Корина

Онлайн чтение книги Валентайн Valentine
Корина

Это кровожадная мелкая сволочь, тощий желтый приблуда с зелеными глазами и яйцами размером с серебряный доллар. Кто-то подбросил его на голом участке за домом Шепардов в конце декабря – рождественский подарок, сразу себя показал, паршивое приобретение, сказала Поттеру Корина, – и с тех пор ни одному животному не было спокойного житья. Певчие птицы гибли десятками. Вьюрки, семья корольков, гнездившаяся под навесом, множество воробьев и летучих мышей без счета и даже большой пересмешник. За четыре месяца приблуда вырос вдвое. Его шерсть светится, как хризантема.

Корина стоит на коленях перед унитазом и слышит панический крик очередного зверька на заднем дворе. Птицы кричат и бьют крыльями по земле, ужи и бурые полозы умирают молча, их легкие тела почти не оставляют следа на убитой земле её голых клумб. А это сейчас голос мыши, или белки, или даже молодой луговой собачки. Божьи твари, называл их Поттер. И у неё перехватывает горло.

Собрав в кулак жидкие каштановые волосы, она выблевывает остатки из желудка и сидит, прижавшись щекой к холодной стене уборной. Животное снова взвизгнуло, и в наступившей тишине она пытается вспомнить подробности прошлого вечера. Пять стаканчиков выпила или шесть? Что говорила и кому?

Постукивает потолочный вентилятор. Вязкий запах соленого арахиса и виски уплывает к окну, глаза у Корины слезятся от потуг. Всё это – и лысое пятно у неё на макушке растет с каждым днем. Эта деталь никак не связана с тем, что она напилась вчера вечером, но все же… – дополнение к общему списку. Так же, как клочок туалетной бумаги, повисший на подбородке. Она стряхивает его в унитаз, опускает крышку, прислоняется лбом к фаянсу и слушает, как заполняется бачок.

Дряблая, как мешочек с червями для наживки, полежавший на солнце, сказал бы Корине Поттер, будь он здесь. Сделал бы ей «кровавую Мэри» с острым соусом и поджарил яичницу с беконом. Дал бы ей кусочек тоста – подобрать жир. Сказал бы, давай за дело. В другой раз не части, родная. Шесть недель, как Поттер умер – вознесся в славе! – и этим утром она слышит голос мужа так ясно, будто он стоит в дверях. С той же глупой улыбкой, тот же вечный оптимист.

Звонит телефон на кухне, звон прорывает дыру в тишине. Ни с одной душой Корина говорить не хочет. Алиса живет в Прудо-Бей и звонит только по воскресеньям ночью, когда междугородние дешевле. Да и тогда Корина, не простившая дочери метель, из-за которой закрыли аэропорт в Анкоридже, и она не прилетела на похороны отца, разговаривает коротко, отвечает, что у неё всё хорошо. У меня всё хорошо, говорит она Алисе. Вожусь в саду, хожу в церковь в среду вечером и по воскресеньям утром, разбираю папины вещи для Армии спасения.

И каждое слово – вранье. Она и футболки ни одной не положила до сих пор в коробку. Сад за домом – голая земля с птичьими трупами, и после сорока лет, что таскалась за Поттером в церковь, она этим паршивым ханжам ни минуты не подарит, ни цента. В ванной его кожаный несессер с бритвой так и лежит раскрытый перед зеркалом. Его наушники на тумбочке с его стороны, рядом с книжкой Элмера Келтона и таблетками от боли. Пазл, который он собирал в день смерти, так и лежит на кухонном столе, а за ним прислонена к стенке его новая трость. На золотом пластиковом подносе посреди стола – стопка страховых форм и шесть банковских конвертов из кредитного союза с пятидесятками и сотенными. Иногда Корине хочется сжечь их один за другим вместе с деньгами.

Снова звонит телефон. Корина прижимает к глазам подушки ладоней. Неделю назад она с досады сломала регулятор громкости. Теперь звонит на полную громкость, фальшиво, пронзая каждый уголок и закуток в доме и во дворе, вопит, когда мог бы спрашивать. Когда Корина все же хватает трубку и раздраженно говорит: дом Шепардов, – голос в том конце такой же визгливый.

Из-за тебя, кричит женщина, меня вчера уволили.

Кто? спрашивает Корина, а женщина, рыдая, бросает трубку так, что у Корины звенит в ушах.

За раздвижной стеклянной дверью стоит приблудный кот с мышью в зубах. Телефон снова звонит, Корина хватает трубку и кричит: Иди к черту. Кот бросает свою жертву, мчится через двор, взлетает по ореху и, перепрыгнув через шлакоблочный забор, исчезает.

* * *

Прошлой весной, когда они строили планы пенсионной жизни, у Поттера начались головные боли. Он свою пенсию выработал полностью, а Корина получала свою уже несколько лет – с тех пор, как школьный совет вынудил её уволиться после неких неосторожных высказываний в учительской. Можно поехать на Аляску, сказал Поттер, заедем в Калифорнию, посмотрим эту секвойю, сквозь которую может проехать грузовик.

А у Корины были сомнения. Там полгода солнца не увидишь, сказала она, и что вообще там есть, на Аляске? Лоси?

Алиса, сказал Поттер. Там Алиса.

Корина закатила глаза по тридцатилетней привычке от работы с подростками. Ну да, сказала она, живет там со своим уклонистом, забыла, как его звать.

Через два дня, когда они внесли задаток за новый десятиметровый «Виннебаго», дом на колесах, с собственным душем, у Поттера случился первый припадок. Он стриг газон на переднем дворе и вдруг упал – зубы стучали, руки и ноги неудержимо дергались. Газонокосилка медленно покатилась к улице и остановилась, задними колесами еще на тротуаре. Корина в спальне с включенным на максимум охладителем читала книгу, когда до неё донеслись крики дочки Джинни Пирс, катавшейся неподалеку на велосипеде.

Они проехали пятьсот миль до Хьюстона, поднялись на пятнадцатый этаж и, сидя в узких виниловых креслах, выслушали онколога. Корина, наклонившись над блокнотом, давила на ручку так, словно пыталась его пронзить. Мультиформная глиобластома, сказал врач, для краткости ГБМ. Для краткости? Корина подняла голову. Это такая редкость, сказал онколог, как если бы у Поттера в мозгу обнаружился трилобит. Если приступить к радиотерапии немедленно, вы подарите ему шесть месяцев, может быть, год.

Шесть месяцев? Корина смотрела на доктора, открыв рот, и думала: нет, нет, нет. Вы ошибаетесь, доктор. Поттер встал и подошел к окну, глядевшему на чадное небо Хьюстона. Его плечи тихо опускались и поднимались, но Корина не пошла к нему, она не могла оторваться от кресла, как будто её бедро прибили гвоздем.

