Онлайн чтение книги Тысяча Чертей пастора Хуусконена Rovasti Huuskosen petomainen miespalvelija
Мишка спасает пастору жизнь

Пастор Оскари Хуусконен взял за обыкновение приносить Черта в церковь на время служб и церемоний – крестин, похорон и венчаний. Первое время он запирал медвежонка в ризнице, а поскольку сидеть одному ему там не нравилось, Оскари стал пускать его в саму церковь, где обычно тот вел себя сдержанно, как и подобает в храме Господнем. Но игривый характер и неистощимое любопытство медвежонка порой одерживали верх, и тогда он забирался на хоры, иногда вразвалку даже поднимался на кафедру и разглядывал оттуда сидевших внизу прихожан. Органной музыки он сначала побаивался, но вскоре привык к могучим, раскатистым мелодиям и с особенно сосредоточенным видом слушал пение псалмов. Он и сам бы наверняка подпевал, но медведи петь не умеют, хотя желание у них, может, и есть.

Мило шалящий медвежонок быстро стал любимцем всего прихода, и никто не считал неправильным, что в церкви суетится дикое животное. Напротив: каждое воскресенье церковь собирала на проповедь слушателей, которые увлеченно следили за действиями медведя. На проповеди в Нумменпяя их стекалось больше, чем в любую церковь Хельсинкского диоцеза. Это было неудивительно: за возней Черта действительно было приятно наблюдать, он словно переносил верующих в телешоу о природе, только, конечно, без всякой режиссуры. Да и пламенные проповеди пастора Оскари Хуусконена были вовсе не плохи.

Для Оскари Хуусконена выговор епископа оказался настолько суровым испытанием, что он начал проповедовать еще более своенравно. Таким образом он бросал вызов: чем сильнее на него давили, тем быстрее он бежал, пускай даже вскоре ему предстояло стукнуться лбом о стену.

Одним осенним воскресным днем пастор Хуусконен по-настоящему вскипел и в порыве гнева полностью исповедовался. Он бушевал, утверждая, что если кто-то и потерял истинную веру в Иисуса Христа, Бога Вседержителя и даже Святого Духа, то это именно он.

– Я чувствую себя грешником, и, что самое ужасное, вместе с верой я потерял желание жить в радости, стал жалким циником и погряз в грехе.

Пасторша Саара Хуусконен смущенно ерзала на передней скамейке. Святые Небеса, опять дед разошелся! Пока пастор разглагольствовал в таком духе, люди слушали, уши у них горели, и даже Черт замер, прекратив игру. Хуусконен боялся, что эта проповедь станет для него последней в этом приходе. Хоть один священник до него признавался с высоты кафедры в своих грехах? Хуусконен не припоминал, чтобы слышал о подобном, но именно этим он сам сейчас и занимался, да еще с таким рвением и таким звучным рыком. После службы пастор Хуусконен напряженно ждал реакции прихожан. Это выступление могло повлечь за собой отстранение от должности или, по крайней мере, запрет на чтение проповедей. К пятидесятилетнему возрасту Хуусконен уже успел устать от проповедей: чего хорошего они ему принесли? Да ничего. Если бы все эти десятилетия он держал рот на замке, разницы не было бы никакой – так сейчас казалось постаревшему священнику.

Прихожане, сидевшие в первом ряду, сразу после проповеди подошли пожать пасторскую руку и поздравить с мощной и трогательной речью. Председатель приходского совета уполномоченных и советник по сельскому хозяйству Лаури Каккури восхищенно отметил:

– Когда ты, Оскари, проповедуешь, ты просто зверь. Так и тянуло пустить слезу, настолько пронзительно ты проповедовал о всех наших смертных грехах. Поздравляю, продолжай в том же духе!

Председательница общества оказания материальной поддержки церковному хору Тайна Сяяреля прощебетала:

– Ты наделен божественной способностью рисковать, Оскари Хуусконен!

В ризнице помощница Сари Ланкинен подошла сказать, что с готовностью поучилась бы проповедовать столь же проникновенно, как и пастор. Не мог бы Оскари Хуусконен по-отечески наставить свою младшую сестру?

– Дочь моя, священник должен проживать такую жизнь, чтобы о ней можно было рассказывать в проповедях, – резко ответил Оскари Хуусконен.

Совет дышал глубоким знанием предмета. Помощница Сари Ланкинен подумала, что, может, ей тоже стоило бы грешить, тогда появилось бы в чем исповедаться, а это могло бы возвышать опустившееся дитя человеческое в сем несчастном мире. С другой стороны, путь греха страшил молодую и невинную служительницу церкви. Когда-нибудь потом, еще успеется, мудро решила она.

