Онлайн чтение книги Убийство на стороне
Глава 11

Тюремная камера, в которой содержался Хенсон, находилась в северо-восточном крыле дома 1121 по Суочштат-стрит. Койки в ней располагались в два этажа, и она была новой и еще не обжитой. Там было прохладно и, если встать во весь рост на верхней койке, можно было увидеть небольшой пруд между двумя большими домами. Казалось бы, что в этом особенного, но в том положении, в котором он сейчас находился, подобного рода вещи приобретают большое значение. Ничто не действовало на него так умиротворяюще, как этот непритязательный вид на маленький пруд.

У него не оставалось никакой, даже самой маленькой надежды, на оправдание. Помощник прокурора штата, который часто допрашивал его, неоднократно указывал ему на это. Существовал телефонный звонок Ванды, существовало свидетельство сторожа, помогавшего ему усаживать Коннорса в машину. Этот человек, кстати, подтвердил под присягой, что Коннорс был жив, когда покидал помещение на Селл-стрит.

Потом была зажигалка, найденная у тела Коннорса, с инициалами «Л.Х.», и были его отпечатки пальцев на бутылке виски в кармане Коннорса. Ночной служащий бара и портье отеля на Дернборн-стрит официально признали его. Кроме того, в распоряжении полиции находился предмет, о котором Хенсон совершенно забыл, – револьвер «Смит и Вессон» 38-го калибра, который он купил десять лет назад, чтобы Ольге не было страшно, когда он допоздна задерживался с клиентами.

По мнению экспертов, три роковых выстрела в Коннорса были произведены из этого оружия.

Хенсон совершенно не представлял себе, кто бы мог воспользоваться этим оружием и каким образом его взяли у Ольги. Она никогда ничего никому не давала и не выбрасывала.

По ходу следствия Хенсона пять раз приводили в его дом, и с каждым разом он все больше убеждался в том, что у Ольги действительно было маниакальное стремление все сохранить. Большой дом был буквально забит ненужными и бесполезными вещами. В инвентарной книге убористым почерком на двадцати трех страницах перечислялась стоимость серебра, посуды, мебели и безделушек, которые должны были теперь перейти к Джиму.

Хенсон подумал о сыне. Джим попросил разрешения приехать на похороны матери. Что касается других сведений о сыне, то он получил их из газеты, переданной ему одним тюремным надзирателем, по-видимому, из чувства жалости, а скорее всего – злорадства. Хенсон так и не понял, что побудило того поступить таким образом. Во всяком случае, надзиратель явно испытывал удовлетворение, когда Хенсон читал то, что написал о нем его сын.

Статья была украшена фотографией Джима в морской форме и гласила следующее:

«Сын-офицер грозит собственноручно убить своего отца, если суд оправдает Хенсона и не сочтет возможным назвать его убийцей своей жены».

Текст заявления самого Джима был еще более резким. Джим обзывал отца всеми словами, какие только могли выдержать газетные страницы. Как утверждал Джон, Хенсон уже много лет отвратительно обращался с его матерью, заставлял ее идти против собственной натуры. Так, их редкие минуты близости всегда происходили в темноте и под простынями, и мать не скрывала что исполняет свой супружеский долг с отвращением...

Хенсон невольно задал себе вопрос, откуда у Джима такие сведения. Хотя он знал, что газетчики любят истории подобного рода, – они всегда вызывают ажиотаж и повышают тираж газеты.

Между тем обвинение в убийстве Коннорса по сумме доказательств значительно превысило обвинение в убийстве жены. Почти все служащие «Инженерного атласа» показали, что у Хенсона мягкий характер, и он совершенно не способен так жестоко расправиться со своей женой. А если верить данным судебной экспертизы, Ольга действительно была сначала изнасилована, а потом задушена. Однако балконная решетка была выломана изнутри. Это стало основной уликой против Хенсона, так как означало, что Ольга была убита не случайным человеком с улицы. Она сама принимала мужчину в своей кровати, который после удовлетворения своих потребностей задушил ее.

Хенсону было трудно представить себе Ольгу в объятиях любовника. В редкие минуты их интимной близости она всегда была равнодушна и холодна. Обычные супружеские обязанности были для нее явно неприятны, и она жаждала как можно скорее окончить их. Отвратительная черта в женщинах, которые видят в мужчинах только материальную опору и с которыми их связывает лишь золотое кольцо на левой руке.

