Онлайн чтение книги Украинские сказки и легенды
III

КОШЕЛЕЧЕК

Жили себе муж и жена, и были у них пара волов, а у соседей повозка. Вот как подойдет, бывало, воскресенье или праздник какой, то и берет себе кто-нибудь из них волов и повозку и едет в церковь или в гости, а на следующее воскресенье — другой, так между собой и делились.

Вот раз баба и говорит старику, чьи волы были:

— Отведи волов на базар и продай, а мы себе купим лошадей и повозку, будем сами по воскресеньям в церковь и к родичам ездить. Да и то сказать — ведь сосед свою повозку не кормит, а нам приходится кормить.

Накинул старик веревку волам на рога и повел.

Ведет по дороге, догоняет его человек на коне.

— Здорово!

— Здорово!

— А куда ты волов ведешь?

— Продавать.

— Променяй мне волов на коня.

— Давай.

Променял он волов на коня, едет на коне. А тут навстречу ему ведет человек на ярмарку корову.

— Здорово!

— Здорово!

— А куда это ты едешь?

— Вел я на ярмарку волов продавать, да на коня променял.

— Променяй мне коня на корову!

— Давай!

Поменялись. Ведет он корову, а тут человек свинью гонит.

— Здорово!

— Здорово!

— А куда это ты ведешь?

— Да вел я на ярмарку волов, да на коня променял, а коня на корову.

— Променяй мне корову на свинью.

— Давай!

Гонит он свинью, а тут человек везет овцу.

Расспросили друг друга.

— Променяй свинью на овцу.

— Давай!

Гонит уже дед овцу, а тут человек несет продавать гуся. Расспросили друг друга.

— Променяй овцу на гусыню.

— Давай!

Прошел дед немного с гусыней, несет человек петуха. Разговорились.

— Променяй гусыню на петуха!

— Давай!

Несет дед петуха, а тут нашел человек на дороге пустой кошелечек. Разговорились.

— Вот нашел я кошелек, променяй петуха на кошелечек!

— Давай!

Спрятал дед кошелек, идет себе на ярмарку. Подходит к городу — надо переезжать реку на пароме, а ему за перевоз заплатить нечем. Перевозчики ему говорят:

— Дашь хоть этот кошелек, то перевезем.

Отдал он.

А стоял там чумацкий обоз. Как узнали у него чумаки, за что он выменял кошелечек, стали над ним смеяться.

— Что тебе, — говорят, — жинка за это сделает?

— Да ничего! Скажет: «Слава богу, что хоть сам живой воротился».

Вот и побились они об заклад: коли скажет жена так, отдадут ему чумаки все двенадцать груженых возов да еще с батогами впридачу. Выбрали одного из обоза и послали к его старухе.

Вот приходит он.

— Здравствуйте!

— А ты про своего старика слыхала?

— Нет, не слыхала.

— Да он волов на коня променял.

— Вот хорошо! Возок недорого стоит, как-нибудь и соберемся купить.

— Да и коня променял на корову.

— Это еще лучше: будет у нас молоко.

— Да и корову на свинью променял.

— И то хорошо: будут у нас поросяточки, а то как заговенье или разговляться, все покупать приходится.

— Да и свинью на овцу променял.

— И то хорошо: будут у нас ягняточки да шерсточка, будет мне что в спасовку прясть.

— Да и овцу променял на гусыню.

— И то хорошо: будут у нас крашенки и перья.

— Да и гусыню на петуха променял.

— О, это еще лучше! Будет петушок по утрам петь, нас на работу будить.

— Да и петуха на кошелек променял.

— И это хорошо. Как кто что заработает — он, или я, или дети, — в кошелек складывать будем.

— Да он и кошелек-то за перевоз отдал.

— Ну что ж, слава богу, что хоть сам живой воротился.

Вот чумакам и нечего делать — отдали они ему все двенадцать возов.

ЗАЯЧЬЕ САЛО

Ехал пан со своим кучером Иваном в дальнюю дорогу. Ехали они молча, скучно стало пану. Пан и надумал побеседовать. А в это время выскочил заяц. Пан и повел разговор о зайцах.

— Вот в лесу у меня водятся зайцы, только не такие, как тот, что поскакал, маленький, а большие. Я их из-за границы привез на расплод. Собрался я раз на охоту, взял с собой человек десять загонщиков. Гонят они на меня зайцев, а я их только — бац да бац. Набил я их этак десятка три. А одного убил, да такого большущего, величиной с барана! Ну, как снял я с него шкуру, а на нем больше полпуда сала. Вот какие у меня зайцы…

Кучер слушал-слушал, а потом и говорит:

— Но-о, гнедые, скоро уже и тот мосток, что под брехунами проваливается.

Услыхал это пан и говорит:

— Слышь, Иван, какие зайцы бывают. Правда, полпуда сала-то на нем и не было, а так фунтов с десять наверняка.

— Известно, заяц как заяц, — говорит Иван.

Ну, едут дальше, а пан снова Ивану:

— Ну, что, Иван, а скоро ли будет тот мосток, про который ты говорил?

— Да, скоро уж, пан, — отвечает Иван.

— Так вот, знаешь, Иван, — продолжает пан, — пожалуй, что на том зайце и десяти фунтов сала не было, так фунта три-четыре, не больше.

— Да мне что, — говорит Иван, — пусть будет и так.

Проехали еще немного; пан ерзал-ерзал на месте и опять:

— А скоро ли, Иван, тот мост?

— Да скоро, пан, вот-вот, только в ложок спустимся.

— Хм, — говорит пан, — а знаешь, Иван, на том зайце и вовсе сала-то не было, сам знаешь, какое же там на зайце сало.

— Да известно, — говорит Иван, — заяц как заяц.

Спустились в ложок, а пан и спрашивает:

— А где ж, Иван, мост, о котором ты говорил?

— Да он, пане, — отвечает Иван, — растаял, как и то заячье сало, про которое вы сказывали.

МИЛОСЕРДНАЯ БАРЫНЯ

Жила-была барыня, да такая… такая… Ну, вот сами увидите какая!

Пришел к ней раз дед-старец, милостыню просйть. Подошел к дверям, молится и приговаривает:

— Подайте, Христа ради! Подайте бедному ради души спасения, милостивая барыня!

Услыхала барыня и думает: «А что ж! Дам я ему что-нибудь, ну хотя бы это яичко-сносочек! Чего жалеть? Ведь это для души своей спасения!» Позвала деда в дом, подала ему яичко и говорит:

— На тебе, дедушка, яичко, скушай, старенький, да богу за меня помолись.

Взял дед яичко, благодарит:

— Спасибо вам, барыня! Да воздаст вам господь за вашу доброту!

