Онлайн чтение книги Вербариум
Юлиана Лебединская. Слова имеют значение. Рассказ

1. Клис вне традиций

Молодой рифмовик Клис сидел в Душном офисе и уже третий час бился над новым стихотворением. Стихотворение получалось красивое. С точки зрения Клиса. Но по мнению всех остальных оно выходило не таким. Почему так, Клис не знал, да и знать не хотел. Вместо этого решил выбраться на обед, однако в решении своём, к сожалению, был не одинок – любимый ресторанчик оказался заполненным по самое не хочу. А «не хочу», надо сказать, обреталось сегодня очень высоко, почти под потолком. Клис печально взмахнул крылышками, оторвался от земли и завис между буквами «е» и «ч».

– Мне пять варёных глаголов и один жареный предлог! – крикнул Клис рифмо-повару.

На Клиса странно покосились. Ни один крылат не смел взлетать до уровня (а уж тем более – выше) Хранительницы Ресторана – строгой Ленты с лаконичной надписью «не хочу!». Лента тоже покосилась на Клиса, но ничего не сказала. Только, дёрнувшись, поднялась ещё на пару сантиметров.

– Что с тем крылатиком? Он болен? – зашептала юркая рифмовица Манка, новенькая.

– Да нет, он просто… того… нетрадиционной стихо-ориентации! – отчаянный шёпот из глубины зала.

– А-а-а! – протянула Манка.

Прочие же крылаты с крылатками лишь сокрушённо покачали головами, сделав вид, что тут же забыли о странном рифмовике. Клис, в свою очередь, притворился, что совсем он и не странный, а вполне себе нормальный, наспех впитал в себя глаголы с предлогом и вылетел прочь.

На улицу.

Надо было возвращаться в Душный офис – творить вместе с другими рифмовиками маленькие стишки, которые потом сольются в единый Стих Дня, Месяца, Года… Надо было… Но крылышки Клиса сами потащили хозяина в Душистый рифмо-парк. Клис не возражал. «Извилинам нужен воздух! – решил он, радостно расправляя четыре прозрачных крылышка, набирая высоту, подставляя круглое пушистое тельце тёплому летнему ветру. – Особенно после недавней парикмахерской…» Воспоминания о парикмахерской заставили погрустнеть. И зачем он туда пошёл? Ах да, Кена настояла на биохимической завивке извилин.

– Может, хоть так из твоей головы дурь выбьется! У всех мужья как мужья, а у меня – с нетрадиционной стихо-ориентацией! – причитала Кена, комкая изящной ладошкой лист со стихами Клиса. Стихи протестовали каждой буквой – кто же захочет жить на смятой бумажке? – «Во сне – не там, где ты и я; во сне у дикого огня, горит…» – Деструктивный тип! – всхлипнула Кена.

«Хорошо тебе всхлипывать, – подумал Клис. – Ты не пишешь, даже не сочиняешь – просто рисуешь. Что одобрит начальник, то и рисуешь. Квадратный квадрат, рыжий огонь, а сон огня? Сложно, наверное, нарисовать… Да и не одобрит его никто…»

– Не плачь! – вздохнул Клис и побрёл в парикмахерскую.

Впрочем, после завивки дурь из головы вовсе не выбилась, а наоборот – сильнее закрутилась в извилинах. Из-за чего творения несчастного рифмовика стали ещё прекрасней и просто до неприличия не такими.

А вчера, когда выспавшийся Клис лёгким пёрышком выпорхнул на кухню, вместо утреннего поцелуя его встретила хмурая записка от Кены. Кена сообщала, что устала быть женой посмешища и просила ей не звонить. Кена каждой строчкой кричала, что проплакала над запиской всю ночь и умоляла её понять. Кена писала ещё что-то, но Клис не дочитал – его пальцы вдруг стали совершенно непослушными – не спрашивая разрешения, схватили записку и, скомкав, швырнули в ведро для мусора. Записка возмущённо крякнула и резво выскочила в окно.

Тогда Клис сел и написал новый стих. Стих получился ужасным (одно «ути-пути, моя зайка, как хочу тебя» – чего стоит). С его точки зрения. Но он получился почти таким. С точки зрения начальника Душного офиса. Поэтому начальник не только не уволил Клиса, как уже давно грозился, но и пообещал выписать поощрительную премию. За усердие, так сказать.

