Онлайн чтение книги В могиле не опасен суд молвы The Grave's a Fine and Private Place
Глава 2

Причалить к берегу у церкви оказалось не такой легкой задачей, как можно было предположить.

Во-первых, Даффи, перегнувшись через планшир, методично избавлялась от всего, что съела за последние две недели. Если вы когда-нибудь видели в кино, как траулер опустошает сети, вы примерно представляете, что я имею в виду. Сказать, что она просто извергла съеденное, – невероятное преуменьшение. Скорее, она выплюнула все свои внутренности. Ужасающее зрелище, по правде говоря.

Если бы не серьезность ситуации, я бы даже посмеялась.

Доггер – надо отдать ему должное – не произнес ни слова. С одного взгляда он все понял и начал действовать соответственно. Медленно, но неуклонно мы двигались к берегу в тишине – конечно, если не считать звуков рвоты.

Лодочники, которые были неподалеку, наверное, решили, что юной леди стало плохо. Чем-то отравилась или морская болезнь. Пялиться нехорошо, так что они не смотрели. Разумеется, никто из них не заметил, что я тащу за открытый рот.

Когда лодка стукнула о деревянный причал, Доггер протянул мне клетчатый плед, который собирался расстелить на земле во время нашего пикника. Я сразу поняла, чего он хочет.

Не привлекая внимания, я взяла плед левой рукой, развернула и небрежно накинула на плававший труп. Пришвартовав лодку, Доггер вышел на мелководье, бережно поднял прикрытое пледом тело и побрел к заросшему зеленой травой берегу. Положил труп на землю на краю церковного кладбища.

Я заметила синяк на шее сзади – как будто человек оступился, ударился головой и упал в воду. «Но у мертвецов не бывает синяков», – вспомнила я.

– Искусственное дыхание? – предложила я, стараясь думать логически.

Однажды Доггер рассказал мне, что изучал джиу-джитсу и систему Кано, согласно которой утопленника можно реанимировать резким ударом по ступням.

– Боюсь, нет, мисс, – ответил Доггер, приподняв край пледа. – Слишком поздно. Этот бедняга уже стал поживой рыб.

Он прав, уши и нос были объедены.

Судя по тому, что осталось от лица, этот мужчина был довольно красив. Длинные рыжие пряди, пропитавшиеся водой, должно быть, когда-то вились кудрями над кружевным воротником его шелковой рубашки.

Я не сочиняю, она действительно шелковая, и его голубые брюки тоже, застегнутые на пуговицы и подвязанные шелковыми лентами под коленями.

У меня было впечатление, будто я смотрю на выходца из восемнадцатого столетия, путешественника во времени, который весело нырнул в воду во времена короля Георга III и наконец решил выплыть.

В следующий миг я предположила: может быть, кто-то пропал с маскарада? Или со съемок фильма?

Наверняка об этом трубили бы на всех углах, но тем не менее – вот здоровый молодой человек (если не считать того, что он мертв) лежит, словно выловленная форель.

Он был почти чересчур красив: как мальчик в голубом со знаменитой картины Гейнсборо, только более бледный.

Но погодите-ка! Он действительно напомнил мне картину, но не Гейнсборо. Нет, это работа куда менее известного художника по имени Генри Уоллис.

«Смерть Чаттертона» – вот как она называлась, и на ней изображено тело печального молодого поэта, который в возрасте семнадцати лет отравился, когда разоблачили его литературные мистификации[5]Есть версия, что на самом деле Томас Чаттертон (1752–1770) отравился, потому что не мог добиться признания и его практически не публиковали. Его литературную мистификацию (Томас писал стихи, выдавая их за записи средневекового монаха Томаса Роули, якобы жившего в XV веке) разоблачил Гораций Уолпол за год или полтора до смерти поэта, а слава к Чаттертону пришла спустя много лет после самоубийства..

Как я сразу не догадалась, ведь огромная репродукция этой картины много лет висит в моей спальне на почетном месте.

Признаюсь, это одно из моих любимых произведений искусства.