Все это удручало Хенсона. Удручало и его адвоката. Деньги, которые остались после покупки «форда» и трехнедельного путешествия, были задержаны под тем предлогом, что они могли быть частью тех семисот тысяч долларов, которые до сих пор не найдены. Так что Хенсону пришлось согласиться на казенного адвоката, предложенного ему. Это был энергичный молодой человек, которого собственная роль в этом деле и газетные публикации о нем занимали гораздо больше, чем спасение головы своего клиента.

Хенсон забрался на верхнюю койку и посмотрел на пруд, что он всегда делал, когда начинал думать о Ванде.

Почему это не могло оказаться правдой? Почему Ванда не могла просто любить его, а использовала как орудие для достижения своих целей? Это ранило его душу больнее всего. Ее любовь казалась такой искренней, такой чистой! Она была так нежна, так предана ему! Она всегда сама искала его ласк.

И, подумать только, все это время она ему лгала! Она воспользовалась им, чтобы предоставить возможность своему любовнику, настоящему любовнику, спокойно забрать эти семьсот тысяч долларов и отвезти туда, где она сможет с ним встретиться после того, как господа судьи, плененные ею и услышавшие из уст ее адвоката грустную повесть, оправдают ее!

Хенсон отвернулся от окна и сел на койке. В голове у него был такой шум, словно в ней скакал табун лошадей, громко стуча копытами. В его несчастье у него было лишь одно слабое утешение. Служащие его конторы, лифтеры, бармены, зная, что он сидит без гроша, собрали деньги и преподнесли ему столько «Кэмела», что ему хватит, пожалуй, на сотню лет!

Как всегда, служебная машина была перегружена. Теперь в ожидании слушания дела он мог бы убить себя табачным дымом. Хенсон сожалел, что не может послать сигарет Гарсиа. Ему очень хотелось знать, чем кончилась для него та история. Конечно, нужно иметь немало мужества и силы, чтобы подняться до профессора английского языка в университете. Хенсон от души пожелал, чтобы среди судей нашелся хоть один рогоносец, который мог бы повлиять на ход судебного процесса.

Во время его тягостных размышлений в камере появился надзиратель.

– К вам пришли, Хенсон. Как всегда, в том же направлении, в конец коридора.

Хенсон обрадовался неожиданному развлечению, хотя и не представлял себе, кто бы это мог быть. Наверняка адвокат или лейтенант Эган.

Эган держался по ту сторону баррикады. Если Хенсона признают виновным в одном из трех предъявленных ему обвинений или по всем трем, Эган определенно получит повышение. Но в последнюю беседу с ним у Хенсона создалось впечатление, что Эган не слишком уверен во всех обвинениях, и это пришлось Хенсону по душе. Конечно, полицейский не был на стороне Хенсона, однако он умный человек, и, если следствие, которым он занимался, могло привести человека на электрический стул, он хотел быть уверенным, что тот действительно заслужил смертной казни. Он хотел спокойно спать.

Три пункта беспокоили Эгана: безупречная, без единого пятнышка, репутация Хенсона, деньги которые до сих пор не были обнаружены, – ни малейшего следа, и третья причина, которую Эган хранил про себя...

Он почти каждый день виделся с Хенсоном. Вопросы, которые он ему задавал, могли бы составить не один том.

Хенсон шел впереди охранника.

– Кто пришел? – не выдержал он неизвестности.

– Увидите. Весьма влиятельный в нашем городе человек.

Да, это не был ни адвокат, ни Эган. Хенсон отворил дверь приемной комнаты, и со стула, на котором он сидел в ожидании свидания, поднялся Джек Хелл.

– Салют, Хенсон, – буркнул директор «Инженерного атласа». – Если бы я рассказал вам, что мне пришлось предпринять, чтобы повидать вас, вы бы мне не поверили.

– Я вам охотно верю, – заявил Хенсон.

Хелл протянул ему руку, сел на стул и сделал знак надзирателю:

– Выйдите отсюда и закройте за собой дверь!

Надзиратель послушно вышел. Хенсон уселся на другой стул.

– У вас, видимо, большие связи в городе?

– Да. Но это ненадолго, если дела и дальше так пойдут. Скоро я стану просто бедным парнем, таким, как многие другие. – Старый босс, казалось, потерял немного свой апломб.

– Таким, как многие другие?

– Да, если вы будете настаивать на своем!

– Но я не крал денег!

