Онлайн чтение книги Ведьма отлива
Часть вторая. НЕРЕАЛЬНОСТЬ

Глава 6

Фэрфилд-приморский даже в июньский субботний полдень нельзя было бы назвать слишком веселым местом.

Не бренчали банджо на его пляжах, не пели свои песни темнолицые музыканты, и странствующие проповедники не объясняли, почему в мире все так плохо и что нужно сделать, чтобы привести все в порядок. Хотя среди его обитателей были и бедные, и старые люди, все же большинство составляли преуспевающие и степенные.

Правда, несколько купальных кабин, этих любопытных пережитков восемнадцатого века, напоминавших, по мнению Гарта, «удобства во дворе» на колесах, могли в прилив выкатиться на линию прибоя, с тем чтобы полные чувства собственного достоинства купальщики могли раздеться внутри и нырять в воду прямо с них, избежав необходимости появляться на пляже в купальном костюме. Но сейчас был отлив, и широкая полоса ила мокро блестела под серым пасмурным небом.

Кроме того, вдоль берега шла прогулочная набережная с шеренгой высоких кованых фонарей, а в парке с рассохшимися скамейками и позолоченной эстрадой при случае можно было услышать стихи и напевы Гилберта или Салливана. Но к этому времени, к шести часам теплого вечера, большинство народа уже уютно устроилось по домам за чаем.

Если не считать лая нескольких собак, которые выросли слишком нервными, в Фэрфилде царила тишина.

«Удивительно», – подумал Дэвид Гарт.

К северу на некотором расстоянии от Фэрфилда располагался печально известный морской курорт, носивший название Банч. Случалось, что порыв ветра доносил оттуда обрывки мелодий «гидди-гоу-раундс» или «коконут-шиз», но фэрфилдцы старались этого не замечать. Гарт предпочитал Банч. Но вы никогда об этом не догадались бы, увидев, как он шествует по набережной в южном направлении. Там над берегом неясно вырисовывались очертания дома Бетти, а за ним, еще дальше к югу, лежал третий приморский городок под названием Рейвенспорт.

По случаю поездки за город Гарт сменил деловой костюм на твидовый, а цилиндр – на мягкую фетровую шляпу. И все-таки он выглядел внушительно и мрачно, поскольку думал о Бетти и о прошлом вечере. И конечно, об ужасных нелепых словах, брошенных ею перед тем, как она покинула дом в Хэмпстеде.

Бетти еще отвечала в кабинете на вопросы инспектора Роджерса, когда Винс Боствик сделал Гарту сногсшибательное предложение и высказал столь же сногсшибательное предположение.

– Старик, перестань твердить «нереально, невозможно…», – раздраженно произнес Винс. – Ты все еще пытаешься объяснить, как оказалась закрытой изнутри на две задвижки подвальная дверь?

– Да. Согласись, это странно.

– Знаешь, – сказал Винс, – я могу это объяснить.

Это замечание, столь не вовремя сделанное, рассмешило Марион до визга.

Пока инспектор Роджерс допрашивал в кабинете Бетти, остальные расположились в гостиной. Марион ходила взад и вперед, пару раз взметнув подол юбки чуть ли не до бедер.

– На самом деле, – продолжал Винс, всецело погруженный в себя, – я думал об этом малом, который подписывается Фантомом. Он, кто бы ни был, очень умен. Фантом…

– Если вы, мужчины, не перестанете болтать об этих рассказах, – сказала Марион, – я могу сойти с ума. Детективы! – Ее голос сорвался на визг. – Ваши нелепые детективы ничего общего не имеют со всем этим.

– Не торопись, моя лапочка, – отозвался Винс. – Если ты сказала правду, то, как говорит Дэвид, получается, что кто-то запер задвижки.

– О! Кто же?

– Может быть, я это сделал?

Марион судорожно вздохнула и широко раскрыла глаза. Винс указал пальцем на Гарта:

– Когда я стучал в дверь, вы с Марион были слишком увлечены разговором и не слышали меня. Парадная дверь была открыта. Очень хорошо! Предположим, что подвальная дверь тоже была открыта, как говорит Марион. Допустим также, что я вошел в дом, любым путем, каким захотите. Предположим, что я хотел доказать, что моя дорогая жена врет, и доставить ей неприятности. Предположим, я сам закрыл задвижки, а потом поднялся по лестнице из подвала и пошумел в холле, словно я только что вошел в парадную дверь.

– Это нечестно! – выкрикнула Марион. – Это не по правилам!

Она довольно неловко шагнула назад, схватилась за спинку стула и села.

– Ты мне теперь мстишь, Винс, да? – с вызовом проговорила она. – В тот вечер, когда мы смотрели «Веселую вдову», я… я шутила и дразнила тебя по поводу кое-чего, а теперь ты мне мстишь. – Выражение ее лица изменилось. – На самом деле ты ведь этого не делал?

– К черту все! Конечно, я этого не делал! Даже для меня это не шутки.

Лицо Винса тоже изменилось. Он подошел и положил руки на плечи Марион.

– Я все еще люблю тебя, мое взрослое дитя, хотя подобные признания противоречат моему характеру. – Беспокойство заострило и без того резкие черты его лица. – Я этого не делал, но кто-нибудь еще это сделать мог. Кто-то мог подождать, пока дверь закроют, и только потом сообщить полицейским.

– Но полиция ничего не знает! Инспектор, как его там, верит всему, что мы сказали!

– Хм… Возможно. Ты, лапочка, никогда не умела думать на два хода вперед.

– Но, Винс!..

– А ты что скажешь, Дэвид? Это разумное объяснение?

– Ну, – сказал ему Гарт, – в какой-то мере, разумное. Когда я впервые подумал об этом…

– Ты уже думал об этом? Обо мне?

– Да, о тебе. Это довольно очевидно.

– Очень любезно с твоей стороны говорить так! – воскликнул оскорбленный Винс, с него слетело все его добродушие. – Ты имеешь в виду, что, по-твоему, я запер задвижки?

– Нет, я не думаю, что это сделал ты; я не думаю, что это вообще кто-нибудь делал. Этот дом похож на резонатор; все полы скрипят и трещат; деревянная лестница в подвал тоже плоха. Мы с Марион были здесь одни. Даже если мы были поглощены разговором, едва ли я мог совсем ничего не услышать. Есть и несколько других причин, но о них потом. Я могу почти поклясться, что это неверное объяснение.

– Но, боже всемогущий!..

Гарт взглянул на своего друга:

– В чем дело, Винс? Ты так легко относился ко всему этому. Что же случилось теперь?

– Я просто подумал. Если это не произошло так, то это не могло произойти никак иначе, это совершенно невозможно!

– А-а. Ну, если ты, наконец, убедился в этом, мы можем потихоньку двигаться дальше. Кто-то постарался устроить нам неприятности. Если так, то нам стоит приготовиться к ним.

– Как?

Дверь из кабинета в дальнем конце холла распахнулась – судя по всему, допрос закончился. Бронзовая Диана с лам пой вздрогнула. Бетти шла медленно, опустив плечи. Инспектор Роджерс провожал ее до дверей.

– Да, миледи, пока все. Боюсь, только пока. Очень жаль, что эта женщина – ваша сестра. – Тут Бетти дернулась. – Однако, если это она, наши люди захотят расспросить вас еще и о других случаях, это может пригодиться.

– Ее арестуют?

– Это вопрос не ко мне, миледи. Даже если миссис Боствик ее опознает это еще не доказательство, что она напала на бедную леди наверху. У меня есть ее адрес, – Роджерс выудил из нагрудного кармана блокнот, – и я передам его в Скотленд-Ярд. – Потом добавил: – Есть еще одна вещь, о которой я должен спросить.

Его тон резко изменился. Он стал сдержанным, хотя и по-отечески покровительственным. Бетти вдруг остановилась посреди холла. Заметив Гарта в дверях гостиной, она залилась краской и повернулась к инспектору Роджерсу.

– Да? – спросила Бетти.

– Почему вы так торопитесь вернуться в коттедж?

– Но… я живу там все лето! С середины мая.

– А вдруг вы встретитесь со своей сестрой?

– Нет, конечно нет! – воскликнула Бетти в явном удивлении. – Глинис в Лондоне; я же только что дала вам ее кенсингтонский адрес.

– Что я хочу сказать: вы не боитесь своей сестры, а? А может, вы замыслили какую-нибудь глупость?

Гарт отступил на шаг. Взгляд инспектора Роджерса последовал за ним. Слова инспектора явно предназначались ему, хотя обращался он к Бетти.

– Сейчас, сейчас, миледи, я же сказал вам, что нет нужды беспокоить мистера Гарта или брать его машину, чтобы отвезти вас на Чарринг-Кросс. Констебль поймает для вас такси или кеб; он сейчас вернется. Что я хотел сказать…

– Пожалуйста, потом.

– Вы говорили мне, сестра вам угрожала. Говорила, что заберет ваши деньги или вашу собственность. Она упоминала о коттедже и павильоне. Не сочтите за пустое любопытство, миледи, но что такое «павильон»? Что-нибудь типа «Брайтон-павильон»?

– Господи, конечно нет! Это домик, нечто вроде купальной кабины, только без колес, с двумя комнатками для благопристойности.

– Для чего, миледи?

Бетти засмеялась так же, как ранее смеялась Марион.

– Для переодевания: в одной комнате переодеваются женщины, в другой мужчины, все очень благопристойно. – Смех звенел до тех пор, пока Бетти не удалось с ним справиться. – Простите, пожалуйста, мистер Роджерс. Это совсем не смешно. Люди, лет десять или двенадцать назад строившие коттедж, заодно построили и павильон.

– И?..

– Сейчас никто там не переодевается. Если у меня бывают гости, они переодеваются в коттедже, но мы иногда сидим на маленькой веранде, когда хотим полюбоваться морем, и пьем чай. Мы поднимаем флаг, если занимаем павильон.

– У вас бывает много гостей, миледи?

– Нет. Разве я не говорила вам, что я – пария? Только доктор Гарт и… и мистер Хэл Омистон. А что? Это имеет значение?

– Может быть, и нет. Хотя надеюсь, что все кончится хорошо. Только берегите голову, когда пойдете купаться.

– Что вы хотите сказать?

На крыльце послышались решительные шаги, парадная дверь открылась.

– Кеб здесь, инспектор, – отрапортовал констебль.

Каждое слово, каждая интонация запечатлелась в памяти Дэвида Гарта. Эта сцена и сейчас стояла у него перед глазами, пока он под пасмурным небом шагал по набережной Фэрфилда и ветер трепал поля его шляпы.

Он настолько погрузился в воспоминания, что чуть не налетел на каменные с чугунным литьем ступени «Ройял Альберт аквариум», которым заканчивалась шеренга зданий. Сойдя на параллельную морю тропинку и миновав «аквариум», он должен был попасть на Балаклава-роуд, по том свернуть направо, на Севастополь-авеню, и идти по ней, пока она не упрется в немощеную дорогу, идущую вдоль берега.

Полоска плоского берега длиной пять миль изогнулась дугой между кентскими скалами от Банча на севере до Рейвенспорта на юге. Рейвенспорт, когда-то бывший маленьким, но оживленным морским портом, со времен Средневековья впал в спячку; сохранилось лишь несколько живописных старинных зданий да два, самых лучших в Англии, паба.

На окраине Фэрфилда Гарт прошел мимо гостиницы «Кавалер и перчатка». Комнаты ему были уже забронированы, но в гостиницу он не зашел. Свою машину он оставил в Лондоне и приехал поездом. Десять минут быстрой ходьбы, и он доберется до дома Бетти.

И что?..

«Есть один вопрос, – подумал он, – который вчера не был задан. Но если вспомнить о шантаже, он вообще может стать самым главным».

Часы на церкви Святого Иуды, возвышавшейся над отвратительными портиками вилл, оставшихся позади него в Фэрфилде, пробили без четверти шесть. Но у него не было случая спросить Бетти. Когда через десять минут ходьбы Гарт опять вышел на дорогу и уже видел дом Бетти, у него в голове мелькнула другая мысль.

За довольно высокой вечнозеленой изгородью разместился солидный дом под красной черепичной крышей, довольно длинный и приземистый. К пляжу надо было спускаться по откосу, заросшему колючей низкой травой. Справа нечеткий велосипедный след – Бетти была любительницей, хоть и не слишком ловкой, велосипедной езды – уходил от дороги по траве вниз, к пляжу.

И тут Гарт остановился в недоумении.

Перед домом стоял его собственный автомобиль.

Машина смотрела в сторону Фэрфилда. Ее мотор полузадушенно урчал в абсолютной тишине. Хотя некоторые заводчики уже додумались снабжать автомобили ветровыми стеклами и откидным верхом, защищающим от пыли, у машины Гарта не было ни того ни другого. Пыль толстым слоем лежала на кожаных подушках в кузове, где кто-то бросил легкое пальто, пару водительских перчаток с крагами, кепку и зловещего вида слюдяные очки.

– Хэлло, Нанки, – сказал несколько удивленный голос. – Добрый день, Нанки. Хотя день не очень добрый, не так ли?

Двигатель продолжал стучать.

Мистер Генри Омистон, невысокий, светлолицый молодой человек с довольно длинным носом, который вполне уравновешивался выдававшимся вперед подбородком, шел по дорожке от дома Бетти к деревянным воротам между вечнозелеными зарослями. Соломенную шляпу он сдвинул на затылок, а руки сунул в карманы красно-белого полосатого жакета.

– Кажется, вы о чем-то размышляете, Нанки?

– Интересно, найдется ли в английском языке более неприятное слово, чем «нанки», которым ты заменяешь слово «дядя»?

– Боюсь, слишком многие вещи покажутся вам неприятными.

– И ты – лишнее тому доказательство. Что ты здесь делаешь?

– Мой дорогой Нанки, – вежливо ответил Хэл, – не стоит передо мной заноситься или разыгрывать из себя знаменитого доктора. На меня это не действует, а вам не поможет, так что и не пытайтесь. Кроме того, знаете ли, вы не блещете остроумием.

– Я спросил, что ты здесь делаешь?

То же, что и вы. – Хэл невозмутимо улыбался и ждал. – Когда я рано утром позвонил, ваша экономка сказала мне, что вы уже уехали куда-то. В крайнем смятении. Она не знает – или говорит, что не знает, – куда. Но она сказала, что вы собирались быть здесь примерно в это время.

– И именно поэтому, я полагаю, ты опять взял мою машину?