Пошел дед, а барыня и думает: «Вот и хорошо, что подала ему яичко, — и чего жалеть! Да только бы он меня не забыл!» И зовет деда назад:

— Дед! Дед! Вернись!

Возвращается дед (думает, может, барыня даст еще что-нибудь), кланяется. А барыня его спрашивает:

— Дед! Дед! А дала я тебе яичко?

— Дали, барыня, дали, да спасет господь вашу душу! Пошлет вам счастья и здоровьица, и вам и деточкам вашим.

— Ну, ступай, ступай, — говорит барыня, а сама думает: «Нет, помнит-таки о моем подаянии».

Подумала-подумала барыня и зовет опять деда:

— Дед! Дед! Вернись!

«Что там такое опять?» — думает дед возвращаясь. А барыня его опять спрашивает:

— Дед, дед! А дала я тебе яичко?

— Дали, барыня, дай бог вам здравствовать да хозяйствовать! Да исполнит господь ваши желания!

«Ну, вот и хорошо! — думает барыня. — Пускай молит бога, пускай не забывает!»

Видит барыня, что дед уже за воротами да так быстро идет. «Ой, забудет, ей-богу, забудет!» И давай звать во весь голос:

— Дед! Дед! Вернись!

Возвращается дед снова. «Что это, боже мой, — думает дед, — не дает мне и со двора уйти!» Подошел, а барыня опять его спрашивает:

— А дала я тебе, дед, яичко?

Уж тут взяла старика досада.

— Да дали, говорит, чтоб вам пропасть! Подарили несчастное какое-то яичко и все глаза мне выбиваете! Нате его вам! — И бросил дед барыне яичко.

«Ой, беда мне! — думает барыня. — Из-за деда и души спасение пропало и яичко разбилось!»

ИВАН И ПОП

Был у попа работник Иван. А попы, известное дело, плохо работников кормили. Хлеб давали всегда черствый, а то и совсем сухой.

Как-то вечером привез один богатей ребенка крестить. А Иван и подглядел, куда служанка спрятала хлеб, привезенный богатеем. Вечером Иван забрал эту хлебину и принес к себе в конуру. И думает Иван: «Что я за дурак, один только хлеб ем! Стой! Схожу-ка я в погреб за сметаной».

А прислуга замешкалась чего-то в хате, вот Иван и спускается в погреб. Сел у сметаны и ест. Наелся и пошел. Но второпях накапал он сметану наземь. Наутро открывает попадья погребицу, видит — кто-то сметану поел.

Жалуется попадья попу:

— Иван у нас начинает шкодить.

Поп призывает Ивана и говорит:

— Иван, что ж это ты начинаешь шкодить?

— Я ни разу, — говорит, — батюшка, не шкодил.

А поп и говорит:

— Что ж, святые там были, что ли?

Иван отвечает на это:

— А почем знать, может, и святые…

На другой день Иван так и сделал. Взял церковный ключ, горшок сметаны и пошел в церковь. Приходит в церковь, открывает и начинает святых в церкви сметаной мазать. Понамазывал всех по одному разу, а Николаю-угоднику — он-то ведь старше всех — и бороду вымазал. Запер церковь и пошел.

Наутро кинулась матушка в погреб, а там и горшка-то нет. Она и докладывает попу:

— Опять Иван ворует, утащил весь горшок.

Призывает поп Ивана:

— Иван, это ты сделал?

Иван говорит:

— Нет!

А поп ему:

Как же нет? Что ж, там святые были?

— Да, видно, святые, — отвечает Иван.

А попу как раз надо было идти к утрене. Сторож уже зазвонил. Входит поп в церковь, глядь — все святые в сметане. Запирает поп церковь, говорит сторожу:

— Не звони, тут дело не в этом. Сейчас не надо!

Прибегает домой, попадье жалуется:

— Дело плохо, святые сметану поели.

Идут поп с попадьей и Иваном в церковь. Говорит попадья:

— Стой, Иван, бери кнут!

Берет Иван кнут, подходит к церкви, открывает поп церковь. Вошли в церковь. Попадья и говорит:

— Пори, Иван, всех святых по разу, а Николая-угодника бей трижды. Это он их всех подговорил.

Порет Иван всех святых по разу, а Николаю-угоднику три раза всыпал. Вернулись домой.

На другую ночь Иван пришел, взял от церкви ключи, пошел туда, отпер, поснимал всех святых и на чердак запрятал. Утром просыпается поп — как раз был праздник, — входит в церковь: нет ни одного святого, все из церкви убрались. Прибегает домой, кричит:

— Иван, ты не видал?

— Чего? — спрашивает Иван.

— Да святые убежали.

— Видел, — говорит Иван. — Они зашли во двор, шумели-шумели, хотели было вас повидать, да вы спите, и не стали будить; обиделись и ушли.

Поп мигом из церкви на улицу, глядь — идет женщина за водой.

— Слушай, ты не видала?

— Видела, вон они на горку пошли, — отвечает женщина.

А на горку шли мужики землю делить, а женщина не знала, про кого поп спрашивает.

Вскакивает поп во двор и кричит:

— Иван, садись скорей на лошадь, догоняй святых, дам, что захотят, лишь бы только вернулись!

Садится Иван на лошадь и едет за бугор. Заехал Иван за бугор, видит — а там собрались мужики землю делить. Посидел Иван с ними, перекурил. Едет назад.

— Ну, что? — спрашивает поп.

— Да они, батюшка, обижаются. Сказали так: «Не вернемся, пока нам поп не заплатит за каждого три рубля, а за Николая-угодника шесть, да еще четверть горилки и миску вареников со сметаной». Сказали, что придут только к ночи, чтоб никто не видел, а то совестно будет.

Поп говорит:

Ладно! Погоняй живей да скажи, что все сделаю, пускай только возвращаются.

Поехал Иван за бугор, поговорил с мужиками, воротился назад и говорит:

— Сказали, вернемся только к ночи. Пусть готовит горилку и закуску во дворе.

Поп все наготовил. Приготовил и деньги, дожидается. А попадья, кроме того, и миску вареников поставила. Ждут, полночь уже, а святых-то все нету и нету. Поп и говорит:

— Иван, я пойду посплю, а ты, как придут, разбуди меня!

Поп и захрапел. Иван со сторожем повечеряли сметаной, достали святых с чердака, обмыли, поразвешивали их опять в церкви, а сами улеглись отдыхать.

Просыпается поп, спохватился:

— Что такое, что Иван меня не будит?

Видит поп, что Иван спит, а сметана вся съедена. Будит Ивана.

— Иван, Иван, подымайся!