Ехать обратно было бы слишком жарко, они пошли в торговый центр и сидели на скамье возле ресторанного дворика, сжав в руке холодные бутылки «Доктора Пеппера», как гранаты. В сумерках пошли на стоянку. Ехали с открытыми окнами, жаркий ветер обдувал им лица и руки. К полуночи пикап провонял ими – остатками кофе, пролитого Кориной накануне, её сигаретами и Шанелью № 5, нюхательным табаком Поттера и лосьоном после бритья, его и её потом и страхом. Она включала радио и выключала, включала и выключала, включила, собрала волосы в заколку и распустила, выключила радио и снова включила. Наконец Поттер попросил её, пожалуйста, перестать.

Уличное движение в большом городе нервировало Корину, и Поттер объехал Сан-Антонио стороной. Прости, сказала она ему, что удлинила тебе дорогу. Он улыбнулся вяло и взял её руку на сиденье. Женщина, сказал он, ты передо мной извиняешься? Ну… наверно, я на самом деле умираю. Корина отвернулась к окну и плакала так, что забился нос, а глаза совсем заплыли.

* * *

Еще девяти нет, а на улице уже тридцать два градуса. Корина смотрит из окна гостиной на лужайку, где стоит грузовичок Поттера. Он был его любимцем и гордостью, «Шевроле Степсайд» V8, с алой кожаной обивкой. Зима была сухая, и бермудская трава – как светло-коричневый шарф. Когда поднимается ветерок, листья её, не примятые колесами машины, дрожат на солнце. Последние две недели ветер поднимается поздним утром и дует до сумерек. Раньше, когда Корине было не наплевать, она перед сном вытирала в доме пыль.

На Лакспер-Лейн во дворах стоят соседи со шлангами, сражаются с засухой. Большой транспортный фургон поворачивает за угол, останавливается перед домом Шепардов и сдает задом по дорожке напротив. Если в самом деле хотите знать, Корина с радостью объяснит любому, кто спросит: я не пьяница, я просто пью все время. А это громадная разница.

Никто не спросит, но, конечно, будут обсуждать , если она не уберет пикап с газона, поэтому Корина проглатывает аспирин, надевает костюм, хранящийся с тех времен, когда преподавала в школе, – оливковый, с латунными пуговицами в форме якорей. Она натягивает колготки, душится, красит губы, надевает темные очки и выползает на двор в комнатных туфлях, словно только что вернулась из церкви и готова к домашним трудам.

День слепит, как камера для допросов. Солнце – яростная лампа в пустом небе. Неподалеку на другой стороне улицы Сюзанна Ледбеттер поливает газон. Увидев Корину, выключает разбрызгиватель и машет рукой, но Корина делает вид, что не замечает её. Делает вид, что не замечает ребят, рассыпавшихся по своим дворам, как орехи из опрокинутой корзины. Не обращает внимания и на мужчин, которые вылезли из фургона и стоят перед двором напротив.

Открыв дверь поттеровского пикапа, она видит на сиденье сигарету, надломанную, но восстановимую, и вздыхает с облегчением. Быстренько, быстренько дает задний ход, останавливается на выездной дорожке и с сигаретой идет в дом, задержавшись, только чтобы включить воду в шланге. Шланг протянулся по лужайке, как мертвая змея, ржавая насадка уткнулась лицом в землю под мелколистным вязом, который они с Поттером посадили двадцать шесть лет назад, весной, в год, когда купили дом. Корявый, некрасивый, вяз почему-то напоминает Корине немытую голову, но он пережил засухи, пыльные бури и смерчи. Когда он вырос на три фута за лето, Поттер, дававший клички всему живому и неживому, прозвал его Долговязом. Когда Алиса свалилась с него и сломала правое запястье, Поттер переименовал его в Левшу. Всё остальное на заднем дворе посохло и издохло, и Корине плевать, но этому дереву она не даст погибнуть.

Да если и даст, если позволит ему засохнуть, если будет оставлять пикап Поттера на траве или если люди увидят её перед домом в том же платье, в каком была вчера вечером в загородном клубе, чего доброго станут её жалеть. Сочувствовать. И от этого ей хочется избить кого-нибудь – а именно Поттера, если бы еще был жив. Она бьет кулаком по похоронному венку и захлопывает за собой дверь. В кухне звонит и звонит телефон, но она не возьмет трубку. Ни за что, никогда.

* * *

В три часа ночи они остановились на Кервилской станции, чтобы заправиться, и зашли в ресторан выпить кофе и съесть мороженое. Когда сделали заказ, он сказал ей, что лучевая терапия – чистый яд, который тебе вливают в вены. Он сжигает тебя изнутри, отравляет еще хуже, и что это будут за месяцы?

Я не согласен, Корина. Не допущу, чтобы жена подтирала мне жопу, молола мне бифштекс в блендере.

Корина сидела напротив мужа, раскрыв рот. Ты всегда говорил Алисе: ушиб не повод бросать игру, – голос её делался то громче, то тише, волнами, – а теперь затеял умереть у меня? Пара за соседним столом посмотрела на них и опустила глаза. Больше никого в ресторане не было. Какого черта Поттер сел сюда? думала Корина. Почему она должна делить свое горе с чужими?

Тут другое дело, сказал Поттер. Несколько секунд он глядел на свое мороженое. Когда посмотрел в окно, Корина тоже посмотрела. Между дизельными колонками, фурами и неоновой вывеской с рекламой горячего душа было светло, как в полдень. Дальнобойщик отъехал от дизельной колонки, просигналил два раза и вырулил к шоссе. Ковбой, прислонясь к заднему борту своей машины, поедал гамбургер, пряжка его ремня поблескивала под фонарями. По площадке медленно проехали две легковые, набитые девочками-подростками.

Поттер и Корина, отвалившись на спинки, смотрели на гипсолитовые плиты потолка в водяных разводах цвета мочи, с дырками размером как от дроби № 8 – словно какой-то балбес среди ужинавших разрядил туда свое ружье. Когда стало не на что больше смотреть, они посмотрели друг на друга. Глаза у него налились слезами. Кори, это неизлечимо.

Что ты мелешь? Корина стукнула кулаком по столу, кофе выплеснулся из их кружек. Встань и бейся! – ты всегда говорил Алисе и, случалось, мне.

Говорил – и много мне от этого было пользы. Поттер подался вперед и заговорил тихо и быстро. Алиса все равно сбежала на Аляску с этим парнем. Ты все равно ушла из школы, едва припекло. Столько трудов, Корина… когда мы познакомились, ты единственная из всех, кого я знал, училась в колледже – и всё бросила, чтобы сидеть дома и читать книжки со стихами.

Лицо её покраснело от страха и гнева. По-моему, я тебе десять раз объясняла, что мне это надоело до смерти.