– Естественно. Кстати, я заправился. Поговорим о скромном банкноте в десять фунтов?

– А ты уверен, что десяти фунтов будет достаточно?

– Нет, но на ближайшее время мне хватит. Ваш сарказм не остался незамеченным, Нанки. Он, конечно, трудноуловим, но я его понял.

Из каменного дома не доносилось ни звука. В сердце Гарта закрались ужасные подозрения, и он хотел как можно скорее увидеть Бетти. Он готов был дать Хэлу любую сумму, лишь бы тот убрался отсюда, и немедленно. Очевидно, Хэл это понял: со стороны Гарта было ошибкой сразу лезть в карман за бумажником.

– Вот интересно, – проговорил Хэл и прищурился, – с чего вдруг вы так расщедрились? Как это сыну вашей дорогой покойной сестры удается склонить вас к столь богатым пожертвованиям? Кстати, вам, случайно, не встречался славный, честный полицейский по имени Георг Альфред Твигг?

– А он что, тоже оказался на Харли-стрит? Случайно.

– Может быть, и случайно. Я не знаю, что вы ему сделали, Нанки, но едва ли вы ему нравитесь. Я также не думаю, что ему нравится Бетти.

– Где Бетти?

– Вы, конечно, очень хотите это узнать. Представляю себе…

И Хэл Омистон разыграл целое представление. Стоя в воротах, он приподнял шляпу над светлыми волосами. Сначала он словно хотел возложить сам на себя брачный венец, потом вроде как задумался и засомневался. Гарт понимал, что племянник так нагл, главным образом, по неопытности. Горделивую позу портили длинный нос и выпяченный подбородок.

Но в целом юноша выглядел весьма привлекательно.

– Мне, пожалуй, нравится эта обаяшка, – заявил Хэл. – У нее и деньги есть. Я бы увел ее у вас, Нанки, если бы она не походила так на другую женщину…

Гарт больше не стал ждать и пошел по дорожке к дому. Но Хэл, водрузив на место шляпу, обогнал его. Вместе они дошли до парадной двери с медной фигуркой гоблина в качестве дверного молотка. Дверь была не заперта, за ней открывался очень широкий, с низким потолком коридор, тянувшийся через весь дом. В дальнем конце коридора были широкие стеклянные двери. Сквозь них лился слабый дневной свет.

– Не стоит кричать, – сказал Хэл, – я уже пробовал. Ее здесь нет.

– Где же она?

В коридоре пахло старым деревом и камнем. Хэл замялся, потом пошел к стеклянным дверям и открыл их. Двери выходили на пляж.

– Она пошла купаться, – ответил Хэл, – и не вернулась. Надеюсь, с ней ничего не случилось.

Глава 7

– Сейчас отлив, – сказал Гарт. – Так, говоришь, она отправилась плавать, когда вода стала уходить?

Хэл выглядел почти по-человечески, если не считать приподнятого уголка рта.

– Не путайте меня, уважаемый родственник. Ее нет уже два часа, а отлив начался меньше часа тому назад. Прилива не будет до девяти часов.

– Ну что ж, хорошо. – Гарт заговорил чуть громче. – Бетти обычно ходит плавать примерно в это время – в четыре часа, как раз перед чаем. После купания она пьет чай в павильоне.

– Я знаю, Нанки. Кому вы это говорите? Но обычно она не тратит на это столько времени.

– Я только сказал…

Оба смотрели на море. На горизонте клубились серые облака.

Спуск, начинавшийся сразу за стеклянными дверями, весь в куртинах колючей травы, вел к пляжу, находящемуся в трех-четырех ярдах. Песок на пляже выше полосы прибоя был белым, ниже – влажный и плотный, темно-серый; дальше за павильоном он становился просто вязкой, илистой грязью.

Море, безбрежное, как любовь, пахло солью и йодом. Но сейчас Гарт думал скорее о морских чудовищах, чем о безбрежных просторах. Павильон на темнеющих деревянных сваях стоял в тридцати футах за линией прибоя. Пляж спускался в воду так полого, что уклон вообще не был заметен. За павильоном футов на сорок, может быть пятьдесят, тянулась серая полоса.

На песке не было никаких следов.

В тот момент Гарт не удивился и не придал этому значения, ведь следы человека, входившего в воду два часа назад, давно уже смыл отлив. И еще Гарт обнаружил, что воротничок его душит, а соленым воздухом трудно дышать.

– Хэл, откуда ты знаешь, что она пошла туда?

– Я видел, как она шла.

– Ты видел ее отсюда?

– Будет лучше, мой уважаемый предок, если вы не будете меня перебивать. Нет! Я ехал по дороге туда. – Хэл махнул рукой назад и налево, в направлении Рейвенспорта. – И видел, как она спускается на пляж и идет к павильону. На ней был ее обычный купальный костюм и большая резиновая шапочка.

– Ты с ней говорил?

– С такого расстояния? – Губы Хэла снова вздернулись. – Я приветствовал ее, и она махнула рукой мне в ответ. И не говорите мне, что я вру. Тем более, что есть еще один свидетель, который ее видел. Я только отвозил его в Рейвенспорт.

– О? И кто же этот свидетель?

– Ваш друг из Скотленд-Ярда, Каллингфорд Эббот.

– А что делал здесь Эббот? – вскинулся Гарт. – Зачем ты отвозил его в Рейвенспорт?

– А не слишком ли вы любопытны? Насчет того, что Эббот здесь делал, прошу меня простить, это не ваше дело. Во всяком случае, я этого не знаю. Он держал рот на замке, как все полицейские. – Лицо Хэла помрачнело. – Я подбросил его в Рейвенспорт, провел пару приятных часов в тамошнем пабе под названием «Красный смотритель» и вернулся сюда в надежде найти вас, всего за две минуты до вашего появления.

Гарт опять посмотрел в сторону моря.

– Бетти! – крикнул он.

Ответа не было.

– Бетти!

Снова его голос прогремел над пустынным пляжем; и снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь рокотом мотора перед открытыми воротами.

– Когда ты вернулся сюда из Рейвенспорта и не обнаружил Бетти в доме, почему ты не пошел в павильон?

– Чтобы заляпать все туфли песком и грязью? Вот уж увольте, почтенный родственник! Неужели я кажусь вам таким легкомысленным? И не мое дело, если… Постойте секунду, Нанки, – торопливо добавил Хэл, увидев, что Гарт решительно двинулся вперед по травяным кочкам. – Прежде чем я позволю вам улететь к вашей любимой, я должен вам кое-что напомнить. Вы наверняка не будете возражать, если я возьму вашу машину. Но остался небольшой вопрос насчет десяти фунтов, который нужно уладить.

Они посмотрели друг на друга. Гарт достал из кармана бумажник, извлек из него две пятифунтовые купюры, скатал их и бросил в траву к ногам молодого человека.

Словно его собственный крик возвратился к нему из песков. Хотя голос Хэла был и выше, и слабее.

– Вы наглец, доктор Дэвид Гарт! Может быть, прежде чем мы постареем, вы пожалеете, что так сделали.

Но Гарт уже не обращал на него внимания: он бежал.

На песке оставались неглубокие, четкие следы. Позади него рокот мотора сменился энергичным фырканьем, потом послышался резкий выхлоп. Гарт оглянулся через плечо и увидел, как зеленый автомобиль рванул на север в сторону Фэрфилда. Отвлекшись, Гарт поскользнулся, но сумел удержаться на ногах.

В павильон вели три деревянные ступеньки. Дверной проем закрывала полотняная штора в красно-белую полосу, которую можно было поднять или опустить с помощью шнура только изнутри. Сейчас штора была приспущена. Дэвид Гарт не стал поднимать ее, а просто проскользнул под ней и выпрямился. Стена, параллельная той, что была обращена к морю, отделяла темноватую и тесноватую прихожую. В этой стене были сделаны две небольшие одинаковые деревянные двери, обычно приоткрытые, которые вели в две комнатки павильона. В простенке между дверями, наподобие ширмы, висел старый парус.

– Бетти! – опять позвал Гарт.

Никто не ответил.

Гарт шагнул в левую комнату, распахнув дверь, слегка задевавшую половицы. В каждой комнате имелось еще по одной двери, стеклянной; они вели на маленькую веранду с видом на море.

Солнце слабо освещало пару кресел, крошечное зеркало и полдюжины крючков для одежды на стене. Гарт стоял, вдыхая аромат просоленного дерева, песка и моря, такого же, от какого можно задохнуться на любом пирсе.

Последние арендаторы использовали павильон для «купальных приемов». На большой фотографии, снятой приблизительно в 1897 году и оставшейся после них на стене в гостиной Бетти, были запечатлены две маленькие гребные шлюпки, в одной сидели три дамы, в другой – три джентльмена, все в верхней одежде. Сняв крышку с объектива, фотограф заставил их по мелководью добираться до павильона, используя, дабы не промокнуть, весла в качестве шестов.

Сейчас эти люди уже умерли. Стали призраками. Гарт медленно досчитал до десяти. Потом открыл застекленную дверь и вышел на маленькую веранду.

Там тоже было пусто. Деревянное кресло-качалка с высокой спинкой стояло справа от Гарта, возле двери во вторую комнатку. На полу рядом с креслом он заметил чашку с блюдцем и остатками чая, явно не 1897 года.

– Бетти!

Ветер гнал волну вдоль берега. Пропитанная влагой древесина, казалось, поглощала все звуки так же, как их поглощала вода. Гарт не слышал даже собственных шагов, когда шел к той, другой, двери. Словно вечность минула прежде, чем он добрался до нее.

Он чувствовал, что его колени дрожат. Собравшись с духом, Дэвид взялся за ручку и распахнул дверь.

Она лежала там, во второй комнате, на полу лицом вниз. Тусклый дневной свет падал на ее темно-коричневый купальник, голые бедра и ноги в парусиновых тапочках, которые Бетти всегда надевала, когда шла купаться, а на придвинутом к стене столе стояли чайник, чашки с блюдцами и спиртовка. Лица ее он не видел. Она была задушена.

Ему вспомнилась фраза из журнала мод, которую Бетти прочитала ему вслух всего неделю назад:

– «Из старой мохеровой юбки может выйти прекрасный, новый купальный костюм», – и добавила: – Фу-ты!

На мгновение его охватил ужас. «Из старой мохеровой юбки может выйти прекрасный, новый купальный костюм. Из старой мохеровой юбки может выйти прекрасный, новый купальный костюм. Из старой мохеровой юбки…»

Дэвид подошел к безжизненному телу и осторожно перевернул его. Посмотрел на распухшее, посиневшее лицо, потрогал белый шнур, впившийся в горло и туго затянутый узлом на шее. Потом резко выпрямился.

Это была не Бетти.

Но не только это заставило Гарта так дернуться и быстро оглядеть всю темноватую, душную, зловещую комнатку. Тело женщины было теплым. Капельки крови на ноздрях еще не подсохли. Женщина умерла не более чем пятнадцать-двадцать минут назад.

Пятнадцать-двадцать минут.

Дэвид вынул часы, открыл крышку. Невероятно, но стрелки показывали ровно шесть.

Гарт убрал часы. Потом он стоял неподвижно, только водил вокруг глазами.

Открытая дверь на веранду была как раз напротив приоткрытой двери, ведущей на пляж. В купальном павильоне не было окон. Возле спиртовки, среди посуды и ложек, стояла фляжка в полгаллона, в которой Бетти держала воду для чая, чайник, фаянсовый заварной чайничек и банка сгущенного молока.

Гарт посмотрел на стену напротив. На одном из крючков висела длинная накидка из коричневой в желтую полоску саржи. Он знал, что накидка принадлежала Бетти, хотя надевала она ее редко. Он подошел к накидке, исследовал карманы и в одном из них нашел носовой платок с инициалами «Г. С.».

Глинис Стакли.

Да, фигурой она очень напоминала Бетти. О лице – даже если не смотреть на высунутый, прикушенный язык и выпученные полуоткрытые, тусклые глаза этого не скажешь. Он быстро вернулся к телу Глинис и придал ему ту же позу, в какой он его нашел.

Потом оглядел стол, потянулся к чайнику, но отдернул руку, словно обжегшись, и задел чашку. Фарфор, грохнув, как маленькая бомба, разлетелся на мелкие кусочки.

В это мгновение снаружи павильона знакомый голос позвал его по имени, потом еще раз, громче. Гарт приготовился к неизбежному и поспешил к главной двери павильона: красно-белая полосатая штора была все еще полуопущена. Он дернул за шнуры и поднял штору полностью.

Ему бросился в глаза перевернутый велосипед, он увидел его даже раньше, чем лицо спешившей к павильону женщины.

Велосипед валялся более чем в сорока ярдах от него; по травянистому склону с северной стороны дома тянулся велосипедный след.

– Хэл… – начал задыхающийся голос Бетти.

– Что Хэл?

– Он проехал мимо меня по дороге. У него был такой вид…

На Бетти была другая соломенная шляпка, темная юбка и серо-голубая блузка с высоким воротником. Жизнь снова обрела черты реальности, набрала темп и подхватила этих двоих людей, чтобы нести их с привычной скоростью, пока смерть не скажет своего последнего слова.

– Бетти, твоя сестра приезжала к тебе?

– Да. Она еще здесь.

– Где?

– В доме, полагаю. Она, наверное, уже вернулась с купания. Часа два назад мы с ней поругались и орали, как рыбные торговки. Я наговорила ей таких слов, от которых твоим друзьям пришлось бы затыкать уши. Поэтому я и сбежала, точнее, уехала на велосипеде. Но в твоей записке было сказано, что ты приедешь в шесть часов, так что я не могла…

– В моей записке? В какой записке?

Дыхание Бетти успокоилось, хотя румянец еще сохранился. Она смотрела на Дэвида широко открытыми глазами, и взгляд ее был необычен, словно она хотела проникнуть в его душу, хотела сказать, что изменила свое мнение. Бетти протянула ему левую руку.

Небольшой листок бумаги, сложенный в несколько раз в длину, торчал из серой перчатки. Гарт привязал шнуры шторы к ржавому крюку, чтобы она оставалась поднятой.

– В начале нашего знакомства, – сказала она, – ты написал мне две или три записки, напечатал на машинке. Я сохранила их, хотя они напечатаны. Это твоя машинка, да? Почему ты спрашиваешь? Ты видел Глинис? Хэл ее встретил?