– Бросьте, Ларри! Вам повезло напасть на лакомый кусочек, на эту малышку, и вы использовали возможность избавиться от Ольги, а заодно прихватить и семьсот тысяч долларов. Если то, что говорят сейчас об Ольге, правда, то я вас понимаю. Я тоже сделал бы так...

– Я думал, что вы-то понимаете, что я не брал денег...

– Ну конечно! Но страховое общество не хочет платить, пока вам не будет вынесен приговор. И, таким образом, я остаюсь на мели. Я должен ворочать миллиоными делами, не имея денег. Я занимаю у Поля, чтобы отдать Пьеру, и прибыли одного дела затыкают дыры другого. К тому же из-за плохой погоды мне пришлось провести дополнительные работы, чтобы предотвратить обвалы.

– Сочувствую вам, – вздохнул Хенсон.

Хелл пригладил волосы.

– Грязный кретин! Если уж вам так необходимо было грабить сейф, могли бы, по крайней мере, оставить мне бакшиш для турок! Если бы мне удалось заключить контракт на это дело, я бы сам дал вам эти проклятые семьсот тысяч долларов! Этот наряд на производство работ для меня совершенно необходим. Если бы мне удалось позолотить им всем лапу, я мог бы получить семь миллионов! Так нет, именно в эту ночь вы сбежали с этой курочкой и унесли с собой содержимое сейфа!

Хенсон не знал, что ему возразить, и только повторял:

– Я очень огорчен...

Хелл вскочил и начал бегать по комнате.

– Послушайте его! Он огорчен! Лучше бы я сразу поехал в Стамбул, не заходя в контору.

Он остановился перед Хенсоном и уставился на него.

– Послушайте, старина...

– Да?

– Я хочу сделать вам предложение...

– Какое?

– Это относительно денег.

Хенсон притворился непонимающим, чтобы выиграть время.

– И что же?

Хелл решил поставить все точки над "и".

– Самым серьезным образом прошу вас: скажите, где вы их спрятали, и я возьму ровно столько, сколько мне требуется для заключения этой сделки, и буду ждать, когда остальные дела принесут мне прибыль.

– А какое мое участие в этом деле?

Хелл аккуратно вытащил сигарету из пачки и закурил.

– Сейчас скажу. Строго между нами... Я неплохо осведомлен о ходе дела в данный момент. Как только деньги будут возвращены, я дам вам пятьдесят тысяч долларов. Нет, лучше сто тысяч! Тогда вы сможете послать на все четыре стороны этого жалкого адвокатишку, которого вам навязали, и взять лучшего из лучших. Что вы на это скажете, Ларри?

– Я нахожу эту идею замечательной... Но есть одно маленькое обстоятельство...

– Какое?

– Я не имею ни малейшего представления, где находятся эти деньги.

– Вы хотите сказать, что не брали этих денег?

– Совершенно верно.

– И вы вообразили, что я вам поверю?

– Тем не менее, это правда.

Хелл стремительно распахнул дверь комнаты свиданий.

– Кастрированный поросенок! Вот благодарность за то, что я хотел протянуть вам руку помощи! Пускай вас обвинят в убийстве Коннорса! Чтобы вас зарыли, потом вырыли и предъявили вашему трупу обвинение в том, что вы сделали с Ольгой!

Продолжая выкрикивать проклятия, Хелл удалился. Хлопнула входная дверь, и вскоре перед Хенсоном возник охранник.

– Пошли, Хенсон, в камеру.

Хенсон вышел за ним в коридор и собрался уже войти в камеру, когда с противоположного конца коридора появился лейтенант Эган.

– Это мистер Хелл только что ушел? – осведомился он у сторожа.

– Да.

– А кто разрешил свидание с Хенсоном?

– Я.

– На каком основании?

Охранник вытащил из кармана сложенную бумагу.

– Он предъявил мне документ, подписанный начальником тюрьмы, но, на всякий случай, чтобы удостовериться, что подпись не фальшивая, я позвонил в контору. Вы также можете проверить это, – ответил он, указывая кивком головы на внутренний телефон.

Лейтенант Эган снял шляпу и вытер ее кожаный край кончиками пальцев.

– Верю вам на слово. Чего он хотел?

– Он спрашивал Хенсона, куда тот спрятал деньги. Я подслушал это за дверью. Он заявил, что даст пятьдесят или сто тысяч, чтобы Хенсон нанял лучшего адвоката.