Детка, по-моему, ты не совсем понимаешь, насколько это серьезно. Он потянул к ней руку через стол, но она отдернула свою и сложила руки на груди. Не смей называть меня деткой, Поттер Шепард, или я тебя сама убью.

Я и так умираю, милая.

Пошел к черту, Поттер. Ты не умираешь. Чтобы я этого больше не слышала. И они сидели в тупом молчании; кофе остыл, мороженое расплылось кашей.

Утром, когда въехали в свой гараж, их встретил всё тот же затхлый запах картонных коробок и старой армейской палатки Поттера, всё тот же щелк и гудение мотора, когда включался морозильник, всё те же старые инструменты, пылящиеся на верстаке Поттера. Ничего не изменилось, кроме того, что они не спали почти сутки, и Корина выглядела постаревшей на десять лет, а Поттер умирал.

Пока она поджаривала на сковородке кукурузный хлеб и грела коричневую фасоль, он поставил на кухонный стол овощной маринад и тарелку с нарезанными помидорами. Она показала ему, как струится горячий воздух за раздвижной стеклянной дверью. Августовская жара, сказала она, это особый вид ада. Удивительно, что мы её способны пережить. Он тихо засмеялся, и оба смолкли.

После завтрака они сложили тарелки в раковину, ушли в спальню, включили охладитель и задернули шторы. Залезли в постель, Корина со своей стороны, Поттер со своей, и лежали в полуденном полумраке, сплетя пальцы, оцепенелые от ужаса. Ждали, что будет дальше.

* * *

Подумав, что это облегчит ей похмелье, она хочет сделать себе сандвич с яичницей, но при виде желтка, дрожащего в чугунной сковородке, как жидкий желтый глаз, у неё восстает желудок. Тогда она откидывает волосы, прикуривает от конфорки и, прислонившись к холодильнику, ждет, когда никотин поможет припомнить подробности прошлой ночи.

Вечер тянулся долго в загородном клубе, к полуночи все разошлись, кроме Корины и барменши Карлы да еще нескольких ветеранов, которым некуда было идти, а там, куда придут, их никто не ждет. Болтать с такими дураками – ну их к черту; поэтому смотрела, как Карла протирает стаканы, а они толковали о футболе и ценах на нефть – 1976-й обещал выдаться чертовски удачным для того и другого, – обсуждали Картера и Форда и несли обоих, один – недоумок, другой – баба. Вот Никсон – их человек, но теперь, после Уотергейта, он утиль, и становится понятно, что они лишились не только своего вождя, но и проиграли свою войну с хаосом и вырождением. «Черные пантеры» и мексиканцы, коммунисты, дикие культы, ебутся прямо на улице в Лос-Анджелесе – дожили.

Чушь плетут, думала Корина, как в любой компании мужиков по всей планете. Представила себе, что можно прыгнуть с парашютом в Антарктике среди ночи, и там у костра трое-четверо их, забивают друг другу головы ерундой и препираются, кто должен шуровать кочергой. Через несколько минут голоса слились в глухое бормотание.

Карла! думает Корина, давя окурок в кухонной раковине. Это Карла звонила ей днем или же дочка Джинни, она звонит почти каждое утро, справляется, чем занята Корина и не хочет ли, чтобы её навестили.

* * *

В последний день 1975 года, после ужина, они стояли на заднем крытом дворике и смотрели, как приблуда несет в зубах белошейную овсянку. Это была самочка, редкий гость в этом южном краю, и они слушали её нежную песенку Олд-Сэм-Пибоди-Пибоди с начала ноября, когда привезли Поттера из больницы. Последний раз, сказал он еще на больничной стоянке. Корина даже не успела вставить ключ в зажигание, как он вдруг наклонился и погладил её по колену. Я съездил ради тебя, сказал он, но это в последний раз. Хватит лечения, хватит врачей.

Он не захотел ехать в церковь на новогоднюю вечеринку, а ей и самой не хотелось, и в четыре часа они отужинали и переоделись в домашние штаны. Корина курила, Поттер сидел, опираясь на новую трость. Кот уселся на шлакоблочную стену, словно хозяин дома; его мех золотился в последнем свете дня. Поттер сказал, что им нельзя не восхищаться. Большинство бездомных кошек не могли протянуть больше недели: либо попадут под машину на Восьмой улице, либо мальчишка подстрелит из мелкокалиберки. Из-за черных полос поперек морды он немного похож на оцелота, сказал Поттер. Если поладишь с ним, будет тебе приятель.

Отравить бы эту мелкую сволочь, пока не передушил всю живность в квартале, сказала Корина. Она протянула Поттеру свою сигарету, и он неловко взял её двумя пальцами. Он бросил курить двадцать лет назад, и с тех пор они воевали из-за её привычки. Но воркотня его ничего не значит, печально думала она, пока шла через двор, чтобы вымести птичий трупик. Все равно она его переживет.

* * *

Пока Карла вытирала стаканы и нарезала лаймы, Корина курила одну за другой. Водила большим пальцем по именам и телефонным номерам, вырезанным на красном дереве стойки. С одной стороны бара большое окно смотрело на поле для гольфа. Нефтяники, финансировавшие проект в конце шестидесятых годов, планировали восемнадцать лунок, но из-за переизбытка нефти на рынках строительство остановилось. Бульдозер и дренажные трубы ржавели на месте будущей десятой лунки, и члены клуба решили обойтись девятью. Теперь, семь лет спустя, цены на нефть поползли вверх, и предполагалось устроить остальные девять.

Корина сложила салфетку и отодвинула свой стакан. Карла налила ей новый, виски с колой. Это пятый у неё или шестой? Достаточно, чтобы обхватить пальцами ног латунную трубу под стойкой, когда потянулась за стаканом; достаточно, чтобы Карла придвинула к ней миску с арахисом.

Один из мужчин внятно произнес: мы имеем здесь хрестоматийный случай: «он сказал – она сказала».

Другой отпил пиво и поставил стакан. Я видел фото этой мексиканской девочки в газете – ей не дашь четырнадцати.

Корина перестала водить пальцем по стойке, остановилась на цифре. Речь шла о Глории Рамирес, девушке, которую они с Поттером видели в «Сонике». Мы видели, как она села в пикап, сказал Поттер, а сами сидели, как будто нам штаны пришили к сиденью.

Всё хорошо, миссис Шепард? Карла смотрела на неё с другого конца стойки – в одной руке полотенце, в другой кружка.

Да. Корина хотела сесть попрямее, но трубка ушла из-под ног, а локоть соскользнул с края стойки.

Мужчины взглянули на неё мельком и решили не обращать внимания. Вот самое лучшее в том, что ты пожилая дама с поредевшими волосами и грудями, отвисшими до барной стойки. Наконец-то можно сесть на табурет, напиться в дым, и ни один осел к тебе не привяжется.

Они такие, сказал третий мужчина, они созревают раньше других девочек. Мужчины рассмеялись. Это точно! Намного раньше, сказал еще один.