– Бетти, я не хочу тебя пугать…

Она стояла на плотном песке, чуть в стороне от ступенек, которые вели в двери павильона, и, глядя на Дэвида снизу вверх, держалась необычно сурово.

– Я не хотел тебя пугать…

– Тогда скажи что-нибудь. Пожалуйста, ответь мне что-нибудь.

– Если смогу.

– Что-то случилось, – проговорила Бетти, – что-то, чего я боялась.

– Да.

Гарту показалось, что Бетти сейчас лишится чувств. Глаза ее стали бесцветными. Он спрыгнул со ступенек, подхватил ее за талию и крепко прижал к себе. Она дрожала.

Если бы кто-нибудь увидел их сейчас, он подумал бы, что они так же одиноки во всем мире, как одиноки сейчас на пляже; и, наверное, так оно и было. Левая рука Бетти с запиской, засунутой в перчатку, безжизненно повисла. Он пока не касался записки.

– Бетти, послушай меня. Твоя сестра мертва. Она лежит в одной из двух комнат павильона, в правой, если смотреть на море. С ней случилось почти то же самое, что случилось с миссис Монтегю вчера вечером. Тебе не тяжело это слушать?

– Со мной все в порядке. Я ненавидела ее.

– Да. Это факт, который говорит против нас. Нам придется защищаться, но мы не сможем ничего сделать, если не скажем друг другу всей правды. Ты понимаешь это?

– Ох, Дэвид, прости! – вскрикнула она. – О господи! Дорогой, пожалуйста, прости!

– За что? Здесь не за что просить прощения, дорогая. Ведь ты не убивала ее, как я понимаю?

– Нет! Нет! Я хотела, но знала, что не смогу. Я имела в виду, что…

– Я знаю, что ты имела в виду. Это не важно.

Бетти обняла его. Потом с судорожным усилием распрямила плечи. Дэвид продолжал говорить медленно, ласково, стараясь передать ей свою уверенность.

– Я соображаю сейчас даже хуже, чем обычно, – сказала она после паузы. Пожалуйста, спрашивай у меня что хочешь.

– Очень хорошо. Когда произошла ваша ссора? Когда ты в последний раз видела Глинис живой?

– Примерно два часа назад, – ответила Бетти. Ее твердость, если и была притворной, выглядела вполне убедительно. – Я не знаю точно, – она прижала руку к груди, – у меня не было с собой часов. Может быть, без десяти четыре. Это произошло в ее спальне.

– В ее спальне?

– Да, – отозвалась Бетти. – Глинис появилась ранним утром с вокзала. Она бросила саквояж и сказала, что собирается остаться на день или два. А еще она засмеялась и заявила: «Но не думай, голубушка, что для тебя это удобная возможность. Нет, нет, нет! Я оставила в Лондоне письмо на случай, если со мной что-нибудь случится».

Гарт сказал несколько натужно:

– Кажется, твоя сестра была классическим случаем нервной патологии.

– В каком смысле?

– Не бери в голову. Больше она не посмеет.

– Не говори так!

– Прошу прощения. Ты сама сказала…

– Хорошо, что миссис Ханшю не было, – торопливо продолжала Бетти. Перед глазами Гарта возник образ в высшей степени респектабельной экономки. Понимаешь, в Банче заболела дочь миссис Ханшю. Вчера вечером, перед тем, как мы с Хэлом поехали в Лондон на этом несчастном автомобиле, я разрешила ей навестить дочь и не возвращаться до понедельника. Мои манеры, Дэвид, такие же вульгарные, как у Глинис. Я просто мысли не допускала, что кто-нибудь может узнать, что Глинис здесь. До этого она всегда держала свои визиты в секрете. И вот, когда я с дневной почтой получила твою записку…

– Ах да, моя записка. Можно я взгляну?

Бетти изумленно посмотрела на него.

– Но я думала, ты простил меня! – воскликнула она. – Ты… ты ее писал?

– Да, успокойся, я ее писал. И все же дай мне взглянуть.

Бетти выдернула из перчатки записку, развернула и отдала ему. У Дэвида не было времени объяснять ей, что он не писал этой записки и ничего о ней не знал.

Это был листок самой низкосортной бумаги для заметок, которой Гарт пользовался, печатая на машинке свои счета. «Моя дорогая, я буду у тебя в субботу в шесть часов. Неизменно твой». Даты не было. Вместо подписи стояла написанная чернилами буква «Д».

Но это была не та машинка, на которой Майкл Филдинг печатал счета. Кто-то напечатал послание на его, Гарта, личной пишущей машинке, стоявшей в его комнате и предназначенной для двойной жизни.

– Бетти, ты сохранила конверт?

– Да, конечно! – В возгласе Бетти слышался почти упрек. – Я прямо сейчас могу сказать тебе, что на нем был лондонский штемпель: Вест, 23.40. Я могу показать тебе конверт. Но что это меняет? Если ты послал ее…

– Дорогая, я уже сказал тебе, что послал. Я думаю кое о чем еще.

Он и в самом деле думал о том, какое выражение лица было у его помощника там, на Харли-стрит, вчера вечером, и о романе в красной обложке, оставленном в приемной. Но об этом он не мог сказать Бетти.

– Держи. – И он отдал Бетти записку. – Ты рассказывала мне о своей сестре и о том, что произошло в коттедже сегодня утром. Да?

Ветер трепал волосы Бетти.

– Ну, я отдала Глинис большую спальню на первом этаже в дальнем конце. Она махнула рукой по направлению дома. – Когда я получила письмо, я думала-думала и наконец пошла в ее комнату. Она нашла один из моих купальных костюмов и надела его. Я сказала: «Ты не пойдешь на пляж, ты не разрушишь все, что я пыталась создать». Глинис ответила: «В чем дело, голубушка? Ты не хочешь, чтобы я встретилась с твоим молодым человеком?» Я рявкнула: «Не хочу, чтобы тебя хоть кто-нибудь видел здесь, не смей!» А Глинис заявила: «Не зли меня, не то я сниму даже купальный костюм. Ты слишком многое себе позволяешь». Тогда начался крик, и я просто сбежала.

– Ты говорила ей о письме?

– О господи, нет!

– Так, Бетти, она надела твой купальник. Два свидетеля видели, как она спускалась на пляж. Они скажут, что это была ты.

– Но я не делала ничего такого…

– Успокойся. Я знаю. И мы в состоянии доказать это. – Гарт закрыл глаза, мысленно прикидывая дальнейшие вопросы, потом опять взглянул на Бетти: – Ты уехала отсюда на велосипеде. Куда ты направилась, в Фэрфилд?

– В ту сторону, но не в сам город. Иногда я ехала, но больше шла и толкала велосипед. Я была так ужасно расстроена, что даже забыла про твою записку.

– Ты не встретила никого из знакомых?

– В книгах всегда задают такой вопрос, да?

– Так встретила?

– Я не знаю. – Она перевела взгляд на павильон. – Там было очень мало людей. Невероятно мало людей. Может быть, они боялись, что пойдет дождь. И все-таки вся местность казалась и пустынной, и как будто обитаемой.

– Обитаемой? – повторил он.

– Да, это звучит глупо; но я думаю, ты понял, что я имею в виду. Такое же чувство возникает, когда попадаешь в некоторые здания в Рейвенспорте. Потом я увидела, сколько времени, и вспомнила о записке. Я помчалась обратно изо всех сил и теперь потная и противная. Как раз перед Фэрфилдом мимо меня проехал Хэл Омистон на твоей машине. Он направлялся в Фэрфилд и выглядел очень сердитым.

– Хэл тебя видел?

– Да, конечно. Должен был. Мы находились всего в дюжине футов друг от друга, а ехал он не очень быстро, хотя, если он думал о чем-то своем… Это… это важно?

– Несколько фактов, о которых говорил мой племянник, могут оказаться принципиально важными. Не унывай, Бетти! Я хочу, чтобы ты поняла всю ситуацию как она есть.

– Да?

– Твоя сестра задушена в этом павильоне. – Гарт показал назад, себе за спину. – Она была убита там, по моему мнению, примерно без двадцати шесть. Хотя медики всегда спорят, когда пытаются определить время смерти. Кто-то, кого сейчас в павильоне нет, был там в последние двадцать минут.

– Кто-то?

– Я имею в виду убийцу. В комнате, в которой умерла твоя сестра, фаянсовый заварной чайник полон примерно на треть, и чаем в нем все еще можно ошпариться.

– Дорогой, я тебя не понимаю. Богом клянусь, что это не я! А не могла… не могла Глинис сама заварить себе чай?

– Могла. Хотя вопрос не в том, кто заваривал чай или кто его пил или не пил. Но по каким бы параметрам ни определять время убийства, вода в тот момент была практически на том же уровне, что и сейчас. Теперь оглянись. Огляди пляж. Обернись на море. Посмотри под сваи павильона.

Легкий бриз трепал волосы Бетти. Она быстро оглянулась и опять посмотрела на Гарта.

– Есть твои следы, – продолжал Гарт, – ведущие сюда от брошенного на склоне велосипеда. Есть мои следы, тянущиеся сюда от задней двери дома. И никаких других. Видишь?

– Дэвид, я…

– Ты видишь, дорогая?

– Да.

– Убийца должен был уйти из павильона после того, как убил Глинис. Сейчас его там нет. И каким же образом он или она исхитрился исчезнуть, не оставив ни единого следа на влажном песке?

Минуту или две никто из них не говорил ни слова.

Какой-то гул, принесенный бризом, перекрывал шорох волн отступавшего моря.

Но совсем иной звук донесся с противоположной стороны. Он походил на стук и звон полуразвалившегося открытого вагона, какие можно еще видеть на железнодорожных станциях в приморских городках. Однако этот вагон довольно лихо несся со стороны Рейвенспорта.

– Нет, Бетти! – Гарт смотрел на двух пассажиров в экипаже. – Не бойся. Все в порядке.

Им не пришлось долго ждать. Двое мужчин появились почти сразу из стеклянных дверей дома, выходивших на пляж.

Они сразу заметили Гарта и Бетти. Но не обменялись ни словом даже друг с другом, пока шагали по песку. Блеснул монокль, хотя, казалось, солнца не было.

– Друг мой, – с сочувствием вымолвил Каллингфорд Эббот, – мы слышали, что здесь случилось кое-что неприятное. Я надеюсь, что то, что мы слышали, неправда.

Другой мужчина был не столь вежлив.

– Ну и ну! – воскликнул детектив-инспектор Георг Альфред Твигг, качая головой и избегая взгляда Гарта. – Кто б подумал? Ну-ну!

Глава 8

Вдоль всего берега, на разные голоса и в разном ритме, часы начали отбивать девять.

Возле дома Бетти Колдер в наступающих сумерках они звучали тихо и мелодично. Мягкими, вкрадчивыми волнами накатывался прилив.

Но атмосфера в гостиной Бетти, где Каллингфорд Эббот разглядывал Дэвида Гарта, не вполне соответствовала этой благостности.

В задней части каменного дома по обе стороны центрального коридора располагались две длинные, с низкими потолками комнаты; в каждой по три окна, под которыми ветер с шорохом шевелил колючую траву и песок. Комната слева предназначалась для покойной Глинис Стакли. Комната справа была гостиной – нагромождение мебели, шелковые шторы, обтянутые кретоном мягкие кресла, – Бетти провела здесь много времени, мечтая над книгами.

Парафиновая лампа в желтом шелковом абажуре качалась под потолком. Выглянув в открытое окно этой гостиной, можно было увидеть штормовой фонарь, горящий внутри павильона. Но Гарт сидел у окна спиной к морю и смотрел на Каллингфорда Эббота, повернувшегося спиной к камину.

Хотя в их тоне нет-нет да и проскальзывало раздражение, даже после трехчасового допроса говорили они вежливо.

– Итак, – сказал Эббот, лицо которого из-за вставленного монокля казалось перекошенным на одну сторону, – вы больше ничем не можете нам помочь?

– Я рассказал вам правду. Если вы мне не верите…

– Ох, я не сказал, что не верю вам! По крайней мере, не во всем.

– Благодарю вас.

– Зачем такой сарказм.

– Никакого сарказма, – искренне ответил Гарт. – Я ценю ваше великодушие и весьма признателен вам за то, что вы разрешили мне и леди Колдер поесть в «Кавалере и перчатке».

– Надеюсь, вы понимаете, что я обязан сопровождать вас?

– Да, конечно.

– Очень хорошо. Тогда продолжим.

Эббот, невысокий мужчина благородной наружности, носил сюртук и шейный платок. Его седые усы курчавились над крепким ртом, седые волосы коротко стрижены. Его нельзя было назвать щеголем: он выглядел слишком внушительно. Когда сверкал его монокль, то казалось, что это сверкает глаз.

– В силу нескольких причин, – сказал он, – я хочу действовать в открытую. В деле миссис Колдер мы допустили ошибку. Я со всей прямотой признаю это.

Гарт склонил голову.

– Она не вымогательница, как мы думали, – продолжал Эббот. – Она не причастна к тому, что пять лет назад банкир Далримпль пустил себе пулю в лоб. Хочу заметить только, что здесь мы не слишком виноваты. После самоубийства Далримпля Глинис Стакли назвала имя своей сестры; она использовала ее имя и титул, когда вернулась в «Мулен Руж».

Однако! Мы кое-что выяснили с тех пор, как леди Колдер рассказала эту историю хэмпстедской полиции. У нас уже есть отпечатки пальцев шантажистки, полученные (давайте признаем, неофициально) после смерти Далримпля. Поскольку тогда отпечатки пальцев не принимались в качестве доказательства, то судебное дело не было возбуждено. Они совпадают с отпечатками пальцев женщины, которая умерла там, в павильоне.

– Слава богу!

– Аминь. Но неужели вы не видите, дорогой мой Гарт, – Эббот говорил убедительно, как разумный человек, изредка поднимая отворот сюртука, чтобы понюхать вдетую в петлицу гардению, – что не все сходится.

– Не сходится?

– В нашей версии, что леди Колдер задушила свою сестру, которая сводила ее с ума. Инспектор Роджерс прошлым вечером в Хэмпстеде слышал ее угрозы в адрес Глинис, что если Глинис выкинет еще хоть один фокус, то, видит бог, она, леди Колдер, убьет ее, и будь что будет. Вы присутствовали при этом?

– Да.

– И какого же рода фокус, по собственному выражению леди Колдер, ее сестра выкинула сегодня? – Эббот подождал. – Послушайте, мой мальчик, я стараюсь дать вам все возможные преимущества. Пока я взял допрос на себя. И не хочу передавать вас Твиггу, пока это не станет абсолютно необходимым.