На этой картине Чаттертон, бледностью лица напоминающий рыбье брюхо, раскинулся на убогом диване в съемной мансарде, левой рукой обнажив грудь, в которой совсем недавно билось сердце.

Правая рука свисает к полу, рядом валяется пустой флакончик из-под мышьяка.

Все искусство должно так завораживать.

– Пожалуйста, оставайтесь на местах, мисс Офелия, мисс Дафна, – слова Доггера вырвали меня из размышлений. – Внимательно следите за рекой вверх и вниз.

«Какой умный человек», – подумала я. Он нашел, чем их занять, чтобы они не впали в истерику, и помешал затоптать улики.

Удивительное дело, но людям, которые решительно раздают приказы на месте трагедии, всегда повинуются.

– Мисс Флавия, если вы соблаговолите побыть здесь, я схожу за полицией, – обратился он ко мне.

Я коротко кивнула, и он ушел в сторону церкви. Влажные манжеты его брюк шлепались о щиколотки, но это не мешало ему сохранять полный достоинства вид.

Как только он скрылся из виду, я приподняла край пледа.

На меня удивленно взглянули полузакрытые голубые глаза с расширенными зрачками – как будто я сдернула одеяло со спящего человека. Радужки были такого же цвета, как его губы и шелковые ленты на коленях.

Я понюхала губы, вернее, ткнулась в них кончиком носа, но ничего не уловила, кроме солоноватого запаха воды. Наклонилась к его глазам и втянула ноздрями воздух.

Так я и знала: яблоки. Цианистый калий, насколько я помню, запаха не имеет, но когда он смешивается с водой, растворяясь и образуя щелочной раствор, выделяется синильная кислота, которая в соединении с воздухом начинает пахнуть яблоками.

Глазная ткань, самая тонкая и нежная в теле, не только впитывает химические запахи лучше, чем остальные органы, но и сохраняет их дольше. Если не верите, понюхайте свои слезы через час, после того как поели лук.

Кроме того, глаза, полуприкрытые веками, были лучше защищены от вымывающего действия воды, чем нос и губы.

Его лицо было… ладно, скажем, интересным. Хотя оно несколько опухло, но синюшность практически отсутствовала. Верный знак, что либо тело находилось в воде недолго, либо, наоборот, долго было погружено в холодную глубину. Но тот факт, что сейчас оно всплыло на поверхность, означал, что в нем идут процессы газообразования. Есть и другие варианты, но этот самый правдоподобный.

«Можно найти и другие признаки, но, чтобы их изучить, придется раздевать тело, а это, – подумала я, – неприлично». Кроме того, нет времени, в любой момент может вернуться Доггер с полицией.

Когда дело касается утопления, самыми важными иногда оказываются внутренние приметы. Разумеется, я не могу провести вскрытие на берегу. Придется удовлетвориться другими приемами.

Положив ладони крест-накрест на грудь мертвеца, я навалилась на него всем своим весом.

Мои усилия были немедленно вознаграждены: из его посиневших губ хлынула удивительно сильная струя пенящейся жижи, сменившаяся водой.

Потянувшись за носовым платком, я собрала жижу, свернула ткань в комок, чтобы не подцепить заразу, и спрятала в карман.

Быстрый взгляд по сторонам подтвердил, что я осталась незамеченной.

Продолжив изучение трупа, я пощупала ладони мертвеца в поисках эффекта перчатки – дряблости кожи, которая дала бы понять, что труп долго находился в воде. Но его руки были на удивление упругими.

Почти не задумываясь, я поднесла свои пальцы к носу.

Поразительно, насколько мы игнорируем наше обоняние. Мы реагируем на крайности – аромат или вонь, розы или разложение. Человеческий нос научился не обращать внимание на то, что не имеет значения.

Я обнюхала пальцы.

Ага! Я не ожидала ничего необычного, но мой нос безошибочно уловил запах.

Паральдегид, клянусь всеми святыми! Старый добрый дружок (СН₂СНО)₃ – дурно пахнущая и отвратительная на вкус бесцветная жидкость, которую можно получить, если подвергнуть альдегид воздействию серной или соляной кислоты. Это вещество было впервые синтезировано в 1829 году и когда-то вместе с ванильным экстрактом, земляничным сиропом и хлороформом входило в состав средства от бессонницы. Также, в сочетании с равными частями вишнево-лавровой воды, его использовали для подкожных инъекций душевнобольным.