По затылку Корины поднимался жар и разливался по лицу. Поттер заговаривал о Глории раз двадцать, обычно поздно ночью, когда боль одолевала так, что уходил в ванную, и оттуда слышались его стоны. Как надо было бы поступить. Бы да кабы, сказала она ему. Только этого нам не хватало – чтобы ты подрался с парнем вдвое моложе тебя.

Но Поттер твердил, что с самого начала почуял неладное. Двадцать пять лет работал с молодыми людьми вроде этого и знает, чего от них можно ждать. А сами сидели и смотрели, как она лезет к нему в кабину, – и поехали домой. Через два дня, когда увидели его полицейский снимок в «Американце», Поттер назвал себя трусом и грешником. А на другой день, когда напечатали школьную фотографию Глории Рамирес, он, сидя в кресле, долго рассматривал её прямые черные волосы, чуть скошенный подбородок, глаза, устремленные в камеру, улыбочку, то ли ухмылочку. Корина сказала, что должен быть закон, запрет печатать имя этой девочки и фотографию в местной газете – несовершеннолетней, черт бы их побрал. Поттер сказал, что вид у неё такой, как будто не боится никого и ничего, но теперь это, наверное, в прошлом.

Пока Карла смотрела на кружку с чаевыми, Корина в несколько длинных обжигающих глотков осушила стакан. Показала: еще. Карле Сибли только-только исполнилось семнадцать, и дома её ждал грудной ребенок с её матерью. Она все еще колебалась – отказать ей или нет, но тут сама Корина оттолкнула свой табурет, мощно пошатнулась и стала одергивать рубашку на широкой груди и бедрах.

Не надо, Карла, сказала она. Хватит с меня. Она повернулась к мужчинам. Девочке четырнадцать лет, сукины вы дети. Вас на малолеток потянуло, джентльмены?

Домой поехала самостоятельно, следя за осевой линией, со скоростью на десять миль меньше дозволенной, и только в четвертом часу улеглась наконец на диван. Прикрыла ноги шерстяным платком – до сих пор не могла спать на их общей кровати. И хотя у нее не получится восстановить происходившее, по крайней мере, до той минуты, когда первая утренняя присадка никотина вольется в кровоток, уснула, припоминая, что сказала завсегдатаям, и последние слова, услышанные перед тем, как захлопнула за собой тяжелую дверь, – ноющий голос Карлы: я тут при чем, не я начала. Этой старой даме вообще ничего нельзя сказать.

Четырнадцать лет. Как будто этому нашлось бы оправдание, сердито думает Корина, если бы Глории Рамирес было шестнадцать лет или была бы белой. Она идет с пепельницей на кухню, садится за стол, вертит в пальцах свободный квадратик пазла и со злостью смотрит на конверты с деньгами. Поттер трудился над пазлом часами, левая рука иногда дрожала так, что ставил локоть на стол и придерживал её правой. Столько часов – а собрать успел только край и пару золотисто-коричневых кошек.

Когда приблуда проходит по дворику, садится перед стеклянной дверью, уставясь на неё, Корина берет трость Поттера и грозит коту. Как-нибудь огреет нахала по башке, если не перестанет ходить сюда и душить всю живность.

* * *

В конце февраля кот поймал большого скворца, разорвал на кусочки, и Корина чуть не поскользнулась на иссиня-черной голове, когда выносила мусор. На другое утро они нашли древесницу – с пушистой серой и черной головкой и желтой грудью – яркое пятно на бетоне. Поттер остановился и смотрел, как её перышки колышутся на ветру. Он уже стал иногда заикаться. Кор… Кор…. Кор… начинал он, и Корине хотелось зажать ладонями уши и крикнуть: Нет, нет, нет, это ошибка. Но то было хорошее утро – ни припадков, ни падений, и когда он заговорил, голос был тот же, к какому она привыкла за тридцать лет.

Если привадишь его, сказал он, будешь подкармливать, он, пожалуй, перестанет их убивать. И как-никак живая душа при доме.

Нет уж, сказала Корина. Мне еще одна забота нужна, как Христу лишний гвоздь.

Не надо кощунствовать, сказал Поттер. Но засмеялся, и оба посмотрели на тот конец двора, где под пеканом разлёгся кот. Он следил зелеными глазами за ящеркой, бежавшей по шлакоблочной стенке.

Было утро, забор под солнцем окрасился в пепельный цвет. Ветерок ерошил золотистый мех кота. За домом на Восьмой улице послышалась сирена «Скорой помощи». Звук удалялся в сторону центра, к больнице. Не знаю, что ты будешь делать без меня, сказал Поттер, и когда Корина с грустью ответила, что ей в голову никогда не приходило – ни разу за всю их совместную жизнь, – что она его переживет, Поттер кротко кивнул. Кому это дадено знать, сказал он.

Корина хотела было поправить его, как всегда, – кому это ведомо, – но подумала о его случайных оговорках, его привычке насвистывать фальшиво и давать кличку каждой мелкой твари, какая попадется ему на глаза, – и только вздохнула. Как будет жить без его голоса. Правда, неведомо! Кивнула ему в ответ и отвернулась, пока не увидел, что плачет.

Поттер тронул её за руку и проковылял к лопате, прислоненной к дому. Ты еще сама себя удивишь, когда меня не станет, сказал он.

Весьма сомневаюсь в этом, ответила она.

В последние недели, если чувствовал в себе силы, стал хоронить животных, найденных на заднем дворе. На этот раз он почти десять минут ковырял спекшуюся землю. Корина спросила, не надо ли помочь, но он сказал, нет, сам справится. Вырыл у задней ограды ямку в фут глубиной, положил в неё древесницу и засыпал землей. Тоже мне, похороны, и теперь иногда ворчит Корина, вспоминая ту птицу, большое дело. Под конец муж стал сентиментальнее – да, только не до последней минуты, негодяй.

Неделей позже Поттер проснулся рано и повернулся к Корине. Сказал: хорошо себя чувствую. Как будто и опухоли не было. Оставил трость на кухне и пошел подметать задний двор. Принес из гаража секатор и стал подстригать живую изгородь перед верандой. Потом собрал тощие веточки, отнес в мусорный бак и стоял, любуясь своей работой. Корина накричала на него за то, что ходит без трости. Если бы не отвлеклась, ни минуты бы не разрешила. Но Поттер обнял её за талию, потерся носом о её затылок, говоря: как приятно ты пахнешь, детка. И она позволила увести себя в спальню на часок или два.

После Поттер сказал, что хочет на ужин бифштекс на косточке. Он поджарит его на рашпере, а к нему – печеных картошек со всем, что положено – со сливочным маслом, а не маргарином, которым она его потчует последние десять лет. Если вынем сейчас ореховый пирог из морозильника, ко времени десерта он оттает. После ужина он поставил пластинку Ричи Валенса и повел её танцевать в гостиной – и что с того, если давным-давно не танцевали друг с другом? Сейчас-то можем, сказал он. Впоследствии она корила себя за то, что сразу, тогда же, не догадалась о его замысле.

