Онлайн чтение книги Твоя примерная коварная жена
Глава третья

1984 год

Эля Фалери

В полумраке комнаты таинственно мерцало зеркало. Зеркала вообще казались двенадцатилетней Эле чем-то волшебным. С той их стороны обитали сказочные эльфы. Вот только добрые они были или злые, девочка не знала, а потому каждый раз заглядывала в зеркало с некоторым испугом.

Впрочем, испуг никогда не оправдывался. В зеркале отражалось лишь прекрасное Элино лицо.

Так писал поэт Мандельштам, которого очень любила мама. Десятилетняя Эля как-то попробовала почитать лежащий у маминой кровати пухлый томик, ничего не поняла, заскучала. Но эти строки, которые частенько цитировала мама, ей нравились. Мама, конечно, относила стихи к себе, но девочке хотелось думать, что они про нее, Элю.

Поразительно красивый ребенок. Так родителям говорили все, кто видел Элю впервые. И в год, и в три, и в пять, и в десять она была похожа на ангела. Ангел рос, менялась его фигурка, менялись пропорции лица, но внешность оставалась ангельской – большие, распахнутые миру ярко-голубые глаза, белокурые волосы, вьющимися локонами ниспадающие на плечи, тонкой лепки носик, и весь профиль точеный, словно вырезанный из алебастра.

Неземная девочка. Так называли Элю мамины знакомые. Маме нравилось такое определение. Она и сама была неземная – балерина Большого театра, пусть не прима, но весьма успешная, не кордебалет. Мама была тоненькая, как тростиночка, с выразительными глазами и подвижным лицом, которые могли изобразить любую эмоцию – от восторга до негодования.

Гневалась мама часто. На пролитый Элей суп, разбитую домработницей чашку или плохо выведенное с парадного платья пятно. Мамин гнев всегда был обращен на прислугу – домработницу, шофера, няню, но никогда на саму Элю или папу – сановного чиновника из Моссовета.

Благодаря папе у них была квартира в центре Москвы, служебная «Волга», личный «Фиат», штат шоферов и домработниц, няня для Эли, каракулевая шубка для нее же и соболиная для мамы. А благодаря маме в их доме всегда царила атмосфера праздника и бывали творческие люди, не дававшие «закиснуть», как она говорила.

Папа Мандельштама и балетных в доме не приветствовал, но и не возражал, потому что худенькая, легко взмывающая на пуантах ввысь мама характером обладала железным и мужа держала в кулаке. Она никогда не повышала голос, лишь изгибала бровь. Да еще глаза ее – огромные, черные, живые – умели по желанию хозяйки мгновенно наполняться слезами, прозрачными, как вода в горном озере. Эля думала, что, когда вырастет, обязательно научится у мамы этому фокусу, от которого папа терял запал и, кажется, весь набранный в грудную клетку воздух.

Для семьи Фалери практически не было невозможного. Маленькую Элю возили к морю и в Коктебель, и в Юрмалу, и в Сочи, и в Анапу. После первого и второго класса она побывала в Болгарии, на Солнечном Берегу и Золотых Песках, а минувшим летом – на озере Балатон. Папа частенько ездил в командировки за границу, привозя красивые туфельки, жевательную резинку, фирменные джинсы и кроссовки, магнитофон, не на бобинах, а на диковинных кассетах. Мама пользовалась духами исключительно из Парижа. В ее шкафу висели шубки из натурального меха, даже по снегу она ходила в туфельках из тонко выделанной натуральной кожи, в ее ушах блестели бриллиантовые капельки, а губы мерцали дорогой французской помадой. Мама была королевой, а Эля – папиной принцессой, которую любили и баловали до невозможности.

Она вошла в темную комнату, превозмогая страх, заглянула в зеркало, вделанное в дверцу старинного, из натурального дерева шкафа. Мама предпочитала исключительно антикварную мебель. В зеркале в очередной раз не оказалось никаких эльфов, лишь сама Эля – высокая, тоненькая, в красивом платье с пышной юбкой, с собранными в прическу волосами, в которую была вдета переливающаяся диадема из блестящих камушков.

