Онлайн чтение книги Гость Дракулы Under the Sunset
Чудо-ребенок

Далеко на краю большого залива, уходящего вглубь суши от бескрайнего моря, стояла мирная деревушка.

Ее жители-хлеборобы вели счастливую, обеспеченную жизнь. Они рано поднимались, поэтому прохладным ранним утром слушали песнь жаворонка, невидимого в рассветной вышине: он пел утренний гимн, который никогда не забывает. Когда же незаметно приходил час заката, жители деревни возвращались в свои дома, радуясь отдыху, который приносила с собой ночь.

Осенью, когда начиналась пора урожая, хлеборобы трудились допоздна, и у них была такая возможность, ибо в то время доброе Солнце и его супруга Луна договорились, что будут помогать тем, кто убирает урожай. Вот почему солнце не заходило в эти дни немного дольше, а луна вставала с постели на горизонте немного раньше, и света для работы было всегда достаточно. И вот почему красная, широкая, круглолицая луна, которая смотрит вниз на работающих хлеборобов, зовется Луной Жатвы.

Хозяином одного поместья в этой деревне был очень хороший, добрый человек, который всегда помогал бедным. В час обеда двери его особняка стояли открытыми, и все, кто голоден, мог войти, сесть за стол, и его принимали как желанного гостя.

У этого Хозяина поместья было трое детей: Сиболд, Мэй и совсем маленький мальчик, младенец – он недавно появился и еще не получил имени.

Сиболду только что исполнилось восемь лет, а Мэй осталось два месяца до шести. Они очень любили друг друга как и положено брату и сестре и всегда играли вместе. Мэй считала, что Сиболд большой и сильный, и всегда соглашалась делать все, чего бы он ни пожелал.

Сиболд любил находить разные вещи и обследовать окрестности, и двое детей побывали во всех уголках владений их отца.

У брата с сестрой были свои потаенные убежища, о которых не знал никто, кроме них. Некоторые из этих убежищ были очень странными, чудесными местами. Одно располагалось в полом стволе дуба, где обитало столько белок, что ветки напоминали улицы городка, по которым зверьки сновали взад-вперед.

Другое место дети выбрали на вершине скалы, и до него можно было добраться по узкой тропинке между густыми зарослями плюща. Там находилось нечто вроде громадного кресла из камня, на котором могли сесть только они вдвоем; дети часто брали с собой обед и сидели полдня, глядя поверх верхушек деревьев вдаль – туда, где на сверкающем море лежала белая линия горизонта. В такие часы они поверяли друг другу свои мысли, рассуждая о том, что бы им хотелось сделать сейчас, а что – позже, когда они вырастут.

Было у брата с сестрой и еще одно место, самое любимое из всех. Оно находилось под большой плакучей ивой. Это было могучее дерево, уже прожившее несколько сотен лет. Оно возвышалось над другими деревьями, там и сям растущими на лугу. Длинные, густые, раскидистые ветви ивы опускались так низко, что даже зимой, когда листья уже опадали и ветви были голыми, сквозь них почти ничего невозможно было рассмотреть.

Когда на иве появлялся новый весенний наряд, все дерево, от самой вершины до покрытой мхом земли, из которой оно росло, превращалось в сплошную зеленую массу; и под нее трудно было забраться, даже зная как. Все дело в том, что в одном месте опущенная к земле ветка давным-давно сломалась во время сильной бури, которая повалила много деревьев в лесу, но ветки, свисающие рядом с ней, выпустили новые зеленые побеги и заполнили пустое пространство тонкими прутиками. Летом листья скрывали его сплошной зеленой массой, но тот, кто знал о бреши, мог раздвинуть веточки и попасть в естественную беседку.

Ах, это была самая прекрасная беседка на свете! Как бы жарко ни грело солнце снаружи, в ней всегда было свежо и приятно. От земли до самой «крыши» из переплетенных темных ветвей все в ней было окрашено нежно-зеленым цветом, потому что свет просачивался сквозь листья, становясь мягким и нежным. Сиболд и Мэй думали, что таким видят снизу море русалки, которые поют и расчесывают свои длинные волосы золотыми гребнями в холодных океанских глубинах.