Тогда пошлите за Твиггом. Жаль лишать его такого удовольствия.

С лица Эббота исчезло выражение несколько циничной благосклонности. Он расправил плечи, копируя характерный жест сэра Эдварда Генри.

– О, Твигг свое получит. Некоторые специалисты считают, что неразумно слишком торопиться с допросом свидетеля. Пусть он сначала слегка попотеет. Вы меня понимаете?

– Да. И все-таки я говорил правду.

– Проклятье, неужели вы не можете мне немного помочь?

– Чем?

– Ну, вы же чувствуете, что вас загнали в угол. Сегодня рано утром перед отъездом сюда я разговаривал с миссис Боствик на Гайд-парк-Гарденз.

– Хорошо повеселились?

– Да, повеселился. – Эббот опять погладил усы. – Она – очаровательная молодая леди. В моей практике такие встречались нечасто. Вчера вечером вы устроили бедной женщине едва ли не инквизиторский допрос. Я обязан провести вас через еще худший… и Твигг это сделает. Но в отличие от него я думаю, что вы не лжете. И меня удивляет, почему вы не хотите помочь мне?

– Я стараюсь вам помочь!

– Очень хорошо. В этом ваш шанс. Миссис Боствик выдала вам очень стройную версию, подтвержденную доказательствами. Женщина почти задушила миссис Монтегю, а потом скрылась через отпертую дверь подвала. Все сходится, да?

– Полагаю, так.

– А еще, как сказала мне миссис Боствик, вы не поверили ни одному ее слову и почти до смерти напугали бедную девочку. Почему?

– Эббот, профессиональная этноса не позволяет мне вам помочь!

– Ох нет. Вы не должны говорить Твиггу, что вы – врач миссис Боствик. Она это отрицает. Она, фактически, отступается от вас и говорит, что больше не хочет иметь с вами дело.

– Понятно.

– И это правда так. – Монокль блеснул, словно глаз дракона. – Не говорите также, что полиция подозревает леди Колдер в нападении на миссис Монтегю. Мы ее не подозреваем. Мы практически уверены, что на нее напала Глинис Стакли. У вас нет причин защищать Глинис Стакли. Так почему же вы не поверили в историю миссис Боствик?

– Эббот, вы не задавали вопросов мистеру Винсенту Боствику?

– Мы еще не разобрались, почему вы не верите рассказу Марион Боствик?

Гарт смотрел в пол.

Все так же держа руки на коленях, он начал вставать, но передумал. Потом поднял взгляд на желтый шелковый абажур и открытые книжные полки вдоль стен. За его спиной, за шелковой шторой и открытыми окнами длинные волны прибоя бежали вдоль кромки пляжа. Если дальше случайная волна ударяла по сваям павильона, на темной воде дрожало светлое отражение.

Непроницаемый Эббот продолжал пристально наблюдать за Гартом.

– Послушайте, я буду с вами предельно откровенен, – резко сказал Эббот. Вы – умный парень, Гарт. Я недооценивал вас. И я не прошу вас, во всяком случае сейчас, хотя бы в мелочах изменить ваши показания по поводу того, что произошло в павильоне…

– Эббот, я повторяю еще раз!..

– Я сказал, что не прошу, – оборвал его Эббот, – если вы будете столь же откровенны со мной во всех других вопросах. Согласны?

Эббот прошествовал на середину комнаты. Каминная полка позади него была заставлена фотографиями счастливой, необычно раскованной Бетти Колдер. На одном из снимков была запечатлена совсем молоденькая Бетти рядом с какой-то женщиной, которая, по мнению Гарта, могла быть Глинис. Все эти вещи создавали эффект присутствия Бетти, в то время как сама она, испуганная и полубольная, ждала в верхней комнате.

– Согласны?

– Согласен. Если меня обвиняют, что я запугивал Марион Боствик…

– А вы запугивали?

– Не знаю. Когда я думаю о Бетти там, – Гарт указал на каминную полку (Эббот тоже оглянулся посмотреть), и вдруг словно холодная рука схватила его за горло, – мне становится интересно, как часто мы причиняем вред пациентам, вместо того чтобы помочь им. Самая отвратительная вещь в этом мире невозмутимое всезнайство, когда человек с сомнением качает головой и предупреждает о грядущих «определенных» последствиях того, кто не делает так, как ему говорят. Вот почему я не имею успеха у инспектора Твигга. Он слишком напоминает мне моего племянника. И вы, Эббот, тоже напоминаете мне кое-кого.

– С какой стати вы об этом заговорили? Мои личные качества…

– Я не столько говорю о ваших личных качествах, сколько о том, что Твигг, в конечном счете, похож на Хэла Омистона. А если переходить на личности, то я сказал бы, что вы скорее похожи на мистера Фрэнка Харриса.

Сам не желая того, он больно задел Эббота.

– Фрэнка Харриса? Этого пройдоху, который только и может, что разглагольствовать в кафе да хвастаться своим успехом у женщин?

– Простите меня. Я только пытался…

– Хватит. Не пытайтесь. Мне нужна информация. Немедленно! Когда я попросил к телефону миссис Монтегю, мне сказали, что ее нет в Хэмпстеде.

– Они отправили ее в частную лечебницу?

– Нет, мой милый. Я так не думаю. Я полагаю, что в эту самую минуту миссис Бланш Монтегю находится в Фэрфилде.

– В Фэрфилде? Это невозможно!

– Почему?

– С чисто медицинской точки зрения.

– В чем дело?

– Эббот, я не осматривал леди. Но там был кровоподтек и, возможно, еще худшие повреждения. В таких случаях всегда есть риск отека гортани.

– Что это значит в переводе на нормальный язык?

– Если пациентка придет в возбуждение и повысит голос или выпьет горячее вместо холодного, голосовые связки могут распухнуть так, что спасет ее только операция. Удивительно, как врач разрешил куда-то ее везти.

– По словам Марион Боствик, – отозвался Эббот, – врач этого не разрешал. И она повышала голос, довольно сильно. У миссис Монтегю в Фэрфилде родственники; она, мне говорили, из такого семейства, что ей следует иметь родственников в Фэрфилде. Она кричала, чтобы ее увезли из Хэмпстеда, до тех пор, пока полковник Селби не согласился доставить ее сюда. Полковник Селби сейчас в отеле «Империал», миссис Монтегю – у своей родни, ею занимается сейчас другой доктор, и он запретил ее допрашивать. Я специально приехал из Лондона в Фэрфилд, чтобы поговорить с ней, и все впустую.

Ввиду такой неудачи я поехал в Рейвенспорт (ваш племянник весьма любезно подвез меня), чтобы встретить Твигга и перекинуться парой слов с рейвенспортской полицией, которая до недавнего времени следила за леди Колдер. Сегодня утром, по моему приказу из Лондона и, стало быть, по моей вине, они сняли наблюдение. А около шести часов неизвестный сообщил по телефону, что с леди Колдер что-то случилось.

– Неизвестный? – повторил Гарт. – Понятно.

– Вот как? – спросил Эббот, заметно напрягшись. – Но давайте вернемся к миссис Бланш Монтегю. Что сделала эта женщина? Что она сказала Глинис Стакли, если это была Глинис Стакли, что привело ее в такое исступление? Мы сначала думали, что Винсента Боствика шантажировали…

– А сейчас вы так не думаете?

– Нет, не думаем. Как я и признал вчера вечером, нет ни одного сколько-нибудь серьезного доказательства связи Винсента Боствика с танцовщицей из «Мулен Руж». И сегодня утром, как я уже упоминал, наши люди опросили соседей Глинис Стакли. Ее не видели с Винсентом Боствиком или с каким-нибудь другим мужчиной, за исключением…

– Да?

– За исключением, – теперь Эббот смотрел прямо на Гарта, – за исключением молодого человека по имени Майкл Филдинг. Полагаю, вы скажете мне все, что знаете, о Филдинге.

Повисла пауза. Только шелестел прибой.

«Ты не вспылишь, – говорил себе Гарт. – Ты должен сдержаться, должен сдержаться, сдержаться…»

– Майкл Филдинг, – пояснил он, – учится в клинике Барта на те гроши, что оставил ему дядя-священнослужитель, плюс то, что плачу ему я. Он блестящий работник, хотя, может быть, не слишком уравновешен, не слишком в себе уверен, впечатлителен. Но он – не убийца, как и Бетти Колдер. Эббот, почему вы не можете избавить от всего этого Бетти?

– Фу-ты! Потому что очень и очень возможно, что именно она задушила эту проститутку-шантажистку: именно так утверждает Твигг.

– Вы действительно в это верите?

– Да, верю. Если одна сестра совершила попытку убийства, значит, и другая тоже на это способна. В них одна и та же кровь. Почему я об этом должен забыть? Из-за ее прекрасных глаз?

– Нет, из-за того, что вы и ваш чертов Твигг ошибаетесь на каждом шагу. Вы ошиблись в том, что Бетти была шантажисткой; ошиблись в том, что Винсент был жертвой шантажа. Вы ни за что не докажете, что Бетти как-то связана с этим убийством, а если попытаетесь, я вызову вас на дуэль.

Эббот смотрел на него.

– Какая самоуверенность! – бросил он, неторопливо вынул цветок из петлицы и так же неспешно швырнул его в пустой камин. – Ну что ж, хорошо. Поступайте как знаете. Я больше не пытаюсь помочь вам.

Дверь тут же открылась, и инспектор Твигг шагнул в комнату:

– Вы меня звали, сэр?

От сквозняка закачалась лампа под шелковым абажуром, портьеры вздулись, а дверь захлопнулась с таким грохотом, что эхо отозвалось под павильоном.

– Вы меня звали, сэр?

– Нет, но собирался. Берите допрос на себя. Проводите его, как считаете нужным.

– Во-во, – обрадовался Твигг. – Во-во! Признаюсь, меня это полностью устраивает.

– Меня тоже, – сказал Гарт, встав.

– Но предупреждаю, инспектор, – не допускающим возражений тоном добавил Эббот, опять став непроницаемым. – Вы должны вести допрос с соблюдением всех правил. Помните об этом.

– Я помню, сэр, я помню! Только пусть и доктор Гарт будет держать в голове, что он находится в очень серьезном положении: его могут препроводить в тюрьму, если не хуже. И пусть пеняет на себя, если ему мало не покажется.

– Придерживайтесь правил допроса, мистер Твигг! – выпалил Гарт. – Не начинайте с блефа, не сказав еще и десяти слов со свидетелем.

– Я блефую?

– Стоп! – сказал Эббот.

Их прихлопнуло тишиной, как крышкой. Секунд десять, наверное, никто не двигался. Потом Гарт опять сел на сиденье возле окна и с небрежным видом откинулся назад. Твигг, в сдвинутом на затылок котелке, чуть помедлил, постаравшись держаться более приветливо.

– Что ж, сэр, – почти сердечно проговорил он, – это меня устраивает.

– Тогда вперед, – разрешил Эббот.

– Хотя должен заметить, сэр, – добавил Твигг с таким видом, будто внезапно что-то вспомнил и теперь старательно подбирает слова, – что мне уже довелось нарушить некоторые ваши указания.

– То есть?

– Ну, сэр, эта леди Колдер. Она пыталась сбежать. Я лично допрашивал ее перед тем, как вы вызвали меня, и, может быть, говорил с ней немного резко. Видит бог, сэр, все женщины время от времени становятся истеричками!

– Сядьте, Гарт! – рыкнул Эббот. Но его лицо под огромными седыми усами покраснело от гнева. – Инспектор, вы преступили…

– О, я придерживался правил! Спросите у леди сами. И у меня не было выбора, можно сказать. У нас с сержантом Бейнсом есть свидетель, который без лишних слов заставит леди во всем признаться.

– Кто этот свидетель?

Твигг не ответил.

Он подтащил поближе еще одно большое кресло и устроился на его подлокотнике так, чтобы возвышаться над Гартом, сидевшим возле окна. Потом вытащил блокнот и огрызок карандаша.

– Значит, так, доктор, – начал он.

Глава 9

– Инспектор, – спросил три четверти часа спустя Дэвид Гарт, – сколько нам еще этим заниматься?

– Времени масса, сэр. Времени масса!

– Позвольте указать вам, что мы повторяем одно и то же полдюжины раз.

– Верно, доктор. И можем повторить еще полдюжины раз. А?

– Вы не возражаете, если я встану и пройдусь?

– Не острите, сэр, вы только что это делали. Так вот, по поводу последнего вопроса, скажите…

И он опять начал вытрясать из Гарта душу.

Это было не простое повторение, что Гарта не тревожило бы. Но он не успевал достойно отвечать на скользкие намеки Твигга. Раз за разом Твигг бросал какие-то реплики и тут же уводил разговор в сторону, прежде чем Гарт успевал как следует ответить.

Каллингфорд Эббот наблюдал за происходящим с видом флегматичным и цинично-восхищенным. Его монокль поворачивался от одного к другому, словно он следил за игрой в теннис; тонкая манильская сигара торчала во рту, дым поднимался колечками в свете лампы.

– Надеюсь, вы следите за ходом моей мысли?

– Слежу, мистер Твигг. Продолжайте!

Вдруг Гарт встал и выглянул в ближайшее окно.

Прибой шумел вовсе не громко, просто его натянутые нервы слишком реагировали на звуки. Море было так спокойно, что два полисмена в форме, спустившие крошечную лодку на воду, могли легко подогнать ее на веслах к павильону. Лодка качалась и крутилась, пока они привязывали ее к крюку двери.

Кажется, задолго до темноты они сфотографировали темные пятна следов на песке и сделали снимки внутри павильона, используя камеру на треноге и вспышки магния. Чем же они занимаются теперь?

Гарт, расстроенный куда больше, чем можно было подумать, судя по его виду, подошел к книжным полкам с другой стороны камина. Яркие цветные эстампы над полками были большей частью репродукциями с картин мистера Максфилда Перриша и изображали обнаженную натуру на фоне пурпурного рассвета или сумерек; довольно безвкусно, по мнению Гарта, но Бетти они, видимо, нравились. Он снова задавался вопросом, где сейчас Бетти и что она сказала Твиггу.

Ее имя достигло его слуха.

– Прошу прощения, вы что-то сказали о леди Колдер?

– Займемся ею, доктор. Во сколько, вы говорите, вы приехали сюда сегодня днем?