Она собиралась на новогоднюю елку в Кремлевский дворец съездов. Эля каждый год ходила именно туда, на главную елку страны, и это не считалось подарком судьбы, а было чем-то само собой разумеющимся. Маленьким принцессам место именно там, а не в пыльных затхлых Домах культуры. На елку в Большом Эля тоже всегда ходила, но там было менее торжественно, менее нарядно, да и вообще, благодаря маме она чувствовала себя там как дома, отчего праздник терял частичку волшебства и становился практически семейным.

Эля подняла руки над головой и встала на пальцы. Она училась в школе при хореографическом училище, мечтая стать балериной, как мама, и найти себе любящего и надежного мужа, такого, как папа. Лакированные туфельки мало походили на пуанты, но все-таки девочка попробовала сделать фуэте, обернувшись вокруг себя. Раз, второй, третий.

Голова приятно закружилась. Делая очередной разворот, Эля глянула в зеркало и в испуге отшатнулась. Из него смотрело черное страшное чудище. Открыв пасть с красным мокрым зевом и огромными острыми зубами, оно готовилось выпрыгнуть наружу и напасть на танцующую девочку. Эля закричала, потеряла равновесие и упала, ударившись головой об угол шкафа. Чернота, сродни пугающему чудищу, навалилась на нее, давя и мешая дышать. Захрипев, девочка потеряла сознание.

С сотрясением мозга она пролежала до конца третьей четверти. В больнице она все время плакала и звала родителей. Мама, испуганно косясь на кровати с металлическими спинками, серое больничное белье и морща нос от запаха вареной капусты, подняла на мужа полные слез глаза, и Элю забрали домой, на постельный режим. Папа согласился, что районная детская больница – совсем не место для его потрясающего ребенка.

Лежать дома было скучно, потому что ни читать, ни смотреть телевизор, ни рисовать Эля не могла. Сразу кружилась голова, наваливалась боль в висках, начинало тошнить. Противная волна поднималась откуда-то изнутри, заставляя желудок поджиматься, сворачиваться, а потом выстреливать мутной, дурно пахнущей жижей. Делались ватными руки, слабели и начинали мелко дрожать ноги.

Мама репетировала партию Розы в «Маленьком принце», поэтому днями пропадала в театре. Папа был на своей ответственной работе, возвращаясь по вечерам и привнося в детскую запах свежего коньяка и крупные ароматные мандарины. Няня пыталась читать ей вслух, но дикция у нее оставляла желать лучшего, да и декламировать с выражением она не умела. Неправильно поставленные логические ударения лишали тексты смысла, и силящаяся вникнуть в замысел автора Эля быстро уставала и отправляла няню прочь, оставаясь одна.

Довольно быстро пришлось признать, что с балетом покончено. Сказалась пропущенная четверть, оставшиеся даже после выздоровления приступы дурноты, запрет на любые физические упражнения и уж тем более любимое фуэте.

Когда ей разрешили вставать, а потом и потихоньку гулять по улицам, опираясь на руку няни и дыша свежим воздухом, Эля как-то внезапно открыла для себя красоту Москвы. Старинные благородные дома возвышались над ней, когда она шла по улице. Она задирала голову, этого делать ей было категорически нельзя, чтобы разглядеть балконы, и тут же останавливалась, чтобы переждать головокружение.

Дома были не похожи один на другой. Все разные, как и люди. Один высокий, другой низкий. Один стройный, другой толстый, один с горбатым носом, а другой с «пуговкой» или «картошкой». Вечерами в домах зажигались окна. За их стеклами кипела чужая жизнь, разыгрывались настоящие, а не балетные страсти. Там ссорились, мирились, воспитывали детей, варили супы, шили платья, плакали от разлуки с любимыми и радовались рождению детей.

К тому моменту, как врачи разрешили Эле ходить в школу, она уже точно знала, кем мечтает быть. Архитектором. Проектировать и строить дома. Идея, озвученная папе, встретила горячую поддержку. Ребенок не хотел погрязнуть в сложном мире искусства. Ребенок хотел строить социалистическое будущее. И это было прекрасно.

