Онлайн чтение книги В балканских ущельях
Глава 6. ВАМПИР

Когда мы оставили Мелник позади, был а уже темная ночь. Нам удалось выбраться на верную дорогу. Перед нами текла Струма — Стримон для древних, бегущая на юг от Мелника к плодородной долине Сере. Мы скакали по совершенно неизвестной местности; я знал лишь, куда нам нужно было ехать — в Остромджу, называющуюся также Струмицей, по имени реки, на которой этот городок находится. Для этого нам нужно было выбрать направление на Петридаш, но именно туда могли кинуться за нами наши преследователи, и поэтому я быстро сменил маршрут под прямым углом на север.

— Куда ты повернул, сиди? — спросил Халеф. — Мы же собьемся с дороги!

— Так надо. Смотри в оба. Я ищу тропу, которая поведет нас дальше на север, в том же направлении, которым мы и ехали до сих пор. Хочу обмануть преследователей.

— Тогда нужно быть внимательными, ведь сейчас очень темно.

Вскоре я заметил, что мы снова выехали на дорогу. Слева послышались скрипучие звуки какой-то тяжелой повозки. И вот мы заметили сам фургон, который тащили два здоровенных вола. Впереди сидел погонщик. В центре фургона был подвешен бумажный фонарь.

— Куда путь держишь? — спросил я погонщика.

— В Лебницу, — ответил тот, указывая рукой вперед. Ага, теперь я сориентировался. Эта дорога вела в Лебницу, село, лежащее на одноименной речке

— А куда вы едете? — спросил тот.

— В Микрову.

— Будьте внимательны, дорога очень плохая. Ты что, мельник?

— Прощай, — сказал я, ничего не ответив.

У него были все основания спрашивать. При свете его фонаря мы с Халефом выглядели будто обсыпанные мукой. Ведь у нас совершенно не было времени даже на то, чтобы почистить одежду. Если бы мы думали еще о туалете, нам бы пришлось задержаться там до утра. Через какое-то время я услышал стук копыт. На этот раз мы догнали одинокого всадника, который вежливо поздоровался с нами и поинтересовался:

— Вы едете тоже из Мелника? Я ответил утвердительно.

— Я направляюсь в Лебницу, а вы куда?

— Туда же, — ответил я.

— Это хорошо, мне не дали с собой сопровождающего. Из-за одного человека он в такую темень не поехал. Можно мне присоединиться к вам?

— Как тебе будет угодно.

Его присутствие было не очень-то желательным, но у меня не было оснований отказывать ему.

Мы долго ехали молча. Незнакомец скакал сбоку, чуть позади меня с Халефом, и искоса поглядывал на нас. Наверняка он даже в темноте заметил наше оружие и налет светлой пыли. Скорее всего, он терялся в догадках, кто же мы такие. Но сами мы молчали, а он не интересовался. У реки мы с ним расстались.

Я абсолютно не рассчитывал останавливаться в Лебнице. Как вы помните, эту дорогу я намеренно выбрал, чтобы ввести в заблуждение наших врагов. Отсюда дорога все время идет прямо вдоль Струмицы в Остромджу. Я надеялся проделать этот путь еще ночью, поэтому мы без всяких остановок ехали в сторону Дербенда, который располагается к юго-западу от Лебницы.

Вскоре я заметил, что Ри начал хромать. Может, это из-за той булавки? Если жеребец захворает всерьез, я окажусь связанным по рукам и ногам. Надо было его срочно осмотреть и, если потребуется, наложить повязку. Поэтому я обрадовался, увидев возле дороги огонек. Мы подъехали.

Прямо в чистом поле стояла деревянная хижина, в которой я признал сахан. В таких саханах обычно режут скот и топят жир. Османы не любят мясо крупного рогатого скота, и до недавнего времени здесь даже не было стад. Тут чаще вытапливают жир и отвозят его на продажу в город. Иногда нарезают мясо полосками, высушивают и продают как продукт.

Перед одной такой хижиной мы и остановились. Большая часть помещения отводилась для забоя, остальная служила жильем. В первом отделении имелось множество открытых дверей. Там горел огонь, над ним висели огромные окорока. Рядом сидели мясники — диковатые, грязные личности. Огонь отбрасывал кривые тени на окрестные поля, и все вокруг окрашивалось розоватым, нереальным светом.

Мясники услышали, как мы подъехали, и вышли наружу. Мы поздоровались, и я осведомился о месте для отдыха. Один из них подошел ко мне, осмотрел и рассмеялся:

— Мучной червь попробовал мучишки, теперь зарится на окорочок?

Остальные тоже засмеялись и стали образовывать круг. Я хотел резко ответить, но Халеф опередил меня:

— Что ты несешь, подушка с жиром?! Сначала вымой рожу и сотри с нее сало, прежде чем смеяться над другими! Если ты думаешь, что твои крокодильи зубы и морда бульдога, проглотившего редьку, обворожительны, то сильно заблуждаешься. У тебя есть сын?

Это прозвучало так неожиданно и напористо, что мясник растерялся.

— Да…

— Бедный мальчик, потомок безмозглого отца, который относится скорее к обезьянам, чем к людям. Сочувствую ему!

Только теперь мясник «въехал» в смысл сказанного Халефом на одном дыхании. Он потянулся к шерстяной накидке, в которой лежал длинный разделочный нож, и гневно вопросил:

— Что ты сказал? Я не ослышался?

— Я вижу, ты даже не понимаешь, что тебе говорят. Повторить?

— Замолчи, несчастный, или я проткну тебя насквозь!

Я попытался поставить жеребца между ним и Халефом, но тут один из мясников схватил первого за руку и воскликнул: , — Молчи, у них копчи!

С этого момента наша встреча претерпела некоторую метаморфозу. Человек оглядел нас внимательно и проговорил извиняющимся тоном:

— Простите, мы сразу не заметили.