Клис хотел отослать стих Кене. Подарить насовсем. Он даже дорисовал между рифмованными строками сумму поощрительной премии, но в последнюю минуту передумал. Зачем дарить кому-то стих, если он – плохой?

Это было вчера.

А сегодня Клис проснулся с мыслью, что Кена ушла не прошлым утром, она ушла от него давно, просто сейчас сделала это окончательно. От такой мысли стало намного легче. Настолько, что с него буквально посыпались прекраснейшие стихи.

Стихи, которые нельзя показывать начальнику Душного офиса – поощрительные премии всё-таки с неба не капают и на душистых ветках не растут.

– Может, тебе отбеливание мыслей сделать? – Мик, товарищ по рифмо-цеху, присел на лавочку возле Клиса и выразительно покосился на строчки, нахально выглядывающие из чёрной папки. – «…и солнце алым квадратом встаёт…» Бе-е-едный Клис! Ну, где ты видел квадратное солнце? От-бе-ли-ва-ни-е мыслей! Настоятельно рекомендую. Говорят, это даже круче, чем биохимическая завивка извилин…

Клис зажмурился, сделав вид, что очень занят.

А когда открыл глаза, Мика уже не было. И – о ужас! – пропали и прекрасные стихи! Чёрная папка на месте, закрыта, а стихов нет. Выскользнули в щель и удрали! С ними такое случается. Но… Вдруг попадутся на глаза начальнику Душного офиса? Прощай, премия! И работа – тоже прощай! Нет, голодная смерть Клису не грозит – при желании он и сам нажарит глаголов с местоимениями и прочими вкусностями не хуже повара. Просто любому рифмовику необходим выход стихов – необходимо, чтобы строфы с куплетами выплёскивались за его, рифмовика, рамки, иначе… Последняя капля тем и прекрасна, что падает пока ещё в чашу. Последний раз. Следующая – упадёт уже на пол…

Начальник Душного офиса понимал это как никто другой. Потому и жалел Клиса, позволял ему работать, прикрывая глаза на нетрадиционную стихо-ориентацию. Нехорошо лишний раз подводить начальника.

Клис в страхе летал по парку, заглядывал под каждый кустик, перетрушивал каждую веточку – стихов не было. Клис звал. Клис кричал. Клис топал ногами. Клис, вконец отчаявшись, прислонился к молодому деревцу. Сложил крылья. Выдохнул. Тихо выругался неприличным словечком. Неприличное тут же материализовалось в подобие человеческой ягодицы и мерзко захихикало. Клис раздражённо махнул рукой и вдруг услышал.

Плач. Тоненький. Такой трогательный и такой мелодичный, что, кажется, никого не способен оставить равнодушным. Клис, позабыв обо всём, бросился на выручку. Под самым ароматным кустиком Душистого парка рыдала Манка – та самая новенькая рифмовица. А у неё на коленях уставшим котёнком свернулись сбежавшие стихи.

– Это… Это… – Манка подняла глаза на удивлённого Клиса. – Они самые прекрасные… Это… Самое лучшее…

– Это моё… – растерянно пролепетал Клис.

– Зна-а-аю-ю-ю! – брызнула слезами Манка. – Твои стихи! Говорят, начальник берёт из них всего по строчке. Потому что, говорят, остальное нельзя читать! Никому. Новичка-а-ам особенно. Вот и не читает никто полностью. А я прочла-а-а… И не могу… Неужели, – она трогательно высморкалась в кружевную салфетку, – неужели я тоже нетрадиционной стихо-ориентации?

Клис осторожно обнял юную рифмовицу, отправил в папку замешкавшиеся стихи, ласково пошевелил крылышками.

А вечером они сидели в любимом ресторанчике Клиса, впитывали сок из наречий и читали друг другу свои прекрасные стихи. И стихи были на самом деле прекрасны – ведь рядом не оказалось никого, кто сказал бы, что они – не такие. Только Лента-Хранительница опустилась низко-низко – так, что во всём ресторане осталось место лишь для двух влюблённых – и улыбалась незамысловатой ленточной улыбкой. А за её спиной догорало алое квадратное солнце…

2. Жареный глагол

Юная рифмовица задумчиво смотрела в окно на пушистые зелёные облака и квадратное солнце. Рядом на литературной сковородке недовольно шипели глаголы.

– Манка! – вскрикнула Типа-Строгая-Начальница. – Опять мечтаешь? Снова глаголы сожгла!