Но сто лет назад от использования паральдегида отказались, потому что он вызывал плохой запах изо рта у пациента. Хотя мне доводилось слышать, что есть люди, особенно среди аристократии, которые пристрастились к этому веществу.

Я еще раз понюхала кончики пальцев, освежая память.

Если я правильно помню, отравление паральдегидом сужает зрачки, а у этого бедолаги они расширены. Что-то не сходится. Части головоломки не встают на место.

Придется подождать. Сейчас нет времени.

Я обратила внимание на нижнюю часть тела трупа. Одна ступня, немного высовывающаяся из-под пледа, была обута в нечто вроде красной балетной туфли. Вторая была босой. Невысокий, насколько я могу судить, примерно пять с половиной футов ростом, даже чуть ниже, хотя трудно определить на глаз, поскольку он лежит под пледом.

Да! Вот оно. Это балетный танцор, вот почему он так одет.

Горжусь собой. Должно быть, он пришел на берег реки вечером, потренировать пируэты вдали от завистливых глаз. Может, из «Лебединого озера».

Должно быть, какое зрелище! Под плакучими ивами, у сонной реки – но потом он поскользнулся или подвернул ногу и упал в темные воды.

Или его столкнули.

Мог ли он запутаться в водорослях или ряске? Я отогнула край пледа. Следов растений нет.

Может, что-то найдется в складках одежды. Надо обыскать его.

Вы когда-нибудь засовывали руки в карманы брюк трупа? Вряд ли. Я сама делала это лишь пару раз, и должна сказать, что это не самое приятное занятие.

Кто знает, что может там таиться? Обыскивая утопленника, вы рискуете наткнуться на угрей, водяных змей, крабов и кого угодно, и я начала вспоминать, какие особи могли подняться по реке со стороны Темзы. Китайский мохнорукий краб? Когда дело касается крабов, любые средства предосторожности хороши.

Не стоило беспокоиться. За исключением клочка мокрой марли и сложенного листка бумаги в синюю линейку, карманы были пусты. Я зажала листок большим и указательным пальцами, подумав, что надо будет потом как следует оттереть руки от слизи.

Стараясь не повредить, я медленно развернула листок. Там было кое-что написано карандашом. Несколько цифр.

Может, это дата? 1954 год, а 6, 7, 8 и 9 – это месяцы июнь, июль, август и сентябрь? Если так, то это будущее, потому что сейчас июнь 1952 года.

Люди обычно не назначают встречи настолько заранее.

Или это код от сейфа? Маловероятно, потому что аккуратно набрать серию из четырех цифр в строгой последовательности очень сложно. И Доггер во время одного из уроков по вскрытию замков объяснил мне, что обычно такие комбинации содержат не менее двух непоследовательных цифр.

Или это телефонный номер? Не уверена, к какому коммутатору относятся первые две цифры, но всегда можно позвонить и узнать, кто поднимет трубку.

Варианты бесконечны, и это весьма занимательно, потому что возможности намного интереснее несомненных фактов – таково мое мнение.

Я уже собиралась вернуть мятый листок обратно в карман, когда солнце заслонила внезапная тень, упавшая на труп. Меня словно пронзило электрическим током.

Я повернулась и подняла руку, закрываясь от солнца, но увидела только черный силуэт, нависающий надо мной.

– Что ты сделала с Орландо? – раздался голос, и я чуть не выскочила из кожи вон.

В старинном плетеном кресле на колесиках восседала незнакомая женщина. Она подкатилась ко мне так тихо, что я ничего не услышала.

– Ты опять? Что это за игры? Опять твои проказы? Немедленно встань, Орландо, ты пачкаешь шелк.

– Прошу прощения, – сказала я, поднимаясь на ноги. – Боюсь…

– И правильно делаешь, бесстыжая девчонка. Что ты наделала? Отвечай немедленно!