Впрочем, на дороге к мечте встретилось еще одно препятствие – Эля Фалери совсем-совсем не умела рисовать. Из-под ее руки выходили не четкие и ровные линии, складывающиеся в ожившие изображения домов, которые она придумывала, а что-то кривое и кособокое, не подлежащее ни малейшему улучшению.

Будущее в очередной раз пришлось подкорректировать. Эля решила, что станет не архитектором, а инженером-строителем. У нее оказался технический склад ума. Математика и физика давались ей легко, так что к строительному институту она могла подготовиться без особого надрыва. Да и папа, несомненно, мог помочь.

В двенадцать лет девочка-ангел внезапно повзрослела. Она была все так же хороша собой. По-прежнему любила красивую одежду и немецких кукол. Носила кудряшки с разноцветными бантами и лакированные туфельки. Но ее внутренний мир внезапно оказался строгим и серьезным. Она не ходила в театр и с некоторым недоумением смотрела на приходящих к маме гостей. Творческий беспорядок ее больше не увлекал. Девочка во всем искала гармонию четких линий и прямых углов.

– Ты знаешь, я ее боюсь, – как-то сказала мама папе. Эля случайно подслушала их разговор, возвращаясь из туалета, а услышав, застыла в дверях, потому что ей стало интересно. – Это сотрясение мозга изменило ее до неузнаваемости. У меня такое чувство, что это – не моя дочь. Она больше не слушает музыку, не танцует. Сидит, рассматривает какие-то строительные справочники и изучает марки бетона. Зачем это женщине?

– Она просто повзрослела, – мягко ответил папа. – Серьезная болезнь заставляет ребенка стать старше, переосмыслить отношение к жизни. Ты разве не заметила, что наша девочка во всем пытается быть лучшей. Она выбрала новое направление для развития взамен того, что по здоровью стало для нее невозможным, и теперь совершенствуется в нем. Это неплохо. Она не превратила расставание с балетом в трагедию. Она с головой погрузилась в новое, ранее неизведанное для нее дело. Она понимает, что в нем ей придется конкурировать с мужчинами, а это непросто.

– Какая скука, – мама повела совершенным плечиком. – Женщине нужно конкурировать только с другими женщинами. Или ты хочешь сказать, что она станет этакой карьеристкой, которая вынуждена сама зарабатывать себе на жизнь? Если в ней не будет загадки, женской манкости, на ней не женится никто серьезный. Если бы я разбиралась в марках бетона, ты бы на меня и не посмотрел. Согласись…

– Соглашусь, – в папином голосе прозвучала нежная насмешка. – Мне нравится женская слабость. Но есть и другие мужчины, и они вовсе не хуже меня. Умение добиваться поставленной цели и быть лучшим в своем деле еще никогда никому не вредило. Ни мужчинам, ни женщинам. Не волнуйся. Наша девочка красива, поэтому мужчина, умеющий облачить ее в достойную оправу, обязательно найдется.

– Ой не знаю, – мама любила, чтобы последнее слово оставалось за ней. – Бетон – это так неженственно. И совершенно неромантично.

Из подслушанного разговора Эля вынесла только то, что, впрочем, прекрасно знала и до этого. Она умница, красавица, у нее волевой характер, в ее жизни все обязательно будет хорошо, и ее полюбит достойный мужчина.

* * *

Наши дни

Элеонора Вторая

Вот все-таки Борька – слабак и предатель. Впрочем, это было понятно с самого начала. Ведь он полностью согласился с тем, что ввязываться в строительство «Изумрудного города» – полное безумие. Он и на сторону Бутаковой встал только потому, что эта авантюра несла прямую угрозу не только финансовому благополучию, но и самому существованию «ЭльНора», и вот вам, пожалуйста, сдулся, слился, сломался при первом же порыве ветра.

Элеонора Бутакова в отчаянии смотрела в окно, за которым раскачивались на ветру гроздья рябины. От мельтешения красных точек перед глазами немного кружилась голова. Элеонора зажмурилась и вытерла непрошеные слезы. Ее давняя подруга, внезапно ставшая врагом, перетянула мужа на свою сторону легко и непринужденно. Оно и понятно, муж и жена – одна сатана. Уж что она пообещала своему супругу, чем пригрозила, непонятно, но он передал ей в управление все свои акции предприятия, прописав в договоре право последующего выкупа, и теперь в руках у Элеоноры Бжезинской был контрольный пакет, а значит и возможность принять любое решение в одиночку.