– Манка жжёт! – вставила подхалимка-секретарь.

Рифмовица встрепенулась, убрала сковородку с огня, замахала над ней крылышками. Глаголы радостно бросились врассыпную.

– Я это… – сказала Манка.

– Влюбилась она, – важно сообщила подхалимка. – И хоть бы в кого хорошего! В нетрадиционного стихоплёта нашего, коего все порядочные девушки десятой дорогой обходят. И взгляните-ка на Манку. Она уже сама скоро на нетрадиционное письмо перейдёт. А кавалера её высокое начальство к сковородке и на полвзмаха не подпускает. Его вообще к честным крылатам допускать нельзя. Посмотрите – уже облака позеленели от его стихов. Тьфу.

– А ты не сплетничай, – сказала Типа-Строгая и повернулась к Манке. – А ты иди глаголы собирай.

Глагол забился в щель и тщательно зализывал раны с ожогами. Нетрадиционные личности – это, конечно, прекрасно. В смысле, не пресно и не прилизано до тошноты. Но, с другой стороны, от этих личностей никогда не знаешь, чего ожидать. Такие они со всех сторон… нетрадиционно-загадочные. Глагол и не стал ждать. Зализав последний ожог, протиснулся глубже в щель и выпал в Большой Мир. Не строчкой выпал, не рифмой, а самим собой – глаголом гордым, независимым и слегка поджаренным.

Глагол шёл по городу. И всё-то в нём было не так – трава не зелёная, пыльная, машины носятся, визжат тормозами, люди суетятся, бегут, постоянно куда-то опаздывая. Но при этом никто не действует. Вроде и движения – бери-не-хочу, а действия – нет. Странный мир. Хоть и Большой.

Глагол подошёл к скамейке, на которой уютно устроилась парочка молодых людей.

– Знаешь, Вита, – неуверенно мямлил парнишка, – я давно хочу сказать. Ты очень мне… мнэ-э-э… С тех пор, как мы… э-э-э… ы-ы-ы… Ох! Мне просто слов не хватает, чтобы описать всё, что я чувствую.

Рядом топтались слова, словосочетания и даже одна стихотворная строчка. Нас не хватает? Да как же? Вот же мы! Здесь! К вашим услугам! Берите, пользуйтесь, на здоровье, мы не жадные, нас на всех хватит.

Глагол сочувственно смотрел на товарищей.

– Не замечают?

Товарищи сокрушённо вздохнули. И затараторили наперебой.

– Не-а. Вообще нас ни во что не ставят. Говорят – слова не главное.

– На себя бы посмотрели!

– Да! Взгляни на этого Ромео. В драку за незнакомую девушку не побоялся броситься, а как до признания в любви дошло – двух нас связать не может.

– Так вы бы, того, сами связались.

– Нельзя. Если человек к тебе обратился – ты к его услугам, а самим – нельзя. Здесь тебе не Крылатия, забыл? Хотя, – товарищи смерили глагол подозрительным взглядом, – странный ты какой-то. Откуда ты вообще взялся?

Глагол не ответил. Прошёлся вокруг парочки. Юноша всё ещё мямлил, девушка начинала скучать. Прийти на выручку кавалеру и помочь ему связать хотя бы пару слов она даже не пыталась. Хотя и хотела. Эх, люди.

Глагол подпрыгнул, завис на секунду в воздухе и устремился прямо на девицу.

Раз…

– Ну в общем, это… Я тут много чего наговорил… (ничего ты не сказал, балбес.)

Два…

– Не обращай внимания. Я когда выпью… Забудь, в общем. (поздно, юноша!)

Три!

– ДЕЙСТВУЙ!

Юноша замолк на полуслове. Уставился на подругу. Та испуганно моргала, словно не веря своим же словам. Вернее – слову. Кавалер не стал ждать, пока она скажет ещё что-то. Схватил за руки и впервые за их знакомство поцеловал. Девушка не возражала.

Глагол спрыгнул на землю и, насвистывая, продолжил путь.

– Эй! – крикнули ему вслед. – Да ты отчаянное словечко!

– Нет. Просто жареное, – ответил глагол, не оборачиваясь.

Виктор был лучшим другом. Нет, больше, чем другом. Он ведь его, Павла Егорова, из долговой ямы вытащил, встать на ноги помог. Потому и ехал сейчас Павел, забросив все дела, на день рождения к другу. В другой город. Подарок дорогой вёз – «ролекс» настоящий. Полгода на него копил.