— Открывай в следующий раз глаза пошире! — сказал Халеф более миролюбиво. — Совсем нетрудно разглядеть, что этот эмир, наш друг и покровитель, носит копчу предводителя. Ты задел нас своими шутками. Еще немного, и я ударил бы тебя, а ты повис бы, как окорок. Но мы принимаем ваши извинения. Дайте нам возможность отдохнуть, найдите корм для лошадей и щетку для нашей одежды, а потом посмотрим, кто из нас на самом деле мучной червь!

Халеф был начисто лишен чувства опасности. Но, надо же, своим вызывающим поведением он нас еще ни разу не подводил! И сейчас он не выказал ни малейшего страха перед этими громилами, хотя его внешность никак не соответствовала его действиям. Мясник смотрел на него с удивлением, как породистая собака на дворняжку, осмеливавшуюся ее облаять. На его физиономии читалась одна мысль: несчастный червяк, стоит мне рот раскрыть, и я проглочу тебя, но не стану этого делать.

Мы спешились и получили рубленую кукурузу для лошадей. Я попросил старую тряпку и сделал из нее влажную повязку. Когда я накладывал ее жеребцу, мясник спросил меня, не повредил ли он ногу.

— Да, — ответил я. — У него порез повыше копыта.

— И ты смачиваешь его! Это мало поможет. У меня есть средство получше!

— Какое же?

— Да ты, я вижу, сомневаешься, можно ли мне доверять, а ты любого спроси — меня здесь все знают как коновала. Я знаю одну мазь, которая забирает жар и быстро лечит раны. Попробуешь это средство — не пожалеешь.

— Давай попробуем.

Действительно, подействовало отлично. Раньше я слышал, что в саханах можно найти докторов, дающих сто очков вперед любым дипломированным врачам. Я не пожалел, что доверился такому лекарю. Ри носил мазь три дня, и укол булавки быстро зажил.

Мы с Халефом легли возле лошадей на свежем воздухе. Оско и Омар выбрали дом. Перед рассветом нас разбудил шум: мясники привели нескольких волов, проданных по причине старости или негодности для вязок. О сне, конечно, не могло быть и речи, хотя спали мы всего пару часов.

Животных собирались тут же убить. Мне интересно было посмотреть. Вола за рога привязывали к столбу. Вверху, на поперечной балке стоял забойщик, который колотил топором по черепу несчастное животное до тех пор, пока то в страшной агонии не погибало.

Я попросил разрешения пристрелить приготовленных для заклания быков. В ответ мне рассмеялись. Они не верили, что пули могут повергнуть столь мощных животных. Я доказал им обратное. Первый вол, получивший пулю, какое-то время неподвижно простоял с опущенной головой, только кончик хвоста подергивался. Уставив на меня налитые кровью глаза, он стоял на широко расставленных ногах, уподобившись металлической скульптуре тура, которую я где-то однажды видел.

— Топоры сюда! Топоры и тесаки! Он сейчас убежит!

— Спокойно, — ответил я. — Он вот-вот свалится. Так и случилось. Бык свалился как подкошенный и

больше не шевелился. Точно так же я поступил и с остальными. Незавидная это работа — расстреливать беззащитных животных, но меня успокаивало то, что они могли погибнуть хотя бы без мучений, так ничего и не поняв.

Меня удивило, что никто не спрашивает нас, откуда и куда мы направляемся. Наверное, потому, что у меня была копча предводителя. Никто просто не осмелился задавать вопросы.

Перед отъездом мы запаслись пастырмой — сушеными полосками мяса с филейной части вола. Это мясо долго хранится и очень вкусно и полезно. Но когда я заикнулся об оплате, они заявили, что об этом не может быть и речи. Здесь это было не принято, и мы весьма дружелюбно попрощались, хотя встреча была не особенно теплой.

За час мы добрались до Дербенда, а к полудню уже были в Еникеи, на левом берегу Струмицы. Здесь немного отдохнули и поскакали дальше к Текирлыку.

Лошади устали — это и неудивительно, ведь от самого Эдирне они не отдыхали как следует. Мы медленно двигались вперед. Слева была река, а справа — холмы, плавно переходившие в плоскогорье Плачковица-Планина. Халеф слегка приуныл, что с ним случалось довольно редко. Я спросил, в чем дело, и он сказал, что у него болит грудь.

Этому должна была быть какая-то причина. Скорее всего, она крылась во вчерашних событиях: наверное, он ударился обо что-то, когда падал с голубятни. Я решил сократить сегодняшний отрезок пути.

Приехав в Текирлык, я спросил постоялый двор. Мне указали на двор, внешне не очень-то гостеприимный. Но тем не менее мы спешились, оставив лошадей под присмотром Омара, и вошли внутрь. Тут нашим взорам предстало далеко не аппетитное зрелище.

В небольшом прокуренном помещении сидело множество мужчин. Один был занят тем, что срезал кинжалом ногти на ногах. Рядом другой, державший в руках некое подобие щетки, обрабатывал то, что когда-то было штанами. Этот предмет туалета был настолько грязен, а работник действовал с таким воодушевлением, что его окружало плотное облако пыли. Напротив них сидел третий, у того между ног был зажат горшок с молоком, он рубил чеснок и кидал его в молоко. У стены, прямо на полу расположился еще один и брил пятого — городского арнаута. У того череп украшал лишь пучок волос. Цирюльник стряхивал то, что сбривал, прямо на стену и корчил гримасы. Увидев нас, все они на какое-то мгновение приостановили свои священнодействия, чтобы ответить на наше приветствие. Тот, что резал чеснок, засунул увесистую дольку себе в рот. Брадобрей вскочил, согнулся в три погибели и сказал:

— Добро пожаловать!

Поскольку мы выглядели не так грязно, как чистильщик штанов, он принял нас за важных персон.