Получив нотариально заверенную мужнину подпись под договором, Бжезинская собрала совет директоров, большинством имеющихся у нее голосов снова назначила себя на должность генерального директора, воцарилась в своем роскошно обставленном кабинете, разжаловала Бутакову из главных в рядовые инженеры и отозвала заявку «ЭльНора» на участие в аукционе по строительству детского сада.

Договор на аренду участка городской земли под строительство жилого микрорайона «Изумрудный город» находился на стадии регистрации, и спасти «ЭльНор» от будущего банкротства отныне могло только чудо. А чудес, как известно, не бывает.

Как это было непросто – возвести с нуля мощную строительную империю, которой при разумном управлении были не страшны никакие бури. Конечно, вклад Бжезинской был огромен. Ее напор, ее харизма, ее воля и связи сыграли немалую роль, но ведь и вторая Элеонора была более чем полезна «ЭльНору».

Это она руководила технической составляющей всех проектов. Это благодаря ее работе к качеству строительства не возникало вопросов ни у контролирующих органов, ни у заказчиков, ни у будущих жильцов. Она придумывала инженерные решения, которые позволяли экономить на строительстве без ущерба качеству. Она обеспечивала безопасность объектов. Она моталась по стройплощадкам, не боясь ни морозов, ни проливных дождей, ни летней жары.

Что ж, она будет бороться за свой бизнес, который казался нерушимой и надежной опорой в будущей старости. Она не сдастся без боя. Надо просто найти человека, который замолвит за нее словечко и даст понять Бжезинской, что не представляет себе «ЭльНор» без главного инженера Бутаковой.

Такой человек у нее на примете был. Наталья Удальцова, управляющая роскошным отелем, который они только что достроили и торжественный запуск которого должен был состояться через несколько дней. Элеонора Бутакова всегда находила с Натальей общий язык и была уверена, что у нее получится обо всем договориться с ней и сейчас.

Если на торжественную церемонию открытия Бутакова будет приглашена отдельно, если ей дадут слово и ее поблагодарят за безукоризненное качество работ, то в глазах общественности она наконец-то выйдет из тени великой Бжезинской. Тогда и в СМИ можно будет обратиться за поддержкой. Не одной подруге красоваться на обложках глянцевых журналов. Элеонора Бутакова тоже кое-что из себя представляет и сожрать себя не даст.

С этой мыслью она решительно встала из-за стола, натянула относительно новый, но отчего-то бесформенный плащ (никогда она не умела носить вещи с тем небрежным шиком, который был свойственен Бжезинской, ну что ж поделать), выбежала на улицу, села в скромный «Хёндай», на котором ездила, отказываясь менять его на более дорогую и престижную машину, и поехала в отель, к Наталье Удальцовой.

Центральный вход «Истории» был закрыт от любопытных глаз, и Элеонора прошла через зимний сад, той же дорогой, которой десять дней назад они шли вместе с Варей. При мысли о девочке сердце сжалось от горечи. Что подумает о ней крестница, выросшая практически у нее на руках, которой она в некоторых вопросах была ближе, чем мать? Вон как она испугалась от одной только мысли о возможной ссоре матери и крестной. Что же с ней будет, когда она узнает, что их пути совсем разошлись?

Впрочем, Бутакова тешила себя надеждой, что она сумеет сохранить с Варей нормальные отношения. В конце концов, любая умная, почти взрослая, уже сформировавшаяся и красивая девочка должна испытывать усталость от постоянной тени своей прекрасной богини-матери. Элеонора знала, что Варя страшно комплексует, постоянно сравнивая себя с мамой. Именно оттого с ней, простоватой, полненькой, совсем не идеальной женщиной, девочке было гораздо проще и спокойнее. Ей не надо было соответствовать.