Иван просыпается. А поп спрашивает:

— Где же святые?

— Э, да они уж тут были, попили-поели и меня угостили, да и в церковь пошли.

Поп:

— А чего ты меня не разбудил?

— Да я хотел было будить, а Николай-угодник и говорит: «Не буди батюшку, они так крепко уснули, будут еще обижаться!»

ПАН И БЕДНЯЦКАЯ ДОЧЬ

Жил себе пан и слыл человеком весьма умным: «Дай, думает, проверю, так ли уж умны да хитры мои мужики, как я?» Позвал к себе двоих: одного бедняка, а другого богатея — и говорит:

— А ну-ка, ответьте мне, мужички, что на свете всего быстрей, слаще и мягче? Ступайте домой да подумайте, а завтра приходите сюда с ответом. А кто меня не послушается, тот будет три дня привязанный за ноги висеть.

Сгорбились мужички и назад пошли. Богатей воротился домой и сразу же надумал: «Быстрей всего у меня конь Васька, слаще всего мед из моих ульев, а мягче всего — перины».

А бедняк думал-думал, да и заплакал. Как же! — три дня вверх ногами висеть. Видит дочка, что отец плачет, и спрашивает:

— Чего это вы, тато, пригорюнились?

— Да вот задал мне, дочка, злой пан такую задачу, что ломаю-ломаю себе голову, а никак ничего не надумаю. И рассказал дочери, что задал ему пан.

Выслушала дочь и говорит:

— Да стоит ли, тато, плакать? Ступайте да скажите ему, что быстрей всего мысль, слаще всего сон, а мягче всего кулак, ведь на чем бы ты ни лежал, а все кулак под голову мостишь.

Явились на другой день мужички к пану.

— Ну что, — говорит, — отгадали?

Тут богатей и выскочил первым.

— Как же, паночек, чтобы я да не угадал! — И рассказал, что он вчера придумал.

— Дурак! — сказал пан. — Не будь ты богат, три дня висел бы. А ну ты!

Бедняк рассказал.

Пан удивился.

— Раз ты такой хитрый, то на тебе этот горшок, залатай мне его.

Пошел бедняк, голову понуря.

Опять приметила дочка отцову печаль, да и спрашивает:

— Чего, тато, грустный, невеселый?

Так и так, говорит, дал, мол, пан горшок залатать. А дочь усмехается:

— Не тужите, тато. Пойдите да скажите ему, пускай пан сперва вывернет горшок наизнанку, а потом и даст латать.

Обрадовался бедняк, побежал к пану. Вот, думает, от напасти избавлюсь. Встречает его пан, спрашивает. Рассказал ему бедняк и это. Пан так и подскочил:

— Кто ты таков, что так уж хитер?

— Это не я, это дочка моя.

— Дочка? А! Ну, раз она такая разумная, то пускай явится ко мне в гости таким способом: приедет и не приедет, пусть голая и не голая, и с подарком и без подарка.

«Ой-ой-ой! — подумал, испугавшись, бедняк. — Вот так задал задачу!» — И рассказал дочке.

А та не долго думая надевает на себя сеть, которой рыбу ловят, берет зайца и голубя, и сама на барана садится.

Увидел ее пан в окно, так руками и всплеснул — голая и не голая, едет и не едет. Вышел на балкон и натравливает на нее собак.

Но бедняцкая дочка не растерялась. Она пустила зайца, а собаки за ним. Потом сует пану под нос голубя. Только протянул пан руку, а голубь и улетел.

И стало пану так завидно: чтоб какая-то простая мужичка да была умнее его! И решил он ее повесить. Привязал на сухой ветке петлю, да и говорит:

— Говори, чего хочешь, а то сейчас помрешь.

— Хочу я, пан, чтоб веревку лучше привязали, а то, чего доброго, оборвется, и я сразу не задушусь. Подцепитесь вы, паночек, — если вас выдержит, значит, хороша.

«А и правда, — думает пан, — это мне ничего не стоит, а перед смертью дивчине я уважу, тогда и греха мне не будет!» И всунул он в петлю голову. А девка — хвать и вздернула. Повис пан и язык высунул.

Вот какая хитрая была дочь бедняка!

ДВА ВОРА, ПАН И ПОП

Пошли два вора к пану лошадей красть. А у пана были такие злые собаки, что никак к конюшне не подступить. Вот обмотались они соломой, обвязались — и катятся по двору. Докатились до корыта, налили водки, замешали отрубей, собаки поели, напились и уснули. Забрали они тогда лошадей, а один вор и говорит:

— Пойду-ка я у пана еще деньги украду.

А пан тот любил сказки слушать: вот просыпается он ночью, — слуга и должен ему что-нибудь набрехать. В эту ночь только пан уснул, а слуга куда-то отлучился. Выставил тогда вор окно, влез в горницу, а денег-то найти никак не может. А тут как раз пан просыпается, думает, что это его слуга, и говорит:

— Сказывай сказку.

Тот и завел:

— Жил себе пан, и был у него слуга, вот хотя бы и я. Да не знал тот слуга, где у пана деньги лежат, ну вот так, как и у вас…

— А ты разве не знаешь?

— Да не знаю, пан.

— А вон там, где золотая сабля стоит. — Сказал это и опять заснул.

А вор — хвать деньги и золотую саблю и — был таков.

Вот деньгами-то они поделились, а из-за сабли спор у них вышел.

— Погоди, — говорит тот, который саблю украл. — Я пойду к пану, спрошу, кому она достаться должна.

Забрался опять в горницу, а тут как раз и пан просыпается:

— Сказывай сказку!

— Так вот, — начинает тот плести, — украли раз воры у пана деньги и золотую саблю. Деньги-то они поделили, а из-за сабли поспорили; так вот, кому она, по-вашему, достаться должна?

— Да уж тому, — говорит, — кто украл. — Сказал и уснул.

Воротился вор к товарищам:

— Сказал, — говорит, — пан, что тому-де сабля, кто ее украл.

Поделились они и ушли.

А пан утром, как увидел, что он из-за этих-то сказок наделал, и пожаловался попу.

Поднял поп его на смех. Рассердился пан и объявил:

— Кто попа так обмануть сумеет, что можно будет над ним посмеяться, я бы тому, — говорит, — большие деньги заплатил.

Вот те двое и объявились. Дал им пан денег. Нарядились они чернецами, накупили два больших мешка раков и восковых свечек и пришли ночью к попу на подворье.

Вот каждую свечку прилепят к раку, да и пустят к попу на подворье. Выпустили они всех раков, а потом и кричат под окошком:

— Подымайтесь, батюшка, вас бог к себе требует!

