Онлайн чтение книги Великое возвращение
7. Месса Святого Грааля

«Ffeiriadwyr Melcisidec! Ffeiriadwyr Melcisidec!» — восклицал седобородый священник, кальвинистский методист, — «Священство Мелхиседека! Священство Мелхиседека![11] Мелхиседек — царь Салимский, «священник Бога Всевышнего» (Быт. 14:18). он благословил Авраама «от Бога Всевышнего, Владыки неба и земли» (Быт. 14:19), за что Авраам дал ему десятую часть из всего (Быт. 14:20). В соответствии с Пс. 75:3 «и было в Салиме жилище Его и пребывание Его на Сионе» — иудейская традиция и многие отцы церкви отождествляли Салим с Иерусалимом, и Мелхиседек, царь-священник из (Иеру)салима, представал прообразом царя и Мессии (Пс. 109:4: «Ты священник вовеки по чину Мелхиседека»). Эта мысль получила дальнейшее развитие в Евр. 7:1-3: »Ибо Мелхиседек... во-первых, по знаменованию имени царь правды, а потом и царь Салима, то есть царь мира, без отца, без матери, без родословия, имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, пребывает священником навсегда».»

И далее он продолжал:

«Колокол, подобный у glwys yr angel ym mharadwys — радости ангелов в раю, — возвратился к нам; Алтарь цвета, какой не дано различить ни единому смертному, возвратился; Чаша, некогда явившаяся нам из Сиона, возвратилась; древняя Жертва возобновилась; Трое Святых вернулись в церковь tri sant. Трое Святых Рыбаков снова среди нас, и сеть их полна. Gogoniont, gogoniant — слава, слава!»

Затем другой методист принялся читать по-валлийски строки из гимна Уэсли, прославляющего жертву, приносимую Господу.

Всю церковь наполняли ароматы редчайших благовоний, упоминания о которых можно найти в старинных книгах. Через узкий арочный проем было видно, что в алтаре сияли яркие огни.

Эта месса стала апофеозом событий, случившихся в те дни в Ллантрисанте. Ибо служба проходила в воскресенье, последовавшее за ночью, в которую Олвен Филипс восстала со смертного одра и возвратилась к жизни. И другие сектантские церкви города были открыты в этот день для прихожан. Методисты, священники и все прочие нонконформисты вернулись в то воскресное утро в «древний рой». Все это отчасти напоминало средневековую церковь или церковь в нынешней Ирландии. Людей собралось — море: они теснились на скамьях, стояли в проходах и в церковном дворе; вслед за старым священником у врат святилища прихожане преклонили колена.

Никто даже и не пытался совершать обычное богослужение; когда колокола смолкли, пастор громко воззвал к небу, творя молитву, и прихожане пали на колени как если бы услышали хор, поющий «Аллилуйя, аллилуйя». Как только перестали звонить колокола на башне, трепетно зазвучал колокол из Сиона, золотая завеса солнечного света упала перед входом в алтарь, и небесные голоса завели свои песнопения.

Затем из самой середины этого сияния раздался трубный глас:

«Agyos, Agyos, Agyos».

И прихожане, в которых словно воскресли и зашевелились некие смутные воспоминания, передавшиеся им вместе с кровью предков, ответили хором на своем древнем языке:

«Agyos yr Tad, agyos уr Mab, agyos yr Yspryd Glan. Sant, sant, sant, Drinod sant vendigeid. Sanctus Arglwydd Ddum Sabaoth, Dominus Deus».

Из алтаря доносился чей-то голос, взывавший к прихожанам и певший для них, большинство из тех, кто стоял в отдалении, слышали лишь его слабое эхо в боковых, приделах; голос этот, вздымаясь и вновь затихая, парил над собравшимися подобно трубе ангела, возвещающего день Страшного суда. Люди били себя в грудь, по их щекам, будто дождь с горных склонов, катились слезы; многие пали ниц перед сиянием таинственной завесы. Впоследствии говорили, что горцы, находившиеся в двадцати милях отсюда, слышали эти вопли и это пение, принесенные к ним ветром, и они тоже пали ниц и возопили «Жертва свершилась», сами не осознавая смысла произносимых слов.

Лишь немногие из толпы увидели троих «чужестранцев», когда те появились из алтаря и на  какой-то момент замерли перед входом. На них были яркие одежды кроваво-красного цвета. Один из них стоял впереди, глядя на запад, и звонил в колокол. Слышавшие этот звон уверяют, будто все птицы в лесу, и все морские воды, и все листья на деревьях, и все ветры над высокими скалами присоединили свои голоса к голосу чудесного колокола. Второй же и третий из пришельцев обратили лица друг к другу. Второй держал в руках утраченную плиту алтаря, который некогда назывался «Сапфирным» и был подобен небу и морю, бесконечно меняющим свои краски, и волшебному смешению золота и серебра. А третий воздел над плитой чашу, полную алого пламени и жертвенной крови.