В траве вокруг этого огромного дерева росли прекрасные цветы. Астры с широкими разноцветными лицами, которые смотрели прямо на солнце, не моргая, а вокруг них и над ними порхали великолепные бабочки, чьи крылья напоминали радугу, или хвост павлина, или закат солнца, или еще что-то столь же прекрасное. Сладкая резеда, над которой с благодарным жужжанием кружились пчелы. Анютины глазки со своими нежными, большими личиками, дрожащими на стройных стеблях. Тюльпаны, открывающие рты навстречу солнцу или дождю, потому что тюльпан – жадный цветок, бутон которого раскрывается все шире, пока в конце концов не откроется так широко, что головка распадается на части, и цветок погибает. Гиацинты, колокольчики которых собраны на одном стебле, напоминая большое семейство во время праздника. Огромные подсолнухи, чьи опущенные лица сияют, как и подобает детям их отца-солнца.

А еще там были крупные маки с беззаботно растопыренными листьями, сочными стеблями и большими ярко-красными цветами, которые растут и клонятся вниз так, как им нравится, и при этом выглядят такими свободными, беспечными и независимыми. Сиболд и Мэй любили эти маки и каждый день приходили посмотреть на них. На клумбах среди подстилки из мха, откуда поднималась большая ива, они вырастали до громадных размеров – такие высокие, что, когда дети стояли, держась за руки, рядом с клумбой, маки поднимались над ними так высоко, что Сиболд не мог дотянуться до алых цветов, даже встав на цыпочки.

Однажды после завтрака Сиболд и Мэй взяли с собой обед и отправились на весь день в лес. У детей были каникулы, к тому же в доме недавно появился их новорожденный братец, младенец, и все были заняты уходом за ним, так что брату с сестрой удалось увидеть его лишь мельком.

Держась за руки, Сиболд и Мэй обошли все свои любимые места. Они заглянули в дупло дуба, поздоровались со всеми белками, которые жили на дереве, и рассказали им о новорожденном, что появился в доме. Потом пошли на скалу, сели рядом на сиденье и стали смотреть на море.

Некоторое время дети грелись под лучами жаркого солнца и беседовали об их дорогом маленьком братике, которого увидели. Они гадали, откуда он взялся, и решили, что будут все время искать, пока тоже не найдут ребенка. Сиболд сказал, что младенец, должно быть, прибыл из-за моря, и Ангелы положили его на грядку петрушки, а няня нашла его там и принесла в дом, чтобы утешить бедную больную маму. Потом дети подумали о том, как им удастся переплыть море, и решили когда-нибудь увеличить кораблик Сиболда. Тогда они сядут в него и уплывут за море, а уж там поищут еще одного младенца – только для себя.

Вскоре брат с сестрой устали сидеть на солнцепеке и, держась за руки, стали бродить по лугу, глядя на бабочек, пчел, птиц и на прекрасные цветы, пока не пришли туда, где росла огромная ива и где естественные клумбы с воздушными цветами были полны ярких красок и ароматов. На одной клумбе вырос новый цветок. Сиболд его знал и сказал Мэй, что это тигровая лилия; услышав это название, девочка боялась подойти к ней, пока брат не сказал, что лилия не может ее укусить, ведь это всего лишь цветок.

Дети пошли дальше, и по дороге Сиболд срывал для Мэй цветы с каждой клумбы; когда же они уходили от тигровой лилии, он сорвал и ее, но, поскольку Мэй все еще побоялась цветка, нес его сам.

Наконец брат и сестра подошли к большой клумбе из маков. Цветы выглядели такими яркими и прохладными, несмотря на их пламенеющий цвет, и такими беззаботными, что Мэй и Сиболд одновременно подумали, как хорошо было бы нарвать их побольше и взять с собой в ивовую беседку: они собирались пообедать там и хотели сделать беседку веселой и нарядной.

Но сначала они вернулись к дубу, так как Сиболд предложил сделать маленького братца Королем Пиршества и увенчать его короной из дубовых листьев. Так как самого младенца там не будет, дети решили положить эту корону в такое место, где ее было бы хорошо видно.

Подойдя к дубу, Мэй воскликнула:

– Ой, посмотри, Сиболд, посмотри, посмотри!

Сиболд посмотрел и увидел, что множество белок сидит почти на всех ветках, по две пары на каждой, закинув за спину пушистые хвосты, и поедают орехи так, что за ушами трещит.