Господи, как хорошо, что Вика Бутакова не живет с таким грузом на сердце. От нее не ждут успехов в учебе на чужом языке, не заставляют сдавать экзамены и писать контрольные сразу в двух школах, не сажают на диету, не учат сочетать одежду и грамотно подбирать украшения. Они с Сергеем просто любят свою дочь такой, какой ее создала природа. Может, от этого она растет гораздо более счастливой, чем Варя. У той вон нервы совсем расшатаны. Видится ребенку черт знает что. Снег в августе. Ну надо же!

Элеонора даже фыркнула, вспомнив, какой переполох устроила в отеле Варя. Но тут же ее мысли переключились на то важное дело, ради которого она приехала сюда сегодня. Как ей лучше начать разговор с Удальцовой? Пройти к той в кабинет и сразу изложить свою просьбу? Или притвориться, что заехала по делу и лишь потом, в разговоре, посетовать на разногласия с Бжезинской?

Немного подумав, она остановилась на втором варианте и, вместо того, чтобы повернуть налево, к двери, ведущей на ресепшен и к лифтам, свернула вправо, к бассейну, на ходу доставая из сумочки телефон.

– Наталья Петровна, – сердечно сказала она, когда ей ответили. – Здравствуйте, это Бутакова. Я приехала в отель, чтобы посмотреть, как обстоят дела в бассейне. Да-да, я знаю, что все закончили и вчера набрали воду. Я решила своими глазами удостовериться, что все нормально и чаша не подтекает. Я как раз иду туда, может быть, вы присоединитесь ко мне? Мне неловко бродить тут без вас, вы же хозяйка. Хорошо-хорошо, я обожду вас. Не торопитесь.

Удальцова обещала спуститься вниз минут через десять. Что ж, есть время хорошенько обдумать, как именно построить весь разговор. От него зависит очень многое, поэтому тут главное – не сплоховать. Элеонора Бутакова всегда отличалась тем, что тщательно планировала любое начатое дело. И сейчас не отступит от собственного правила. Слишком многое поставлено на кон.

Элеонора толкнула тяжелую дверь из толстого матового стекла, ведущую в бассейн. Здесь царил полумрак, потому что расположенные высоко под потолком окна пропускали немного света, а осенний день оказался достаточно пасмурным. Электрические светильники, выписанные для этого помещения из Италии, сейчас были погашены. Глубокая чаша бассейна, выложенная зеленоватой плиткой, отчего набранная вода напоминала морскую, тускло мерцала, блики казались ленивыми, медленными, неяркими.

У дальней лестницы, спускавшейся в воду, что-то темнело. Бутаковой вдруг почудилось, что это кит, приплывший откуда-то из океана, и она мимолетно удивилась своей разыгравшейся не к месту фантазии. Она прошла вдоль бассейна, невольно отмечая качественно сделанную работу. Плитки пола и стен подогнаны одна к одной. Бордюр выложен затейливым рисунком. Все выглядит дорого и солидно. Посетители будут довольны.

Она дошла до конца бассейна и опустила глаза, пытаясь разглядеть то, что находилось в воде. Несколько секунд Элеонора Бутакова непонимающе смотрела в ее толщу, пытаясь осмыслить увиденную картину. В супердорогом, только что запущенном бассейне под ласковой зеленоватой водой, так похожей на морскую, покачивалось безжизненное тело.

Элеонора вдруг приобрела фасеточное, как у стрекозы, зрение, воспринимая картинку не в целом, а частями. Взгляд сфокусировался на голубых, не очень новых, набухших от воды джинсах с бахромой по низу штанин. Затем на нечищеных коричневых ботинках. Потом она зафиксировала светлую, легкую, совсем не по сезону надетую куртку, пузырившуюся на спине, потом нечесаные лохмы, извивающиеся в воде, как клубок змей. И лишь затем осознала, что в воде находится мужчина. Утопленник.

С того момента, как понимание этого обрушилось на нее, придавливая своей тяжестью, вытесняя воздух из легких, она вдруг ощутила, как ее тянет туда же, в водную бездну бассейна, глубина которого в этой части достигала пяти метров. Мертвый мужчина словно манил ее в свои объятия, предлагая разделить с ним это последнее плавание. Превозмогая искушение прыгнуть в воду, Элеонора отпрянула от бассейна и сипло закричала.