Онлайн чтение книги Уходи и будь счастлива How to Walk Away
Глава 6

Так начался самый странный день в моей жизни. Ну, по крайней мере, один из самых странных.

Я хотела больше всего именно того, чего я больше всего не хотела.

Мне отчаянно хотелось остаться одной, чтобы переварить то, что сказал мне Чип. И в то же время мне так же отчаянно не хотелось что-либо переваривать или снова оставаться одной. Мне нужна была передышка, но и ее я боялась. Так что я провела день, пытаясь отключить мозг и остаться с пустой головой. Душа требовала свежего воздуха, но мозг отказывался слушать ее. И я страшно боялась ночи, когда меня ничто не сможет отвлечь от любых страшных мыслей, которые без моего разрешения будут приходить мне в голову.

Родители удивили меня, появившись к обеду с мексиканской едой из моего любимого ресторана. Я даже не осознавала, что уже настало время обеда. Они улыбались с предвкушением, словно порция фахита[3] Фахит – блюдо мексиканской кухни, завернутое в лепешку мясо с овощами. сразу же все исправит. Но я не прикоснулась к еде. Меня тошнило от лекарств, но я все равно поблагодарила их. Даже еда не приносила мне радости. Папа доложил мне, что отвез Чипа домой. По дороге того два раза вырвало – в первый раз в окно, а во второй раз прямо на приборную панель. Его родители ждали у входа и сразу же повели в его комнату, чтобы он проспался.

– Бедный Чип, – сказала мама. – Я надеюсь, что они предложили ему оплатить ремонт самолета.

Бедный Чип? Это его следовало жалеть?

– Он не слишком хорошо справляется с ситуацией, – сказал папа.

– Иногда мне кажется, что окружающие больше беспокоятся о нем, чем о тебе, – заметила мама, словно мы вели пустой светский разговор.

– Мне не нужно, чтобы они беспокоились обо мне, – ответила я.

Я сама беспокоилась о себе. И этого было достаточно.

– Он не должен был говорить тебе то, что он сегодня сказал, – продолжал мой папа.

– Он сообщил мне, что я похожа на пиццу. Это правда?

– Нет, малышка, – ответил папа, но мама отвела глаза в сторону.

– Я хочу посмотреть на себя, – сказала я. Поймав мамин взгляд, я попросила: – Можно одолжить у тебя складное зеркало?

Но она покачала головой, и я по опыту знала, что это означало ни за что .

– Ты еще к этому не готова.

О’кей. Может быть, она была права. Может быть, на сегодня я узнала достаточно. Перейдем к следующему вопросу. К тому, который мне не хотелось задавать. Я сделала долгую паузу. Сделала глубокий вдох. И, наконец, сказала:

– Он также сообщил мне, что я парализована.

Моя мама слегка выпрямилась.

– Это правда?

Папа с грустным видом пожал плечами.

– Скажем так, очень хорошо, что наша страховка все еще распространяется на тебя.

Мама настаивала, чтобы я была застрахована вместе с их сотрудниками до тех пор, пока не устроюсь на работу, хотя страховые взносы у них были довольно большими. Мы спорили с ней по этому поводу не один раз.

Меня бесило, когда она оказывалась права.

– Что это означает? – спросила я, повернувшись к маме, которая была смелее папы.

Она глубоко вздохнула:

– По словам доктора, только время покажет. Понадобится шесть недель, чтобы кость срослась и спал отек в позвоночнике. Тогда можно будет оценить нанесенный ущерб. А сейчас именно отек может блокировать нервные окончания. Возможно, когда отек спадет, нормальные функции позвоночника восстановятся.

Я внимательно посмотрела на стоическое выражение их лиц.

– Возможно, – сказала я, – но маловероятно.

– Да, маловероятно, – ответила мама. – Доктора радует, что в некоторых участках позвоночника сохранилась чувствительность. Но в некоторых нет. Но он также сказал, что в таких случаях случаются всякие чудеса. Он говорит, что иногда люди, которые, по мнению врачей, больше никогда не сделают ни шага, заканчивают тем, что участвуют в марафонах.

– Или демонстрируют нижнее белье, – проронила я механически.

– Именно, – кивнула мама, словно это было бы замечательным занятием для меня.

– Так что мы просто ждем, – пояснил папа. – Выполняем все указания врачей и ждем.

Мама все еще не могла посмотреть мне прямо в глаза.

– Но главное, – сказала она, не отрывая взгляда от своего салата, – это настрой.

Я поморщилась, словно говоря: «Неужели?»

– А мне показалось, что все дело в отеке и повреждении нервных окончаний.

Но мама не отступала:

– Ты должна верить в то, что поправишься. Ты должна приложить все усилия и не сдаваться. Сегодня утром я видела во дворе мать Чипа и сказала ей, что к лету ты будешь как новенькая.