Видит поп, что у него на подворье делается — всюду свечки горят, быстренько оделся и вышел во двор. А воры ему:

— Ведь вам, — говорят, — неудобно вверх лезть, так полезайте в мешок, а мы вас повесим на палке, положим на плечи, сами подымемся и вас понесем.

Поп сдуру в мешок. Они завязали его там, понесли и возле церкви на дверях и повесили, да еще и надпись сделали: «Кто будет мимо проходить и не ударит по этому мешку, тот истинный черт».

Вот кто ни идет, прочитает и тотчас попа — ба-бац! А тут и пан идет, прочитал и тоже за палку… Все, кто ни проходил, били попа, а потом как развязали…

И с той поры поп над паном уже не смеялся.

ЯЗЫКАТАЯ ХВЕСЬКА

Нету хуже того человека, который не умеет язык за зубами держать. А самая большая беда с бабами. Только что услышит — и раззвонила уже по всему селу.

— Ой, кумушка родненькая, что я слыхала! Да только смотрите, никому не сказывайте, ведь это такое, что никому и знать-то об этом нельзя, я это вам только.

И начала… А кума услышит и — другой куме, а та — третьей, а третья — пятой-десятой, и вот все уже о том знают, чего никому и знать-то не следует.

Вот жили себе муж да жена. Петро и Хвеська. И хороша бы была Хвеська, всем хороша, да только на язык скорая. Что ни скажет ей муж, все' своим длинным языком расплещет. Ну, хоть ничего ей и не говори. Уж и просил ее муж, и уговаривал, и сердился — ничего не помогает.

Вот поехал раз Петро пахать, да и выкопал деньги, клад. А было это еще во времена панщины. И думает он: «Как дознается эконом, то отнимет. А дознается обязательно, от Хвеськи-то не спрячешься, она по всему селу разнесет. Что делать?» Думал-думал бедняга, вот и надумал. «Надо, говорит, отучить ее от этой поганой привычки. Да и денежки чтобы не пропали».

Вот взял он эти деньги, привез их домой. Спрятал, а жинке ничего и не говорит. На другой день Петро поехал на базар, накупил там чуть не целый мешок бубликов и битого зайца. Возвращаясь с базара, завернул к речке и вытащил из вентеря да из верши рыбу, а зайца в вершу сунул. Отнес рыбу в лес и разбросал под кустами, а бублики все на груше развесил, которая на опушке леса стояла. Затем возвращается домой, пообедал с женой и говорит ей:

— Пойдем-ка, жена, в лес да поищем, не найдется ли там какой рыбы, вот и соберем.

А Хвеська ему:

— Ты что, муженек, одурел, что ли? Разве ж в лесу рыба водится?

— А вот и водится, — говорит Петро. — Мне что-то сдается, что в лесу нынче рыбный дух, вот мы и соберем рыбу. Уж пойдем.

Не верит Хвеська, а все же пошла. Приходит в лес, а там то под тем, то под тем кустом рыба лежит. Петро и говорит тогда:

— Ну что, Хвеська? Не говорил ли я тебе?

— Вот диво! Сколько на свете живу, а такого дива отродясь не видывала!

— Ну ладно, — говорит Петро, — пойдем-ка теперь на речку, не поймался ли там случайно заяц в вентерь или в вершу?

— Тю на тебя, муженек! Ты сдурел никак? — говорит Хвеська. — Где ж это видано, чтобы зайцы в верши ловились?

— Хм, не видано! Вот и рыбы ты в лесу не видела, а есть же. Уж пойдем, — говорит.

Пошли. Выходят на опушку, глядь — груша стоит, а на ней кругом бублики, так ветки и гнутся. Хвеська кричит:

— Муженек, муженек! Ты видишь — бублики-то на груше. Разве бублики на груше растут?

— Понятно, не растут, — говорит он. — Это, должно быть, туча бубличная проходила, да и зацепилась за лес — вот бублики и остались..

— Ну, давай-ка, муженек, стряхивать.

Стряхнули, идут к речке. Вытаскивает муж вентерь — нет ничего, вытаскивает второй — нету; тянет потом вершу, глядь — а там заяц.

— Ох ты, матушка моя! — так и вскрикнула Хвеська. — Заяц в верше! И родилась и крестилась, а такого не видывала…

— Ну, что ж что не видела! — говорит Петро. — Не видела, так увидишь. Идем, пожалуй, домой, а то поздно уже.

Забрали они все и пошли. Приходят домой, тут жена и начала:

— Что оно за день нынче такой! И родилась и крестилась, а такого дня еще не было: рыба в лесу, заяц в верше, бублики на груше!

— Это еще ничего, — говорит Петро, — а вот диво, что я нынче и деньги нашел.

— Ой-ей!

— Ей-бо, нашел!

— А где ж они, муженек?

— Да вот, — вытаскивает он эти деньги.

— Вот уж теперь, муженек, будем мы богатые.

— Да кто его знает, вот как пронюхает эконом, сразу же отнимет.

— Ну, — говорит жена, — а как же он дознается? Уж я никому не скажу.

— Смотри же, жинка, не говори, а то будет нам лихо. Да смотри не говори никому и про то, что мы в лесу и в речке нашли, а то люди как дознаются, сразу и догадаются, что я деньги нашел, ведь в такие дни клады всегда находят.

Так вот говорит Петро, подшучивая, а Хвеська:

— Ладно, — говорит, — никому на свете не скажу.

А тут под вечер на селе шум и гомон слыхать.

— Что это такое, муженек? — спрашивает Хвеська.

— Да там…

— Да что ж там такое? Пойду-ка я гляну.

— Да ты на поганое не гляди и не слушай, — говорит Петро.

А Хвеська:

— Да ну уж, Петрик, голубчик, родненький, скажи!

— Да это, — говорит муж, — наш пан эконом украл у гуменщика колбасу, вот его теперь по селу и водят да колбасами бьют, чтобы больше не крал.

А это муж так себе, подсмеивается, а Хвеська уже и поверила, и так уж ей не терпится.

— Ох, беда-то какая! Побегу я к куме Меланке да расскажу! — вскрикнула Хвеська, так с места и вскочила.

— Да ты лучше не ходи, а сиди дома, — говорит муж. — Ты разве не знаешь нашего эконома? Уж он как дознается, что ты про него рассказывала, то меня и тебя со свету сживет.

Хвеська послушалась и не пошла. Выдерживает она, никому не говорит про деньги день или два, а потом все-таки не вытерпела — как это так да про счастье свое не рассказать? — и побежала к куме Меланке. Прибежала, «добрый день» сказала, села. Сидит. И так ей хочется сказать, а боится. А потом:

— Вот горюшко-то жить беднякам на свете, хотя бы сказать и нам. Хотела справить себе к празднику новые чоботы, да не на что справить.