Так пастор Оскари Хуусконен продолжал свое священническое поборничество в приходе Нумменпяя. Его проповеди были захватывающи, слушатели их хвалили. Оскари Хуусконен пришел к выводу, что даже священник может говорить откровенно, если ему так хочется, это отнюдь не уменьшает эффекта проповеди, наоборот: люди начинают слушать речь пастора более внимательно.

Через некоторое время новости о проповедях Хуусконена дошли до диоцеза и непосредственно до ушей епископа Уолеви Кеттерстрёма. Упрямый Хуусконен, выходило, опять взялся за свое. Только настоятель получил выговор и пообещал не писать для газеты всякие вольности, так теперь еще стал молоть всякую чушь с кафедры, и, что хуже всего, каждое воскресенье в церкви, по слухам, был аншлаг. Епископ решил отправиться в Нумменпяя и приструнить пастора. И вообще стоило туда заскочить, потому как начинался сезон охоты на лосей. Может, на них удалось бы поохотиться в Нумменпяя? Епископ страстно любил охоту, и особенно услаждало его душу отстреливание лосей. Он позвонил своему приятелю, генералу Ханнесу Ройконену, у которого в Нумменпяя был летний домик и имелось разрешение на охоту, и они договорились пойти на лося в первую же неделю охотничьего сезона.

Тем временем в Нумменпяя пастор Оскари Хуусконен заметил, что с наступлением осени аппетит Черта значительно увеличился. Он мог уплести два килограмма вареной колбасы класса Б, а буквально через несколько часов снова выпрашивал еду. За лето медвежонок сильно подрос и стал размером с большую собаку, его мордочка приобрела сердитое выражение, и он теперь не шалил так невинно, как в начале лета. Он ел, как дикий зверь, готовясь к зимней спячке. Пасторша жаловалась на разбухавшие счета за продукты; из магазина ей приходилось таскать доверху наполненные пакеты, точно она была матерью большого семейства. Из-за Черта между супругами часто вспыхивали ссоры, и Оскари Хуусконен заключил, что мудрее всего почаще оставлять медведя под присмотром вдовы Сайми Рехкойла.

Оскари Хуусконен позвонил в Коркеасаари и Эхтяри и спросил, не возьмут ли туда на зиму одного воспитанного медвежонка-самца. Черт уже наел жирок и принялся позевывать. Хуусконен понятия не имел, куда деть питомца на зиму: берлоги в хозяйстве не было, не говоря уж о медведице, которая могла бы убаюкать малыша.

Зоопарки не взяли Черта весной, не взяли и сейчас. Как Хуусконену объяснили, мама-медведица не примет в свою берлогу чужого медвежонка; кроме того, зимний сон медведей в сафари-парке неглубок, многие не спят всю зиму, ведь там невозможно обеспечить тишину и полный покой. По словам специалистов, единственным выходом было либо убить медвежонка до наступления зимы, либо попытаться построить для него какую-нибудь удобную и спокойную нору для спячки.

– Но как уложить его спать?

– Сказать трудно… Купите, например, огромного плюшевого медведя и приучите медвежонка засыпать с ним. Ничего другого мы посоветовать не можем, в Финляндии медвежья спячка детально не изучена.

Хуусконен позвонил еще в зоопарк Университета Оулу, где ему также посоветовали построить берлогу в каком-нибудь спокойном месте. Некая биолог по фамилии Саммалисто подробно рассказала, что собой представляет медвежья берлога в природе. Пастор записал ее советы.

Дальше – обзвон хельсинкских магазинов игрушек. Оскари Хуусконен хотел купить как можно более крупного плюшевого медведя. Маленьких можно было найти хоть целый вагон, но игрушки размером с настоящую медведицу в продаже не было. В игрушечном отделе «Стокманна» ответили:

– Та-ак… То есть вы хотите плюшевого медведя, рост в холке 70–100 сантиметров, а высота – 140–200 сантиметров? Кто же в него будет играть? У вас, наверное, очень крупные ребятишки, пастор.

– Это не для игры.

– Ах, извините.

– У медведя естественного размера шерсть может быть до 20 сантиметров, такие у вас есть?

Оказалось, на складе завалялся один плюшевый медведь нужных габаритов, которого в послевоенное время иногда выставляли на витрину для стимулирования рождественских продаж. Правда, шерсть у него была короче, чем требовалось пастору. Да и истрепался он за столько-то десятилетий.

Пастор Оскари Хуусконен сразу поехал в Хельсинки за этим плюшевым медведем – очевидно, самым большим во всей Финляндии. Пасторша села в машину с ним. Она рвалась в Хельсинки всегда, когда появлялась возможность там побывать, даже если речь шла всего лишь о визите к гинекологу. Оскари припарковал машину на стоянке у Центрального вокзала. Напряженные, они засеменили в «Стокманн».