Хенсон все еще стоял на пороге камеры. Эган, не отрываясь, смотрел на него во время разговора.

– И что ему ответил Хенсон?

Охранник почесал голову.

– Пусть меня повесят, но он хочет сохранить деньги для себя. Он сказал мистеру Хеллу, что не знает, где находятся эти деньги, потому что не брал их.

– Понимаю, – пробормотал лейтенант.

– Хотите допросить Хенсона?

– То, что я хотел ему сказать, можно сообщить и тут.

Хенсон прислонился к железной решетке.

– То, что вы собираетесь мне сообщить – плохое или хорошее, лейтенант?

– Все зависит от вас, вернее, от ваших чувств к ней.

– К кому именно?

– К Ванде Галь.

– А что случилось?

Эгану, казалось, было трудно подыскивать слова.

– Ну, так вот, – начал он. – Возвращаясь из Лоредо в самолете, я не мог не слышать, как вы спорили. Я видел, как в конторе капитана Ферри вы отвесили ей пощечину, назвав ее грязной девкой и утверждая, что теперь она может быть довольна... Она очень переживала и не потому, что вы ее ударили, а потому что вы ей не верите...

Рука Хенсона ухватилась за прутья металлической решетки.

– И что же?

– Было нетрудно догадаться, о чем речь. И так как по ходу следствия необходимо было провести все необходимые обследования, то я попросил одного полицейского врача проверить ее на реакцию Фридмана.

– А что это такое?

– Реакция, определяющая беременность.

Хенсон глубоко вздохнул и спросил, понизив голос:

– И что же?

– Для большей уверенности врач проделал еще одну процедуру, и обе реакции были положительны. Она беременна один месяц. Скажем, с того времени, когда она позвонила вам, чтобы вы помогли ей избавиться от Коннорса. Может быть, немного раньше. И вы понимаете, какой вывод сделает из этого помощник прокурора. Он скажет, что вы убили свою жену, потому что Ванда забеременела от вас. И присяжные ему поверят.

Хенсон почти не слушал Эгана. Он опустил глаза и взглянул на свою правую руку.

– И я ударил ее! – прошептал он. – Я назвал ее перед всеми грязной девкой! А она мне не лгала. Она действительно очень хотела, чтобы мы вместе покинули страну. Она хотела поехать со мной в Мозамбик... Она хотела, чтобы я работал на Джонни Энглиша... она была так уверена во мне.

Лейтенант молчал.

– Я могу ей написать? – спросил его Хенсон.

Эган отрицательно покачал головой.

– При сложившихся обстоятельствах, я полагаю, это невозможно. Я даже не имел права говорить вам об этом, я рискую своим местом.

– Весьма вам признателен.

– Вы можете подождать, пока увидитесь с ней на свидании. Но я подумал, что вам будет приятно узнать об этом.

– Спасибо, – произнес Хенсон, входя в камеру.

Он забрался на верхнюю полку и обнаружил, что наступила ночь. Но он все же ухитрился увидеть кусочек водной глади, отсвечивающей красным, как пятно на щеке любимой женщины, которую он обожал и которую ударил в порыве неправедного гнева.

Он чувствовал себя подлым и пошлым. Ему было стыдно. Эта новость ничего не изменила в его положении. На нем по-прежнему остается обвинение в двух убийствах и в краже. И, тем не менее, все стало иным. Он ощущал себя более сильным, менее уязвимым и способным выкрутиться из той невозможной ситуации, в которую он угодил.

Значит, Ванда с самого начала говорила правду. Значит, мерзавец, который украл деньги и поджидал Ванду в условленном месте, существовал лишь в его воображении! Он был единственным у Ванды.

Он должен был основательно подумать обо всех обстоятельствах дела. Все надо начинать сначала.

Кто убил Коннорса и почему? Кто ненавидел Ольгу до такой степени, что мог изнасиловать ее и задушить, оставив обнаженный труп на обозрение всем любопытствующим, предоставив его насмешкам копов и журналистов? Еще более любопытно – кто украл деньги? И куда спрятал? Связаны ли между собой эти преступления?

Хенсон заставил себя размышлять, начать все с самого начала. У него было такое чувство, будто он воскрес. Пять минут назад ему было безразлично – жить или умереть, но теперь жизнь снова приобрела для него смысл. Ему необходимо было выяснить все детали дела. И не потому, что он боялся умереть – ради Ванды и ребенка, которого она носила под своим любящим сердцем.