Мы с папой уставились на нее.

– Ты не могла это сказать, – пробормотал папа.

Мама выпрямилась на стуле.

– Как раз сегодня утром я видела документальный фильм про мотокросс. Один из велосипедистов просто не мог допустить, чтобы повреждение позвоночника помешало ему заниматься любимым спортом. Он сломал шею, Маргарет! – Она подняла руку и указала на точку на своей шее, все еще избегая смотреть мне в глаза. – Врачи сказали, что он не сможет даже есть самостоятельно! А сейчас он разъезжает на велосипеде от одного побережья до другого, собирая деньги на благотворительность. И планирует записать альбом песен в стиле «кантри».

– Это очень вдохновляет, – сказал папа, – но еще ни о чем не говорит, Линда. Если ты ломаешь ногу, ты не можешь заставить себя поверить, что она не сломана.

– Но человеческое тело может восстанавливаться, – объявила мама, словно выигрывая спор.

– Да, но позвоночник – это совсем другое дело, – терпеливо сказал папа. – Помнишь, что сказал доктор? Когда нервные окончания повреждены, они не восстанавливаются.

– Не понимаю, почему бы и нет.

Папа посмотрел на меня. Мы оба едва заметно покачали головами.

– Но они могут быть и не повреждены, – уверял он меня. – Они могут быть просто зажаты. Твоя задача состоит в том, чтобы отдыхать, принимать назначенные лекарства и делать все, что тебе здесь говорят. Нам остается лишь ждать, что будет дальше.

– И верить, что ты на двести процентов выкарабкаешься, – добавила мама.

Она заезжала в мой дом и привезла мне мой лэптоп, книгу, которую я читала, несколько пар ворсистых носков, мою светло-голубую вышитую наволочку и нелепые сандалии на высоком каблуке, которые, по ее мнению, могут подбодрить меня. Но, разумеется, они возымели обратное действие.

Но я не хотела включать ноутбук, или читать книгу, или даже смотреть на сандалии. Я не хотела видеть ничего из своей прошлой жизни.

– Твой мобильный разбился во время катастрофы, – сказала мама, – и сгорел вместе со всем остальным. Так что я остановилась около магазина и купила тебе другой.

Она вручила мне телефон и протянула папе провод для зарядки, чтобы он воткнул его в розетку. И мы стали наблюдать, как он ищет розетку.

– И твое кольцо тоже не смогли найти, – спустя некоторое время добавила мама.

– Какое кольцо?

При этих словах мама внимательно посмотрела на меня впервые за весь день.

– Твое обручальное кольцо! – сказала она, словно желая добавить «бестолочь ».

Потом продолжила:

– Чип сообщил нам приятную новость, пока ты была в операционной.

Приятная новость! Я посмотрела на свою руку. Я уже забыла, что на ней когда-то было кольцо.

– Наверное, оно свалилось с руки во время крушения.

Я кивнула:

– Оно было очень велико мне.

– Очень жаль, – сказала мама, наклоняясь над своей сумкой, чтобы достать из нее еще кое-какие вещи. – Это было кольцо его бабушки. Незаменимая потеря.

Она вытащила из сумки фотографии в рамках. Она привезла мне две из трех, которые стояли на моем туалетном столике. На одной из них были запечатлены мы с Чипом, когда ездили автостопом в Скалистые горы. На другой я была заснята с родителями, когда мы спускались по канатной дороге. На третьей фотографии были мы с Китти. Мы были еще маленькими, одетыми, как ковбои, в шляпах и банданах. Эта фотография была сделана еще в те годы, когда я обожала сестру. То фото мама не привезла.

Мама и моя сестра не ладили между собой.

Я хочу сказать, по-настоящему не ладили.

На самом деле, я подозреваю, что именно мама являлась причиной того, что Китти игнорировала нас все эти три года.

Мама была последней, кто видел Китти перед тем, как она уехала и не вернулась. Три года назад родители устраивали вечеринку на Четвертое июля. Китти пила весь вечер, как она часто делала, и шумела, бузила и нарывалась на неприятности. А потом словно «случайно» столкнула маму в бассейн. При этом она так хохотала, что упала в одно из плетеных кресел и оставалась там до тех пор, пока мама не вылезла из бассейна, насквозь промокшая, со стекающими с нее струями воды. Мама потащила Китти в дом, на второй этаж, чтобы разобраться с ней.

Пока их не было, я взяла на себя роль хозяйки, все время при этом поглядывая на дверь дома. Но когда спустя долгое время мама снова появилась, она была сухой, одетой в другую одежду, но Китти рядом с ней не было.

– Где Кит? – спросила я, но она не ответила.