Когда белки увидели брата с сестрой, они не испугались, потому что дети никогда не делали им ничего плохого. Все зверьки одновременно издали какой-то хриплый крик и смешно подпрыгнули. Сиболд и Мэй рассмеялись, но им не хотелось тревожить белок, поэтому они собрали столько листьев, сколько хотели, и вернулись обратно к клумбе с маками.

– Сиболд, дорогой, – сказала Мэй, – мы должны нарвать много маков, потому что наш милый крошка их очень-очень любит.

– Откуда ты знаешь? – спросил Сиболд.

– Ну а как же может быть иначе? – ответила она. – Мы с тобой любим маки, а он – наш брат, поэтому он, конечно же, любит их тоже.

И Сиболд рвал маки, некоторые – вместе с прохладными зелеными листьями, пока у каждого в руках не оказалось по огромному букету. Затем дети набрали других цветов и вошли в ивовую беседку, чтобы поесть. Сиболд сходил к источнику, который появился в саду, а потом пробежал вдоль него до моря. Там он набрал в чашку воды и понес назад, стараясь не расплескать, возвращаясь в беседку. Мэй раздвинула для брата ветки, а когда он прошел внутрь, снова их отпустила. Занавес из листьев закрыл их со всех сторон, и двое детей, оказавшись одни в ивовой беседке, принялись ее украшать. Они перевили листьями свисающие ветки и сделали из них гирлянду, которой обвили ствол дерева, потом воткнули маки в разные уголки, так высоко, как только сумели достать, а в завершение Сиболд поднял Мэй, и она поместила тигровую лилию в щель ивового ствола выше всех остальных цветов.

Потом дети уселись поесть. Они очень устали и проголодались, так что получали большое удовольствие от отдыха и еды. Им не хватало лишь одного: чтобы их новорожденный братик был здесь, и они бы сделали его Королем Пиршества.

Закончив обед, Мэй и Сиболд почувствовали, что их совсем разморило, поэтому легли рядом, взявшись за руки и положив головы на плечи друг друга, и уснули, а красные маки кивали головками вокруг них.

Через некоторое время дети проснулись. Судя по их ощущениям, снаружи беседки было скорее раннее утро, чем конец дня. Усталость прошла, сна не было ни в одном глазу, и оба они были такими бодрыми, что им не терпелось отправиться в новую экспедицию, еще более длительную, чем обычно.

– Пойдем-ка к источнику, – сказал Сиболд, – и проверим, как там моя лодочка.

Так они и сделали. Лодочка оказалась на месте, и все ее белые паруса были подняты.

– Давай подтянем ее к берегу? – предложил Сиболд.

– Зачем? – удивилась Мэй.

– Потому что тогда мы сможем отправиться в плавание, – ответил ее брат.

– Но лодочка нас не выдержит, она слишком маленькая, – возразила Мэй, которая очень боялась, но не хотела в этом признаться.

– И все же давай попробуем, – сказал мальчик. Он взялся за веревку, которой лодка была привязана к берегу, и начал тянуть. Веревка была очень длинной, и казалось, будто Сиболд подтягивал лодку к берегу очень долго. Удивительно, но по мере того как суденышко подплывало все ближе, оно становилась все больше. Когда лодочка уткнулась носом в берег, дети увидели, что она достаточно большая, чтобы вместить их обоих.

– Что ж, садимся, – сказал Сиболд.

Теперь Мэй почему-то уже не боялась. Она забралась в лодку и увидела, что внутри лежат шелковые подушечки, красные, как маки. Сиболд присоединился к сестре и отвязал веревку, которая удерживала лодку у берега. Сев на корме, мальчик взялся за руль, а Мэй опустилась на подушечку, держась за борта. Ласковый ветер наполнил белые паруса, и лодка начала отходить от берега. Крохотные волны разбегались от ее носа, так что Мэй слышала «хлюп-хлюп-хлюп», когда они ударялись о лодку, а потом отскакивали от нее.

Ослепительно сияло солнце, а вода была синей, как небо, и такой прозрачной, что дети видели, как в глубине мечутся рыбки. Травы и деревья, что росли под водой, смыкали и размыкали свои ветви, а их листья шевелились так же, как шевелятся листья деревьев на суше, когда дует ветер.

Некоторое время лодка плыла вперед, прочь от суши, пока не пропала из виду ива, возвышавшаяся над другими деревьями. Потом путешественники опять подошли к берегу и двинулись дальше, все время держась настолько близко, чтобы ясно видеть все, что там находится.