– Примерно без пяти шесть. Чуть раньше. Может быть, без шести или семи, точнее я не могу сказать.

– И леди Колдер ждала вас?

– Да.

– А-а. Но ее здесь не было?

– Нет. Я уже объяснял, почему ее здесь не было.

– Объясняли, доктор. Не стоит волноваться! – Твигг заглянул в блокнот. Вы говорили, что встретили вашего племянника и он сказал вам, что леди Колдер пошла купаться?

– Да, он мне так сказал. Но это была не леди Колдер. Это была ее сестра. Свидетели, в том числе и мистер Эббот, находились слишком далеко, чтобы суметь различить их. Если вы в этом сомневаетесь…

– Сомневаюсь? С чего вы взяли? Я честно вам скажу, доктор, мне очень приятно слышать, как вы это говорите. Когда вы подпишете свои показания, я буду совершенно уверен, что вы об этом свидетельствуете.

– Один момент, – сказал Эббот, вынимая сигару изо рта.

– Да, сэр, если вы собираетесь прервать…

– Я сказал, один момент!

Твигг побагровел, но сдержался.

– Я могу засвидетельствовать это, – сказал Эббот. – Я ее видел. И после осмотра павильона нет сомнений, что это была Глинис Стакли. Но не просите доктора Гарта свидетельствовать, что он видел ее в четыре часа. Теперь продолжайте.

– Очень благодарен вам за поправку, сэр. Я продолжаю. – Твигг повернулся к Гарту. – В то время как вы вышли к павильону, доктор, были ли на песке еще чьи-нибудь следы, кроме ваших?

– Нет, не было.

– Вы можете поклясться в этом?

– Да, могу.

– Вы хотите, чтобы я двигался дальше, и мистер Эббот хочет того же. Хорошо, пойдем дальше. Вы рассказывали мне, как обнаружили тело Стакли. Как вы перевернули ее, чтобы опознать. Как смахнули чашку – мы там нашли ее осколки. Как вы дотронулись до чайника и он оказался очень горячим…

– Да. Вам надо было потрогать чайник, чтобы самим убедиться. Вы, конечно, так и сделали, мистер Твигг?

– Вопросы задаю я, доктор; вы на них отвечаете. Постарайтесь об этом помнить. Теперь займемся кое-чем еще.

Гарт насторожился. В голосе Твигга появились какие-то новые интонации.

– Вы сказали, что на крюке вы обнаружили купальную накидку леди, коричневая саржа в желтую полоску. В кармане был носовой платок с инициалами «Г. С.», и вы положили платок обратно в карман. Правильно?

– Да. Купальная накидка и сейчас там.

– Так. Сейчас там. Вы принесли эту накидку в павильон? Или леди Колдер брала ее туда?

– Ни то ни другое. Накидка уже висела на крючке, когда я пришел.

– Вам, наверное, небезынтересно узнать, доктор, что на умершей женщине не было накидки, когда она шла купаться, и она не несла ее?

И снова все замерли. Гарт услышал, как тикают его часы.

– Ну, доктор? У нас есть два свидетеля, как вы знаете. Мистер Эббот один из них.

Гарт все еще молчал. Каллингфорд Эббот с некоторым раздражением коротко кивнул и взглянул прямо в глаза Гарту.

– Черт возьми, – сказал он, снова сунув в рот сигару. – Здесь я ничем не могу вам помочь. На ней не было накидки. Так-то.

Редкие брови Твигга поднялись.

– Получили, доктор? Только ваши следы и следы леди Колдер вели по песку к павильону. Никаких других следов нигде нет! Если Глинис Стакли не надела накидку и не взяла ее с собой, как накидка могла там оказаться?

И опять тишина.

– Могу только сказать…

– Лучше ничего не говорите, доктор, если не можете дать четкого ответа. А теперь на закуску. – Твигг поерзал на подлокотнике кресла и перевернул страницу блокнота. – О чае, который был горячим, – продолжал он. – Вы делаете на него слишком большую ставку – много крупнее, чем он того стоит, как скажет вам скромный полицейский. Возможно, чай был горячим, возможно, нет. Когда мы с мистером Эбботом повязали вас с леди Колдер возле павильона, мы затолкали вас сюда, чтобы не мешали нам разбираться с вещами. К тому времени, когда я получил возможность проверить чайник, он был таким холодным, что чай в нем могли заварить и в прошлом январе. Получили?

– Вполне. Леди Колдер и я нужны, чтобы прикрыть ваше пренебрежительное отношение к вещественным доказательствам.

– Я не больше вашего хочу неприятностей, хвастунишка, – тихо сказал Твигг. – Получили?

Любой, кто видел бы Дэвида Гарта в этот момент, его стиснутые челюсти, капли пота на висках, подумал бы, что он сдался и впал в отчаяние. Почти так оно и было. Почти. Но не совсем.

– Итак, давайте отбросим все лишнее, – продолжал Твигг, – и возьмем только суть. Вы хотите, чтобы я поверил, что вы с леди Колдер совершенно невинны и Господь мог бы создать новый райский сад и вернуть вас туда. Давайте приглядимся к вашей невинности.

Вы сказали, что настолько удивились, обнаружив обжигающе горячий чай, что смахнули со стола чашку. Это произошло, когда леди Колдер подбежала к павильону и позвала вас по имени. Так?

– Да!

– Доктор, откуда она знала, что вы там?

– Я вам сто раз говорил, что леди Колдер ждала меня.

– Хорошо. Допустим, она ждала. Но в павильоне нет окон. В нем две двери. Выходная дверь была наполовину закрыта шторой, и деревянная дверь чуть приоткрыта. Никто, находясь снаружи, не мог видеть вас. Откуда же она знала, что вы там?

И не говорите мне, – добавил Твигг, подняв руку и мешая Гарту хоть что-нибудь сказать, – ради сладких райских яблочек, не говорите мне, что она могла узнать ваши следы на песке. Ха! Вы предлагаете судье поверить, что не она, находясь внутри павильона, задушила свою сестру, с вашей помощью или без?

– Да, – отрезал Гарт и шагнул вперед, – потому что это правда.

– Она колесила по округе около двух часов? И ни разу не проехала мимо этого места, я уж не говорю, чтоб зайти внутрь.

– Да! Это тоже правда!

– Вот как, да? Давайте проверим.

Твигг убрал блокнот в карман. Он поднялся с подлокотника кресла, неуклюжий, с бесцветными глазами на красном лице, подошел к двери, ведущей в коридор, и открыл ее.

– Войдите, мистер Омистон, – сказал он.

Каллингфорд Эббот, зажав сигару в углу рта, повернулся в кресле. Хэл Омистон, теперь одетый в пыльник поверх жакета и фланелевых брюк, сдернув с головы канотье, вошел в гостиную с таким решительным видом, будто готовился совершить нечто героическое. Твигг захлопнул дверь.

Гарт отвернулся. Хэл – нет. Может быть, дурные предчувствия и рождались в его душе, но нос был задран, а подбородок выпячен. Впрочем, радушное приветствие Твигга успокоило бы любого.

– Я не задержу вас долго, сэр, – сказал Твигг, коснувшись одним пальцем полей котелка. – И можно только пожалеть (вам, я имею в виду), что ваша машина осталась в Фэрфилде и вы обратно пойдете пешком. Но правосудие прежде всего. Хотя, может быть, прежде, чем вы сообщите, что произошло с вашей машиной, вы расскажете о женщине, которую видели на пляже, когда подвозили мистера Эббота в Рейвенспорт?

– С радостью, инспектор, – сказал Хэл.

– Ну, сэр?

– Это была не старушка Бет. Я еще тогда подумал, что она какая-то не такая, ей-богу! Дорога там извилистая, если вы понимаете, что я имею в виду. Но все же не настолько извилистая, чтобы я не заметил то, что заметил.

Твигг повернулся к Эбботу и Гарту.

– Я не собираюсь вам подсказывать, мистер Омистон, упаси боже! Я помню правила. Не можете ли вы нам сказать, что было на этой женщине? Из одежды?

– Коричневый купальник без рукавов. Она была в резиновой шапочке и без чулок, в парусиновых туфлях на резиновой подошве. Вот и все. Во всяком случае, это все, что я увидел.

– Несла ли она полотенце или что-нибудь в этом роде?

– Нет.

– А накидку? Нет? Ах, именно так! И это было около четырех часов, не так ли? Хорошо. Скажите мне, сэр, это ваш дядя стоит там?

– Это старик Нанки. Не моя вина, если он влип.

– Именно так, мистер Омистон. Вы сегодня днем видели доктора Гарта здесь?

– Точно, видел.

– В какое время?

– Я встретил его у дома, – ответил Хэл, старательно выговаривая слова, без десяти минут шесть. Он, Нанки, был чем-то взбудоражен.

– Вы видели, как он подошел к павильону?

– Не путайте меня! – возмутился Хэл. – Я этого не люблю. Я видел, как он куда-то туда пошел. И это все, что я видел. Нанки задолжал мне немного денег, он мне их отдал, и я уехал.

– Во сколько это было, сэр?

– Примерно без десяти шесть. Чуть позже, где-то на пару минут.

– Я вам глубоко признателен за этот ответ. Были ли какие-нибудь следы или пятна на песке до того, как доктор Гарт туда направился?

– Откуда я знаю? Я не видел.

– Сэр, видели ли вы потом леди Колдер?

– Вы имеете в виду старушку Бет? Нет. Я ее не видел. Я вообще ее не видел.

Каллингфорд Эббот поднялся на ноги, выбросил наполовину выкуренную сигару в камин и снова сел. Гарт стоял неподвижно. А Твигг, который явно ждал, что Гарт прыгнет вперед, предупреждающе вскинул руку:

– Я спрашиваю вас, уверены ли вы в этом, мистер Омистон. Леди Колдер каталась на велосипеде отсюда до Фэрфилда, и, возможно, вы не заметили ее, когда проезжали мимо по дороге.

Брови Хэла взлетели.

– Если вам так сказали, то это, бесспорно, наглая ложь. Я никого не встретил по дороге, ни одной живой души.

– Ну-ну, – после паузы заметил Твигг, – ну-ну!

Хэл – нос задран, подбородок вперед – твердо смотрел на Гарта. Твигг медленно повернулся:

– Вот что получается, доктор. Вы можете говорить про горячий чай. Можете утверждать, что обнаружили убитую внутри павильона в то время, которое вы назвали. Это плохо для вас. По словам мистера Омистона, вы пошли к павильону примерно без десяти минут шесть. Мы с мистером Эбботом были здесь десять минут седьмого и нашли вас и леди Колдер возле ступеней. В эти двадцать минут ни один свидетель вас не видел; нет свидетелей, которые видели бы леди Колдер. Есть только ваши с ней следы, ведущие к павильону; никто не возвращался оттуда. Если ни вы, ни она не убивали, кто еще мог убить Глинис Стакли? – Твигг сделал паузу и вздохнул. – У меня нет идей на этот счет, доктор Гарт, и не очень выдающиеся умственные способности. Во всяком случае, не такие, как у полицейских в романах. Это уж как есть. Но я могу кое-что предъявить вашей святой леди Колдер. Посмотрим, как вы ее вызволите.

– Да, – сказал Гарт, – вызволю.

– Чего?

– Я сказал, что я ее вызволю, – повторил Гарт, со злорадством наблюдая врага, ступившего, наконец, на его, Гарта, территорию.

Казалось, все деревянные предметы в комнате затрещали и заскрипели на разные голоса. Хэл Омистон смотрел вдаль. Гарт медленно поднимался, не спуская с Твигга глаз.

– Мистер Твигг, – официальным тоном произнес он, – я не был допущен в павильон после того, как вы приехали. Полагаю, вы покажете мне фотографии, которые сделал ваш сотрудник? Или хотя бы скажете мне, что вы нашли там на полу?

– Сейчас! Разбежались!

– Да, вы их получите, – проговорил Каллингфорд Эббот.

Он встал. Твигг медленно повернулся к нему:

– Мистер Эббот, вы меня учите, как вести дело? Вы хотите поймать убийцу или нет?

– Да, я хочу поймать убийцу, – учтиво ответил Эббот, – но я также хочу, чтобы игра велась честно.

– Вот уж поистине, – завопил Твигг, – и он говорит о честной игре! Это не игра в крикет, мистер Эббот! Вы не рассуждали бы как детектив-любитель, если бы поработали с наше.

– Возможно. – Эббот оглянулся на Гарта. – Между прочим, дорогой коллега, добавил он, – я догадываюсь, кто была та юная маргаритка, которая анонимно позвонила в полицию. – И его огромные усы ощетинились в сторону Хэла Омистона.

– Да, – кивнул Гарт, – это наиболее правдоподобная гипотеза. Самая правдоподобная за все это время.

– А? И я так думаю. А теперь вы, инспектор Твигг, ответите на вопросы доктора Гарта, или я задам их вам от его имени? Как вы хотите?

– Я отвечу на любые вопросы, если доктор Гарт считает, что вправе их задавать. Но он не выкрутится, нет, даже если мне придется через вашу голову обратиться к комиссару.

– Мистер Твигг, – сказал Гарт, – что вы нашли на полу?

– На каком полу? Где?

Любой пациент, увидевший в этот момент Дэвида Гарта с горящими глазами на бледном лице, подумал бы, что уважаемый специалист по неврологии сам нуждается в лечении.

– Мы много рассуждали о следах снаружи, – сказал Гарт, – давайте же поговорим о следах внутри павильона. Мой племянник совершенно справедливо заметил, что у него нет желания пачкать свою обувь в песке и тине. Но любой, кто пошел бы к павильону, не избежал бы этого. Вы нашли мои следы, мистер Твигг? Вы видели, что они ведут в левую комнату, потом на веранду, потом в правую комнату? Как я и говорил?

– Мы их нашли. И мы их сфотографировали. Это доказывает, что вы не убивали Глинис Стакли?

– Нет, не доказывает.

– И что тогда?

– Мистер Твигг, нашли ли вы какие-нибудь следы, оставленные умершей женщиной?

– Нет, естественно, не нашли! Она плавала. И сама вернулась на веранду, когда вода стояла еще высоко, за долго до того, как умерла. Она оставила мокрые следы, и они высохли.

– Совершенно верно, – сказал Гарт. – Влажность ее купального костюма как раз соответствовала такому расчету времени. А теперь ответьте, – Гарт заговорил громче, – обнаружили вы следы леди Колдер?

Прошло секунд пять.