На самом деле она так и не рассказала мне ничего. И до сих пор я не знаю, что произошло между ними тем вечером. Мне известно лишь, что скандал был грандиозным. На следующий день Китти прислала мне электронное письмо, в котором говорилось, что она переезжает в Нью-Йорк и хочет отдохнуть от семьи. Я пыталась выяснить, где она, но она мне так и не сказала. Я не верила, что она на самом деле не вернется. Но она так и не вернулась.

И я не верила, что это продлится долго, но я ошиблась.

Она уехала и отряхнула прах со своих ног. Она порвала со всеми нами. Мама никогда не пробовала связаться с ней, но я пыталась. И папа тоже. Но наши электронные письма, сообщения и звонки оставались без ответа.

Вся эта ситуация поначалу ошарашила меня. Мама и Кит никогда особо не ладили, и я это знала. Мне было также известно, что мама всегда была с Кит строже, чем со мной. Но вот так просто исчезнуть? Игнорировать нас всех? Не появляться ни на День благодарения, ни на Рождество? Ни на дни рождения? Это было уже слишком.

Года полтора я снова и снова пыталась связаться с ней, но безуспешно. А потом мне это надоело. Я перестала думать о том, что же такое мы сделали, чтобы она бросила нас. И меня просто стал злить сам факт ее исчезновения. В какой-то момент ты перестаешь пытаться исправить ситуацию. Через какое-то время одно только то, что кто-то злится на тебя, вызывает ответную злость. Чем больше времени проходило, тем сильнее я злилась на нее, и, сама не замечая как, я вступила в союз с мамой. Я просто обиделась на сестру, но никогда не говорила, за что.

Мой добрый папа был единственным из нас, кто все еще надеялся, что она решит связаться с нами.

– А фотография с Китти? – спросила я не потому, что была удивлена, а для того, чтобы привлечь внимание к моему союзу с мамой в этом вопросе; это был способ воспользоваться случаем и подчеркнуть нашу близость.

Мама закатила глаза, тоже как бы демонстрируя наше с ней взаимопонимание.

– Ох, пожалуйста!

Но упоминание о Китти сразу же привело к следующему вопросу.

– Кто-нибудь сообщил ей о случившемся? – спросила я.

– Нет, – сказала мама, и в то же время отец сказал:

– Да.

Мы с мамой уставились на него.

Папа кивнул.

– Я послал электронное письмо с пометкой «ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА В СЕМЬЕ».

Мама посмотрела в сторону:

– Я удивлюсь, если она ответит.

– Китти ответила, – сказал папа, – а потом села в самолет и прилетела домой.

– Она здесь ? – спросила мама.

Папа кивнул:

– Она несколько раз заходила в отделение интенсивной терапии. – Потом он посмотрел на маму. – Когда тебя здесь не было.

Я покачала головой:

– Я не помню, чтобы она была здесь.

– Тебя напичкали лекарствами.

Мама посмотрела на отца так, как всегда смотрела, когда он делал что-то плохое, по ее мнению:

– Ты не оплачивал ее авиабилет, не так ли?

Но папа проигнорировал ее.

– Сестра хочет навестить тебя, – сказал он мне. – Но она не хочет расстраивать тебя или создавать проблемы. Могу я передать ей, что она может прийти?

Судя по выражению его лица, он был абсолютно уверен, что я скажу «хорошо». Но я покачала головой. Я решила, что это мне не по силам. Снова встречаться с Китти после стольких лет конфронтации. Я была не в том состоянии. У меня и так было достаточно проблем. Одна только мысль о том, чтобы увидеться с сестрой, приводила меня в уныние.

– О’кей, – кивнул папа. – Я тебя понял. Скажу, что ты еще не готова к встрече с ней.

– Просто скажи ей, чтобы она возвращалась в Нью-Йорк, – сказала я. – Я долго еще буду не готова видеть ее.

У мамы на лице было такое выражение, которое появлялось всякий раз, когда ей хотелось накричать на отца, но она сдерживалась ради детей. Я не завидовала ему, представляя, что она выскажет ему по пути домой.

– Спасибо, что ты потратила столько времени, чтобы заехать ко мне и привезти мне все эти вещи, – сказала я, чтобы немного подбодрить ее.

– Не за что, – ответила она.

При этом мама пожала плечами, словно говоря: «Да, я потратила много времени, но я всегда готова на жертвы ради дочери». И она собиралась сделать еще одну поездку ко мне домой, чтобы привезти мне складные стулья, «чтобы всем, кто навещает тебя, было на чем сидеть».

– Меня никто не навещает. И я не хочу видеть никаких посетителей.

– Ну, хотя бы самых близких друзей? – спросил папа, как бы призывая меня быть благоразумной.

– Никаких друзей. Никого.

– Солнышко, – сказала мама, – у нас телефон раскалился от звонков. Столик в холле завален визитными карточками. Люди захотят увидеться с тобой.