* * *

На столе перед его креслом в гостиной газета от 27 февраля, дня его смерти, раскрыта на кроссворде. Вписано карандашом всего одно слово. Четыре буквы. Проход или проезд через мелкое место. Брод. Перед её креслом – книга стихов, к которой она не прикасалась все эти месяцы, читая вместо неё статьи о раке, о здоровом питании и даже об одном докторе в Акапулько, – эту идею Поттер сразу же и категорически отверг. Она выходит в переднюю, проводит пальцами по ореховому корпусу приемника AM/FM, поворачивает ручки туда и сюда. В свежие вечера, когда дул ветер с севера, они выносили его на веранду и слушали кантри – станцию в Лаббоке. До самого дня его смерти знали о болезни только она, Поттер и врачи. Со дня на день собирались сообщить Алисе и кое-кому из церкви, но Поттер не стал дожидаться. Черт бы его побрал.

Дверной звонок привинчен к стене над радио, и когда он звонит, Корина вздрагивает от неожиданности. Она замирает на месте, сердце колотится, рука на ручке настройки приемника. Звонок звонит снова, а затем особый стук Дебры Энн Пирс: раздельные три удара в середину двери, три частых по левой стороне, три по правой и детский голос: миссис Шепард, миссис Шепард, миссис Шепард, – раздающийся почти ежедневно.

Корина приоткрывает дверь и загораживает своим крупным телом проход между дверью и косяком. Она сдвигает бедра, чтобы девочка не вздумала проскользнуть между её ногами, как собачка.

Это ты мне всё утро звонила, Дебра Энн Пирс? Голос у Корины хриплый, на языке словно толстый слой краски. Она отворачивает голову к плечу и откашливается.

Нет. На Дебре ярко-розовая футболка с надписью «Суперстар» и оранжевые махровые шорты, едва прикрывающие ягодицы. В руке она держит рогатую ящерицу и пальцем поглаживает её между глаз. Глаза закрыты, Корина думает, что девочка таскает дохлое животное по всему кварталу, но тут ящерица начинает извиваться.

Отпусти ты несчастную, говорит Корина. Это не домашнее животное. Детка, я поздно легла, я устала, а телефон все утро трезвонил.

Где вы были?

Это не твое дело, Д.Э. Пирс. Ты зачем мне названиваешь?

Это не я, ей-богу.

Не божись, говорит Корина и тут же жалеет о сказанном. Какое ей дело до чужого ребенка – лишь бы убралась с веранды и оставила её в покое.

Извините. Дебра Энн убирает руку назад и оттягивает шорты, затянувшиеся между ягодицами. Она смотрит на другую сторону улицы и хмурится. Это мексиканцы, что ли, въезжают?

Возможно, говорит Корина. Это тоже не твое дело.

Некоторым это совсем не понравится… мистеру Дэвису, миссис Ледбеттер, старому мистеру Джеффрису…

Корина поднимает ладонь. Перестань. У этих людей такое же право жить здесь, как у тебя и у меня.

Не такое, говорит девочка. Это наша улица.

Что подумал бы мистер Шепард, если бы тебя услышал? А?

Девочка смотрит на свои босые ноги и несколько раз поднимает оба больших пальца. Она обожала Поттера – единственный из взрослых, он никогда не поправлял её речь, не критиковал её планов, внимательно выслушивал небылицы о её выдуманных друзьях Питере и Лили, прилетавших из Лондона с историями про Лондонский мост и про королеву Англии. Ни разу Поттер не сказал ей, что хватит уже выдумывать себе друзей, как маленькой, никогда её не дразнил.

Корина похлопала себя по карманам жакета и нашла пачку с одной сигаретой. Удача. Она достает сигарету, закуривает и выдувает дым над головой девочки. Где сегодня твой папа?

Работает в Озоне – Дебра Энн вытягивает нижнюю губу и дует вверх с такой силой, что шевелится челка, – или в Биг-Лейке. Девочка переворачивает ящерицу и подносит к лицу. Заберу тебя домой, зловеще шепчет она и щиплет бровь. Выдергивает несколько волосинок и щелчком отправляет в живую изгородь перед верандой. Теперь Корина замечает у неё пролысинки в обеих бровях. Когда мать Дебры Энн уехала из города, Корина первое время носила Джиму еду, а Поттер с Д.Э. в это время на диване смотрели мультики. На похоронах Поттера девочка наклонилась над гробом и долго всматривалась в его лицо – так долго, что Корине хотелось шлепнуть её по затылку и сказать, какого черта ты там рассматриваешь, девочка?

Дебра Энн пробует пристроить ящерицу в кармашек шортов, но та цепляется за её руки. Я подумала, вам будет скучно одной, говорит Корине Дебра. Можем дособирать пазл мистера Шепарда.

Спасибо, мне одной не скучно.

Девочка смотрит на нее, и через несколько секунд Корина вздыхает. Эх, у меня сигареты кончились. Не хочешь сгонять на велосипеде в «7-Eleven»[4]«7-Eleven» – крупная сеть магазинов., купить мне пачку? Д.Э. кивает, улыбается. Двух молочных зубов у неё нет – верхнего клыка и нижнего, лунки красные, воспаленные. Остальные зубы желтые и тусклые, у шеек застряли крошки еды, как будто хлеба. Её неровные черные волосы спутаны на концах, словно она начала их расчесывать и бросила; Корина готова поклясться, что заметила несколько гнид. Постой здесь, говорит Корина и уходит в дом за сумкой. Она вручает девочке бумажный доллар, и глаза у Д.Э. радостно расширяются.

Тут тебе пятьдесят центов на «Бенсон и Хеджес»[5]«Бенсон и Хеджес» – марка сигарет. и пятьдесят за труды. Не перепутай, возьми ультралегкие.

Д.Э. засовывает доллар в кармашек шортов и спрашивает, нет ли у Корины обувной коробки, чтобы оставить ящерицу на веранде. Корина говорит: нет, тут бродит бездомный кот и душит всех, до кого доберется. Девочка убегает с ящерицей в левой руке. Корина кричит ей вдогонку, чтобы не разговаривала с чужими, – Д.Э. поднимает ящерицу над головой и машет Корине. Даже издали видны Корине тоненькие ручейки крови, стекающие из глаз ящерки, – последнее и отчаянное средство защиты.