Каллингфорд Эббот достал из внутреннего кармана портсигар из свиной кожи, но не открыл его. Усы опустились, голова чуть подалась вперед, он не сводил глаз с Твигга.

– Вы не нашли следов, хотя леди Колдер тоже ходила по песку. Правильно?

– Ну-у, не так трудно…

– Не трудно? – переспросил Гарт. – Разумно ли представлять себе убийц, которые вытирают одни следы и оставляют другие? Даже если предположить, что мы так и сделали, где тряпки, которыми мы пользовались, притом что воду налить не во что? Как мы ухитрились не оставить других следов, которые вы бы обнаружили? Вы не нашли следов леди Колдер потому, что она не заходила в павильон. – Поднеся руку ко лбу, Гарт потер виски. – Я буду откровенен с вами, мистер Твигг, хотя вы не были до конца откровенны со мной. Я не могу объяснить, как убийца это проделал. Это похоже на убийство в новелле «Чьей рукой?».

– А! – выдохнул Твигг, настороженно следивший за ним.

– Я не могу объяснить, как оказалась в павильоне купальная накидка. Есть еще несколько вещей, которые я не могу объяснить.

– А! – сказал Твигг.

– Вы можете арестовать меня как убийцу, хотя, думаю, вы этого не сделаете. Когда вы перестанете злиться на меня, как я сейчас злюсь на вас, единственно по личным причинам, я думаю, ваш собственный здравый смысл удержит вас от этого. Но вы не тронете Бетти Колдер.

– Не трону?

Твигг прошагал к двери, открыл ее и крикнул:

– Сержант Бейнс!

– Сэр? – отозвался голос снаружи.

– Сержант Бейнс, где леди Колдер?

– Инспектор, вы заперли ее в ее комнате наверху! Но я не думаю, что вы вправе были это делать.

– Не вашего ума дело, что мне делать! Приведите ее сюда.

Сквозняк опять устроил ералаш в гостиной: вздулись портьеры, дико закачался абажур, и можно было подумать, что картины сами подсвечивают свои яркие краски под дребезг рамок. Каллингфорд Эббот подошел и встал за спиной Твигга.

– Сержант Бейнс, – сказал он, – забудьте этот приказ. Твигг, закройте дверь.

– Сэр…

– Вы слышали, что я сказал? Закройте дверь.

– Да поможет мне Бог! – вздохнул Твигг. – Но, мистер Эббот, уж не хотите ли вы сказать, что заявления доктора Гарта вас убедили?

– Фу-ты! Не то чтобы они меня убедили. Но чья бы корова мычала.

– Вы хотите, чтобы я извинился, сэр? Возможно, я говорил слишком резко. Ладно! Может быть, я не должен был называть вас любителем. Хорошо!

– Почему же вам не назвать меня любителем? В каком-то смысле я, во всяком случае, любитель. Лошадей, французской кухни, женщин и даже (прости мне, Господи!) детективных романов. Но я занимаю высокий пост в департаменте уголовной полиции. И по двум причинам я не намерен сейчас позволять вам продолжать допрос.

– Ох-хо! Вы, джентльмены, всегда заступаетесь друг за дружку.

– Нет. – И Эббот вздел монокль. – Во-первых, доктор Гарт заставил меня усомниться в вашей версии, и это существенно меняет дело. А во-вторых, и эта причина для меня самая веская, я верю доктору Гарту.

– А я должен обо всем этом забыть, да? Вы это хотите сказать?

– Нет. Если бы я смог убедить вас и доктора Гарта обменяться рукопожатиями и забыть о ваших разногласиях, вы могли бы составить замечательную пару детективов. Перед нами не наивный глупец, мой славный Твигг, даже если он приобрел свои знания из романов. Вы к…

Эббот вдруг остановился. Твигг даже не слушал.

– Книга! – прошептал инспектор. – Как же я сразу не подумал? Книги!

Вся атмосфера в комнате изменилась в ту же секунду.

Гарт почувствовал, как его сердце болезненно подпрыгнуло, он и так уже чуть не падал. «Только бы он не начал все сначала! – взмолился он про себя. Не сразу. Только не сначала!»

Твигг оглядел комнату, ряды полок с книгами. Однако внимание его, казалось, привлекла одна полка, слева от камина. Протягивая руку, он прогромыхал к полкам.

– Вы удостоите меня своим вниманием, инспектор?

– Да, сэр?

– На будущее, инспектор, не торопитесь навешивать ярлыки. Вы избавите этих людей от ваших угроз до тех пор, пока…

– Хо! – сказал Твигг и повернулся. – Я не оставлю их в покое до тех пор, пока эта маленькая проститутка не получит то, чего она заслуживает. Но вы правы, мистер Эббот, что не позволили мне попасть в западню, куда меня хотел заманить доктор. Я только что вспомнил кое-что. По созвучию! Кое-что еще!

Глава 10

– Они уже ушли, – сказала Бетти. – Все ушли. Но что же он вспомнил?

На дороге за коттеджем, под высокими безразличными звездами, ветер овевал прохладой горевшие глаза и болевшее тело Гарта. Он был измучен так, будто весь день занимался альпинизмом.

Но позади только первый склон, а до вершины еще далеко.

– Бетти, – сказал он, – ты не можешь оставаться здесь на ночь одна. В «Кавалере и перчатке», наверное, никогда не принимали в качестве постоялицы одинокую женщину, но мы попробуем уговорить их поселить тебя. Иди собирайся.

– Я только хочу спросить…

– Бетти, ради бога, иди собирайся!

– Ты ненавидишь меня, да? Я не могу обвинять тебя. Если ты тоже решил…

– Бетти, я знаю, что ты не убивала. Кажется, я даже знаю, кто это сделал, и начинаю догадываться как, а насчет того, ненавижу ли я тебя, отвечу: нет. Я люблю тебя, и чем дальше, тем больше. Что же до остального, то давай отложим это, пока я не разберусь сам. Идешь?

Бетти кивнула.

В сумерках ее глаза казались огромными. Еще до обеда с Гартом и Эбботом в «Кавалере и перчатке» она сменила обувь, в которой каталась на велосипеде, а так на ней были те же темная юбка и серая блузка, что и днем. Она повернулась и побежала по дорожке к дому.

Часы Гарта показывали двадцать минут двенадцатого. Если о доме, в котором были только парафиновые лампы, можно сказать, что он ярко освещен, то коттедж в данный момент казался именно таким. Вся нечисть, если таковая водилась в заливе, там и оставалась. Никакая ведьма, никакой гоблин, не оставлявшие следов, не ползали по песку.

Но Твигг, вездесущий и остроглазый…

Прогнав видение прочь, Гарт тоже направился по дорожке к дому.

Слева от центрального коридора была столовая, обставленная в лучшем стиле 1907 года. Направо располагалась гостиная и под стать ей – малая гостиная, оформленная в сельском духе, с растениями в стеклянных горшках, которые называют «жардиньерками».

Кто-то свистнул Гарту, когда он проходил мимо гостиной. Винсент Боствик, в сюртуке, полосатых брюках, с цилиндром в левой руке и тростью с серебряным набалдашником в правой, стоял, освещенный раскачивающейся под потолком лампой. Свет падал на его голову с пробором посередине: на обветренном лице с несколько запавшими глазами читалось облегчение.

Гарт, которого уже ничем нельзя было удивить, глядел на него с порога.

– Винс, как ты здесь оказался?

– Я сюда пришел, – ответил Винс. Понимай его как хочешь, хоть буквально. – Совсем недалеко от Фэрфилда и еще ближе от «Кавалера и перчатки». Дело в том, старина, что мы с Марион остановились в «Кавалере и перчатке».

– Давно?

– Не задавай лишних вопросов! Потом расскажу. Дело в том…

– Значит, мы все здесь? Мы все в Фэрфилде?

– Ну да, – согласился Винс и ткнул наконечником трости в одну из жардиньерок. – Это можно назвать сбором легионов или, выражаясь геральдическим языком, смотром стервятников. Они все ушли?

– Полиция? Надеюсь, да. Ты знаешь, что случилось?

– Да, я по дороге встретил Хэла: Эббот вышвырнул его отсюда.

– Большое утешение слышать, что кто-то встретил его по дороге. Ты видел Бетти?

– Издали, но как раз об этом я хотел просить. Я нечаянно подслушал ваш с ней разговор. Дэвид, ты собираешься забрать твою… забрать леди Колдер в «Кавалер и перчатку»? Не будет ли ей удобнее в отеле «Палас»? Или в «Империале»?

– Нет, Марион могла бы составить ей компанию. Если Марион еще не «отступилась» от меня.

– Если ты имеешь в виду то, что, как я думаю, имеешь, – возразил Винс, глядя ему прямо в глаза, – то это было недоразумение. Не надо понимать буквально.

– Все говорят мне это, – безнадежно проговорил Гарт. – Может быть, они правы. Винс, не окажешь ли ты мне услугу? Возвращайся в «Кавалер и перчатку»; скажи Фреду Истербруку (это владелец, толстый мужчина в трактирных завитушках), что я привезу к нему леди Колдер примерно через полчаса. А я тем временем…

– Да, старик?

– На полицейского по фамилии Твигг только что снизошло некое озарение. Мне необходимо выяснить, что он подумал, иначе он загонит меня в угол.

– Значит, это не болтовня? – вдруг спросил Винс.

– Что?

– Что ты потерял голову и все остальное. – Винс остановился, жилки забились на его висках. – Ладно, – равнодушно бросил он, – я скажу мистеру… как его там зовут. Увидимся завтра утром.

Он надел цилиндр и пошел к передней двери.

Твигг! Славный старина Твигг.

Гарт опять вернулся в гостиную, где диван и мягкие, обитые кретоном кресла находились в таком же беспорядке, что и его чувства. Из окна ему было видно, что штормовой фонарь в павильоне погашен. Осталось только темное море, освещенное поздней луной.

Он с порога оглядел книжные полки и целомудренно-обнаженную натуру на картинах мистера Максфилда Перриша. В склонности Бетти к этим картинам было еще меньше вкуса, чем в склонности многих женщин к романтическим фантазиям. Хотя венская наука, подозрительно относящаяся даже к невинной любви к сказкам, с таким же подозрением относилась к очень многим вещам.

Гарт уставился на фотографию, висящую на стене в серебряной рамке. Это был «купальный прием», снимок 1897 года, оставленный прежними владельцами. На снимке были запечатлены две гребные шлюпки с отдыхающими, позирующими перед камерой с таким важным видом, что это отдавало спесью.

– Бетти, – он вспомнил, что недавно уже спрашивал ее о фотографии, зачем ты держишь этот идиотский снимок? Ты ведь не знаешь никого из этих людей, да? Она вызывает у тебя какие-нибудь сентиментальные чувства?

– Нет, конечно! – ответила Бетти. – Я, честно говоря, сама не знаю, зачем его держу, может, потому, что это забавно. Я сниму его, если хочешь.

Но сейчас Гарт был рад, что она его не убрала.

Еще когда он стоял над телом мертвой женщины, ему пришла в голову смутная, но пугающая мысль о том, что могло произойти в павильоне. Мысль просто мелькнула в голове, но этот призрак прыгнул на него, будто собирался задушить, и чашка упала со стола.

Та же смутная фантазия, разбуженная поблекшим снимком на стене и воспоминанием о парусиновой ширме между двумя расположенными рядом дверями, снова явилась ему теперь в гостиной Бетти.

Дэвид опять отогнал эту мысль. У инспектора Твигга тоже было некое озарение здесь, в этой комнате. Гарт подошел к полкам с левой стороны камина. Он потянулся к той полке, к которой до него тянулся Твигг, и в этот момент дверь в коридор открылась и захлопнулась.

– Не возражаете, если я войду? – произнес голос Каллингфорда Эббота. Простите, если напугал вас. Я не хотел.

– Это не важно. Входите.

На самом деле, хоть сердце Гарта встревоженно екнуло, он встретил гостя с радостью. Эббот был сердечен, и это вселяло надежду. Гарт никогда еще так этого не чувствовал, как сегодня вечером. По тому, как лихо сидел на нем цилиндр, можно было понять, что Эббот чем-то смущен. Поверх белого жилета на шнурке висел монокль. Эббот, скорчив гримасу, водрузил монокль на место и ощетинился.

– Послушайте, я – полицейский. И тем горд. Я не могу рассчитывать на ваше доверие, но скажу, – Твигг не знает, что я здесь.

– Твигг… – почти с яростью начал Гарт.

– Твигг – честный человек. Что бы вы ни думали, но это так. Только порой он бывает таким же бесцеремонным и нетерпимым, как и вы.

– Уже второй раз сегодня меня называют бесцеремонным. Можете сказать почему?

– Да, мой милый мальчик, могу! Вы способны понять и простить почти любого человека на земле. Но когда вы натыкаетесь на такую редкую личность, которую понять не можете, вы не прощаете ей ничего и взрываетесь. Таков Твигг. Или ваш племянник. Это не значит, что я полностью оправдываю мистера Хэла. Однако… – Коренастый Эббот почти величественно расхаживал перед камином. – Это случай необычный. Послушайте, леди Колдер вообще не имеет никакого отношения к убийству?

– Ни малейшего. Если вы наконец-то убедились…

– Да, я убежден в этом.

– И надеюсь, не из-за ее прекрасных глаз? Как вы сами говорили? Не потому, что она произвела на вас большее впечатление, чем Марион Боствик?

– А с какой стати вы напоминаете мне о миссис Боствик, да еще в таком тоне? – спросил Эббот, отшатнувшись.

– А разве это не правда? Что она произвела на вас большое впечатление?

– Честно говоря, да. И льщу себя надеждой, – с достоинством сказал он и тронул усы, – что и я произвел на нее впечатление. Но это не имеет отношения к делу. Если леди Колдер не виновна, мы должны доказать это. Согласны?

– О да!

– Я не могу ни слова вытянуть из Твигга. Когда я попытался это сделать, он повел себя как Шерлок Холмс (каковым он, по сути, и является): накричал на меня и заявил, что у него нет времени на всякие глупости. И все же он потянулся к какой-то книге здесь, на полке.

– Правильно. Он потянулся к этой.

Со второй полки снизу Гарт снял роман в бумажном переплете, изданный «Дейли мейл» в этом году в шестипенсовой серии, и подал книгу Эбботу.

– «Тайна желтой комнаты», – громко прочитал Эббот, – Гастон Леру.

