделал.

– И если этот убийца будет вовеки корчиться в объятиях Хаоса, – прошипел Галак, – он понесет вполне заслуженную кару.

– Это уже слишком, Галак, – нахмурился Вилл. – Мы охотимся каждые несколько дней. И убиваем, чтобы жить, ничем не отличаясь от ястреба или волка.

– На самом деле мы очень даже отличаемся от хищных птиц и зверей, Вилл. Мы можем представить последствия наших поступков, а потому заслуживаем… не знаю, как лучше это назвать…

– Порицания? – подсказал Ринт.

– Да, именно так.

– Не стоит полагаться на совесть, – заявила Ферен, слыша горечь в собственном голосе. – Она всегда уступает необходимости.

– А необходимость часто оказывается ложью, – кивнул Ринт.

Взгляд Ферен был устремлен на изрытую землю и грязь тренировочной площадки. В наступающих сумерках над оставленными копытами лужицами кружили насекомые. Из рощицы позади них доносилось вечернее пение птиц, в котором звучали какие-то странные жалобные нотки. Женщине стало слегка не по себе.

– Непроницаемая тьма, говоришь? – покачал головой Вилл. – Странная идея.

– Почему бы и нет? – услышала Ферен собственный голос. – Если красота умерла?

Рассеченные пополам рекой Дорсан-Рил, земли Обители Драконс состояли из ряда голых холмов, множества старых рудников, трех рощиц, когда-то образовывавших небольшой лес, единственной деревни с подневольными крестьянами, мелких хозяйств, окруженных низкими каменными стенами, и нескольких расположенных на месте заброшенных каменоломен глубоких прудов, где разводили различные виды рыб. На лугах паслись черношерстные амриды и прочий скот, но трава там росла плохо.

За этими землями простиралась северо-западная граница Куральда Галейна, к которой вели единственная изрытая колеями дорога и единственный массивный азатанайский мост. Большая часть движения осуществлялась по реке Дорсан-Рил, где задачу путникам облегчали многочисленные буксирные тросы и лебедки, хотя даже эти приводимые в действие быками машины прекращали работу во время весеннего паводка, когда рев воды слышался в каждом помещении Большого дома с расстояния даже в тысячу шагов.

Холмы непосредственно к западу и северу от крепости состояли в основном из гранита, его темной мелкозернистой разновидности, которая ценилась очень высоко. То был, пожалуй, единственный источник богатства для Обители Драконс. Однако величайшим триумфом повелителя – и одновременно главным предметом зависти и тревоги соседей до обретения Драконусом титула фаворита Матери-Тьмы – стали его таинственные связи с азатанаями. Сколь бы смелой и впечатляющей ни была местная, традиционная для Куральда Галейна архитектура, венцом которой являлась Цитадель, азатанайские каменщики воистину не знали себе равных. И наглядным тому доказательством стал новый Большой мост в Харканасе, который подарил городу сам повелитель Драконус.

Придворные мыслители – по крайней мере, те из них, кто был способен к утонченным рассуждениям, – осознавали символическое значение моста. Но даже этот великодушный жест Драконуса оказался достаточным поводом для недовольства, обид и молчаливого осуждения. Горько созерцать обмен дарами, когда сам ничего не даришь и не получаешь взамен. Подобным образом определяется положение в обществе, но никакое положение не стабильно, а благодарность столь же зыбка и мимолетна, как ненадолго задержавшиеся на камнях капли дождя, пролившегося из единственного облачка в солнечный день.

Если на массивных камнях Большого моста и были высечены какие-то слова, то их хорошо спрятали. Возможно, если бы кто-то причалил на лодке под мостом, воспользовавшись столь уместно размещенным там каменным кольцом, и посветил фонарем вверх, он и обнаружил бы ряды азатанайских букв. Но скорее всего, это всего лишь фантазия, не более того. Те, кто жил и работал на реке в Харканасе, не смешивались с высокородными, равно как и с артистами, художниками и поэтами своего времени, а то, что они видели, было исключительно их делом и более никого не касалось.

Мечтали ли о мире эти чумазые, говорившие со странным акцентом мужчины и женщины, проплывая на своих лодках над бездонными черными водами? А когда выходили за городом на почерневшие от ила берега, преклоняясь перед поцелуем воды и суши, – страшились ли они грядущего?

И могли ли мы – о боги, могли ли мы хотя бы представить, сколько крови им предстояло принести ради нас в жертву?

«Да будет мир».