— Где хозяин? — спросил я.

— Вышел.

— Ты брадобрей?

— Не совсем. Я обер-лекарь.

Он произнес это таким важным тоном, что мы застыдились нашего вопроса.

— Мне еще предстоит ставить ему банки, — заявил он, указывая на арнаута.

Прежде чем я ответил ему, арнаут дал ему пинка и

вскричал:

— Собака, кому ты служишь? Мне или кому-то еще? Ты думаешь, я здесь долго собираюсь лежать? Вот сейчас покажу тебе, что перед тобой служащий падишаха!

«Обер-лекарь» снова склонился над его головой и продолжил свое монотонное занятие.

Я уже хотел было выйти, как слово «банки» заставило меня остаться. Мне хотелось посмотреть, как этот великий целитель проделает эту операцию. Мы присели как можно более компактно, чтобы никого больше не тревожить. Когда пришел хозяин и спросил, чего нам угодно, я попросил принести глоток ракии — единственное, на что можно было здесь решиться безбоязненно. Тем временем цирюльник закончил и вытер блестящий череп своей курткой. Потом арнаут обнажился до пояса. Ради нас он извиняющимся тоном сообщил:

— У меня чешется кожа. Несколько ударов плеткой оказались бы более полезными, чем банки.

Лекарь принес из угла мешок и извлек какие-то инструменты, которые я сначала принял за весы. Потом на свет божий появился инструмент, похожий как две капли воды на щипцы для снимания нагара со свечей. Но вот подожгли ракию, и доктор стал прогревать щипцы над огнем. Потом арнаут лег на живот, и тот попытался приспособить ему на спину огромную «банку». Края сосуда оказались очень горячими, арнаут почувствовал нестерпимое жжение и отвесил обер-лекарю такую оплеуху, что тот растянулся рядом с «больным».

— Что ты там творишь? — зашипел арнаут. — Ты должен ставить мне банки, а не жечь!

— За что? — возопил коновал-лекарь. — Инструмент должен быть горячим, а не то он не станет лечить.

После этого ему все же удалось приладить две банки. Он метнул было на меня торжествующий взгляд, но был вовремя поставлен на место окриком арнаута:

— Эй ты! Ты что, хочешь отправить меня на тот свет? Как можно терпеть такую боль?!

— Имей хоть немного терпения! У тебя еще чешется спина?

— Какое там «чешется»? Она горит, кусается, колется!

— Я помогаю тебе как могу. Чесотка уже позади. Теперь займемся прутком для правки ножей.

Он достал из мешка железяку и стал точить инструмент, который я принял за щипцы. Он делал это с такой важной миной, что можно было подумать, будто бы он ловит на наживку бегемотов. Потом он попробовал острие на одной из балок стены и нагнулся над пациентом. Банки тем временем остыли и отвалились от тела, оставив на коже два красных опухших кружка.

Лекарь начал считать:

— Раз, два, три, Аллах-иль-Аллах! О, что ты делаешь, это ли благодарность за то, что я возвращаю тебе здоровье?

В тот момент, когда раскаленный до предела прут коснулся арнаута, доктор получил вторую оплеуху. Оперируемый вскочил и схватил чудо-лекаря за глотку

— Собака! Ты чуть не зарезал меня! — орал он. — Какое ты имеешь право проливать кровь слуги великого господина? Да я растопчу тебя!

Я тоже встал, но не потому, что хотел вмешаться, а совсем по другой причине. Человек, занимавшийся стрижкой ногтей, покончил с этим занятием и принялся за еще менее аппетитное. Он снял с головы светлый тюрбан, разложил перед собой, достал деревянную гребенку и принялся вычесывать волосы и разглядывать содеянное.

Впрочем, хватит об этом. Когда хирургическая операция подошла к логическому финалу, он не захотел оставаться в стороне. Поднявшись, чесальщик вытряхнул свой тюрбан прямо на нас. Я едва успел отскочить и выбежать на улицу. За мной — мои друзья. Халеф сказал, смеясь:

— Ах! Прости его, эфенди! Он больше не смог терпеть!

Хозяин получил с нас деньги, и мы покинули сие благословенное место, небезынтересное разве что для энтомолога.

Второй постоялый двор оказался не лучше, и мои спутники согласились со мной, когда я предложил им провести ночь под открытым небом.

Недалеко от местечка мы встретили бедно одетого человека, шедшего рядом с двухколесной повозкой, запряженной маленьким худым осликом. Я поздоровался с ним и осведомился, далеко ли до Радовы и есть ли там постоялый двор. Мы разговорились. До ближайшего постоялого двора нужно было скакать два часа. Держался он очень застенчиво. Казалось, ему трудно было решиться даже на то, чтобы задавать вопросы.

— Ты хочешь остаться в Радове, господин?

— Может быть, придется остановиться, не доезжая ее.

— Тогда — под открытым небом.

— Это как раз не страшно, небо — самая надежная крыша.

— Ты прав. Не будь я так беден и не окажись христианином, я бы предложил тебе свою хижину.

— А где ты живешь?

— Недалеко, несколько минут вверх по ручью, там мой домик.

— А кто ты?

— Кирпичных дел мастер.

— Именно по той причине, что ты христианин и беден, я остановлюсь у тебя. Я ведь тоже христианин.

— Ты, господин? — переспросил он удивленно и одновременно обрадованно. — А я решил, что ты мусульманин.

— Это почему? Он пожал плечами.

— Христиане здесь все бедные.

— Я тоже не богат. Тебе не стоит беспокоиться. Мясо у нас есть, у тебя мы попросим только горячей воды для кофе. Семья у тебя есть?

— Да, жена. Есть и дочь, но она… умерла.

Его лицо в этот момент приняло такое выражение, что мне расхотелось спрашивать дальше.