Ландшафт был очень разнообразным, и каждое мгновение взору детей открывалось что-то новое и прекрасное: то выдающаяся вперел скала, вся покрытая свисающими растениями, которые почти касались воды; то пляж, белый песок на котором блестел и сверкал под солнцем, а волны приятно журчали, набегая на берег и снова отступая, будто играли сами с собой в салочки; то темные деревья с густой листвой, свисающей над водой, сквозь плотную тень которой сияли яркие пятна в вышине, откуда лился на поляну солнечный свет.

Зеленая, как изумруд, трава сбегала к самой кромке воды, а примулы и лютики, растущие у края берега, наклонялись и почти целовались с маленькими волнами, поднимавшимися им навстречу. Большие кусты сирени дыханием своих гроздей розовых и белых цветов наполняли сладким запахом воздух на много миль кругом, и ракитник, казалось, льет бесконечные потоки золотистых цветов, свисающих с гибких зеленых ветвей. По стволам гигантских пальм, листья которых бросали прохладную тень на землю, непрерывно сновали обезьяны, срывая кокосы и бросая их вниз. А еще там были алоэ с огромными стеблями, усыпанными пурпурными и золотыми цветами, потому что был тот самый год раз в сто лет, в который только и расцветает это растение, и маки, громадные, как деревья, и лилии с цветками крупнее палаток.

Дети глаз не могли оторвать от всех этих чудес, но главное чудо ждало их впереди. Вскоре они подплыли к поляне, заросшей изумрудной травой в тени гигантских деревьев, где возвышались, свисали с ветвей деревьев или кустились все цветы, какие только существуют на свете. Высокие стебли сахарного тростника поднимались вдоль кромки крохотного ручья, питаемого кристально чистым источником и текущего по руслу из ярких камешков, похожих на драгоценные камни, а рядом пальмы поднимали свои могучие головы, и их большие листья отбрасывали тень даже в этой тени.

Увидев это место, брат и сестра одновременно воскликнули:

– О, как красиво! Давай остановимся здесь.

Наверное, лодочка поняла их желание, потому что не успели дети даже прикоснуться к рулю, а она уже повернула и тихо направилась к берегу.

Сиболд вылез первым и перенес сестренку на землю. Потом мальчик решил привязать лодку, но, как только Мэй покинула ее, все паруса сложились сами собой, якорь прыгнул за борт, и не успели путешественники и рта раскрыть, а их суденышко уже стояло пришватованным у берега.

Взявшись за руки, брат с сестрой отправились исследовать поляну и все, что на ней было.

Мэй прошептала:

– О, Сиболд, какое славное место! Интересно, есть ли здесь петрушка?

– Зачем тебе петрушка? – удивился он.

– Потому что, если бы здесь была хорошая грядка петрушки, мы, возможно, нашли бы младенца. О, Сиболд, мне так хочется младенца!

– Ну хорошо, давай поищем, – согласился брат. – Кажется, здесь есть все виды растений, а раз так, то должна быть и петрушка. – Сиболд всегда отличался логикой.

И вот дети пошли искать по поросшей травой долине и конечно, вскоре нашли под раскидистыми листьями лимона большую грядку петрушки – самой крупной петрушки, какую когда-либо раньше видели.

Сиболд был очень доволен и сказал:

– Ну вот, похоже, это то, что нужно. Знаешь, Мэй, меня всегда удивляло, как Младенец, который настолько крупнее петрушки, может в ней спрятаться. А ведь он именно прячется, потому что дома я часто хожу поглядеть на эту грядку и никогда там не нахожу младенца, а вот няня всегда находит, стоит ей только поискать. Только вот ищет она нечасто. Если бы мне везло так, как ей, я бы искал все время.

Тут Мэй почувствовала, что желание найти младенца охватило ее с новой силой, и она сказала:

– О, Сиболд, мне так хочется получить младенца! Надеюсь, мы его найдем.

Как только она это произнесла, дети услышали странный звук – тихий, очень тихий смех, будто улыбка, превратившаяся в музыку. Мэй так удивилась, что на мгновение застыла; ей и в голову прийти не могло, что теперь делать, поэтому девочка просто указала рукой в ту сторону, откуда звучал смех, и прошептала:

– Смотри, смотри!