Я должна была с благодарностью ответить, как это мило со стороны наших знакомых так беспокоиться обо мне. Но вместо этого заявила:

– Мне наплевать.

– Мы не можем поставить баррикаду при входе в больницу.

Но папа вмешался:

– Мы можем поговорить с медсестрами. Сказать, что она не готова принимать посетителей.

Мама нахмурилась:

– Но во всех книгах пишут, что нельзя позволять им изолироваться от общества.

О боже! Она читала «литературу». Дела обстояли хуже, чем я предполагала.

– Мне просто нужно некоторое время, – сказала я, пытаясь привлечь ее на свою сторону.

И более правдивых слов никогда не произносилось. Если бы мне нужно было составить список того, чего я хотела в тот момент, то мои друзья, которые жалели бы меня, судили бы, сплетничали бы и делали бы разные прогнозы, оказались бы на последнем месте. Я не хотела, чтобы кто-нибудь еще думал о том, о чем думала я. Я не хотела, чтобы кто-то еще узнал обо всем ужасе моей ситуации. Я не хотела быть предметом телефонных разговоров или посиделок. Я находилась здесь не для того, чтобы дать пищу для обсуждений другим людям.

Я увижусь с ними – возможно – тогда, когда мне самой этого захочется, если это вообще произойдет.

Что оставило маме лишь одно занятие – декор палаты. После того как она, наконец, капитулировала перед моей установкой «Никаких посетителей», она заставила нас с папой обсуждать другую тему – позволит ли персонал больницы принести несколько торшеров. А потом, как она сообщила, она заедет в хозяйственный магазин и купит палку для штор и, возможно, декоративные подушки для подоконника.

Так мама проявляла свою любовь – через интерьер. Она сердито смотрела на серо-сиреневые шторы, словно они по-настоящему могли навредить нам.

– Не кажется ли тебе, что, глядя на этот материал, хочется заплакать?

Я покосилась на шторы:

– Не уверена, что дело в материале.

– Этот материал, – продолжала мама, обвиняющим пальцем указывая на шторы, – просто преступление против человечества.

Мы с папой были не настолько глупы, чтобы спорить с ней. Если бы моя мама правила миром, все тюрьмы были бы заполнены только гражданами с плохим вкусом.

Вскоре родители ушли, прихватив принесенные утром погрустневшие круассаны, чтобы отдать их медсестрам после того, как я объявила, что никогда их не ем. А я решила всего на секундочку закрыть глаза и заснула мертвым сном. Никогда бы не подумала, что просто лежать в постели может быть таким утомительным занятием.

Я спала до тех пор, пока не пришла моя врач-реабилитолог, Прайя. Она хотела, чтобы я пошевелила пальцами ног. Она также захотела, чтобы я попробовала самостоятельно перебраться из кровати в кресло на колесиках. Она сказала, что чем скорее я научусь это делать, тем скорее смогу сама добираться до туалета, а чем скорее я буду добираться до туалета, тем быстрее они удалят катетер из мочевого пузыря, чтобы посмотреть, смогу ли я самостоятельно писать.

И она заставила меня перебираться из кровати в кресло и обратно дважды.

Я продолжала ждать появления Чипа. Весь день, когда открывалась дверь, я ожидала увидеть его – по меньшей мере, с цветами, рассыпающимся в извинениях и полным желания подбодрить меня. Но он так и не пришел. Может быть, он все еще был у родителей и отсыпался. И ради него самого я надеялась на это.

На поверхности вся эта деловая активность в больнице казалась очень жизнерадостной. Все, с кем я сталкивалась, были доброжелательными людьми, и они держались так, словно ничего необычного в мире не происходило. Но я сильно подозревала, что все это было лишь притворством. Я знаю точно, что я сама все время притворялась. Я держалась спокойно, была вежлива со всеми, безропотно принимала лекарства, но правда заключалась в том, что я проснулась в антиутопическом мире. Он был так отличен от привычного, что даже краски в нем казались выцветшими, словно на старой фотографии.

Так это выглядело, и так я себя чувствовала.

Я не могла представить, каким будет мое будущее, и я не могла – не хотела – даже думать о прошлом. А под «прошлым» я подразумевала то, что случилось десять дней назад. Остальное мое прошлое даже не поблекло – оно просто было отрезано. То, кем я была, что я делала, на что надеялась – это все исчезло.

А такие вещи очень отражаются на восприятии действительности.

К вечеру я настолько устала, что надеялась спокойно проспать всю ночь. Усталость – это друг печали. Я была в таком состоянии, когда дрема окутывает вас и погружает в сон, даже не оставляя вам выбора. И в тот момент, когда я сдалась и закрыла глаза, дверь снова открылась.

На пороге стояла моя сестра Китти. С чемоданом.