Могло показаться, что мы неправильно сделали, навязавшись в гости к бедняку, но я часто был свидетелем того, что именно бедняки испытывали гордость от того, что оказывали гостеприимство более обеспеченным людям. Этот человек был действительно беден — это читалось по его убогой одежонке, босым ногам и непокрытой голове.

Скоро мы добрались до ручья, впадавшего в Струмицу, и по его берегу доехали до хижины, стоявшей у глубокой глиняной выработки. У нее было только одно окно и дверь, но печь тоже имелась. Возле двери стояла кирпичная лавка, а за домиком разбит небольшой огород, за ним — молодые посадки плодовых деревьев. Все это производило доброе впечатление. Сбоку лежали длинные ряды кирпичей, которые сохли на воздухе.

Из карьера показалась жена. Она слышала, как мы подъехали, но побоялась сразу выходить к чужим людям.

— Выходи, эфенди остановится у нас!

— О небо, ты шутишь! — воскликнула она.

— Нет, не шучу. Этот эфенди христианин, можешь подойти.

Тут она открыла лицо.

— Господин, я только умоюсь, ведь я работала в карьере.

Она спустилась к ручью, вымыла руки, вытерла о передник и подала мне правую со словами:

— У нас еще никогда не было таких знатных гостей. Мы бедны, и я, право, не знаю, что вам предложить.

— У нас все необходимое с собой, — успокоил я ее. — Мы бы проехали мимо, но я узнал, что вы христиане, и решил задержаться здесь.

— Тогда входите в дом. Значит, нам оказана великая честь.

Это было сказано от всего сердца. Женщина была одета бедно, но очень опрятно, несмотря на грязную работу. Юбка, жакет, передник — все это было невероятно ветхое и латаное-перелатаное. Лица у обоих были худые, но очень добрые.

Мы вошли в комнатенку, служащую для хранения сельхозинвентаря и одновременно стойлом ослу. Отсюда дверь налево вела в жилое помещение. Там стояла печь из кирпича, стол, лавки, табуретки. На полках — разная посуда, в дальнем углу — полочка, украшенная ветками, и ниша с иконкой Св. Василия с лампадкой. Бедно, но очень уютно.

Женщина вопрошающе взглянула на мужа. Он кивнул и пригласил нас усаживаться. Я мимоходом глянул в окно и заметил, что женщина с мотыгой перешла через ручей по камешкам и возле зарослей принялась копать. Я тут же догадался что.

В этих районах и еще в Греции в христианских общинах принято закапывать в землю особые сосуды с вином и хранить их так до свадьбы дочери. Вино приобретает тогда особый вкус. Оно очень ценится на застольях, обычно его не пропадает ни капли.

— Оставь, не надо, — сказал я хозяину. — Я могу пить воду. К кому же мои спутники — мусульмане, они не пьют вино.

— Как не христиане? Но они ведь делают наши знаки перед иконой.

— Они научились этому у меня. Они уважают чужую веру. Оставь вино в земле!

— Откуда ты знаешь, куда пошла моя жена?

— Догадался.

— У меня есть только один кувшин. Моя дочь получила его в подарок от юноши, который потом стал ее возлюбленным. И мы закопали вино, чтобы достать его на свадьбу. Но она умерла, и я хочу предложить еговам.

— Так дело не пойдет. Сердце мне не позволит.

— Господин, прими его. Мы охотно отдадим это вино вам!

— Я знаю. Дар бедных имеет стократную ценность. Я чувствую, что уже как бы выпил его.

Я вышел на улицу и попросил жену вернуться. Она неохотно повиновалась. Еще я попросил ее согреть воды, и пока она закипала, мы отвели лошадей на поляну с сочной травой и связали им ноги. Потом я вынул кофе и передал хозяйке. Ее глаза зажглись от радости. Кто знает, сколько эти бедняги не пили кофе!

Когда напиток был готов и запах наполнил помещение, мы достали собственную посуду, чем вызвали вздох облегчения хозяев. Затем на свет божий появились и куски мяса. Мы славно поужинали. Они должны были сесть вместе с нами за стол, но никак не решались. К мясу они совершенно не притронулись.

— Прости, господин, — сказал муж. — Сегодня мы не должны есть.

— Почему? Сегодня же не постный день!

— По понедельникам, средам и пятницам мы не едим.

— Я знаю, что монахи иногда постятся по этим дням, но вы же нормальные люди.

— И тем не менее мы постимся, мы так решили.

— Это что — обет?

— Нет, мы так договорились.

— Тогда я вам отсыплю своей муки, чтобы вы что-нибудь испекли.

— Спасибо тебе, мы ничего не едим, совсем ничего.

— Даже ваши священники в постные дни употребляют в пищу коренья, фрукты и травы.

— Нам ничего не нужно, господин.

Эти малокровные люди сидели рядышком на скамейке; от их изможденных лиц исходило страдание, но даже усилием воли они не могли отвести глаз от жующих. Наблюдать это было выше моих сил. Кусок застревал у меня в горле. Я встал и вышел во двор.

Я стал искать место, удобное для лагеря, и скоро нашел подходящую полянку. Небо сегодня было абсолютно чистое, не то что в прошлые вечера. Прямо за домом начинался поросший кустарником подъем к лесу. Вверху, где виднелись деревья, имелось небольшое свободное пространство, его я подметил еще подъезжая к дому. Это место я и выбрал. Оно поросло мягким мхом, на котором можно было прекрасно выспаться. Но тут под платаном я увидел что-то четырехугольное и темное. Я подошел ближе. Это была могила с крестом из стволов деревьев.

Имело ли это какую-то связь с трауром наших хозяев? Видимо, да. Любопытство одолевало меня, но я заставил себя не задавать вопросов. Это нехорошо — бередить открытые раны. Я спустился к дому и на пороге встретил хозяина.