Единственное, о чём жалел Паша всё это время, – что никак не представится случай отблагодарить Виктора. Нет, не то чтобы он желал другу влипнуть в неприятности, но… хочется же благодарность проявить! А повода нет.

А друг возьмёт и решит, что он вообще на неё неспособен. На благодарность-то.

Когда герою нашему – глаголу жареному – попался на глаза Павел Егоров, тот сидел в ресторане, на дне рождения благодетеля Виктора, потягивал мартини и представлял, как вытащит друга из горящего дома. Или – из ледяной проруби. Или – из лесу тёмного жуткой зимой.

Друг бы всплакнул и сказал, что теперь он у Паши в долгу, а Паша в ответ: «Не стоит. Ты ж для меня…»

Слова струились водопадом, но оставались незамеченными. Паше не хотелось слов. Ему хотелось подвигов.

А друг тем временем рассуждал о том, как он мечтает начать новое дело – прибыльное, но рискованное. Требует оно больших капиталовложений, но может и не выгореть. Однако если выгорит… Паша слушал вполуха. Он не богат, бизнес-хватки отродясь не имел, а потому в этом деле другу не помощник. А жаль.

Прощались в аэропорту. Все слова отстали, рассыпались по дороге бисеринками, лишь одна частица симпатичная, белая и пушистая, настойчиво трусила за друзьями в надежде, что её всё же заметят.

И глагол жареный не отставал. Интересно же, чем закончится?

Частица взирала на него с тоской.

Эх, была не была, подумал глагол, хватая пушистую страдалицу на руки. Прыжок и…

– Спасибо!

– Что? – Виктор удивлённо смотрел на друга. Они стояли у пропускного пункта, Павел уже попрощался и вдруг обернулся, даже в лице как-то изменился. – За что «спасибо»?

– За то, что тогда меня выручил, помнишь? – и Паша заговорил.

О том, как он вляпался по самые помидоры, а от него все отвернулись, и он уже почти разуверился в людях, как вдруг Виктор пришёл ему на помощь. Единственный, кто пришёл.

– Э… – Виктор казался растерянным. – Да полно тебе. Давно это было.

– Не так и давно. А я ведь и не поблагодарил тебя толком. Всё удобного случая ждал.

– Да полно…

– И знаешь что ещё. По поводу того, что ты в ресторане говорил. ДЕЙСТВУЙ!

Виктор улыбнулся.

– А вот за это – тебе спасибо.

Самолёт взлетел, Виктор уехал домой. Оба друга чувствовали себя так, будто совершили только что нечто важное. И, пожалуй, так оно и было.

В аэропорту отряхивалась довольная частица.

– Это против правил, – сказала она, притворно топорща белую шёрстку.

– Мне-то что? – ответил глагол. – Я ведь – жареный.

– Олеся, Олеся, как что сразу – Олеся. После работы надо задержаться, отчёты перепроверить, к кому бегут – к Олесе! Подменить коллегу нужно – к Олесе. Срочно прикрыть от налоговой – Олеся. А что Олеся взамен имеет? Фигу пахучую с маком, вот что!

Олеся металась по офису. Вот уже который раз она пыталась завести разговор о повышении зарплаты, но шефиня в который раз умело от разговора уходила.

Перед встречей с Олесей глагол наш успел уже заскучать, а потому, завидя незадачливую бухгалтершу, искренне обрадовался и, не долго думая, ринулся в бой. Начальница Олеси как раз вышла из своего кабинета, когда глагол устремился в полёт.

– Ты что-то хотела? – Шефиня останавливается, смотрит на Олесю так, будто впервые видит. – Действуй!

И Олеся радостно выплёскивает чашку чая ей в лицо!

«Ну и ладно, – думает глагол, улепётывая из бухгалтерии под душераздирающие женские вопли, – зато хоть душу отвела бухгалтерша».

– ДЕЙСТВУЙ!

И жена высказывает мужу накопленное за долгие годы. После чего выставляет озадаченного супруга в ночь.

– ДЕЙСТВУЙ!

И компания подростков разносит на осколки витрину магазина.

– ДЕЙСТВУЙ!

И мобильный телефон коллеги, сутками напролёт трещащей над ухом, летит в унитаз…

Глагол пребывал в глубочайшем недоумении. Почему-то при призыве действовать большинство людей начинало творить нечто, о чём даже само не мыслило. И вместо того чтобы сказать, попросить, прикрикнуть наконец, устраивало армагеддон в миниатюре. План глагола близился к провалу.