– Там я все время говорю по-шведски, просто чтобы ты знал, – предупредила пасторша, магистр шведского языка.

– С чего бы это? Ты же говоришь по-фински.

– В «Стокманне» так положено, болван.

Пылесборник выкопали со склада, выбили и принесли декораторам на цокольный этаж. Затем встал вопрос о цене.

– Совсем уж много мы за него не попросим. Как насчет 10 000 марок?

– Herregud! – воскликнула пасторша. – Да он стоит, как пианино.

Работник склада подчеркнул, что все конечности и голова медведя поворачиваются в разные стороны: у них внутри, как у манекенов, есть шарниры. Огромному медведю можно придать любую позу и даже положить, полностью распрямив, тогда маленький медвежонок безопасно заберется в его объятия.

– Вы вроде сказали по телефону, что он должен заменить медвежонку маму. Разве он не похож на настоящего?

– Я готов заплатить три штуки. Зарплаты у священников маленькие. Из-за этого медвежонка уже и так столько расходов – осенью он ест как не в себя.

– Медведи и правда ужасные обжоры. Если бы он быстро уснул, то и я отдохнула бы немного, – пожаловалась пасторша Саара Хуусконен.

Сошлись на 3000 марок, склад «Стокманна» хотел поддерживать хорошие отношения с церковью. Где припаркована машина пасторской четы? А может, отвезти медведя прямо в берлогу в чаще Нумменпяя? В таком случае плата за доставку начиналась бы от 2000 марок, и чем выше была бы сумма, тем дальше запасную маму готовы были доставить.

Пастор сообщил, что средств на оплату доставки у него нет. Он взял медведя за грудки, чтобы на спине дотащить до парковки у вокзала. Пакет? Не надо, спасибо. Но на заднюю лапу все-таки наклеили стикер «Стокманна»: пускай Хуусконены с гордостью вынесут свою покупку со склада на улицу.

– Как же мне стыдно покупать здесь дурацкого косматого медведя, – выпалила пасторша, уже по-фински, когда они с мужем очутились на улице.

Из-за чудовищной величины нести медведя было довольно тяжело. Задние лапы игрушки волочились по брусчатке, а мохнатая голова закрывала обзор. На тротуаре ноша занимала уж слишком много места, пришлось перейти на проезжую часть. Пастору тоже было неловко оказаться посреди Хельсинки в таком виде, с гигантским плюшевым медведем на спине, но что поделаешь. Бедный и любящий животных священник не имел права не справиться. Пасторша помогать ему отказалась и шагала по тротуару так, словно не знала своего мужа, который действительно выглядел уморительно, когда тащил на спине по улице Маннергейма огромного медведя.

Оскари Хуусконен решил пронести медведя между кварталом Сокос и Главным почтамтом к своей машине. Он думал, что лучше всего дойти до места по трамвайным путям, поскольку мог смотреть только себе под ноги, а жена выступать поводырем стыдилась. Сначала все шло хорошо, однако на углу почтамта приключилось несчастье.

– Батюшки, теперь этот дурень идет прямо под трамвай! – вскрикнула пасторша Саара Хуусконен.

За спиной Оскари Хуусконена показался трамвай номер три, но пастор его не увидел, пока не произошло столкновение. Послышался жуткий грохот, и Оскари наверняка умер бы на месте, раздавленный железной махиной, если бы его спину не прикрывал большой и мягкий плюшевый медведь. Оскари Хуусконен плавно опрокинулся под вагон спереди и протащился по земле пару десятков метров, прежде чем трамвай остановился. Потрясенный водитель спрыгнул посмотреть, остался ли мужчина на рельсах жив.

– Оскари, родной, может, ты все-таки не умер? – плакала пасторша Саара Хуусконен, расталкивая лишившегося чувств мужа.

Оскари Хуусконен был вне опасности. Плюшевый медведь сохранил ему жизнь. Пастор поднял глаза к небу и поблагодарил Господа за свое спасение. Человек познает Бога в момент нужды. Когда случалось что-то серьезное, пастор еще находил в себе веру.

Задняя лапа медведя порвалась, а седалище перепачкалось в пыли. На месте происшествия собралась толпа. Откуда-то послышался вой сирены «Скорой помощи». «Этого еще не хватало», – простонал Оскари Хуусконен; Саара разделяла его мнение. Оскари быстро забросил медведя себе на спину и потрусил с ним к машине. Несколько человек помогли пастору донести игрушку, и даже Саара поддерживала заднюю лапу. На парковке Хуусконен стал запихивать покупку на заднее сиденье. Приняв сидячее положение, медведь влез в салон. Пастор захлопнул дверцы и поехал обратно домой в Нумменпяя. Сзади возвышался огромный плюшевый медведь с озорным взглядом. Хуусконены сидели впереди с серьезными минами.