— Господин, ты уходишь? — спросил он. — Я чем-то не угодил тебе?

— Нет, чем ты мог меня рассердить?

— Ну тем хотя бы, что отверг твои дары… Ты спускаешься, значит, видел могилу?

— Да.

— Это могила моей дочери. Я хотел задать тебе один вопрос. Можно?

— Да, время есть.

— Тогда давай отойдем к лошадям. Нас никто не должен слышать.

Мы пошли на луг. Там уселись друг против друга, и прошло какое-то время, прежде чем он заговорил. Ему было трудно начать. Наконец он решился.

— Когда ты вышел, мы говорили о тебе. Я знаю, что ты писатель и пишешь книги, что изучил все науки, и нет такого вопроса, на который бы ты не ответил.

Опять этот маленький хаджи насочинял про меня всяких небылиц. Само собой, чем ярче он меня расписывал, тем больше света падало и на его достойную фигуру. Поэтому я ответил:

— Это неправда. Есть только одна наука, другой я не знаю.

— Что ты имеешь в виду?

— Священное писание. На все воля Божья. А остальное само к вам придет.

— Да, ты прав. Ты знаешь Священное писание?

— Я много занимался этим, ведь это вечное отражение жизни. Но дух человека слишком слаб, чтобы вынести божественный свет. Нужно все постигать сердцем и находить истину.

— Сердцем? Но не всякий умеет жить сердцем. Ты нашел то, что Библия говорит о смерти и вечной жизни?

— Да.

— Ты веришь в жизнь после смерти?

— Если бы не верил, то лучше бы и не появлялся на свет.

— Вера в вечную жизнь — уже начало вечной жизни.

— Значит, дух продолжает жить после смерти?

— Абсолютно точно.

— А есть очищающий огонь?

— Да.

— А духи?

— Нет.

— О, если б в это можно было поверить! Есть души, которые не могут найти покоя и возвращаются в виде духов. Я точно знаю, поэтому я так несчастлив и поэтому мы так страдаем с женой. Нам кажется, что мы можем ее вызвать к нам.

— Ее? Кого ты имеешь в виду?

— Ту, у чьей могилы ты стоял. Мою дочь.

— Ты хочешь сказать, что она появляется в виде духа?

— Да.

— Несчастный! Кто тот негодный, кто заставил тебя поверить в это?

— Я знаю точно.

— Ты что, видел ее?

— Я — нет. Другие — да.

— Не верь им!

— Но я слышал ее.

— Ты сумасшедший. В каком же образе она предстает?

— В образе летучей мыши, — тихо ответил он, приблизив рот к моему уху. — Об этом нельзя говорить даже тихо, иначе нам грозит смерть. Поскольку я узнал, что ты великий ученый, то подумал, что ты можешь посоветовать мне средство, чтобы она обрела вечный покой.

— Ни один ученый не даст тебе такого средства. Ты только поверь, что не бывает духов, и сразу освободишься от своего заблуждения.

— Не могу, не могу! Я слышу ее, слышу в час ее смерти.

— Когда это?

— За два часа до полуночи. Она появляется из воздуха и стучится в наши стены.

— Как летучая мышь?

— Не знаю, я только слышал ее, но не видел, а другие видели в образе летучей мыши.

Тут мне пришла в голову одна мысль. Я спросил:

— А не думаешь ли ты, что она вампир?

— Да, это так.

— Бог мой, это страшнее, чем я думал.

— В самом деле?

— Да.

— Я умираю от тоски.

— Вот и хорошо, вот и умирай от нее, а точнее, от собственного невежества. Понял?

Это было жестоко, но не каждое лекарство сладко. Он сидел и плакал. Суеверия в тех провинциях так глубоко проникли в жизнь людей, что подчас необходимы сильнодействующие средства, чтобы с ними бороться. К тому же мне оставалось пробыть здесь всего несколько часов, и времени для особых разговоров не было.

— Господин, я ждал от тебя помощи, — обиделся тот, — а получил насмешку.

— Я вовсе не насмехаюсь над тобой, меня удручает твоя вера в эти предрассудки. Сходи к своему попу и спроси у него, какой это грех — считать собственную дочь вампиром.

— О, я уже был у него.

— И что он тебе ответил?

— То же самое, что он сказал Властану, который тоже у него был.

— А кто это — Властан?

— Раньше был лучший друг, а теперь злейший враг. Его сын был возлюбленным моей дочери. А теперь она восстала из могилы и сосет кровь из его тела, он угасает и вот-вот умрет.

— Хм! Ну и что поп сказал ему?

— Он тоже подтвердил, что моя дочь — вампир.

— Невероятно.

— Она умерла без отпущения грехов. Говорят, что с вампирами точно так и происходит. Священник живет далеко и не мог прийти, а в Текирлыке я не мог захоронить тело из-за оспы.

— А что, твоя дочь умерла от этой болезни?

— Да, в то время здесь было много таких больных. Моей дочери нездоровилось, ее мучили головные боли, и она ничего не ела. Она пошла к Властану, жена которого уже переболела оспой, чтобы та уже ухаживала, но скоро снова вернулась домой. У нее поднялась температура, наверное, там что-то произошло, но она была так обескуражена, так испугана… Я так и не узнал причины. Она только твердила в бреду, что ее жених, сын Властана, тоже умрет. Потом нарывы вскрылись, и она угасла, но перед смертью подтвердила, что он должен умереть. Поэтому она вампир и притянет его к себе, если средство священника не поможет.

— Какое еще средство?

— Нужно вскрыть могилу, взять заостренный кол, смочить его кончик жиром заколотой за восемь дней до Рождества свиньи и проткнуть ей сердце.

— Ужас, ужас! И ты веришь, что это поможет?

— Да, но я никому не позволю сделать это. Пусть придет священник и следит за больным. Тогда ее дух не прилетит за ним. Если делать так двенадцать ночей, она больше не появится. Если ее заколоть в могиле, она заключит союз с дьяволом.