А кума Меланка тоже:

— Что правда то правда, кума, я уже вот говорю…

А Хвеська не дает ей досказать и тотчас свое:

— Ну да, может, бог даст, скоро не будем мы бедные…

— Как так? — спрашивает кума Меланка, а сама уже и уши навострила.

— Ох, кумушка, да не знаю, как и говорить-то…

— Да скажите уж, скажите, — уговаривает кума Меланка.

— Да не знаю, как и говорить, дело это такое, что муж никому-никому не велел сказывать.

— Ох, матушка! Да разве ж я такая? Да я все одно что стена! — говорит кума Меланка.

— Ну, кумушка, — говорит Хвеська, — да только уж я вам одной, но, смотрите, никому-никому не сказывайте…

И давай шепотком ей про деньги эти…

Только Хвеська из хаты, а кума Меланка за свитку и к куме Приське:

— Ох, кумушка, а вы слыхали?..

А тут праздник случись, пошла кума Приська к куме Марыне, а у нее уже кума Явдоха, — вот тут уж и беседа готова. Погуляли да про Петровы денежки поговорили.

А тут как раз в этот день повздорил Петро из-за чего-то с Хвеськой и хорошо ее отругал… Она тогда:

— Погоди ж ты, такой-сякой, раз так!..

И побежала раззванивать по всему селу, что муж ее и ругал и чуть ли не бил, что он, мол, деньги нашел, что прячется-де с ними, и все…

Прошел день или два — зовут Петра в контору к эконому. Тот враз его и ошарашил:

— Сказывай, такой-сякой, деньги нашел?

— Нет, — говорит Петро, — не находил.

— Как не находил? Ведь твоя жинка говорит!

— А что моя жена говорит? Моей жинке малость ума не хватает, она чего-чего не наплетет.

— А-а, так ты так! — говорит эконом. — Позвать сюда жену!

Тут сразу за ней, приводят. Спрашивает эконом:

— Твой муж деньги нашел?

— Нашел, — говорит, — паночку, нашел.

— Ну что, — спрашивает тогда у Петра эконом, — видишь?

— Да что ж, — говорит тот, — она чего не наплетет! А вы ее лучше спросите, пан, когда это было?

— А когда это было? — спрашивает эконом.

— Хм, когда. Как раз тогда, когда потянуло рыбой из лесу и ходили мы в лес за ней да под каждым кустом рыбу собирали.

— Ну что теперь скажешь еще? — спрашивает Петро.

— Э, что! Теперь-то уже не отбрешешься. Это самое тогда и было, когда мы в лесу рыбу собирали, и надвинулась бубличная туча, и в лесу мы бубликов натрусили, и в вершу заяц поймался.

— Вот слышите, пан, — говорит Петро, — толком ли она говорит? Пускай она уж вам все расскажет, как и когда это было.

— Хе, как и когда! Самое тогда, когда вас, милостивый пан, по селу водили…

— А чего меня по селу водили? — спрашивает эконом.

— Да вот, пан, простите… уж раз вы спрашиваете, то скажу… как раз, когда вас теми колбасами били, что вы у гуменщика украли…

Как вскричит тут эконом:

— Ах ты, такая-сякая! Как ты смеешь мне так говорить! Возьмите ее да всыпьте ей как следует, чтоб не городила черт знает что!

Тут Петро заступился, начал просить, что, мол, жена у него малость не в своем уме. Вот пан подумал-подумал — и вправду дурная, — взял да и отпустил.

Вот идут они вдвоем, Хвеська с Петром, он в усы себе посмеивается, а она нос повесила, поняла, что влопалась. Пришли домой, она в плач.

— Вот как ты, — говорит, — меня подвел!

— Хвеська, жинка моя милая! — говорит Петро. — Не я тебя подвел, ты сама себя подвела. Не ляпай никогда языком, вот ничего и не будет. А теперь не сердись, давай помиримся.

Помирились они и живут помаленьку и денежки понемногу тратят. Видит Хвеська, что плохо лишнее говорить, и притихла. И начали они понемногу богатеть и выкупились у пана, стали они вольными и начали жить в достатке. И часто, бывало, говорит Петро жене:

— Ну что, Хвеська, не подвел бы я тебя, разве были бы мы теперь вольные и жили бы так, как теперь живем?

ПРАВДА И КРИВДА

Жили-бы ли когда-то два брата: один богатый, а другой бедный. Сошлись они раз вместе и разговорились:

— Хоть как ни тяжело на свете живется, а все ж лучше по правде жить.

А богатый:

— Да где ты правду найдешь? Нет правды на свете, всюду кривда одна. Кривдой лучше жить.

А бедный с ним не соглашается:

— Нет, брат, правдою все-таки лучше.

Тогда богатый:

— Ну, что ж! Давай об заклад биться; пойдем людей спрашивать, кого встретим, того и спросим, — и так до трех раз. Как скажут по-твоему, пускай все мое добро тебе будет; а как по-моему — я все твое добро заберу.

Бедный говорит:

— Ладно!

Вот и пошли они по дороге. Идут, идут, встречается им по пути мужичок, — с заработков идет. Они к нему:

— Здравствуй, добрый человече!

— Здравствуйте!

— Да мы вот спросить у тебя хотим…

— Спрашивайте.

— Как лучше на свете жить: правдой или кривдой?

— Э, добрые люди, — отвечает мужик, — где вы правду найдете? Вот я сколько работал, трудился, а заработал, как кот наплакал, да еще из этих денег хозяин удержал. Да где уж той правдою проживешь! Лучше кривдой жить, чем правдой.

— Ну, брат, — говорит богатый, — вот тебе первый раз моя правда.

Запечалился бедняк, и пошли они себе дальше.

Вот встречают они уж купца.

— Здравствуйте, ваша милость!

— Здравствуйте!

— А что мы вас хотим спросить?

— Говорите!

— Как лучше на свете жить — правдой или неправдой?

— Эх, добрые люди! Где уж правдою проживешь? Вот как начнешь продавать, сто раз и соврешь и обманешь человека. А то и не продашь.

Да и поехал себе.

— Вот тебе второй раз моя правда! — говорит богач.

Ну, бедняк еще больше запечалился, и пошли они себе дальше. Идут и идут, — встречают пана.

— Здравствуйте, пане!

— Здравствуйте!

— А вот мы у вас что хотим спросить.

— Спрашивайте! — говорит.

— Как лучше на свете жить: правдой или кривдой?

— Эх, люди добрые! Где ж теперь та правда на свете? Правдою не проживешь. Это если б мне правдой жить, то…

И, не досказав, поехал себе.