Сиболд бросился туда, поднял лист громадной петрушки, а там – о радость! – лежал самый прекрасный младенец, какого только можно себе вообразить. Мэй тут же опустилась на колени, взяла младенца на руки и стала укачивать, напевая: «Спи-усни, малыш», а Сиболд покорно слушал. Тем не менее через какое-то время он потерял терпение и сказал:

– Послушай, это ведь я нашел младенца, и значит, он мой.

– О, не говори так, – возразила Мэй. – Я первая его услышала. Он мой.

– Нет, мой, – не уступал Сиболд.

– Мой, мой, – твердила Мэй; и она, и ее брат начали слегка сердиться.

Внезапно они услышали тихий стон – словно у мелодии разболелись зубки. Оба в тревоге посмотрели вниз и увидели, что бедный младенец мертв. Детей охватил ужас: они заплакали, стали просить друг у друга прощения и обещать, что больше никогда-никогда не будут ссориться. После этого ребенок открыл глазки, серьезно посмотрел на них и сказал:

– Больше никогда не ссорьтесь и не сердитесь друг на друга. Если вы снова рассердитесь, хоть один из вас, не успеете и глазом моргнуть, как я умру, да-да, и меня похоронят.

– Честное слово, я больше никогда-никогда не стану сердиться, – пообещала Мэй. – По крайней мере, постараюсь.

А Сиболд произнес:

– Уверяю вас, сэр, что никакая провокация, вызванная любым стечением обстоятельств, не заставит меня совершить подобное злодеяние.

– Как он красиво говорит! – заметила Мэй, а младенец по-приятельски кивнул мальчику, будто хотел сказать: «Ладно, старина, мы друг друга поняли».

Некоторое время все молчали, а потом младенец поднял на Мэй свои голубые глаза и попросил:

– Пожалуйста, маленькая мама, спой мне еще!

– А что бы ты хотел послушать, кроха? – спросила Мэй.

– О, любой пустячок. Что-нибудь жалостливое, – ответил он.

– В каком-то определенном стиле?

– Нет, спасибо, все, что на ум придет. Я предпочитаю что-нибудь простенькое: любую мелодию, начинающуюся с хроматической гаммы с последующими квинтами и октавами, пианиссимо – экселерандо – крещендо – вплоть до нарушающей гармонию перемены к доминанте уменьшенной ноны[4]  Хроматическая гамма – восходящее или нисходящее мелодическое движение по полутонам, построенное, как правило, на основе мажорной или минорной гаммы. Квинта (от лат. quinta – «пятая») – музыкальный интервал шириной в пять ступеней. Октава – (от лат. octava – «восьмая») – музыкальный интервал шириной в восемь ступеней. Пианиссимо (муз.)  – очень тихо. Экселерандо (муз.)  – с ускорением. Крещендо (муз.)  – с нарастанием силы звучания. Уменьшенная нона – разновидность музыкального интервала, диссонанс..

– Ох, прошу тебя, кроха, прости меня, – смиренно попросила Мэй. – Я пока всего лишь играю гаммы и не понимаю, о чем ты говоришь.

– Посмотри, и увидишь, – сказал ребенок, взял палочку и нарисовал на песке несколько нот.

– Я не знаю ничего из этого, – вздохнула Мэй.

Как раз в этот момент на полянку выбежал маленький желто-коричневый зверек, который гнался за крысой. Оказавшись напротив детей, он внезапно издал звук, похожий на выстрел из пистолета.

– Ну а теперь знаешь? – спросил ребенок.

– Нет, милый, но это не имеет значения, – ответила Мэй.

– Очень хорошо, дорогая, – улыбнулся Ребенок и поцеловал ее, – пой все, что тебе нравится, только пусть эта музыка идет прямо из твоего любящего сердечка. – С этими словами он поцеловал девочку еще раз.

И тогда Мэй спела что-то такое милое и красивое, что и Сиболд, и младенец заплакали, да и сама девочка не смогла сдержать слез. Мэй не знала ни слов, ни мелодии и имела лишь смутное представление, о чем эта песня, но та была очень, очень красивой. Все время, пока девочка пела, она качала на руках младенца, а он обвивал своими маленькими пухлыми ручками ее шею.

Когда она закончила петь, чудесный ребенок сказал:

– Клап-клап-клап, М-клап!

– О чем это он? – в отчаянии спросила она у Сиболда, так как видела, что младенец чего-то хочет.