С первого взгляда мне показалось, что нос этой женщины торчит, как у военного корабля, такой же крупный и мощный, чтобы легко пронзать бурные волны Атлантики.

Седые волосы, стянутые в тяжелый узел на затылке, придавали ее лицу вид нагноившегося прыща, который вот-вот лопнет.

Из-под дорожного пледа высовывался носок жокейского сапога, объемистую грудь в свободной куртке украшал трепещущий на ветру старый школьный галстук. Женщина выглядела очень странно.

– На что ты уставилась? – спросила она. – Разве родители не учили тебя, что глазеть неприлично?

Это была последняя капля. Мои родители – почившие, да покоятся с миром их души, – учили меня, что важнее всего продемонстрировать стойкость перед лицом угрозы.

Я знала, что должна излиться фонтаном утешений, явиться скалой сочувствия посреди океана печали, но эта женщина переступила черту. Я не могла заставить себя прикоснуться к ней, не то что обнять.

– Орландо мертв, – сообщила я. – Утонул. Мы обнаружили тело.

Я сразу поняла, что она меня не слушает.

– Орландо, вставай немедленно, – скомандовала она. – Через час приезжают Готорн-Уэсты, и ты знаешь, как Порция не любит ждать.

И без того бледное лицо Орландо на фоне травы приобрело жутковатый зеленоватый отлив, и я заметила, что одуванчики рядом с его ушами отбрасывают на щеки желтоватые тени, похожие на синяки или капли прогорклого масла.

– Довольно, Орландо, – продолжила женщина, высунув ногу из-под пледа и толкнув труп в плечо. – Вставай и идем.

Я схватила ее за руку.

– Не трогайте его, – сказала я. – Он умер. Мы вызвали полицию.

Женщина взглянула на меня, потом перевела взгляд на труп и снова на меня. Глаза расширились, полная верхняя губа с усиками искривилась, и воздух разрезал ужасающий вопль, то усиливающийся, то ослабевающий, как сигнал воздушной тревоги.

В ответ на этот жуткий крик Даффи и Фели повернули головы в нашу сторону, но только на секунду, а потом снова уставились на реку, как велел Доггер.

«Ничего не слышу, ничего не вижу» – это их девиз, и в глубине души я не могу винить их за это. Возиться с трупами не так просто, как некоторые думают.

Отвести глаза просто, но чтобы смотреть в лицо смерти, нужен крепкий желудок.

Я увидела, что Доггер возвращается в сопровождении двух человек – судя по одежде, деревенского констебля и викария.

«Слава небесам, – подумала я. – Мне больше не придется иметь дело с этой вопящей гарпией в одиночестве».

– Отойдите, пожалуйста, – предсказуемо попросил констебль.

Я с радостью послушалась и отодвинулась в сторону, откуда могла незаметно наблюдать за происходящим. Великие сыщики имеют в запасе много ловких трюков вроде этого.

Знаю, звучит как похвальба, но это правда.

Мы с Доггером наблюдали, как констебль осторожно заглядывает под плед. Убедившись, что юноша мертв, он одернул китель, поправил галстук, повернулся к нам и произнес:

– Ну что ж… – он ткнул большим пальцем в сторону церкви и главной улицы. – Буду признателен, если вы отправитесь в «Дуб и фазан». Хозяин как раз подает ветчину и сыр, если желаете перекусить. Я скоро приду.

Если желаем? Полагаю, он хотел проявить внимание. Или это такое чувство юмора? За кого нас принимает этот деревенский дурачок?

Я уже собиралась сказать ему, что с удовольствием пожую ломтик мяса, рассматривая особенно сочный труп, но поймала взгляд Доггера.

– Какая забота с вашей стороны, констебль, – сказала я. – Мне кажется, аппетитные запахи доносятся даже сюда, – как ожидалось от девочки моего возраста, я улыбнулась ему коротко, хотя несколько натянуто.

– Мы достаточно увидели? – произнесла я краешком рта, когда мы с Доггером шли забрать Фели и Даффи из лодки.

– О да, мисс Флавия, – ответил он. – Более чем.