– Это история таинственного убийства, возможно величайшего из всех преступлений такого рода. Вначале кажется, что убийство произошло в павильоне… Нет, нет! Этот павильон находится в парке французского замка и совсем не похож на нашу здешнюю хижину. Но все двери и все окна оказываются закрытыми изнутри. Затем, в самом интересном месте, убийца исчезает на глазах у четырех свидетелей.

Эббот хмыкнул.

– Если вы теперь поглядите на эту же полку, – показал Гарт, – то увидите рядом другую книгу. На этот раз в тканевом переплете. Она тоже опубликована в этом году. «Мыслящая машина», автор Жако Фатрель.

– Опять француз?

– Нет, американец. И в этой книге короткие рассказы. Лучшие истории о невероятных или сверхъестественных случаях, которые в конце концов объясняются вполне естественно.

Эббот хмыкнул.

С трудом наклонившись, он пробежал глазами вдоль полок.

– Я и сам люблю такого рода литературу, – заметил он, – но леди Колдер, кажется, питает к ней особое пристрастие.

– Не торопитесь с заключениями! Все эти книги о тайнах, и кровавых, и всякого иного сорта, дал ей я. Можно даже сказать, всучил.

– Ну, мой мальчик, похоже, они ей понравились. Взгляните! Пять романов в красной обложке, того парня, Фантома. Такое впечатление, что их зачитали до дыр. И я вполне понимаю леди. Я читал кое-какую дрянь из «фантомов». Дикая чушь, но первоклассно сделанная.

Гарт выпрямился. Казалось, все боги посмеялись над ним.

– Весьма вам признателен, – сказал он в своей обычной надменной манере. Это я – Фантом. Я написал эти книжки в красных обложках. Вот секрет моей двойной жизни, который, как я думал, раскрыл Твигг. Когда он подошел ко мне на вокзале Чарринг-Кросс… – Гарт умолк. – А теперь, пожалуйста, смейтесь, если хотите.

Он немного напрягся, когда Эббот тоже выпрямился.

За линзой монокля, безусловно, поблескивал не только лед, но и зарождающаяся радость, которая могла бы осветить и все лицо. Но от Эббота, конечно, не укрылась горечь в тоне его собеседника.

– Черт побери, этого нечего стыдиться!

– Нет?

– Нет, конечно! А почему вы не пользуетесь собственным именем?

– Я думаю, что Британская медицинская ассоциация это вряд ли одобрила бы.

– Фу-ты! Разве другие врачи…

– Да. Но, отдаваясь литературным трудам, они полностью отказываются от медицины. Они могут гордо обложиться своими книгами. И во всяком случае, они не утверждают, что кого-то излечили от нервного заболевания, нанося под именем Фантома раны другим людям.

– Хм… Да, понятно. – Эббот пожевал губами. – Кто об этом знает?

– Я надеялся, что никто. Я работал с очень осторожным литературным агентом. Хотя вчера вечером я мог бы поклясться, что Твигг знает или догадывается. Вчера, уезжая в Лондон, я забыл портфель здесь, в этом доме. Портфель был заперт, хотя в нем не было ничего, кроме только что напечатанных страниц новой истории об убийстве в неприступной башне.

– Ну?

– Портфель выглядел очень внушительно. Бетти решила, что там лежат мои медицинские документы, и привезла его мне в город. Здесь он попался на глаза Твиггу, и у него был очень зловещий вид, когда я отказался открыть портфель. Мне очень важно знать, известно Твиггу что-либо или нет.

– А леди Колдер знает?

– Нет, к счастью.

– Хм… Кажется, в этих книгах так загнуты уголки, как будто…

– Нет, говорю вам! Человек способен сделать много глупостей, чтобы хвастануть перед женщиной, в которую он влюблен. Но мне удалось удержаться, скромно добавил Гарт, – возможно, потому, что мне особенно нечем хвастаться.

– Черт возьми, если вас так мучает совесть, зачем вам понадобилось писать эту чепуху? Я так понимаю, вы не нуждаетесь…

– Нет, деньги мне не нужны. Я занимаюсь этим по той же причине, по которой вы работаете в полиции, хотя мог ли бы не работать совсем, – потому что это доставляет мне удовольствие. Хотелось бы только надеяться, что читатели получают хотя бы десятую долю того наслаждения, которое это дело доставляет мне.

– Вы имеете в виду, что вам нравится пугать людей?

– Великий боже, нет! Это только оправдание для создания историй; мы же не встречаем призраков на Пикадилли! Это упражнение на изобретательность, игра, которую вы, глава за главой, ведете против сообразительного читателя.

– Короче говоря, именно то, что происходило здесь сегодня вечером?очень вежливо поинтересовался Эббот.

– Давайте не будем об этом, а? Не так уж это забавно, когда вымышленная ситуация оборачивается реальностью. Я обязан был пресечь это в самом начале, когда услышал историю Марион Боствик об исчезнувшей женщине. Правда, я тогда не понял то, что сейчас вижу достаточно ясно. Но я должен был понять.

– Будьте добры, скажите мне, – произнес Эббот, поднимая «Тайну желтой комнаты» и помахивая ею в воздухе, – почему мы все время поминаем эту очаровательную девочку, миссис Боствик?

– Потому что, во всяком случае по первому ощущению, Марион в центре всего дела. Все завязано на ней.

Эббот бросил книгу в бумажном переплете на кресло. Гарт, на минутку отвлекшись, подошел к ближайшему окну и посмотрел на павильон и высоко стоявшую луну.

– Эббот, вы не забыли, почему вообще приехали в Фэрфилд?

– Нет, но…

– Не так давно в этой комнате вы задавали вопросы по поводу миссис Бланш Монтегю: что она сказала Глинис Стакли, если это была Глинис Стакли, что заставило ее впасть в неистовство? – Гарт прикусил верхнюю губу. – Но если я что-то понимаю, то Марион тоже могла бы вам ответить. И, к счастью, она здесь.

– Здесь?

– Марион Боствик в «Кавалере и перчатке», куда я собираюсь отвезти Бетти. Нравится мне это или не нравится, но я должен поговорить с Марион, научить ее уму-разуму. На всякий случай, если Твигг готовит какие-нибудь неприятные сюрпризы. И разговор лучше не откладывать.

Эббот вздохнул:

– Смотрите сами. Однако…

– Да?

– Каждый лондонец, наверное, прочел книжку Фантома под названием «Орудия тьмы». И другую, «Чьей рукой?». Смотрите, чтобы ваши фантазии не оказались реальностью! Я говорил вам, что Глинис Стакли (только мы думали, что это ее сестра) участвовала в оргиях сатанистов в Париже?

Стихли последние порывы ветра. И шторы и абажур были так же неподвижны, как книги на полках.

– Эббот, вы это серьезно?

– Думаете, нет?

– Даже зная о вашем увлечении оккультизмом, уверен, вы не ожидаете увидеть призраков. Или вы считаете, что женщина может совершить убийство, призвав слуг дьявола?

– Я вам отвечу, – невозмутимо бросил Эббот, – банальной цитатой «Есть многое на свете…» и отошлю вас, – он показал на полки, – к книге, написанной куда лучше, чем ваши. Там описывается некий замок под названием Баскервиль-Холл. И говорится: «Слуги дьявола могут иметь и плоть, и кровь».

За дверью послышались быстрые шаги. Бетти Колдер, одетая в коричневый, как обычно, строгий костюм и шляпку, которую украшала белая, кажется, лента, распахнула дверь и, не заметив Эббота, заговорила:

– Дорогой, я собрала вещи. И вывернула лампы. Везде темно, кроме этой комнаты. О, прошу прощения!

Она отшатнулась. Эббот запоздало сдернул цилиндр и отвесил замечательно галантный поклон.

– Нет-нет, дорогая леди, это я прошу вашего прощения!

– Полиция сюда вернулась? Снова? Простите меня, но едва ли я смогу выдержать…

– Умоляю, успокойтесь. Это неофициальный визит. Как я говорил доктору Гарту, я приехал в экипаже с рейвенспортского вокзала. И сам проведу ночь в Фэрфилде в отеле «Палас». Я надеюсь, вы позволите мне отвезти вас и доктора Гарта в «Кавалер и перчатку»?

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Эббот, но я не уверена…

– Это в самом деле очень мило, Эббот, – вмешался Гарт. – Мы будем счастливы воспользоваться вашим предложением.

Бетти, насколько он мог видеть, еле держалась на ногах. Когда Эббот задал вопрос, карие глаза взглянули на Гарта, как обычно, в ожидании подтверждения или возражения. Теперь она явно успокоилась.

– Ты все заперла? – спросил Гарт.

– Да, конечно. Осталась только эта.

Бетти пошла к двери. От крюка с левой стороны от двери, почти невидимый на фоне коричнево-белых обоев и белого потолка, по косяку и потолку тянулся шнур. Лампу можно было поднять или опустить, чтобы зажечь или задуть. Гарт хотел помочь Бетти, но голос Эббота остановил его:

– Гарт, вы поможете мне?

– С чем?

– С допросом свидетеля. – Кажется, Эбботу не хотелось называть имя Марион Боствик. – Той леди, о которой мы говорили. Если она скрывает какие-то сведения и вы это знаете, почему вы мне об этом не сказали?

– Поверьте, у меня есть на то причины. И это требования профессиональные, хотя вы мне не поверите.

– Кто в вас сомневается, черт возьми! Только не я! Вспомните, я остановил Твигга…

– Да. Извините.

– Потом еще остается Филдинг.

– Майкл? Даю честное слово, Эббот, Майкл если и виновен в чем, то неумышленно!

– Ах, так вы думаете, что он принимал какое-то участие в этой игре?

– Не знаю. Не могу сказать. – У Гарта снова разболелась голова. – Завтра, если хотите, я пошлю Майклу телеграмму и попрошу его приехать сюда. Нет, завтра воскресенье, я не смогу отправить телеграмму.

– Я думаю, сможете, если сходите на главпочтамт в Рейвенспорте. Что вы говорите?

Последнее было сказано в ответ на вскрик Бетти.

Бетти опустила лампу. Гарт, скосив глаза, проследил за ее взглядом. Она посмотрела на кресло, где лежало дешевое издание «Тайны желтой комнаты», потом вверх.

Белый шнур, на котором висела лампа, вился по потолку. Взглянув в лицо Бетти, Гарт вдруг тоже понял. Такие же шнуры были во всех комнатах этого дома. Хотя этот шнур висел над его головой весь вечер, ему ни разу не пришло в голову, что куском такого же шнура была задушена Глинис Стакли.

– Позволь мне, – сказал Гарт и тут же оказался рядом с Бетти. Шнур не мог проскользнуть через блок, узел не допустил бы этого; просто Гарт увидел, как задрожали руки Бетти и побледнело ее лицо. – Эббот, ваш экипаж снаружи?

– Естественно! – с некоторым нетерпением ответил тот.

– Не проводите ли вы леди Колдер? А я погашу лампу.

– С удовольствием. Но как вы полагаете, так ли уж необходимо допрашивать леди сегодня?

– Думаю, с этим можно подождать. Они, наверное, уже легли. Да и я устал; со времен преторианской кампании в Южноафриканской войне не помню, чтобы я так вымотался.

Гарту позарез нужно было перекинуться словечком с Бетти, но в данных обстоятельствах это не представлялось возможным.

Лампу погасили. Дверь заперли. Под цоканье копыт экипаж нес их по залитым лунным светом дорогам в гостиницу «Кавалер и перчатка». Гарт занимал две комнаты в северном крыле выстроенного наполовину из дерева дома, чьи черные балки и белая штукатурка смотрелись бы роскошно в конце пятнадцатого века. Оказалось, что Марион и Винс разместились в таких же комнатах, но в южном крыле. Комната Бетти, расположенная в задней части здания, была менее просторной, она оказалась даже удобнее.

Но Каллингфорд Эббот не уходил.

Бетти, всегда такая спокойная и сдержанная, теперь без умолку болтала. Когда Эббот наконец приказал извозчику везти его в отель «Палас», мистер Фред Истербрук, с весьма респектабельным видом, возник перед Бетти и Гартом.

– Я сам, видите ли, из Фэрфилда. – Взгляд у него был очень выразительный. – В моем баре не бывают люди из низов, никто не напивается и не орет. Если одинокой леди и одинокому джентльмену неожиданно потребовалась комната – что ж, никакого вреда нет, и я уверен, что все правильно. Пока…

И потом, в общей комнате гостиницы, со стропилами, с медными грелками по стенам, взгляд хозяина остался таким же красноречивым.

– Вам еще что-нибудь нужно, сэр?

– Спасибо, больше ничего.

– Вот вам зажженная свеча для вашей спальни. Не хотите ли грога, сэр? Мистер Боствик взял.

– Нет, благодарю вас. Это все.

– Мне, знаете ли, нетрудно, сэр. После полуночи жена и дочка спят, но я всегда бодрствую. Так не хотите грога?

– Мистер Истербрук…

– Тогда свеча для комнаты леди Колдер, сэр. С вашего позволения, миледи (и джентльмена тоже), я провожу вас до вашей комнаты. Сюда, миледи.

Обойти железные законы респектабельности не представлялось возможным. Гарт поклонился. Он смотрел, как хозяин и Бетти поднялись по лестнице и направились в конец коридора.

Потом Дэвид сам поднялся по истертым дубовым ступеням старинной лестницы. Он повернул налево, в северное крыло, по коридору с прочным, но неровным полом, в самый конец, где было окно со стеклом бутылочного цвета, открыл дверь в свою гостиную… и остановился.

Гарт почувствовал чье-то присутствие даже прежде, чем переступил порог. Его кто-то ждал. Прикрывая свечу на металлической тарелочке, он подошел к стулу, стоявшему между окнами гостиной. Марион Боствик, в шлепанцах и обильно украшенной оборками длинной ночной рубашке, сидела вытянувшись в струнку и смотрела на него.

Глава 11

Если бы Марион не смеялась…

Гарт не испытывал удовольствия от того, что он должен был сказать ей. Диагноз – это одно дело. Любой врач, будь он специалистом по телесным или психическим заболеваниям, умеет управлять своими эмоциями так, чтобы они не влияли на его суждения. И врач не должен лечить тех, кто ему слишком близок и дорог.

И все же это был удивительный смех: жесткий, с привкусом жестокости. Марион сидела, строго выпрямившись, на искусно уложенных волосах отблескивало пламя свечи. Вся комната пропахла ее духами.