Как раз в тот момент голова красивой коровы показалась над кустами с протяжным: «Муу-уу-уу». Прекрасный ребенок захлопал в ладоши, и Мэй присоединилась к нему, а потом сказала:

– О, я теперь знаю! Он хочет, чтобы его покормили.

Корова без приглашения вошла на полянку, и Сиболд предложил:

– Полагаю, Мэй, лучше мне ее подоить.

– Да, пожалуйста, дорогой, сделай это, – обрадовалась его сестра; она опять начала тискать младенца, целовать его и укачивать, обещая ему, что скоро его покормят. Все это время девочка сидела спиной к Сиболду, но младенец внимательно наблюдал за дойкой, и его голубые глаза сияли от радости. Почти сразу же он начал смеяться, да так бурно, что Мэй оглянулась. Оказывается, Сиболд, пытаясь подоить корову, тянул ее за хвост. Она же, кажется, не обращала на него никакого внимания и продолжала щипать траву.

– Ну, леди! – сказал Сиболд. Корова в ответ замахала хвостом.

– Ну же, – настаивал мальчик, – поторопись и дай нам молока; этот кроха хочет есть.

– Дорогой младенец не должен ничего желать даром, – отвечала она.

Мэй показалось очень странным, что корова умеет говорить, но так как Сиболд не показывал удивления, она тоже промолчала. Сиболд же тем временем спорил с коровой:

– Но, миссис корова, если он не должен ничего хотеть даром, почему вы вынуждаете его желать?

На это корова ответила:

– Не вините меня. Вы сами виноваты. Попробуйте как-нибудь иначе. – И она разразилась хохотом. Хохотала она очень смешно: сначала громко, но постепенно ее смех становился все больше похожим на смех ребенка, так что Мэй скоро уже не могла различить их голоса. Потом корова прекратила смеяться, но ребенок продолжал.

– Над чем ты смеешься, кроха? – спросила Мэй. Как и Сиболд, она ничего не могла вспомнить о дойке. Ей это показалось очень странным, потому что дома она часто видела, как доят коров.

– Так у вас ничего не выйдет, – сказал младенец.

Тогда Сиболд начал поднимать и опускать хвост коровы, как ручку насоса, но от этого младенец расхохотался еще сильнее.

Внезапно, сама не зная, как это случилось, Мэй увидела, что поливает младенца молоком из лейки, а он лежит на земле, и Сиболд придерживает его головку. Младенец хохотал и курлыкал, как безумный, а когда лейка опустела, сказал:

– Большое спасибо вам обоим. Никогда в жизни не получал такого удовольствия от обеда.

– Это очень странно, дорогой кроха! – шепотом произнесла Мэй.

– Очень, – подтвердил Сиболд.

Пока они разговаривали, среди деревьев послышался ужасный шум – сперва очень далекий, но с каждой секундой приближающийся к ним, он был похож на звуки, которые издают кошки, когда пытаются изобразить гром. Эти звуки так и гремели в деревьях:

– Мя-а-у-у-бум-р-пс-с-с! Я-а-аоу-ио-пс-с-с!

Мэй очень испугалась, и Сиболд тоже, но он не хотел в этом признаться. Мальчик считал, что должен защищать маленькую сестренку и младенца, поэтому встал между ними и тем местом, откуда доносились звуки. Мэй же крепко прижала к себе ребенка и сказала:

– Не бойся, дорогой кроха. Мы никому не позволим тебя обидеть.

– Но кто это? – спросил младенец.

– Хотела бы я знать, – ответила девочка. – Тсс, вот он идет.

Как раз в этот момент огромный злой тигр перепрыгнул через вершины самых высоких деревьев и остановился, злобно глядя на детей своими большими, зелеными, горящими глазами.

Мэй смотрела на жуткого зверя широко раскрытыми от ужаса глазами. Она заметила, что тот смотрит не на нее и не на Сиболда, а на младенца. Это ее испугало еще больше, и девочка прижала к себе ребенка еще крепче. Тем не менее она заметила, что глаза тигра с каждой секундой становятся все менее сердитыми, пока наконец не стали такими же добрыми и покорными, как у ее любимого кота.

