Онлайн чтение книги Убийство за кулисами
Глава 6. Продюсер с мировым именем

Июнь наконец смилостивился над москвичами, и утро глянуло в окна домов чистым темно-голубым небом. Ослепительно-яркое солнце осторожно поднималось из-за подновленных свежим кармином крыш «сталинок» и выросших между ними за считаные месяцы нарядных сине-белых параллелепипедов. Эти здания, часть из которых нахально втиснулась в устоявшийся старый центр, появились уже на глазах Юрия и почему-то казались ему ненастоящими, чем-то вроде декораций, сколоченных наспех к горящей премьере: настоящее жилье для настоящих людей не могло возникать так быстро, словно ниоткуда…

Это ощущение не покидало Строганова и усиливалось каждый раз, когда его взгляд устремлялся за окно. Возможно, причиной ему было и то, что весь последний год собственная жизнь Юрия напоминала именно спектакль, поставленный каким-то сумасшедшим режиссером, не различающим грани между реальностью и своим бредовым воображением… И вновь: как же он был прав – старый, мудрый Зальц, с беспримерным терпением и неисчерпаемым спокойствием переносивший строгановские требования, более похожие на скандалы, – устроить ему, Юрию, российские гастроли…

Юрий понимал, что аргументы Фридриха относительно невыгодности предлагаемых контрактов и несостоятельности русских импресарио не причина – предлог. Что на самом деле Зальц боится (прав он был, как всегда!) того, что, вернувшись на родину, Строганов все сделает для того, чтобы осесть там навсегда… А Зальц чувствовал, что Юрий это понимает, и данная цепочка не озвученного ни тем, ни другим понимания была бесконечна. А вслух старый продюсер продолжал упрямо бубнить одно и то же – про жуликов-импресарио и про грабительские контракты.

А потом, во время «домашних» гастролей в Берлинской опере, Фридрих оставил его одного – внезапно и навсегда…

…В тот роковой вечер давали «Богему» Пуччини, партия Рудольфа была у Строганова из любимых, и, как всегда с блеском спев финальную арию, он, разгоряченный аплодисментами – столь бурными и длительными, что дирижер даже вынужден был сделать паузу, – двинулся к своей артистической. Юрий удивился, что Фридриха нет, как обычно, за правой кулисой. Двигался он медленно, сквозь толпу солистов и хористов, не занятых в следующей сцене, поздравлявших его – кто искренне, кто не слишком, кто просто со свойственной арийцам сдержанностью. В итоге Юрий потратил на путь к своей гримерке не менее десяти минут, с трудом удерживая в руках собранные им на сцене, брошенные к его ногам букеты.

– Фридрих?.. – Почему-то запомнилось, что один из букетов он все-таки уронил – уже на самом пороге. А спустя минуту из его рук выпали и все остальные.

Зальц был в уборной. Он сидел в Юрином кресле, перед зеркалом, спиной к входной двери. Два ярких бра по бокам зеркала и одно сверху ярко освещали лицо Фридриха, слегка откинувшееся на подголовник кресла, его неподвижный, уже успевший потускнеть взгляд, устремленный в ту неведомую даль, из которой никому нет возврата… Почему-то Строганов сразу, едва увидев отражение Зальца в зеркальном стекле, понял, что он мертв. Понял, не успев ощутить ни растерянности, ни одиночества, ни того настоящего горя по нему, с кем успел сродниться.

Все это ему предстояло почувствовать позже, когда началась настоящая война с немецкими властями – вначале за то, чтобы похоронить продюсера не так, как положено в Германии, лишь через восемнадцать дней после смерти, а «по-человечески», не позднее, чем на третий-четвертый день… Потом – за то, чтобы проклятые экономные немцы не сожгли тело его опекуна и друга, а опустили в землю…

– Это мы, русские, с их вонючей точки зрения дикари?! – расхаживая по гостиничному номеру, орал он на ни в чем не повинную Лизу, прилетевшую вместе с Сашкой в Берлин, как только он сообщил ей о беде. – Это они – они! – дикари… Я все равно добьюсь, чтобы похоронили как положено!