— Ну, брат, — говорит богатый, — теперь давай домой возвращаться, да отдавай мне свое добро.

Идет бедняк домой, да так его тоска гнетет… Забрал богатый брат весь скарб, одну только хату бедняку оставил.

— Пока поживи, — говорит, — мне сейчас она не нужна, а потом ищи себе другую.

Вот сидит бедняк со своей семьей — и хлеба куска в хате нету, и заработать-то негде; везде хлеб не уродил. Терпел бедняк, терпел… дети плачут… Взял он мерку, да и пошел к богатому брату хлеба просить.

— Дай, говорит, — братец, хоть мерку мучицы какой или зерна: есть нечего, дети с голоду пухнут.

А тот:

— Дай, говорит, тебе глаз выколю, — тогда дам муки мерку.

Думал, думал бедняк, пришлось ему согласиться.

— На, говорит, выкалывай, бог с тобой, только дай поесть.

Вот выколол богач бедняку глаз, дал ему мерку муки. Тот взял, приносит домой, а жена как глянула на него — так и вскрикнул:

— Что с тобой сталося? Где же твой глаз?

— Эх, — говорит, — где! Брат забрал!

Да и рассказал ей. Поплакали они, погоревали, да и живут тем хлебом.

Спустя неделю или около того опять хлеба не стало. Взял мужик мерку, опять к брату пошел.

— Дай, — говорит, — братец, хлеба; того, что ты мне дал, не стало!

— Дай выколю глаз, тогда и дам мерку!

— Как же я, — говорит, — братец, буду без глаз на свете жить? Уж ты один выколол. Смилуйся, дай уже так.

— Нет, — говорит, — даром не дам. Дай выколю глаз, тогда дам еще одну мерку.

Пришлось бедняку и на это согласиться.

— На, — говорит, — выкалывай, бог с тобой!

Вот взял богатый брат нож, выколол ему и второй глаз, отсыпал ему мерку муки. Слепой взял и пошел домой. Держась кое-как за плетни, добрался он домой, приносит тот хлеб. Глянула на него жена, так и перепугалась:

— Как же ты теперь без глаз-то на свете проживешь? Мы бы как-нибудь раздобыли, а теперь…

Плачет, горемычная, и слова вымолвить не можеть. А муж и говорит:

— Не плачь, жена! Будем жить, как бог даст, не один же я на свете темный: есть много слепых, живут же люди и без глаз.

А тут скоро и того хлеба не стало, много там его разве — одна мерка, а едоков-то целая семья!

— Ну, жена, — говорит муж, — теперь к брату ходить уже не за чем. Проводи меня за село, к большому тополю, что над дорогой у перекрестка, оставь меня там на весь день, а вечером приходи и домой меня проводишь: кто будет проходить или ехать, может, и подаст кусок хлеба.

Вот отвела его жена туда, посадила под тополем, а сама назад воротилась.

И сидит бедняк… кто-то подал ему немного… А тут уже вечереть стало, а жена задержалась. Поднялся бедняк, собрался один домой возвращаться, да свернул не туда и домой не попал. Идет и идет, сам не знает куда. Вдруг слышит — лес над ним шумит. Приходится ему в лесу ночевать. Побоялся он зверя, взобрался кое-как на дерево, да и сидит там.

Вдруг около полуночи сбегается к тому месту под дубок нечистая сила, а с ними их старшой. Вот и начал старшой спрашивать, кто что сделал. Вот один и говорит:

— Я сделал такое, что брат брату глаза за две мерки ржи выколол.

— Сделал ты хорошо, а все же не так!

— А почему?

— Да если слепой потрет себе глаза той росой, что под этим деревом, то прозреет.

— А кто ж о том слышал, и кто о том знает, что надо так сделать!..

— Ну, а ты что сделал? — спрашивает старшой второго.

— А я в таком-то селе всю воду повысушил, так что и капельки нету, и носят ее туда люди за тридцать, за сорок верст. Много там людей гибнет.

— Хорошо ты сделал, да все же не так, — говорит старшой.

— А почему ж?

— Да если кто отвалит тот камень, что на крайнем огороде лежит, то и потечет из-под него вода на все село.

— О! Да кто ж о том слышал, кто ж о том знает, что надо так сделать?

— Ну, а ты что ж сделал? — спрашивает старшой у третьего.

— В таком-то королевстве есть у короля единственная дочка, так я сделал ей так, что она ослепла, и никакие лекаря ничем ей помочь не могут.

— Ты поступил хорошо, а все ж не так, — говорит старшой.

— Почему?

— Да если помазать ей глаза той росой, что под этим деревом, то она прозреет.

— О! А кто ж о том знает, кто ж о том слышал, что надо так сделать!..

А бедняк сидит себе на дереве и все слышит, что те говорят. Вот, когда разлетелись они, спустился он с дерева, помазал глаза той росой и вдруг прозрел. И раздумался: «Мне бог помог, помогу и я людям».

Вот набрал он той росы с собой в склянку, и пошел.

Идет в то село, где воды нету. А у села повстречалась ему старуха несет два ведра на коромысле. Поздоровался он и говорит:

— Дай мне, бабуся, воды напиться!

— Э-э, сыночек! Ведь несу-то я ее за тридцать верст, а пока домой доберусь, половину расхлюпаю, а семья у меня большая — без воды пропадет.

— А я, — говорит, — как приду к вам в село, дам водицы для всех.

Вот дала она ему напиться да так рада-радешеиька, поскорее в село и людям рассказала… Люди и верят и не верят, выходят ему навстречу, здороваются с ним:

— Спаси нас, добрый человек, от неминучей смерти.

— Хорошо, — говорит, — только мне помогайте! Приведите меня к вашему крайнему огороду!

Провели они его. Начал он искать, начал искать — и нашел тот камень. Как взялись все вместе — подымают камень и сдвигают его… Как ни трудно, а сдвинули! А как сдвинули, так вода из-под него и хлынула. Как пошла, как пошла, — вскоре и колодцы, и пруды, и речки — все водою наполнилось. Люди уж так обрадовались, благодарят того мужика, надавали ему и денег, и скота, и добра разного.

Сел он, да и поехал. Едет да все дорогу в то королевство расспрашивает. Долго ли, коротко ли ехал, а доехал-таки.

Приезжает во дворец королевский и людей спрашивает:

— Слышал я, что у вашего короля дочка больная, ничего с ней лекаря не поделают, а может, я бы ее вылечил.

— Э, милый, куда уж тебе! Тут такие лекаря, да и те ничем не помогут, а ты и подавно.

— А вы все-таки королю скажите!

Не хотели они, а он все настаивает. Что тут делать — сказали.