Потом тигр замурлыкал. Это было похоже на кошачье мурлыканье, только громкое, как барабанная дробь. Однако девочка ничего не имела против: казалось, в громоподобных звуках, издаваемых тигром, звучат ласка и нежность. Затем зверь подошел ближе и, присев перед чудо-ребенком, стал очень осторожно лизать его пухлые ручки своим огромным, шершавым красным языком. Младенец рассмеялся, похлопал тигра по большому носу, подергал его торчащие усы и сказал:

– Здо`рово, здо`рово!

Тигр же продолжал вести себя очень странно. Он улегся на спину и несколько раз перекатился по траве, а потом встал и замурчал еще громче. Его длинный хвост вытянулся вверх, а кончик его качался взад-вперед, так что даже сбил большую гроздь винограда, висящую на дереве над ним. Казалось, зверя переполняет радость; снова подойдя и склонившись над ребенком, он замурлыкал, совершенно счастливый. В конце концов, он лег, не прекращая мурлыкать, и, улыбаясь, стал наблюдать за ребенком, будто охранял его.

Тут издалека донесся еще один пугающий звук. Он напоминал чудовищно громкое шипение – громче, чем шипение пара. Казалось, то шипело целое стадо гусей. Потом раздался треск ломающихся веток и стволов подлеска и еще страшный шум, какого дети никогда прежде не слышали, – будто по земле волочили что-то очень-очень тяжелое.

И снова храбрый Сиболд встал между этим звуком и Мэй, а девочка опять прижала к себе младенца, чтобы защитить его от опасности. Тигр же встал и выгнул спину, как сердитый кот, готовый прыгнуть на того, кто сейчас появится.

И вот над вершинами деревьев появилась голова огромного змея, с разинутой пастью и маленькими глазками, которые горели, как огненные искры. Его челюсти были такие громадные, что, казалось, делили всю голову пополам, а между ними высовывался большой раздвоенный язык, с которого капал яд. Вслед за этой чудовищной головой появились огромные извивающиеся кольца тела змея, которым не было конца. Гад уставился на чудо-ребенка, и Мэй увидела, что крохотный младенец указывает пальцем на землю, будто приказывает змею лечь у его ног. Тигр издал низкое рычание, а после с довольным мурлыканием вернулся на свое место, чтобы наблюдать и охранять, а громадный змей осторожно подполз и свернулся на поляне, словно и он тоже собирался охранять чудо-ребенка.

В третий раз пугающий звук раздался с воздуха. Что-то захлопало громче, чем удары грома, и небо вдали потемнело: то пала на землю тень от распахнутых крыльев могучего стервятника. Птица плавно снизилась, и тигр опять встал и выгнул спину, готовясь прыгнуть ей навстречу, а змей приподнялся на своих могучих кольцах и открыл громадную пасть, будто вот-вот нападет.

Но когда стервятник увидел младенца, он тут же утратил злобность и завис в воздухе, опустив голову, словно в знак покорности. После этого змей опять свернулся в кольца и улегся, как раньше, тигр вернулся к своим обязанностям стража, а стервятник приземлился на поляне и тоже принялся охранять младенца.

Мэй и Сиболд с изумлением смотрели на прекрасного мальчика, которому покорились все эти чудовища.

И в четвертый раз раздался страшный шум – на этот раз с моря: плеск и шум волн, будто к берегу плывет нечто огромное. Оглянувшись, дети увидели двух чудовищ: акулу и крокодила. Хищники вышли из моря на сушу. Акула прыгала, била хвостом и скрежетала тремя рядами огромных зубов, а крокодил полз, переваливаясь на коротких кривых ногах; его ужасная пасть открывалась и закрывалась, а зубы щелкали.

Когда эти двое подобрались близко, тигр, змей и стервятник встали на защиту ребенка, но стоило чудищам увидеть младенца, как они тоже покорно поклонились ему и стали охранять: крокодил ползал по пляжу, а акула плавала вдоль берега взад и вперед, как часовой. Мэй же и Сиболд смотрели на прекрасного ребенка и не переставали удивляться. Они ждали, что же будет дальше.

И вот снова послышался ужасный шум, еще более пугающий, чем прежде, – рокот, доносящийся из самых глубин земли. Немного поодаль от детей вдруг появилась гора, вершина ее раскрылась, и оттуда с ревом, что был громче шума бури, вырвались огонь и дым. Громадные столбы черного пара поднялись вверх и повисли в небе, словно темное облако, раскаленные докрасна камни огромных размеров вылетали из кратера, падали обратно и исчезали, а по склонам горы текли потоки горящей лавы и вырывались гейзеры кипящей воды.