— А кто такой этот Властан?

— Он обжигает кирпичи так же, как и я. Мы оба из одной области Дренова и приехали сюда вместе на глиняный карьер. Он был человеком обеспеченным, я же беден, но он согласился отдать своего сына за мою дочь. Ничего из этого не вышло.

— А далеко он отсюда живет?

— В четверти часа ходьбы вверх по ручью.

— Завтра рано утром я навещу его и скажу ему, что я обо всем этом думаю. Вы все глупы, и священник тоже глуп. Даже более глуп, чем вы. Но скажи: твоя дочь в определенное время прилетает и стучится в стену?

— Это происходит регулярно.

— А ты не выходил посмотреть?

— Нет, конечно. Как можно? Взгляд вампира отнимает жизнь.

— Вот если бы она прилетела сегодня!

— Сегодня среда, а по средам она чаще всего и прилетает.

— Вот и отлично. Я спрошу у нее, почему она не дает тебе спать.

— Господин, это плохо кончится, этого нельзя делать.

— Можно. Давай закончим наш разговор. Меня уже зовут мои спутники. Все уже поели.

— Ты им ничего не расскажешь?

— Только маленькому хаджи. Он поможет мне излечить вас от вампира.

— Господин, прошу тебя, не делай глупостей! Ты рискуешь жизнью.

— Никаких глупостей. Много лет назад я загадал желание увидеть духа и буду очень рад, если сегодня оно исполнится.

— Я вижу, ты ничего не боишься, и догадываюсь о причине твоей смелости. Может, ты будешь так любезен и покажешь мне то волшебство, которым владеешь?

— Охотно. Вот оно.

И я показал ему сжатые в кулак пальцы.

— Разожми руку, я посмотрю.

— Смотри так. В руке ничего нет. Кулак — это мой талисман.

Мы прервали наш разговор, ибо к нам подошли другие. Мы еще немного побеседовали возле дома, я передал обрадованному керпичи32Керпичи (керпиччи) — кирпичный мастер, кирпичник (тур.). немного табаку, а потом мы пожелали ему и его жене доброй ночи. Оба были немного удивлены, когда узнали, что мы хотим разместиться на ночлег возле могилы. Они было запротестовали, но быстро сдались. Там, где спит вечным сном ребенок, живой может без забот провести ночь.

Оско с Омаром поднялись на пригорок, я же с Халефом задержался у навеса возле лошадей.

— Сиди, ты хочешь сообщить мне нечто, о чем не должны знать эти двое?

— Да. Ты когда-нибудь видел духа, Халеф?

— По идее, в пустыне, в горах, на лугах и в лесах должны водиться джинны, но я лично никогда ни одного не видел.

— Ты ошибаешься, одного видел.

— Где?

— В стране курдов. Духа пещеры.

— Ты имеешь в виду Мару Дуриме? Добрая женщина, но никак не злой джинн. А на настоящего я бы с удовольствием взглянул.

— Мне известен один.

— Кто же?

— Сам увидишь. Ночью прилетит и стукнет в ставень.

— Вай! Думаешь, он сегодня появится?

— Очень бы хотелось.

— Мне тоже. Давай, спросим, есть ли у него паспорт от великого господина, давай?

— Давай. Через полчаса как раз настанет время его появления. А если не появится, мы ничего не теряем, кроме этих нескольких минут.

— А где мы его подождем?

— Здесь, возле ручья. Мы отлично устроимся на траве. Дом от нас в пяти шагах. Мы подождем, пока он подлетит, а потом схватим его сразу с двух сторон.

— Оружие понадобится?

— Пожалуй, нет. Что, мы вдвоем не одолеем одного бестелесного духа?

— Правильно. Ты мне тоже не нужен. Можешь отправляться спать!

С этими словами он притаился за кустом. Я — за другим. Я был твердо уверен, что вампир не придет. Меня больше беспокоило недомогание хаджи, и я спросил его о боли в груди.

— Тихо, сиди, — ответил он из-за своего куста. — Тот, кто охотится на джинна, не должен пугать его громкими словами. Но ничего, я тебя обучу.

Я последовал этому совету. Малыш был прав. Все должно быть по правилам. Я много читал и слышал преданий о вампирах. Сейчас представлялась реальной возможность увидеть кровопийцу и избавить двух славных людей от вечных мучений. Ведь речь явно шла о чудовищном предрассудке!

Наверное, мы прождали около получаса. Я хотел уже уходить, как появилось нечто — совершенно бесшумно и быстро — как раз с той стороны, где я находился. То был темный человеческий силуэт, скользнувший к окну и прислушавшийся там на мгновение. Потом он издал такой же сосущий звук, какой я слышал однажды в венском Вурстельпратер-театре, когда черт искушал Фауста. Раздалось некое подобие свиста, тон колебался: поднимался, падал и снова усиливался. Как будто крепкий ветер обтекает выступающий обломок скалы. Потом трижды постучал в окно и собрался было ретироваться. Но тут Халеф закричал:

— Стой, проказник, мы тебя засекли!

И он прыгнул к нему, чтобы схватить. Но «дух» оказался для духа весьма материальным, даже проворным и ловким. Он влепил Халефу оплеуху и крикнул:

— Eredj a tatarba!33Пошел к татарину! (венгр. ) — И помчался прочь.

Если бы Халеф сдержался и до срока не вылез, я бы поступил иначе. Человек появился с дальней от меня стороны, так что имел преимущество почти во всю длину дома. И все же я побежал за ним, а попутно обозвал Халефа тупицей. Тот, подстегнутый столь нелестным эпитетом, припустил за мной.