* * *

Поттер написал письмо на желтом линованном листе блокнота из письменного стола Корины. Он не докучал Всевышнему мелкими просьбами, писал Поттер. Сколько помнит, он молился о помощи всего раз пять или шесть – когда его B-29 лишился одного мотора над Осакой, когда у Корины были сложности с морфием после рождения Алисы, когда все трое заболели воспалением легких зимой 1953 года. В 1968 году он молился, чтобы цены на нефть подросли до прежних, и раз или два – чтобы попался сом покрупнее, когда удили на озере Спенс, но это больше в шутку. И теперь, писал Поттер, он рассчитывает, что Всевышний не будет с ним мелочиться – потому что он не хочет ехать на этом поезде до конца.

Он написал, что будет скучать по их долгим поездкам, туристским вылазкам, по тому, как Корина ночами в палатке водила ступнями по его икрам, потому что ей всегда было холодно, а он всегда был теплый. По птичкам, которых слушали, лежа в состегнутых вместе спальных мешках.

Кое о чем он сожалел. О том, что не поступил в колледж, вернувшись с войны, хотя для этого пришлось бы принять помощь от правительства. Жалел, что не навестили дочь на Аляске, и он уже написал ей об этом письмо. Но больше всего жалел о том, что не так повел себя в Валентинов вечер. И всё это – от человека, писавшего разве что списки продуктов после того, как вернулся с войны домой.

Он оставил письмо на столе в кухне и рядом в конвертах десять тысяч долларов наличными. Он уже несколько недель беспокоился, что страховая компания может оставить Корину с носом, и она догадалась, что он где-то копил аварийный запас. Внизу письма красной ручкой было торопливо накорябано: Позаботься, чтобы в свидетельстве о смерти доктор Бауман написал «несчастный случай на охоте» .

Через двадцать минут к двери подошел помощник шерифа и раньше, чем Корина успела спросить, где нашли Поттера, сказал ей, что произошел несчастный случай, ужасное несчастье, такого никогда не ожидаешь, он сказал. Но случается чаще, чем думаем.

* * *

Через пятнадцать минут вернулась Дебра Энн, губы испачканы в шоколаде и без рогатой ящерицы. В грязной лапке сигареты Корины, и говорит, что папа не вернется до восьми, дома, наверное, еще остался гуляш, но она не уверена. Может быть, Питер и Лили весь съели. Она наклоняется к Корине, вытягивает шею, пытаясь заглянуть в переднюю, её волосы и одежда пахнут плесенью. У Корины подкатывает к горлу, и она протягивает руку за сигаретами. Постукивает пачкой по ладони и, слегка кивая, выслушивает трескотню Дебры Энн: как продавец в «7-Eleven» не пускал в магазин с ящерицей, и она велела ей не вылезать из корзинки на руле, но, конечно, когда вышла из магазина, ящерицы уже не было.

От этих животных бывают бородавки, сказала ей Корина. Найди себе домашнее животное получше.

Я видела кошку мистера Шепарда в проулке за вашим домом.

Это не его кошка.

Но он кормил её.

Нет, не кормил.

Я точно знаю, мистер Шепард пускал её спать в гараже, когда было холодно.

Да ерунда, говорит Корина. У нас даже мокрой метели не было за всю зиму.

Все равно было холодно, говорит Дебра Энн. С кошкой было бы веселее.

Корина говорит девочке, что не желает никого кормить и поить, убирать чьи-то какашки, вытаскивать клещей из ушей, пылесосить блох на занавесках, если пустишь в дом.

Вот что, Дебра Энн, если сумеешь поймать этого кота, можешь забрать к себе домой.

Я бы хотела, чтобы кошка жила у меня, отвечает Дебра Энн, но папа разрешает только таких животных, которые живут в ящике. А еще бы я хотела, чтобы мы ели не один гуляш. И хочу… но Корина перебивает её и спрашивает, помнит ли она, что говорил её старый муж.

В одной руке хотелка, а в другой какашка, и какая перевесит? Хмуро отвечает Дебра Энн.

Да, милая, говорит Корина, отступает в дом и мягко закрывает дверь перед носом у девочки.

Телефон звонит раз десять, а Корина наливает себе чай со льдом и добавкой бурбона. Убедившись, что Дебра Энн не слоняется по двору, она выходит на веранду, посидеть и покурить. Садится пониже, на бетонную ступеньку позади кустов – здесь её не видно, а сама может наблюдать за улицей.

С тех пор как умер Поттер, к ней каждую неделю заходит Сюзанна Ледбеттер с запеканкой и приглашением на какой-нибудь дурацкий вышивальный кружок или, еще того тупее, – на обмен рецептами, где каждая пишет на листке из блокнота рецепт со своими комментариями, передает соседке, та пишет свой… и так далее. Таким образом женщины могут сделать хороший рецепт еще лучше, говорит Сюзанна Ледбеттер.

С годами Корина научилась говорить нет, спасибо, в ответ на приглашения посидеть и обменяться рецептами. Тем не менее, когда она садится на веранде со стаканом в одной руке и незажженной сигаретой в другой, морозильник у неё забит запеканками. А голова – ерундой, думает она, опустив зад на бетонную ступеньку и поглядывая на улицу сквозь тощий боярышник. На той стороне двое молодых людей вносят консольный телевизор в кирпичный дом, близнец Корининого – девятьсот квадратных футов, три спальни, ванная и туалет рядом со столовой. Окно кухни выходит на задний двор, как у Корины, и такая же, наверное, раздвижная стеклянная дверь на внутренний дворик, думает Корина, хотя незнакома была с прошлыми жильцами – тремя молодыми людьми, державшими большую собаку, привязанную к засохшему пекану, и, слава богу, съехавшими вместе с псом среди ночи.

Подъезжает белый седан, девочка с матерью вытаскивают несколько коробок с заднего сиденья. Женщина на сносях, она раздулась, как труп оленя на раскаленном шоссе, а мистера между тем не видать. Разгрузив машину, женщина стоит посреди двора, а девочка скачет вокруг мертвого дерева. Копия матери – беловолосая, круглолицая – время от времени подходит к ней и цепляется за просторное платье, словно если отпустит, то её, или мать, или обеих сдует с земли и унесет в небо.

Женщина – выглядит слишком юной для матери такой большой девочки, – гладит дочь по спине, и обе наблюдают, как трое молодых людей таскают по дорожке, через гараж и в дом мебель и ящики. Теперь Корина видит, что ребята совсем молодые, лет пятнадцати-шестнадцати, в кроссовках, коротко стриженные, в ковбойских шляпах разных оттенков коричневого. Двое мужчин в коричневых башмаках со стальным носком – такие же зашнуровывал Поттер перед отъездом на работу, – стоят у передней двери, мерят и перемеривают дверную коробку и массивную, красного дерева дверь, прислонившуюся к стене, как пьяная. Корина помешивает мизинцем в стакане и смотрит на беременную, внутренне усмехаясь. Старая дверь ей не хороша? Ну! Она облизывает палец.