Она сидела на стуле со спинкой из перекладинок, на фоне белого простенка между двумя решетчатыми окнами. Маленькие язычки пламени от свечи отражались в ее глазах. Закинув обе руки за голову, расставив локти, Марион с кошачьей грацией откинулась назад и заложила ногу на ногу.

– В чем дело, Дэвид? Почему вы не скажете мне, чтобы я не смеялась так громко? Почему вы не окажете мне, чтобы я говорила шепотом? Почему не скажете, что здесь вокруг полно людей и может разразиться скандал?

– А вы сами не понимаете?

Казалось, что это замечание так глубоко задело Марион, что погасить раздражение могли либо проклятия, либо молитва.

– Можете не волноваться. Никто нас не услышит: здесь слишком толстые стены. Никто не видел, как я проскользнула сюда. Или вы думаете о Винсе?

– Интересно, Марион, сможете вы догадаться, о чем я думаю на самом деле?

– Винс спит. Я подсыпала хлорал в его виски. – В ее тоне звучали и ворчливость, и задабривание, она одновременно и атаковала, и подлизывалась с неубедительной нежностью, но заговорила все же тише. Хотя все еще казалось, что она может что-нибудь выкрикнуть насчет всеобщей несправедливости. – Не будьте глупым, Дэвид. Я не хочу с вами ссориться.

Я стараюсь быть с вами любезной. Хотя порой мне хочется убить кое-кого из знакомых мужчин.

– Особенно если учесть, что на самом деле вы попытались убить женщину, заметил Гарт.

Марион опустила руки и выпрямилась.

В одном из углов комнаты дедовские часы скорее прохрипели, чем пробили. Гарт пошел обратно к дверям. Задвижка на них была новая, но щеколда деревянная. Время и на этом островке прошлого все же двигалось вперед. Гостиницу построили в те времена, когда жизнь Англии зависела от шерсти, перевозившейся на кораблях, которые требовалось защищать от пиратов; и Фальк де Равен, первый Смотритель пяти портов, наблюдал за проливами со своей башни.

Но сейчас не стоило об этом думать. Если какое-то время стоять неподвижно, прислушиваясь к голосам прошлого, то можно поверить, что ваши чувства или чувства вашей собеседницы не слишком важны, поскольку другие люди испытывали их прежде и будут испытывать потом, когда вы покинете этот мир. Но в действительности они имели значение, ибо были сейчас единственной реальностью.

Гарт запер дверь на задвижку.

Посреди комнаты стоял огромный круглый стол, около него еще один стул с решетчатой спинкой. Дэвид поставил свечу на стол и сел напротив Марион. Хотя свеча едва освещала ее лицо, Гарту не требовалось ее видеть. Раздувающиеся ноздри Марион создавали вопиющий контраст с ее романтически-нежными духами.

– Винс, как я понимаю, рассказал вам, что сегодня произошло, – сказал Гарт.

– Убийство? Милый, милый Дэвид! Это очень неприятно для вас!

– Да, неприятно. Глинис Стакли была задушена в… – тут он заколебался, в павильоне на пляже за домом Бетти. Все улики доказывают, что ее убили либо сама Бетти, либо я.

– Какое несчастье!

– Да. Но кто на самом деле убийца? Я сомневаюсь, что даже инспектор Твигг, офицер полиции, который смертельно ненавидит меня, действительно верит, что я мог убить Глинис. Следующей у него на подозрении Бетти. А Бетти не виновна.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я знаю Бетти. Хорош бы я был как врач, если б не мог составить свое мнение о психике человека. Или душе, если хотите.

Лунный свет блестел на решетчатых окнах. Напольные часы, так неторопливо, будто они – само время, пробили в тишине.

– Твигг – одно дело, Марион. Каллингфорд Эббот – другое. Он не более проницателен, чем Твигг, но опытнее в общении с людьми того круга, который Твигг ненавидит. Его первым побуждением было допросить миссис Монтегю; он это скоро сделает и сможет узнать от нее правду. А еще, после разговора, который состоялся у нас с ним сегодня вечером, он намерен допросить и вас тоже.

– Вы сказали ему, – прошептала Марион. – Какие бы грязные мысли у вас ни возникли… как вы могли? Потому что… потому что этот венский доктор говорит, что в нашей жизни самые глубинные желания имеют корни в сексуальном влечении?

– Что бы он ни говорил, я полагаю, что в вашем случае – да. Во всяком случае – в некоей разновидности сексуального влечения.

– Вы подлец, – прошипела Марион, потом, задыхаясь, вскочила на ноги. – О Господи, помоги! Какой же вы подлец! А я считала вас своим другом! И другом Винсента!

– Сядьте, Марион, – холодно сказал Гарт. – Вы напрасно испугались. Я ничего не говорил Эбботу.

– Как это?

– Я ничего ему не сказал. Я обещал вам помощь и сдержу свое слово. Но есть и другие люди.

– Вы глупец! Вы явно ненормальны! Вы вообразили себе, что это я сегодня убила ту отвратительную особу в райской обители вашей любовницы?!

– Ох нет.

– Тогда что?..

– Я не говорю, что вы убили ее, хотя, возможно, могли. Я имею в виду другой инцидент, связанный с убийством, возможно даже, спровоцировавший убийство, служивший тому, чтобы запутать след. Я имею в виду попытку задушить миссис Монтегю в пятницу вечером. Скажите, Марион. Ведь это вас она обозвала шлюхой, да?

Тикали часы, время с шелестом утекало в вечность.

– Часть вашей истории звучала правдоподобно. То, что миссис Монтегю позвала вас ночью в дом, откуда были отосланы все слуги, и то, что она кричала в полутемном доме, кажется правдой. Но почему эти крики должны были так сильно разозлить Глинис Стакли? Почему они вообще ее задели, кем бы она, в конце концов, ни прикидывалась? А вот вас, Марион, это задевало всякий раз, когда вы позволяли себе об этом вспоминать.

Марион Боствик, гибкий призрак в белой длинной, обильно украшенной оборками ночной рубашке, метнулась к двери. Заскрипели и закряхтели старые половицы, задрожало пламя свечи.

Но далеко она не убежала; возможно, она и не собиралась этого делать. Она вернулась, быстрой легкой походкой, и встала перед Гартом.

Дэвид сидел неподвижно, прикрывая правой рукой глаза от слабого света свечи.

– Извините, Марион.

– В чем вы меня обвиняете? В чем?

– Вы действительно хотите, чтобы я вам сказал? Все?

– Да!

– Бедняга Винс никогда не встречался с Глинис Стакли. А вы встречались. Не он был ее жертвой, а вы. Все мотивы кроются здесь. Надеюсь, вы понимаете, к какому заключению это ведет?

– Нет!

– Ну, не важно. Не это сейчас нас интересует. Давайте вернемся к реальным событиям в Хэмпстеде вчера вечером. – Гарт опустил руку и поднял глаза. – Когда миссис Монтегю, не помня себя, выкрикнула обвинение в ваш адрес, вы тоже потеряли голову. Я знаю, вы не собирались ее убивать. Но вы зашли слишком далеко. И вам надо было это как-то объяснить.

Глинис Стакли не было в доме. Я думаю, вы видели ее где-то тем вечером, поэтому могли описать ее одежду. Хотя здесь я только предполагаю. А вот по поводу остального – это уже не предположения.

Вы – девочка с не слишком богатым воображением, Марион, но решительности и хитрости у вас не отнимешь. Вы храбры, жестоки и готовы на все. Если бы вы обвинили Глинис Стакли в попытке убийства, естественно, все поверили бы вам, а не ней. Тем более, что она и правда шантажистка. Конечно, и миссис Монтегю, с ее ужасом перед скандалами, придя в себя и все обдумав, поддержала бы вас и подтвердила бы вашу историю.

Вы не сомневались, что она вас поддержит. Эта уверенность сквозила в каждом слове, которое вы мне сказали вчера вечером в Хэмпстеде. Родная сестра Глинис поверила в вашу выдумку. Вы отперли дверь подвала изнутри; если бы вы не забыли про задвижки и отодвинули их тоже, я бы и сам вам поверил. И если бы это была единственная ваша вина…

– Единственная? – возмутилась Марион. – Единственная? Вы назвали меня этим словом, или все равно, что назвали, и говорите, что это еще не все?

– Нет, Марион. Вы знаете, что это не все.

В темноватой комнате ее быстрое дыхание производило жуткое впечатление. Казалось, она задыхается.

Гарт тоже вскочил, теперь такой же бледный, как она.

– Умоляю вас, миссис, воздержитесь, не говорите, что я читаю вам морали. Вы не «развратница»: пусть вас судит тот, кто сам не был человеком из плоти и крови. Это просто жестокость юности. Вы – как ребенок, который неожиданно взбрыкнул на то, что является суровой реальностью, а потом, потерпев неудачу, вынужден был взывать ко всему взрослому миру о защите. Когда этот призыв не услышали, вы решили использовать другое оружие, например ваши женские чары, как вы собирались использовать их со мной.

– Как вы смеете!

– Стоп, Марион. Я сказал вам правду.

– Тетя Бланш…

– Да. Мы должны вспомнить о ней и о том, что она вам сказала. Как любой другой ребенок, Марион, вы при желании можете признать факты, касающиеся вас, сколько бы обидными они вам ни казались. Если бы миссис Монтегю назвала вас шлюхой, и не более того, вы не впали бы в такое неистовство. Было что-то еще. Что?

– Кто-то слушает под дверью, – сказала вдруг Марион изменившимся голосом.

Повисла тишина.

Оба окна были закрыты. Свеча горела ровно в неподвижном воздухе. Под этими черными балками, по этим старинным скрипучим полам почти невозможно было передвигаться без шума. Гарт подошел к двери, тихо отодвинул задвижку, очень осторожно поднял щеколду.

Слева от двери его спальни сквозь бутылочное стекло окна в конце коридора светила луна.

Вправо коридор тянулся футов на пятнадцать-двадцать до лестничной площадки: лестница вела в небольшую гостиную внизу. Запах старого дерева и камня, вымытых каминных решеток и полировочных паст для меди витал в коридоре, как запах прошлого. На некотором расстоянии от двери было еще одно, открытое, окно, и за ним шелестела густая листва деревьев.

Кто мог подкрасться к дверям, если это только не очередная уловка Марион? Закрыв дверь и обернувшись, Гарт не обнаружил и следа давешнего напускного спокойствия и уверенности. Марион оперлась на спинку стула в глубоком отчаянии, тем более глубоком, что воспринималось оно как несправедливость.

– Дэвид, что мне делать? Помогите мне! Я не прошу многого, я прошу только помощи. Не стойте там как бревно. Помогите мне! О господи, что мне делать?

– Не знаю.

– Кто там был? Это был…

– Никого! Никого там не было! Хотя если вы не будете говорить тише, то поднимете весь дом. – Гарт помолчал немного и заговорил тверже: – Понимаете вы хотя бы сейчас, что чуть не стали убийцей? Вы чуть не убили женщину, от которой ничего, кроме добра, не видели?

– Ох, зачем говорить об этом. Я это сделала, что вам еще надо?

Гарт смотрел на нее.

– Я не хотела этого, но что еще было делать? – продолжала Марион. – Вы сказали, что не собирались бранить меня!

– Я не собираюсь вас бранить. Вы отдаете себе отчет, что вы обманули полицию? – Тут он спохватился. – Нет, нет, в вашем состоянии вы, полагаю, и не могли действовать иначе. Дело в том…

На огромном круглом столе стояла деревянная коробка, наполовину заполненная сигаретами. Он оставил их здесь в пятницу. Вынув из коробки сигарету, Гарт поднес к ней свечу и очень удивился, обнаружив, что руки его дрожат. С большим усилием он все-таки справился с этой дрожью. Заплаканные глаза Марион искоса следили за ним.

– Теперь дальше, – сказал он. – Откуда вы узнали, во что была одета Глинис Стакли в пятницу вечером?

– Ох, какое это имеет значение?

– Отвечайте!

– Я ее видела. Она там была.

– Где она была?

– Она сидела на дороге возле дома дяди Села. Я видела ее, когда шла пешком, хотя сделала вид, что не заметила. Она ждала.

– Ну?

– Я подумала, что тетя Бланш попросила ее прийти тогда же, когда и меня, и решила, что эта мерзавка боится, что ее заманят в ловушку и схватят. Вот она и ждет. Но я знала, что она никогда не сумеет доказать, что ее не было в доме, если я поклянусь, что она там была. Даже ее таксисту не поверили бы. Я бы не добилась, чтоб ее повесили, но посадить в тюрьму могла бы.

– Марион, ради бога!

– Вы хотели, чтобы я рассказала вам правду, не так ли? Чего вы хотите?

– Значит, вы встречались с Глинис Стакли прежде?

– Да. И вы это прекрасно знаете!

– Где вы с ней встретились?

– Когда была в Париже с… В Париже.

– Она вас шантажировала?

– Ей пока это не удавалось. Но она собиралась.

– Что она о вас знала? Это было…

И тут, за шаг до цели, Гарт заколебался. Глаза Марион наполнились слезами.

Даже если бы у него были иные причины для сомнений, помимо деликатности, все равно останавливаться было глупо. За Марион стоял кто-то еще, и этот «кто-то» не остановился бы перед новым убийством, если б того потребовали обстоятельства.

Но Гарт колебался. Марион (способная уловить мельчайшую перемену в настроении человека) заметила это сразу. Она вскочила, умоляя:

– Я понимаю, о чем вы спросите. Но я скорее умру, чем скажу вам. Я не собираюсь сообщать всему свету… Что скажут люди, если узнают. Если вам все известно, Дэвид, чего ради просить меня унижаться? И сколько это продлится?

Гарт посмотрел на сигарету, бросил ее на пол и придавил каблуком. Он отвернулся от Марион, потом повернулся опять.

– Вы не сделаете этого, Дэвид. И вы сами это знаете. Достаточно того, что случилось. Как мне быть?

– Не знаю! Возможно, вы не так уж виноваты. Видит бог, в нашей жизни много лжи и суеты. И Винс вас любит – это мое личное соображение. Если бы имелась какая-нибудь возможность скрыть все это, не подставив под удар Бетти…

– А разве такой возможности нет?

– Может быть. Я должен все хорошенько обдумать. Это будет нелегко. И если кто-нибудь посторонний слышал нашу беседу и понял, о чем речь…

Гарт осекся и обернулся.

Что бы ни слышала Марион раньше, сейчас сомнений не было: их подслушивали. Крадущиеся шаги были едва слышны, но обувь задевала за плинтус. Потом все стихло.