Зовет его король во дворец. Привели его к королю.

— Ты, — говорит, — можешь мою дочку вылечить?

— Могу, — отвечает.

— Если вылечишь, дам тебе все, что захочешь.

Повели мужика в покои, где королевна лежала. Помазал мужик королевне глаза росою — и прозрела она.

Уж так обрадовался король, что и не рассказать! Надавал мужику столько богатств, что тот домой их уже на лошадях повез.

А тем временем его жена бедствует и не знает, где ее муж. Думает, что уже и на свете нету. Вдруг призжает он ночью домой, стучится в окошко:

— Жена, открывай!

Услыхала она, по голосу узнала да так обрадовалась!.. Выбежала, отворила, ведет в хату, — думает, что он слепой.

— А ну, жена, зажигай свет! — говорит муж.

Зажгла она свет и как глянула на него, так руками и всплеснула: зрячий муж!

— Ой, слава тебе, господи! Да как же это с тобой, муженек, случилось, — расскажи!

— Погоди, надо сначала добро внести!

Как стали добро вносить, — куда уж теперь богатому брату до него!

Ну вот, разбогатели они, и живут себе.

А богатый брат прослышал о том и прибегает:

— Как же это так, брат, что ты и прозрел, и разбогател?

А тот не утаил и все рассказал.

— Так, мол, — говорит, — и так.

Вот и захотелось богатому брату еще больше разбогатеть. Только наступила ночь, пошел он потихоньку в лес, взобрался на дерево, да и сидит. Вдруг около полуночи слетается снова нечистая сила со старшим… Вот и разговорились:

— Что оно значит — никто ведь о том и не знал, а слепой уж брат зрячим сделался, и вода из-под камня течет, и царевна уж выздоровела? Это кто-нибудь нас, пожалуй, подслушивает. А давайте-ка его поищем!

Кинулись искать, глядь на дерево, а там богач… Как схватили они его, так на месте и разорвали.

ЗЕЛЕНЫЕ ОЧКИ

Не хватило у Охрима сена дозимовать свою лошаденку. «Что тут делать? — думает Охрим, — пропадет лошаденка, и пойдет тогда прахом все в хозяйстве. Постой, брат, придумал, только не знаю, удастся ли. Пойду-ка я к свату Самийле, не одолжит ли он мне хоть вязанку сена, у него-то есть, уж я это наверняка знаю», — соображает Охрим. И побежал к свату Самийле.

— Здравствуйте, сват!

— Здорово. А что скажешь, сват?

— Выручайте, голубчик-сватушка, если бога в сердце имеете. Лошаденка-то подыхает, нечем дозимовать — одолжите хоть вязанку сена… пастбища еще не видать… я уж вам…

— А как сваха Хотына поживает? — перебил Самийло.

— Да дома. Так, пожалуйста ж…

— А что ж она там делает?

— Да так, то то, то се, известное дело по хозяйству… Так вся и говорю, такая беда у меня с проклятой-то лошаденкой.

— А что ж это у вас, сват, нос, как пампушка сделался, а еще и поцарапан? Видно, где-то, гм, того!.. — опять перебил Самийло.

— Да то… то потом, сват, о том после поговорим. Сперва про сено, а то вот, говорю…

— Так чего ж это вы, — говорит, — пришли ко мне, сват?

— Да сена ж, говорю… Лошаденка с ног валится, а дозимовать и немного-то остается, с неделю еще, — хоть пропадай, а нечем. Дайте, будьте милостивы, в долг, или я вам за это отработаю… хотя бы вязанку.

— Э, сват, уж это никак! Я думал, чего вы хотите… Тут и себе как кот наплакал: не дам, сват, не дам, — говорит Самийло.

— Вот, боже ты мой! Что ж мне теперь на белом свете-то делать? Вы уж хоть посоветуйте, сватушка, или что, — плачется Охрим.

— Что ж я вам, сват, посоветую? Ей-богу, никак ума не приложу. Ступайте разве к Грыцьку Скакуну, тот хоть и не поможет, а добрый совет подаст, — ответил Самийло.

А был тот Грыцик на все село первый мастак и затейник: придумать ли что или смастерить — он вмиг.

Вот приходит Охрим к Грыцьку на двор, а тот как раз во дворе что-то делает.

— Здравствуйте, Грыцик! Бог на помочь!

— Здорово, спасибо, Охрим! Что скажешь?

— Да тут, видите, такое, мол, и такое дело… — и рассказал ему про свою беду.

— Помогите, ради бога, или хоть что посоветуйте, пожалуйста, что делать, а то прямо голову теряю, не знаю, как быть, что и делать; околеет, пожалуй, не сегодня-завтра бедное тягло без сена. Я бы…

— Дать взаймы не берусь, и сам бог весть, как до пастбища дотяну, а посоветовать могу.

Побежал Грыцик в амбар, выносит оттуда зеленые очки.

— Видал когда-нибудь такую штуку?

— Нет.

— И я б не видал, если б не добрые люди. А знаешь, зачем оно?

— Нет, не знаю.

— И я бы не знал, да добрые люди научили, а теперь вот я и тебя научу. Это, вишь, как снаряжали нас (еще как был я в солдатах), конницу, значит это, в поход на турка, то начальство и выдало на каждого коня эти очки и так приказало: «Это вам, ребята, дается на случай, ежели сена в действии коням не хватит; надевай тогда, значит, на коня эти очки, ложи ему соломы, крапивы, колючек, даже тряпок, все будет есть, потому, значит, будет думать, что это перед ним зеленое сено лежит». И что ты думаешь? — так оно и вышло. Не хватило у нас сена, а мы это зеленые очки на глаза коням, — и пошли наши кони есть все, чего ты им ни положишь в ясли. Вот какое чудо сделали эти очки! Так бери их с собой, и сделай и ты так, и поверь, что коняка твоя до пастбища дотянет.

— Эге, оно и правда твоя, а я и не догадался, зачем они, эти очки. Вот оно что значит человек бывалый — все знает. Вот спасибо вам, Грыцик, может, еще и на ту зиму, как доживем, пригодится!

И скорей за очки, и айда домой. Надел коняке на глаза те очки, наложил в ясли всякой всячины и пошел в хату. Томилась, томилась бедная коняка над тем месивом и начала уплетать вовсю, так за ушами и трещит. Поела она все, что было на дворе, даже стоптанные сапоги, драную свитку, и ту сжевала. А там скоро и снег растаял, пошла травка молоденькая. Сказывают иные люди, что клячонку ту видели, как она на лугу выбрыкивала, а другие говорят, да и я так соображаю, что кляча та давно уже попала к живодерам в обмен на перстни да иголки. Вот такая-то история вышла у Охрима с конякой.