Вот если б можно было…

– Попался! Наконец-то!

Глагол обернулся. Прямо на него летела Манка, та самая поджарившая его рифмовица.

– Я тебя повсюду ищу! Ох и досталось же мне за то, что тебя потеряла! Идём скорее, – она схватила глагол за шиворот и быстро-быстро замахала крылышками.

– Да-а, натворил ты делов, – сказала Манка, когда они вернулись на такую родную рифмо-кухню, и глагол рассказал о своих приключениях.

– Натворил, допустим. А почему, собственно? Люди вялые, как кабачки перезрелые. Пока не пнёшь – не пошевелятся. Но одному мне с ними справиться – сложно. Что я могу им дать, кроме призыва «Действуй!»? А помочь некому. Мало. Мало нас, словечек жареных, – сокрушался глагол.

Манка вздохнула и встала к сковородке.

3. Безглаголие, или О пользе филологов

Полгода спустя собралось в Крылатии великое собрание, дабы решить, что с нажаренными Манкой глаголами делать? Безобразничают глаголы, контролю не поддаются, мир людей в форменный бардак превратили. И взял высокопарную речь верховный крылат:

– От глаголов мочи нету. Днём и ночью нет покоя! Потому – моё вам слово, глаголы нынче под запретом. Глаголам более не быть!

Горько плакала Манка, когда её столь любовно обжаренные глаголы дружным строем отправились за решётку. И необжаренные – туда же. На всякий случай. Лишь горстку избранных оставили – для внутреннего употребления.

И из-за чего сыр-бор, спрашивается? Подумаешь, научились глаголы с людьми по-особому взаимодействовать и к разным действиям сподвигать. Причём способность такую имели именно жареные, и именно глаголы. Другие слова сколько ни копти на сковородке, толку – ноль.

Возмутились они. Беспорядки в мире людей, видите ли. Можно подумать, у этих странных существ без глаголов беспорядков не будет. Эх…

Манка печально смотрела в окно.

* * *

Утро. Море, волны. Яркий диск солнца. Люди – ногами по дороге. Пятками – по песку. Руками – по воде.

– Мороженое! – звонкий детский голос.

– Вчера, – строгий ответ мамы.

– Почему? Сегодня, – недоумённый взгляд ребёнка.

– Вчера – целых два, поэтому сегодня – ни одного.

– Вчера – пломбир. Сегодня – фруктово-о-ое!

– Лучше к морю, ногами. Перед глазами – море. И ракушки в руках.

Елена – в растерянности. Она – преподаватель русского языка и литературы. Обычно – полное понимание с детьми. И с Игорем, собственным сыном, – разумеется, тоже. А сейчас… Дефицит слов какой-то. Недовольный сын быстро-быстро ногами топ-топ. Рука Елены – на руке Игоря. А в голове – кавардак.

Они у самого моря. Следы волн на босоножках. Медузы на песке.

– Я – в воду, руками, – мальчишка уже без майки и почти без шорт.

– Нет. В воду только с папой – вечером. У него – руки в воде.

– Сейчас. Один. Папино слово – можно.

– А моё – нельзя! – Рука ребёнка – из руки матери.

– Я быстро! Папино слово – я хорошо руками!

– А я тебя – по попе. Тоже руками! – У Елены – обескураженность и лёгкий испуг. И странное ощущение, что с миром что-то не так.

Игорь – на волнах вверх-вниз. Голова над водой, голова под водой. Чайка – вяк! Далёкий крик Игоря:

– Мама, я на дно! НА ДНО-О-О!

И голова – под воду.

Сердце – испуганно стук. Её сын – под воду, на дно. Словно камень. Караул! На помощь, кто-нибудь!

Елена бяк-бяк по пляжу.

– Мой сын – в воде, а я – нет! Я руками – не… Я без рук в воде. И без ног. Тьфу! Да что же это? На помощь!

Мужчина – спиной на песке, во взгляде – непонимание. Его рука – прямой указатель за её спину.

– Это ваш сын?

Из воды – Игорь, мокрый, взъерошенный и довольный. В руках – красивая ракушка.

– Со дна! Для тебя! – в голосе радость.

Что-то не так с миром, – снова тревожная мысль.

Вечер. Она с мужем и сыном в парке.