И тогда старый священник громко воскликнул перед входом в алтарь:

«Bendigeid yr Offeren yn oes oesoedd» — Будь благословенна Жертва во веки веков!

На том и завершилась Месса Святого Грааля, а затем начался новый исход из страны святых людей и священной утвари, вернувшихся сюда спустя долгие годы. Люди рассказывали потом, что трепетный, пронзительный звон колоколов звучал в их ушах в течение многих дней, даже недель после того воскресного утра. Но с тех пор никто уже не видел ни колокола, ни «сапфирной» плиты, ни чаши — и не только наяву, но даже и во снах, ни днем, ни ночью. И никто из людей не видел больше троих божественных пришельцев ни на базарной площади Ллантрисанта, ни в уединенных местах, где прежде встречал их кое-кто из горожан, по той или иной причине нуждавшихся в утешении и поддержке.

Но память о них будет жить всегда. Многое еще случилось из того, что не нашло отражения в этих записях — или в легенде. Какие-то происшествия, разумеется, можно отнести и к сущим пустякам, хотя в иные времена пустяки эти могли бы показаться странными, например, случай с одним человеком, владельцем весьма свирепого пса, которого он всегда держал на цепи, — в один прекрасный день это злое животное без всякого видимого повода вдруг сделалось добрым и кротким, как агнец. Еще более странное происшествие случилось с фермером Эдвардом Дэвисом из Ланафона: однажды ночью он вдруг очнулся от сна, услышав на дворе странную возню и лай. Фермер выглянул в окно и увидел свою овчарку, играющую с большой лисой, — они наперегонки бегали по двору, перекатывались друг через друга, «выкидывая такие коленца, каких и представить невозможно», как впоследствии повествовал изумленный крестьянин. А иные из людей утверждали, что в то удивительное лето быстро поднялись хлеба, травы потучнели, а плодов на деревьях чудесным образом сильно прибавилось.

Но еще более примечательным было то, что приключилось с Уильямсом, почтенным владельцем бакалейной лавки — хотя при желании все это можно назвать и вполне естественным разрешением обычной житейской проблемы. Мистер Уильямс должен был выдать свою дочь Мэри за славного молодого парня из Кармартена, а положение его было такое — прямо хоть вешайся. Разумеется, не из-за предстоящей свадьбы самой по себе, но лишь из-за того, что в последнее время торговля его шла из рук вон плохо, и он ума не мог приложить, как бы так исхитриться, чтобы при всем том устроить гулянку со щедрым угощением, чего, понятно, ожидали от него родственники и соседи. Свадьбу назначили на субботу — как раз на тот день, когда, как позже стало известно, помирились адвокат Льюис Протеро и фермер Филипп Джеймс; и вот бедняга этот, Джон Уильямс, не сумевший к назначенному сроку ни раздобыть, ни призанять деньжат, ломал себе голову, размышляя над тем, как избежать позора. И вдруг во вторник несут ему письмо из Австралии, от брата, Дэвида Уильямса, о котором вот уже пятнадцать лет не было ни слуху, ни духу. Оказалось, что Дэвид сумел за это время сильно разбогатеть, но до конца жизни так и остался холостяком; к письму была приложена хрустящая банкнота в тысячу фунтов стерлингов с припиской: «Распорядись деньгами в полное свое удовольствие, прежде чем я отдам Богу душу». Поистине, и одного этого хватило бы для полного счастья хозяина бакалейной лавки, но не прошло и часа, как из богатого дома, что в Плэс-Мауре, явилась во всем своем великолепии его владелица; войдя в лавку, она объявила: «Мистер Уильямс, ваша дочь Мэри всегда была весьма благонравной девушкой, а потому мы с мужем считаем своим долгом преподнести ей к свадьбе небольшой подарок и очень надеемся, что ее брак окажется счастливым». И с этими словами она протянула мистеру Уильямсу золотые часы стоимостью в пятнадцать фунтов стерлингов. Едва леди Уотсин вышла за дверь, как на пороге появился старый доктор с дюжиной бутылок портвейна сорокалетней выдержки и произнес длинную речь о достоинствах и способе употребления этого драгоценного напитка. Жена старого священника принесла в дар смуглой красавице два ярда чудесных кремовых кружев для подвенечной фаты, и при том рассказала Мэри, как когда-то пятьдесят лет назад она надевала их в день собственной свадьбы; сквайр Уотсин, словно бы не ведая о том, что жена его уже преподнесла роскошный подарок, подъехал к дому Уильямса и, не вылезая из повозки, вызвал хозяина к воротам, а когда тот подошел, гаркнул на всю округу: «Ну что, дело к свадьбе, старина Уильямс? Да только что за свадьба без шампанского, верно я говорю? Сам знаешь, затея по всем статьям никудышная. Глянь-ка лучше на эту пару ящиков». Вот такой золотой дождь из нежданных подарков обрушился в тот день на старину Уильямса; и в самом деле, никогда прежде не справлялось в Ллантрисанте столь пышной и веселой свадьбы.