Сиболд и Мэй страшно испугались, и Мэй еще крепче прижала дорогого младенца к груди.

Грохот от пылающей горы становился все оглушительнее, густая огненная лава стремительно текла вниз, а над кратером появилась голова огненного дракона, чьи глаза походили на раскаленные угли, а зубы – на языки пламени. Тигр, змей, стервятник, крокодил и акула – все приготовились защищать чудо-ребенка. Но когда огненный дракон увидел мальчика, он тут же присмирел и покорно выполз из пылающего кратера. Огненная гора снова ушла под землю, лава исчезла, а дракон остался стоять на страже вместе с остальными.

Сиболд и Мэй удивились больше прежнего и смотрели на младенца с еще большим любопытством. Внезапно Мэй обратилась к брату:

– Сиболд, я хочу тебе кое-что сказать на ушко.

Мальчик наклонил голову, и она очень тихо прошептала:

– Я думаю, что этот кроха – Ангел!

Сиболд с благоговением посмотрел на ребенка и ответил:

– Я тоже так думаю, дорогая. Что же нам делать?

– Не знаю, – призналась Мэй. – Как ты думаешь, он не рассердится на нас за то, что мы зовем его крохой?

– Надеюсь, не рассердится, – ответил Сиболд.

Мэй на секунду задумалась, потом ее лицо осветила радостная улыбка:

– Он не рассердится, Сиболд. Знаешь, мы его нечаянно позабавили.

– Это правда, – согласился мальчик.

Пока они беседовали, всевозможные животные, птицы и рыбы выходили на поляну, двигаясь рука об руку – разумеется, как могли, потому что ни у кого из них рук не было. Первыми пришли лев и ягненок, поклонились ребенку, а потом отошли и улеглись рядышком. Следом появились лиса и гусь, ястреб и голубь, волк и еще один ягненок, потом пес и кот, кошка и мышка, а потом еще одна лиса и журавль, заяц и черепаха, щука и форель, воробей и червяк и еще много-много других, пока они не заполнили всю поляну. Все они сидели на поляне парами, в полном мире и согласии друг с другом, и смотрели на чудо-ребенка.

Мэй снова прошептала Сиболду:

– Послушай, но если он – Ангел, нам следует относиться к нему с большим уважением.

Сиболд кивнул в знак согласия, поэтому девочка покрепче прижала к себе младенца и сказала:

– Не правда ли, мистер кроха, все они кажутся такими красивыми и милыми, когда сидят вот так?

Прекрасный ребенок ласково улыбнулся и ответил:

– Это так.

– Мне бы хотелось, дорогой кроха, – продолжала Мэй, – чтобы они всегда вели себя так, не дрались и не ссорились. Ой! Прошу прощения. Я хотела сказать – мистер кроха.

– Почему ты просишь у меня прощения? – спросил ее ребенок.

– Потому что я назвала тебя «кроха», а не «мистер кроха».

– А почему ты должна называть меня мистером?

Мэй не стала говорить: «Потому что ты – Ангел», как ей бы хотелось. Она лишь крепче обняла ребенка и прошептала в его розовое ушко:

– Ты знаешь.

Тот обнял ее ручками за шею, поцеловал и произнес очень тихо и очень ласково слова, которые девочка потом помнила всю свою жизнь:

– Это правда, я знаю. Всегда будь милой и доброй, дорогая девочка, и даже Ангелы будут знать твои мысли и слушать твои слова.

Мэй почувствовала себя очень счастливой. Она взглянула на Сиболда, а тот нагнулся и поцеловал ее, назвав «милой сестренкой»; и все пары животных, и все ужасные существа, стоящие на страже, все вместе произнесли:

– Правильно!

Потом они замолчали, и каждый по очереди издал звук, который они обычно издавали, чтобы показать, что счастливы: мурлыкали и каркали, гоготали и пищали, хлопали крыльями и виляли хвостами.

– Ох, как это мило! – воскликнула Мэй. – Посмотри, дорогой кроха!

На самом деле она опять хотела сказать «мистер», но ребенок предостерегающе поднял пальчик, а, услышав желаемое, улыбнулся и сказал:

– Правильно, ты должна называть меня просто крохой.

И снова все животные в один голос крикнули:

– Правильно, ты должна говорить просто «кроха»! – а потом выразили свою радость тем же способом, что и раньше.