– Хорошо перед сном ногами на природе, правда? – в голосе мужа удовольствие.

Сын – быстро-быстро вслед за белкой. Белка – лапами и хвостом по дубу вверх.

– Правда, – Елене всё ещё неспокойно. – А днём Игорь – внезапно на дно. А у меня – страх и паника.

– Я не на дно, – сын уже рядом. – Я за ракушкой. Красивой. Для мамы.

– Ах, ракушка! Леночка, а почему же страшно?

– Мне показалось, что Игорь – на дно! – отчаяние в голосе.

– Ну да. И я ж об этом. На дно.

– Ай, – внезапная боль, – голова моя!

– Леночка, что с тобой?

– Не со мной. С миром. Неужели только мне кажется… Только мне чувствуется…

– Что кажется, милая? – Ладонь мужа на её лбу. – Что чувствуется?

– Что всё не так… – скамейка. На неё – ягодицы. Я-го-ди-цы-на-ска-мейку. Звучит-то как.

В памяти – её ученики. «Добрый день, дети! Ягодицы – на стулья. Иванов, ягодицы – от стула. К доске – марш!» Тьфу! Неужели она так с детьми?

Разноцветная птица крыльями по воздуху быстро-быстро. Сын в восторге, мать в панике.

– Всё не так, – снова её слова. – Сложно для понимания, для объяснения, но что-то не так. Проклятье. Кто-нибудь. ПРЕКРАТИТЕ это!

* * *

– Глаголы прорываются в мир людей. Из-за решёток выскальзывают. В чём причины и как с этим бороться?

Верховный крылат смотрел на руководителя профсоюза объединённых слов Крылатии. Тот отвечал невозмутимо.

– Причины в том, что не все люди приспособились к безглаголью. Некоторые истинные ценители языка, сами того не ведая, вызывают нарушителей из заточения. Да и не-ценители без глаголов двух существительных связать не могут. У них там сейчас полное непонимание друг друга. Скандалы, обиды и прочие конфузы. Из всех слов в лексиконе людей скоро одни матерные останутся. Мои подопечные отказываются работать в таких условиях.

– Вы считаете, что нужно выпустить жареных нарушителей на волю?

– Я считаю, что, борясь с алкоголизмом, не обязательно вырубать виноградники.

– Откуда это?

– Из мира людей, для которого вы так стараетесь.

Верховный крылат вздохнул и пошёл подписывать новый указ.

4. Божественное прилагательное

И снова возник перед верховным крылатом руководитель Профсоюза Слов. Только не простых слов, а, так сказать, неприличных.

– Глаголы жареные на волю выпустили, а мы, мать вашу, до сих пор под запретом! Людям нас приходится из-под полы выкорябывать! Я уже молчу о том, что мы не впитываемся ни людьми, ни крылатами. А мы, к сведению твоего свиного рыла, очень даже клёвой популярностью пользуемся.

Верховного передёрнуло. А ведь в Крылатии неприличные ещё более или менее мягко звучат. В отличие от мира людей.

– И у кого же, позвольте полюбопытствовать, вы популярностью пользуетесь?

– У недоумков этих. Людей ваших обожаемых. А если не дадите нам свободу, мы бунт поднимем. И на йух всё разнесём. Вот, – руководитель Профсоюза скривился, копируя верховного, – увидеть извольте!

Они подлетели к окну. На площади перед резиденцией верховного стояло трое могучих крылатов с прилизанной коричневой шёрсткой и грозно держали в руках нечто отдалённо напоминающее тот самый «йух». Размером с хорошее бревно. Верховный вздохнул. Сложил крылышки, подошёл к столу. За что ему всё это? Стараешься-стараешься, концы с концами соединяешь – так, чтобы всем хорошо было. И что? Всякий раз новые недовольные обнаруживаются. А люди, для которых столько усилий, и вовсе не замечают твоего существования.

Устал верховный, очень устал.

– Знаете что, любезный, – повернулся он к руководителю неприличных, – идите-ка вы все на йух. В смысле, к людям, раз уж они вас так приветствуют. Только совсем идите. В Крылатии чтобы и духу вашего не было больше!

– То есть с полной развиртуализацией здесь и материализацией там. Клёво! А печать первенства нам втулите? – ехидно поинтересовался руководитель.

– Первенства – не дам. Пожалею людей, пожалуй. А вот печать равноправия – на здоровье. И пусть сами выбирают, какой лексикой пользоваться.