Преследуемый оказался отличным бегуном. Тут надо было проявить смекалку. Я уже приблизился к нему настолько, что протянул руку, чтобы схватить его, но тут его и покинула «духовная сущность». Он вдруг рванул вбок, я — за ним. Он перепрыгнул через ручей. Я по-прежнему не отставал. Я достиг противоположного берега почти одновременно с ним и протянул к нему руку, чтобы повалить.

— Az istenert!34Ради бога! (венгр. ) — донеслось из темноты.

В руках у меня остался лишь лоскут, и я едва не потерял равновесие. Дух же скрылся в кустах, куда я за ним уже не последовал.

— Поймал? — спросил сзади запыхавшийся Халеф, изготовившийся к прыжку через ручей.

— Нет, но тебя я сейчас поймаю и надеру уши. Вчера ты провалил мне операцию на голубятне — вместе с ее полом. Сегодня отличился глупыми преждевременными криками…

— Сиди, то был чисто охотничий азарт! Парень побежал из страха!

Это было так нелепо, что я рассмеялся.

— Конечно, из страха, а не из-за отсутствия веса. Ну а теперь, чтобы попросить паспорт, тебе придется поискать его!

— На рассвете мы найдем его по следам.

— Ага, как раз когда нам придется уже уезжать.

— Но ты за что-то ухватил его!

— Какая-то старая тряпка, он обвязался ею.

— Ты понял, что он сказал?

— Да, по-венгерски. Надо будет спросить кирпичника, знает ли он кого-нибудь, говорящего на этом языке. Погоди, в тряпке что-то есть. Давай-ка взглянем.

Там было что-то круглое. Я вынул предмет и попытался рассмотреть его на фоне светлого неба. Но жуткий запах, исходивший от этой вещицы, подсказал мне без всяких разглядываний, что у меня в руках старая, пропитанная никотином трубка.

— Что это, сиди?

— Курительная трубка.

— Аллах-иль-Аллах! Оказывается, духи курят табак!

— И не лучших сортов!

— Покажи-ка.

Он взял, понюхал и воскликнул:

— О Аллах, у ее владельца воистину нет носа!

И он собрался было отшвырнуть ее в сторону, но я помешал ему.

— Что ты делаешь! Она нам понадобится!

— Ты что, упаси боже, будешь курить из нее?

— Зачем? По ней мы вычислим духа!

— Ты прав. Я только что чуть не совершил очередную глупость.

— Пошли к кирпичнику.

Тот слышал крик Халефа и слова неведомого духа, а также наш топот. От страха хозяин чуть не потерял рассудок. Войдя в дом, мы заметили, что лица у них цвета мела.

— Видел вампира, господин? — с тревогой спросил он и поднялся в волнении с лавки.

— Да.

— Теперь ты умрешь. Тот, кто удостоится его взгляда…

— Значит, это случится очень быстро, ибо я не только видел его, а даже ухватил, — перебил я его.

— О небо!

— Я бы с удовольствием поймал его, но он ускользнул.

— По воздуху?

— Нет, по дорожке, а потом через ручей и даже произнес при этом несколько слов.

— Каких?

— Eredj a tatarba, az istenert.

— Такое обычный человек не поймет. Это наверняка язык духов.

— О нет, это язык мадьяров. Дух был очень испуган. Слова, которые он произнес, свидетельствуют об этом. Тут поблизости есть кто-нибудь родом из Венгрии?

— Да.

— Кто же?

— Слуга Властана.

— Ах, как мило. Ты его хорошо знаешь?

— Да.

— А эти предметы тебе знакомы? — И я показал ему пояс и трубку.

— Это вещи слуги, — ответил он. — Особенно эта трубка. Он курит с помощью тростниковой палочки. Когда она пропитывается никотином — а табака у него нет, — он просто откусывает кусочек и жует его. Причем он утверждает, что это очень вкусно. Он мой враг, потому как в свое время положил глаз на мою дочь, а мы указали ему на дверь. Так это он был там на улице?

— Точно не знаю, но думаю, что вампир уже не вернется. Завтра утром я тебе его покажу. Я решил отбывать завтра на рассвете, но задержусь на несколько часов, чтобы сходить к Властану.

— Что ты задумал, господин? — в ужасе закричал бедняга. — Он ведь вышвырнет тебя за дверь!

— Даю тебе слово, что мы с ним расстанемся друзьями, хоть встретил он нас, быть может, не очень-то дружелюбно.

— Как же это у тебя получится?

— Вот об этом я и должен подумать в тишине.

Наши приключения за домом останутся для него загадкой навеки. Все, что я рассказывал ему, не имеет никакого значения. Лучше всего будет представить ему неопровержимые факты.

Поэтому, отставив все вопросы, я быстро поднялся с Халефом на лужайку. Оско и Омар уже давно спали, так что обошлось без расспросов.

Я был убежден, что этот слуга выдавал себя за вампира в отместку за отказ родителей девушки. Завтра утром я надеялся взять его тепленького и припереть к стенке. Мы оба быстро заснули, но спал я чутко. У меня было такое ощущение, что с нами должно еще что-то произойти. Может быть, мне приснилось, или так было на самом деле, но мне показалось, что с вершины горы, продираясь сквозь кустарник, катится камень. Я сел и прислушался. Действительно, приближались шаги, причем не одного, а нескольких людей.

Я быстро разбудил всех троих. Нескольких слов было достаточно, чтобы они оценили обстановку. Мы быстро рассредоточились по кустам. Едва мы там затаились, как на поляне появились люди, столь нелюбезно нарушившие наш сон.

Там, под платаном, было, конечно, темнее, чем под чистым звездным небом, но тем не менее я отчетливо различил четырех человек — двое из них несли какие-то инструменты и бросили их на траву рядом с могилой. Двое других вели еще одного, у могилы они остановились и осторожно усадили третьего на землю. Одной из этих двух была женщина.

— Ну что, начнем, господин?