БРЕХНЯ

Захворал раз какой-то царь и дает указ всем дворянам, всем крестьянам, всем мещанам — к нему собираться и его забавлять, и брехней развлекать, да такой, чтобы в ней и словечка правды не было. Вот дворяне что ни соврут, то из зависти один другому и говорят: «Да какая ж это, мол, брехня, это сущая правда».

Вот и объявился один мужик.

— Я, — говорит, — могу!

— Ну, бреши.

— Вот как жили мы, — говорит, — еще с батькой да хозяйством занимались, так была у нас нива за тридцать верст от села, и уродилась один год пшеница, да такая хорошая, сразу же и поспела и осыпается. А было нас семеро братьев; как пошли мы косить, а хлеба-то и забыли взять, и косили без передышки семь дней и семь ночей, не евши, не пивши; а как подошло воскресенье, мы домой — ужинать. Пришли, а мать и подала нам таких горячих галушек. Уселись мы у порога, а лежал там у нас камень. Как сел я на тот камень, как схватил галушку, а она сквозь меня так и проскочила, да еще и сквозь камень прошла, да еще на семь саженей в землю вошла!

Тут паны и говорят:

— Что ж, — говорят, — это может случиться: семь дней не евши мужик выживет, а что галушка камень пробила, так, может, то был мельничный камень; это, — говорят, — еще не брехня!

Вот зовут его опять назавтра брехни рассказывать.

— Я, — говорит мужик, — как стал сам хозяйничать, все на охоту ходил, а была у меня такая борзая, что я никогда ее не кормил. Вот поехал я раз с ней на охоту, поднял зайца, натравил борзую, а борзая за ним; догнала его и проглотила: только задние ножки видать. Слез я тогда с коня и — к борзой, как засунул ей руку в рот, так и вывернул ее, как рукавицу, а после того еще семь лет с той борзою охотился.

А паны опять:

— Э, — говорят, — это еще не брехня: все это может статься.

Известно, панов зависть берет, как, мол, так — простой мужик, а их перед царем кроет. Начали царя так и этак заговаривать и уверили, что это, мол, правда. Вот идет мужик и на третий день к царю. Царь сидит, а вокруг него все чины, генералы, сенаторы, все. Вот мужик говорит:

— Как хозяйствовали мы с батькой, так вот этот пан взял взаймы у нас сто тысяч, а этот вот пятьдесят, а этот — десять. — Да так всех по именам и называет, и деньги подсчитывает. Царь и спрашивает:

— Ну что, правда?

А панам стыдно признаться, что мужик лучше их соврал, и: «Правда, правда!»

— А коли правда, то и уплатите.

Пришлось им платить. Забрал тот деньги. Да еще и царь ему что-то дал. И пошел себе мужик домой.

КАК ДЕД В ШКОЛУ ХОДИЛ

Был бедный дед. Собрался он раз и пошел в сельскую управу. Там встретил учителя. А тот учитель курил сигару. Вот дед и говорит ему:

— Курите! Курите!

— Может, и вы бы, дедушка, покурили? — и подал деду сигару.

Спрашивает дед учителя:

— А скажите мне, пане учитель, вот вы сигары курите, а мне не по карману и трубку. Отчего оно так?

— Да я ведь, дидыку, в школе учился, — ответил учитель.

Идет дед домой и думает себе: «Пойду-ка и я завтра в школу».

Наутро приходит дед в школу.

— Что вам, дидыку, надо?

— Да вот в школу пришел.

— Э-э, дидыку, вы маленько запоздали.

— Ну, так прощайте…

На другой день поднялся дед пораньше и идет в школу.

— Что вам, дидыку, надо?

— Да вот пришел в школу пораньше, а то вчера вы сказали, что будто я запоздал.

— Да я, дидыку, не о том вам говорил, что вы поздно пришли, а что вы стары уже.

— Так, так…

Повернулся дед и идет домой. Находит по дороге торбочку. Оглядел ее, не заколдованная ли, а потом взял и пошел домой.

Развязывают они с бабой дома торбочку, да никак открыть не могут. Взяли нож, да и разрезали. Глядь — а в торбочке денег полным-полно…

И живут себе теперь дед с бабой, не горюют. Как-то раз поссорился дед с бабой и ударил бабу по голове.

Рассердилась баба:

— Ты чего меня бьешь? Я тебя проучу, я на тебя в суд подам, что ты торбу с деньгами нашел!

И подала баба на него в суд.

Тягают деда по судам, бьют, а тут и хозяин той торбочки объявился.

Призвали деда на суд. Спрашивает судья:

— Это ты, диду, деньги нашел?

— Я нашел.

— А когда ж ты нашел их?

— Да как в школу ходил.

Поглядел судья на деда, а было ему лет за семьдесят, потом глянул на пана и подумал: «Да как же могут деньги те быть Пановы, если дед нашел их, когда в школу еще ходил?»

И выиграл дед дело.

БРЕХАЧ И ПОДБРЕХАЧ

Шли брехач и подбрехач. Идет брехач через какое-то село. Встречает его пан и спрашивает:

— Ты откуда, мужик?

Он отвечает:

— Я из такого-то села.

— Если ты из этого села, то расскажи, что ваш пан делает, как хлеб уродился у него?

Говорит брехач:

— У нашего пана уродилась такая капуста, что одним листом всю крышу накрыли.

А пан:

— Да разве это может быть?

— Может, прошу пана.

Дал ему пан два цента и пошел.

Идет вскоре после того подбрехач, встречает опять того пана. Спрашивает его пан:

— Ты откуда, мужик?

— Оттуда-то и оттуда.

— Если ты оттуда, то правда ли, что у вашего пана такая уродилась капуста, что одним листом крышу накрыли?

— Той капусты я сам не видал, но встречал, везли качан на мельницу, вал с него обрабатывать.

Идут дальше. Встречает опять брехач пана.

— А откуда ты, мужик?

— Оттуда-то и оттуда.

— Что ж там у вашего пана слыхать?

— Да что ж, пан, уродилась у нашего пана такая гречка, что поехал он на охоту, да и заблудился в той гречке. Уже третий день, как нету.

— Что ты говоришь?!.

— Ей-бо, правда!

И получил он опять от пана два цента.

Идет подбрехач, встречает опять того же самого пана. Пан опять спрашивает:

— Ты откуда?

— Оттуда и оттуда-то.

— А правда, что у вашего пана такая уродилась гречка, что поехал пан на охоту, да и заблудился в ней, — три дня, как уж нету?

— Я вам, пан, не скажу, той гречки я не видал, а вот видел, как цыгане с той гречки пни на угли корчуют.