Не сразу отдуплились словечки неприличные, что нет у них больше крыльев. Да и вообще, интерфейс сменить нафиг пришлось. Очеловечиться, тксказать. Зато люди их приняли с распростёртыми объятьями. Полный: лол: получился.

Идёт человечек по улице, а рядом с ним – Хрен Кабысдоший – огромный такой детина, заросший, глазами зыркает. Стоит кому-то человечку не угодить, он его тут же к Хрену Кабысдошьему и посылает. И попробуй только не пойти – не получится. Хрен-то рядом стоит. Ухмыляется.

А уж сколько кайфа всяким сочинителям от такого симбиоза. Что вижу, то и творю, а пипл радостно хавает. А кто не хавает – того к Кабысдошьему. Или ещё к кому – повыше да позакрученней.

Впрочем, не все хавали. И не все творили что ни попадя. Жил, например, на свете писатель – талантливый, несмотря на то, что юный. И отчаянно он всякому неприличию сопротивлялся. Хотя и не всегда успешно.

– Что за бесстыдство нафиг такое? – гневно вопрошал юноша у мироздания. – Хочется искусства и благолепия, а лезет непотребство со всех дыр. Вместо вдохновения – сплошная матерщина. Где ты, прекрасное звучное слово? То ли дело классики писали: «Люблю грозу в начале мая – когда херачит первый гром». Ой, кажется, у классика иначе было. Где ты, где ты красивое хлёсткое слово? С тех пор как эти «неприличные» на нас неизвестно откуда свалились – пардон, возникли из параллелья и обрели физическую форму, ни строчки нормальной не пишется. В мыслях зарождаются изящные фразы, на бумагу выливается чёрте-что.

Писатель вздохнул. Была у него, кроме канувшего в Лету таланта, ещё одна печаль. Снится уже которую ночь очаровательное хрупкое существо – девушка с золотистыми волосами, стройная, соблазнительная, и светится вся, словно сказочная эльфийка. Аж просыпаться не хочется. И неудивительно! Днём на улицу выйдешь – сплошные гоблинши с Кабысдохами за плечами. И где её искать – незнакомку из сна?

В печальных раздумьях пришёл писатель к озеру – одному из немногих мест в городе, где можно от неприличия отдохнуть. Не любят пришельцы чистых природных уголков. Пугают они их до дрожи в каждом члене.

Одним словом присел писатель на зелёном склоне, погрузился в тяжёлые мысли… И вдруг что-то сверкнуло у берега. Присмотрелся герой наш и глазам не поверил. У самой воды сидела она – стройная, соблазнительная и даже светящаяся.

– Ты кто? – спросил он у существа-из-сна.

– Я? – Девушка тряхнула длинными золотистыми волосами. – Я – Божественная.

– И скромная, – хмыкнул писатель.

– Прилагательное я. Божественная. Отзываюсь также на Восхитительную, Очаровательную, Светлейшую, Обворожительную, Прелестную, Обаятельную, Чарующую, – она вздохнула. – Мои сёстры со мной частичкой себя поделились.

– Хм. Надо же. А я думал, только эти умеют материализовываться…

– Вообще-то, да. Чтобы проявиться у вас, я из своего мира исчезла насовсем. А здесь так неуютно и холодно.

– А зачем же ты к нам пожаловала?

– Разве не ты меня звал? Жаловался, что из-за «неприличных» всё вдохновение пропало.

– Не то чтобы звал… Но… В общем, да, я это был. Я! А ты, – он подошёл, осторожно взял её за руки, – ты не уйдёшь?

– Так некуда мне уходить, – она печально опустила голову.

– Отлично! Ну, теперь мы им зас… Мы им покажем! А жить у меня будешь. Вот они у нас запляшут. Пока существуют такие Божественные, нам никакие хренотени не страшны!

Много чего пришлось пережить писателю и его прилагательному. Не очень-то обрадовались неприличные, ставшие в мире людей уже почти хозяевами, такой гостье. Несильно-то хавал пипл творения писателя – без ругательств да похабщины, неформат-с, однако. Но не сдавались наши герои. Днём и ночью светила Божественная своему писателю. Днём и ночью творил писатель, неся вдохновение в массы. И постепенно, понемножку начало отступать злобное и похабное.

Говорят, спустя время у писателя и его Божественной даже дети родились. После пышной свадьбы, разумеется. Но это уже совсем другая история…