— Да, пожалуй, но только быстро, полночь близится. Чертова ведьма не должна больше подняться из могилы!

— А нам это не повредит? — спросила женщина боязливо.

— Да нет же. Я уже сто раз говорил, что мы вершим доброе дело. Держи лопату, Андраш.

Андраш, или Андреас по-нашему, был венгром. Я тут же понял, кто перед нами — старый Властан с женой, сыном и слугой. От этого они не стали симпатичнее. И я решил не только не дать им побеспокоить могилу, но и преподнести хороший урок. Нескольких слов моим спутникам хватило, чтобы те все поняли. Мы прыгнули вперед с криками, каждый — к своей «жертве», а я — к слуге.

— Боже! — завопил тот.

Я швырнул его оземь, прижал за шею и приставил острие к горлу.

— О, я несчастный, теперь все погибло! — закричал он.

Забавно, что человек, свободно владеющий несколькими языками, в минуту смертельной опасности высказывается на родном. Именно так и сделал этот венгр. Я не дал ему времени на размышления.

— Ты и есть вампир? — спросил я.

— Да, — признался тот.

— Ты стал им из мести, что дочь кирпичника не вышла за тебя?

— Да.

— И ты стучал по ночам в окна, изображал духа?

— Да.

Этого признания хватило бы, чтобы убедить всех троих, но я думал прежде всего о сыне Властана. Вряд ли здесь был замешан вампир, поэтому я спросил:

— Ты давал что-нибудь тайно своему господину?

— Пощади! — прохрипел тот.

— Ну?!

— Крысиный и могильный яд каждый день понемногу.

— Чтобы извести его?

— Да.

— Зачем? Говори правду, иначе нож воткнется тебе в глотку.

— Я хотел стать сыном, — признался он.

Теперь мне все стало ясно. Дочь кирпичника пришла такая испуганная домой и так убежденно говорила о смерти своего возлюбленного! Я еще крепче сжал парню горло и спросил:

— Невеста твоего юного господина видела, что ты даешь ему крысиный яд. И ты угрозами заставил ее замолчать?

Может быть, из страха перед моим ножом или вблизи могилы ему было не по себе. Он признался, что угрожал ей, будто убьет ее и родителей, если она что-нибудь расскажет.

— Все, достаточно. Теперь пошли все к кирпичнику.

Я рывком поднял слугу на ноги и повел вниз. Остальные двинулись за нами. Все молчали. Храбрый защитник дома еще не спал. Надо думать, он был немало удивлен, увидев на пороге своих смертных врагов.

— Вот, — сказал я, подталкивая слугу в угол, — вот вампир. Можешь полюбоваться. Он питается старыми курительными трубками и для развлечения выкапывает трупы.

Хозяин, не в состоянии выговорить ни слова, уставился на нас. Властан первым обрел дар речи. Он простер к нему руки и проговорил:

— Прости, нас оболгали!

— Но как вы здесь оказались?

— Мы хотели там, наверху, вскрыть могилу. Взяли с собой кол, я даже не знаю, как… как…

Я уже не слушал. Сцена выяснения отношений меня не волновала. Я вышел на улицу. Халеф, Оско и Омар скользнули следом.

Маленький хаджи, ясное дело, распространялся о своей победе над вампиром. При этом мы слышали голоса в хижине — сначала громкие, с нотками угроз, потом более спокойные и наконец доброжелательные. Нас позвали.

— Господин, — сказал керпичи, плача от радости, — это тебе мы обязаны всем. Ты снял с нас бремя стыда и позора.

Его жена тоже пожала всем нам руки, а я ответил:

— Только сами себе вы обязаны этой радостью. Вы приняли чужеземцев в своем доме, невзирая на бедность, и вот вознаграждение. Вам больше не надо мучиться от предрассудков. Но если бы ты не поведал мне искренне о своем горе, помощь не пришла бы так быстро.

— Да, я знаю, что ты превзошел все науки. И яды тоже знаешь…

Я взглянул на сына Властана, который сидел бледный, с впалыми щеками.

— Да, я понимаю в ядах, знаю от них противоядия и могу вам сказать одно: этот юноша скоро поправится, если вы обратитесь к настоящему доктору, а не к шарлатану. А этого, — я указал на слугу в углу, — который все время врет, — передайте судье. Он определит ему наказание.

Мои добрые слова произвели на молодого человека благоприятное воздействие. Он сам поднялся и обнял родителей.

Ни слова не говоря, Властан взял веревку, связал слуге руки и вывел его во двор. Следом за ним, повинуясь его кивку, вышла и его жена.

Когда через час они вернулись, она волокла с собой большую корзину с продуктами, а он поставил у дверей здоровенный кувшин.

— Господин, — сказал он, — вчера ты отказался от вина моего бедного врага, который снова стал другом; я же богат, прими мои дары, которые я выкопал для тебя и твоих людей.

— Хорошо, пусть так и будет. Обещай только, что ты поделишься своим богатством со своим другом, чтобы хоть немного облегчить его тяжелый труд на карьере.

— Обещаю это с радостью. Вот тебе моя рука.

Потом мы отметили это событие. Трое моих спутников только смотрели, как хорошо идет у нас это вино, они же довольствовались одной водой. Тут Халеф шепнул мне:

— Сиди, оно такое красное и было в земле. Это не вино.

— А что же это?

— Это кровь земли. Разве можно ее пить?

— Конечно.

— Тогда позволь нам попробовать немножко, мы хотим быть такими же веселыми, как и вы.

И он попробовал — много, много раз.

Разумеется, о сне все уже забыли. Когда наутро мы были уже на дороге и долина оказалась позади, маленький хаджи сказал:

— Когда я вернусь домой к Ханне, красивейшей из красавиц, я научу ее добывать кровь земли, ибо одна капля ее исцеляет сердечную боль всего мира. Аллах велик, а Мухаммед — Пророк его.