Один из мужчин показывает руками ширину двери, высоту, а женщина мотает головой. Одной рукой она берется за лоб, другой за живот, а потом, когда мужчина опять показывает на дверной проем, её тело устремляется к двери, клонится вперед и вдруг, сложившись пополам, оседает. Мужчины вскрикивают. Корина ставит стакан и чмокает губами. Пока она поднимается и вставляет ноги в комнатные туфли, женщина уже встала на четвереньки, пузо её висит до земли. Дочка вьется встревоженно вокруг её головы. По двору, как воробьи, летают туда и сюда испанские и английские слова. Мужчина убегает в кухню и возвращается с пластиковым стаканом воды.

Корина называет себя и показывает на свой дом напротив; Эйми теребит мать за блузку. Она мордатенькая, бровей и ресниц почти не видно – такие белые. Мать, Мэри Роз, тяжело дышит, блузка её поднимается и опадает от схваток, а Корина силится припомнить, видела её или нет в старших классах – вечно они исчезали, выходили замуж. Разве всех их запомнишь.

Корина старается и не может припомнить ничего полезного из туманного сумеречного предродового полусна тридцатилетней давности, когда рожала Алису. Отвезти вас в больницу?

Нет, спасибо, я сама доеду. Мэри Роз прижимает к животу обе ладони и смотрит на Корину. Я видела венок у вас на двери. Сочувствую вашему горю.

Муж умер в феврале. Никак не соберусь убрать венок. Корина прищурясь смотрит на мужчин и ребят: они тихо выстроились в ряд, переминаются с ноги на ногу и смотрят на жену хозяина ранчо, затеявшую рожать посреди их субботней работы – мужа её они хорошо знают.

Несчастный случай на охоте, говорит Корина. Словно проглотила полную лопату скорпионов – так дерут ей горло эти слова, отравные, когтистые.

Несчастный случай на охоте. Мэри Роз перекатывается на спину и садится, и Корина с удивлением видит слезы у нее на глазах. Какое несчастье. Слушайте, мы все еще ждем, когда нам подключат электричество, не хочу, чтобы дочь сидела одна в приемной. Не могли бы вы пустить её на несколько часов к себе, пока муж не вернется с аукциона скота в Биг-Спрингсе?

Извините, не колеблясь отвечает Корина. Сейчас никого не могу пустить в дом. Сожалею. Может быть, позвонить вашей матери или сестре?

Нет, спасибо, отвечает Мэри Роз. У них и так хлопот полон рот.

Я хочу с тобой, хнычет девочка. Я её даже не знаю.

Я с удовольствием отвезу вас в больницу и посижу с… Корина умолкает, девочка сердито смотрит на нее, держась за мамино платье… с Эйми.

Не хочу, чтобы сидела в приемной с чужими мужчинами, говорит Мэри Роз.

Несколько секунд женщины смотрят друг на дружку, младшая – сжав губы в ниточку. Она тяжело встает и велит дочери сбегать за ключами от машины и сумочкой из шкафа в передней. Эйми убегает в дом через открытый гараж, а Мэри Роз просит бригадира, чтобы заперли за собой, когда разгрузят фургон. Корина отправляется к своей веранде, уже мечтая о холодном чае с остатками виски, надеясь, что кот не сунул нос в её стакан, не облизывал лед, а Мэри Роз кричит ей вдогонку. Благодарю за щедрую помощь, кричит она, но Корина делает вид, что не слышит. Она продолжает идти и, перейдя улицу, выплескивает питье в кусты, заходит в дом и наливает себе свежую порцию.

* * *

На дворе еще не совсем стемнело, снова звонит телефон. Корина, уже порядком приложившись к бутылке бурбона, устремляется в кухню и обеими руками хватает телефон. Каждая дрянь в этом доме жужжит, трещит, звонит. Она обматывает телефон шнуром и открывает ногой дверь в гараж. Дряблая кожа у нее на руках дрожит, когда она поднимает телефон над головой. Он влетает в гараж и звякает два раза, упав на бетон рядом с «Линкольном Континентал», беспризорным уже сорок дней – с тех пор, как Поттер решил покончить с тем, что называл своей ситуацией. Это была наша ситуация, черт бы тебя взял.

В кухне теперь тихо, только тикают настенные часы над столом. Корина прищурилась на них, думает. На полном мусорном ведре лежат бутылки из-под спиртного и нераспечатанные счета от врачей. Она берет пепельницу, полную окурков, и высыпает на конверты посреди стола. Окурки скатываются на пазл. Она высыпает из ванночки кубики льда. За стеклянной дверью небо на западе – цветов старого синяка. На заднюю изгородь слетает пересмешник, голос его настойчив и печален.

Корина несет мусорное ведро к контейнеру и задвигает дверь с такой силой, что трость Поттера падает и катится по линолеуму. Тонкая подошва туфли наступает на что-то мягкое, Корина, вскрикнув, отскакивает назад и видит маленькую коричневую мышь. Она закрывает глаза и видит Поттера у задней изгороди, видит, как он с трудом выкапывает ямку и бережно опускает в неё животное.

Она хотела бы так же – похоронить маленькую тварь, как будто это важно. Но земля затвердела, руки у неё слабые, и, когда переносит продукты из пикапа в дом, вынуждена останавливаться, чтобы отдышаться. Далеко ей до Поттера, всегда было далеко. Все же она берет в гараже лопату и поддевает мягкое тельце мыши. Чуть не задыхаясь от злости, несет мышь в проулок и бросает в открытый контейнер. Они могли бы поговорить об этом – о том, как и когда он умрет. Поттер сказал, что не допустит, чтобы она за ним ухаживала, а она обещала, что не будет просить его задержаться до тех пор, когда он перестанет узнавать себя и её. Но в итоге он сам выбрал время.

Гудит заводской гудок, дольше и жалобнее обычного, извещая о несчастном случае, и она застывает на несколько секунд, держась рукой за стальной контейнер. Всю жизнь она прислушивалась к этому гудку, думая о том, что могло случиться. Но эти страхи: что муж её может лежать сейчас ничком в луже бензола или работал там, где произошел взрыв, и не успел вовремя убраться, теперь эти страхи – удел Сюзанны Ледбеттер и тысячи других женщин в городе. Не её. На поле за ее домом кот припал к земле, зеленые пустые глаза провожают желтую медянку, ползущую по сухому ливневому каналу, где Д.Э. Пирс и другие девочки с улицы любили проехаться на велосипедах и, бросив их, загорать на крутых бетонных склонах, пока городские власти не сообразили огородить канал рабицей.