Сама мысль о том, что тело Зальца будет больше двух недель коченеть в каком-нибудь жестяном темном пенале здешнего морга, приводила Юрия в неистовство. Не говоря о кремации.

– Землю они экономят, ты только подумай! – бушевал он.

Лиза слушала Юрия молча. А потом вдруг взял – да и расплакался Сашка, и его плач охладил Строганова.

Кое-чего он все-таки добился, заплатив немыслимые деньги. Фридриха похоронили через десять дней и, как хотел Юрий, «по-человечески» – в землю… Могила его опекуна и друга была на Лесном кладбище в Берлине. Везти тело в Мюнхен смысла не было, там у Зальца не осталось никого из родных. У него вообще никого и нигде не осталось, и самым близким его человеком давно уже был Юрий. И Лиза… Да, Лизу он уважал и любил, во всяком случае, был к ней привязан, так же как и к маленькому Сашке. У Фридриха с Лу имелись какие-то свои, отдельные от Юрия отношения: Зальц звонил ей иногда с гастролей – не по делу, просто так…

…Берлинские гастроли оказались сорванными – Строганов отказался петь, но неустойку со звезды мирового уже класса взяли по-божески… Переговоры о ней вела Лиза, неожиданно продемонстрировав неведомые до этого Юрию деловые качества. Скидка, причем солидная, сделана была на его искреннее горе, которое холодноватые немцы оказались в состоянии понять. Во всяком случае, в бумагах, которые он позднее подписывал, фигурировало понятие «экстремальных обстоятельств» или что-то вроде этого.

Строганова в тот момент раздражало буквально все. Включая и то, что могилы здесь, оказывается, засыпали тоже «не по-человечески» – вровень с землей…

– Зато, Юра, – успокаивала Лиза, – можно сразу же поставить камень, не нужно ждать, пока могила осядет… Я этим займусь.

…Берлинские гастроли были последними в сезоне. Наступало лето. Конечно, у Фридриха в заначке имелась масса вариантов, уйма предложений, но контракты на следующий сезон, к счастью, подписаны еще не были. Хотя потом, спустя пару лет, «к счастью» или, напротив, «к несчастью», умер Зальц в конце сезона, Юрий обдумывал не раз и не два… Но факт есть факт: после того как камень на Лесном кладбище (самый дорогой, из настоящего черного мрамора) был установлен, Строганов впервые за много лет понял, что жизнь лежит перед ним свободная, как чистый лист, на котором он сам, по собственному разумению, волен написать все, что хочет. А он – знал чего хочет (или думал, что знал).

Недели через три после похорон Фридриха Зальца Юрий Строганов вечером снял в своем номере телефонную трубку и попросил телефонистку отеля соединить его с Москвой, назвав номер, застрявший в памяти со студенческих лет. С Лизой он не посоветовался: если все получится, она, разумеется, будет только счастлива…

Длинные гудки международной связи словно падали в пустоту… Кто сказал, что Розингер и по сей день проживает по этому адресу и у него тот же телефонный номер?.. Сердце, заколотившееся было с удвоенной скоростью, разочарованно замедлило свой ритм. И в этот момент трубку в далекой Москве сняли.

– Да? – Голос был женский, приятный.

– Простите… Могу я услышать Марка?.. Марка Розингера?.. Здравствуйте! – От волнения поздоровался он в самом конце фразы.

Женщина не выдержала – рассмеялась. А потом голос ее стал потише, видимо, она отстранилась от телефона. Но Юрий все равно расслышал ее зов: «Маркоша, иди, это тебя!..» И Юрий едва не рассмеялся от радости, хотя связь с другом студенческих лет за суетой жизни прервалась, пожалуй, лет пять назад… Или больше?..