Все это, разумеется, можно расценить как нечто чисто житейское, само собой разумеющееся; однако труднее объяснить то, что здесь до сей поры вспоминают как «святой жар». Ибо местные жители утверждают, что за эти девять дней, да и много позже, не только в самом Ллантрисанте, но и во всей округе не было ни одного человека, который пожаловался бы на боли в сердце или на усталость. Стоило кому-то почувствовать, что ему не по силам работа — неважно какая, физическая или умственная, — как тут же все тело его охватывал некий прилив благотворного тепла и он начинал ощущать себя неутомимым гигантом, исполненным силы и бодрости, каких не замечал за собой в течение всей предшествующей жизни; так что и адвокат, и садовник — всяк из них справлялся со своими делами столь споро и весело, как если бы они гоняли в свое удовольствие мяч или перекидывались в картишки.

Но удивительнее всех прочих чудес было всепрощение, которому здешние жители предавались в эти дни с воистину необычайным рвением. На базарной площади и на улицах давние враги вдруг начинали мириться друг с другом, а люди вокруг них благодарно воздевали руки к небесам и клялись, что чувствуют себя так, будто прохаживаются по священным улицам самого Сиона.

Так как же быть со всеми теми событиями, для которых мы в обыденной речи предназначаем слово «чудеса»? Что, собственно, нам об этом известно? Данный вопрос, которым я уже задавался, возникает перед нами вновь и может быть объяснен возрождением давно забытых легенд и традиций в сознании людей, находящихся в сонном, заторможенном, почти бессознательном состоянии. Другими словами, в самом ли деле люди «видят» и «слышат» то, что они заранее ожидали увидеть и услышать? Такой, или примерно такой же, вопрос встал перед Эндрю Лангом и Анатолем Франсом в споре о видениях Жанны д'Арк. Господин Франс утверждал, что, когда Жанне предстал святой Михаил, она признала в нем образ традиционного для религиозного искусства того времени архангела, но, насколько мне известно, Эндрю Ланг сумел доказать, что привидевшаяся Жанне фигура в том виде, как она описала ее, нимало не соответствовала расхожему представлению об этом святом, сложившемуся к пятнадцатому веку. Возвращаясь к тому, что касается Ллантрисанта, я склонен считать, что здесь существует некое местное предание, связанное с колоколом Святого Тейло; не исключено также, что смутное представление о Чаше Грааля пришло к сельскому люду Уэльса через «Королевские идиллии» Теннисона[12] «Королевские идиллии» (Adylls of the Kng, 1859-1885) Альфреда Теннисона (Alfred Tennyson, 1809-1892), признанного лучшим поэтом викторианской Англии, представляют собой серию из двенадцати поэтических рассказов на сюжеты легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.. Но насколько я понимаю, нет оснований полагать, что эти люди когда-либо слышали об алтарной плите, названной «Сапфирным алтарем», или о ее меняющихся цветах, «которые не дано различить ни одному смертному».

В данной связи возникает также немало других, не менее сложных вопросов; о разнице между галлюцинацией и видением, о средней длительности того и другого, о возможности массовых галлюцинаций. Если, к примеру, каждое лицо из какой-либо определенной группы людей видит (или полагает, что видит) одно и то же явление, следует ли считать подобный факт обыкновенной галлюцинацией? При желании именно в таком аспекте можно расценивать известный случай, когда несколько прихожан одной церкви в Ирландии наблюдали на стене храма начертанный там странный образ, невидимый большинству других людей; однако, поскольку их описания сходились во всех деталях, не проще ли предположить, что кто-то один из их числа стал жертвой галлюцинации, а затем уже телепатическим способом сумел передать свои впечатления остальным? Трудно судить о вещах, о которых мы мало что знаем.

Но в конце концов, знаем ли мы что-то вообще?