За каналом «7-Eleven» и «A&W Рут-бир» делят парковку с передвижной библиотекой, тридцатифутовым трейлером с угрожающе шаткими металлическими стеллажами и косматым ковровым настилом, пахнущим плесенью. Полгода назад тут же построили стальной полукруглый ангар без окон, «Клуб заек» – стрип-клуб, и, черт их знает, думает Корина, как вообще девушке в Одессе удается остаться в живых. Двадцать лет она наблюдала старшеклассниц, и у большинства из них мечты не шли дальше того, чтобы закончить школу раньше, чем их обрюхатит какой-нибудь парень. В любой понедельник она могла войти в класс и выслушать печальные или злые слухи о больнице, или тюрьме, или доме для незамужних беременных в Лаббоке. Не вспомнить уже, на скольких спешных свадьбах она присутствовала, – и до сих пор сталкивается в магазине с этими же молодыми женщинами – постарели, но все еще прижимают бледных пухлых младенцев к груди, перекладывают из одной худой веснушчатой руки в другую и кричат на старших детей, которые носятся между полками, как взбесившиеся белки.

Корина стоит в переулке, и в это время с дороги на стоянку сворачивает пикап. С визгом шин он выписывает кренделя на площадке. В кузове, кто за что цепляясь, стоят, кричат и ржут несколько мужчин. Один бросает бутылку в канал, она разбивается о бетон. Другой вдруг падает с кузова и кричит, ударившись о землю, остальные орут и хохочут. Он, спотыкаясь, бежит за машиной, протянув к ней руки, – почти нагнал уже, и тут грузовик тормозит. Он хватается за задний борт, но тут кто-то сбрасывает на землю два мешка, и шофер дает газ.

Машина делает третий круг, мужчина в кузове перегнулся через борт, в руке у него кусок стальной трубы. Машина прибавляет скорость, мужчина перегибается сильнее, одной рукой держась за защитную балку на крыше кабины, и размахивает трубой. Корина хочет закричать: «Стойте», а в это время человек, стоящий на площадке, поднимает руки над головой, как будто сдается. Труба бьет его по спине, и он падает на бетон, как яйцо, выброшенное из гнезда.

Господи, спаси, кричит Корина и бежит к дому. Бежит и думает, только бы гудок был, когда подсоединит телефон. Но тут спотыкается о трость Поттера и падает лицом на кухонный стол. Кусочки пазла разлетаются, как летучие мыши от старого резервуара, и Корина оседает на пол под тиканье настенных часов. Её лицо и руки, колени, плечи обдает боль, такая внезапная и сильная, что, кажется, нет ничего, кроме неё в мире.

Когда они были моложе, Поттер шутил, что она отправится на тот свет с треском. Или будет налет на банк, когда она будет стоять там в очереди и не захочет отдать сумку. Или покажет средний палец молодцу, у которого денек выдался еще похуже, чем у неё, или колесо у нее спустит на полном ходу. Или старшеклассники забьют до смерти экземплярами «Беовульфа». Или прокрадутся и перекусят тормозные шланги в её машине после зверской внеплановой контрольной. Но нет. Она – вот она, разлеглась на полу, как старая нетель, сиськи и брюхо в кухне, ноги и зад еще на дворе.

Если бы всё было устроено как должно, Поттер хоронил бы её. Горевал бы, конечно, но продолжал бы жить – играл бы в карты у ветеранов зарубежных войн, заезжал бы на завод поздороваться с ребятами, возился бы в гараже и на заднем дворе. Собрал бы чертов пазл и слушал бы рассказы Дебры Энн о её детских делах – о выдуманных друзьях, про которых пора бы уже забыть в её возрасте, о том, сколько крышечек от бутылок она собрала в переулке, о том, как скучает по маме и не знает, когда она вернется. Он не уставал бы слушать её, а если бы и устал, ей не сказал бы. Если бы Поттер был здесь, Д.Э. Пирс и Эйми, девочка из дома напротив, сидели бы за столом на кухне и ели мороженое, а чертов кот вечерами ужинал бы в гараже, например, тунцом из банки. Но здесь Корина, и чем ей заняться сейчас, один черт знает.

Завтра утром она осмотрит повреждения – маленький порез над левой бровью, шишку на правом виске, кровоподтек размером с грейпфрут на предплечье. Бедро забарахлило на месяц, и придется ходить с палкой Поттера – но только дома и на заднем дворе, где никто её не увидит. А перед домом, где она поливает дерево, и в продовольственном магазине, где покупает кое-что для Мэри Роз и привозит ей, и захватит заодно какую-нибудь из запеканок Сюзанны Ледбеттер, хранящихся в морозильнике в гараже, – здесь Корина будет стоять выпрямившись, скрипя зубами, и вести себя так, будто ничего не болит. Когда позвонит телефон, она подойдет и, услышав голос Карлы, спросит, чем ей помочь.

А как быть с рассыпавшимися кусочками его пазла – несколько залетело под холодильник и под плиту, и их оттуда не достать. Через несколько недель Корина начнет собирать его вещи для Армии спасения и оставит записку для тех, кому достанется пазл, – предупредит, что нескольких кусочков не хватает. Поттер сто раз говорил ей: нет ничего хуже на свете, чем трудиться так долго и так усердно и в итоге понять, что некоторых кусков не было с самого начала.

Сегодня она встает с пола в кухне и включает телефон. Звонит в полицейский участок и говорит, что не видела номера на грузовике, и не запомнила цвет, и мужчин описать не может – только что были пьяные, белые и, судя по голосам, молодежь.

Когда возвращается в переулок, выпавшего и след простыл. Ночь красивая, звездная, на юге висит красный Марс. Дует ветерок с севера. Если вынести приемник на переднюю веранду и поставить на подоконник, можно поймать станцию в Лаббоке. Там все время играют Боба Уиллса, с тех пор, как он умер, – это скрасит ей вечер.

Она все еще сидит там, когда к дому напротив подъезжает грузовик и из него выходит мужчина, должно быть, муж Мэри Роз. Он быстро идет к пассажирской двери и берет на руки спящего ребенка. Со всей быстротой, какую позволяет побитое старое тело, Корина поднимается на ноги. На лбу у неё шишка размером с доллар, и никакие Шанель № 5 на свете не отобьют запах табака и виски, но она торопится к мужчине, который перекладывает дочь из одной руки в другую, берет со щитка фонарь и направляется к дому, чьи пустые черные окна смотрят на двор и на улицу, все дожидаясь, когда кто-нибудь включит свет.

Подождите, кричит она. Подождите! Волосы девочки белеют в свете уличного фонаря, и Корина зацепляет пальцем её голую ступню, висящую у отцовского колена. Мужчина хочет обойти её, но она мягко трогает его за руку. Как там ребенок? Как Мэри Роз? Она тяжело дышит, в боку колотье, она держится за живот. Послушайте, говорит она с одышкой, скажите жене, если ей что-нибудь нужно, все равно что, она может на меня рассчитывать. Пусть только скажет, я сразу приду.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
Элизабет Уэтмор. Валентайн
1 - 0.1 30.04.21
Глория 30.04.21
Мэри Роз 30.04.21
Корина 30.04.21
Дебра Энн 30.04.21
Корина

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть